Полная версия
Невероятные приключения одной важной дамы
– Извините, – снова обратился он к женщине.
– Чего тебе еще? – процедила она сквозь зубы, не оборачиваясь.
– Я насчет оплаты. Снимите, пожалуйста.
Парень протянул ей одноглазый прибор.
– Какой у тебя тариф?
– Месяц за каждый ящик.
– Ни хрена себе! – возмутилась женщина. – Мне больше дня за ящик не списывают. А кто-то принес, скинул, и до свидания!
– Ну, дык не я ж тарифы устанавливаю, – стал оправдываться парень виноватым голосом. – Да вы не расстраивайтесь. Наоборот, радоваться надо, что не безлимит. И мне, и вам. Рано или поздно все спишется.
Женщина взяла машинку и набрала что-то на клавиатуре, после чего «грузчик» удалился, тихо прикрыв за собою дверь.
Некоторое время после его ухода работница сидела недвижно, задумавшись о чем-то и глядя перед собой невидящими глазами, как вдруг повернулась в сторону Татьяны Афанасьевны и в испуге соскочила со стула.
– Вы кто такая? – выпалила она.
Татьяна Афанасьевна выпрямилась от неожиданности.
– Это вы мне?
– Само собой, вам. А кому же еще?
– Вы меня видите?
– Вижу.
Работница с опаской разглядывала Ненасытину, машинально передвинув свой стул так, чтобы он оказался между нею и Татьяной Афанасьевной.
– Извините, конечно, но кто вы такая и что здесь делаете? – спросила Ненасытина.
– Где здесь?
– В моем кабинете.
– А с чего вы взяли, что я в вашем кабинете?
– Но простите, ведь мы с вами находимся в кабинете директора второго зеленоморского интерната, верно?
– Вы, может быть, и находитесь. А я – нет.
– Это как же, если вы только что сидели за моим столом?
Ненасытина нахмурилась, думая, нормально ли разговаривать и, более того, – спорить с галлюцинацией.
– Тут всякое бывает, – сказала женщина и загадочным взглядом обвела кабинет. Или же то, что сама она вместо него сейчас видела.
Ее поведение не на шутку пугало Татьяну Афанасьевну.
– Что-то я вас не понимаю. Кто вы?
– Сортировщик 5708.
– Сортировщик чего?
– Исходников.
– Чего-чего, простите?
Женщина молча кивнула в сторону микроскопа.
– Можете посмотреть… Наверное.
Татьяна Афанасьевна неуверенно поднялась на ноги. Жжение во всем теле стихло, руки больше не болели. Только теперь появилось странное ощущение, будто комната, в которой она находилась, действительно, не была ее кабинетом. Внешне в ней ничего не изменилось, но визуально знакомые предметы казались все более чужими. Ненасытина ощущала что-то наподобие того, что можно почувствовать, если сесть в полный автобус в центре города и доехать до конечной остановки. Когда выходят все пассажиры, салон кажется совершенно другим, будто ты попал в другой автобус, хотя на самом деле все время не сходил со своего места.
Она мешкала, нетвердо держась на ногах, и никак не решалась приблизиться к столу. В глазах ее странной собеседницы появилось сочувствие.
– Выглядите вы что-то неважно. Присядьте, – предложила она. – Побелели, как покойница.
– А я еще, случайно, не покойница? – осмелилась спросить Татьяна и ей тут же стало совестно за нелепый вопрос.
– Подозреваю, что нет. Безнадежные в отдел кадров попадают. Я, как отошла, сразу там в приемной и оказалась, – доверительно сообщила работница.
Неужели она, Татьяна, действительно, лишилась рассудка? Сидит, наверное, сейчас в палате психиатрической лечебницы и ведет сама с собой бредовые беседы. Бедный Боренька! Как он будет жить без нее?
– Думаете, вы сошли с ума? – угадала женщина мысли Ненасытиной.
– Что вы, конечно, не думаю! Просто мило болтаю с покойницей. Это ведь вполне в порядке вещей, – иронично заметила Татьяна Афанасьевна.
– Вполне, – заверила работница. – Поглядите.
Она осторожно расстегнула три верхние пуговицы и распахнула халат на груди.
От того, что Татьяна Афанасьевна увидела, ее затошнило и повело в сторону так, что пришлось схватиться за край стула, дабы удержать равновесие: в центре грудной клетки женщины зияла дыра, будто сквозь ее тело, как по тоннелю, на огромной скорости промчался детский электрический поезд.
– Видали такую красоту? – почти весело спросила сортировщица, снова застегивая халат.
– Что это? – едва слышно пролепетала Ненасытина.
– Газовый баллон взорвался. И понять ничего не успела, а уже в отделе кадров.
– Какой отдел кадров?
Татьяна Афанасьевна с трудом сдерживала слезы.
– Обычный. Который жмуриков сортирует, чтобы потом их мучили в соответствии с должностными инструкциями.
Ненасытина схватилась вдруг за голову обеими руками и до боли сдавила виски ладонями.
– Бред! Все это мне чудится! Чудится! Хочу скорей проснуться! – почти крикнула она.
– Прекратите истерику! – прервала ее женщина. – И без вас тошно.
Татьяна Афанасьевна сделала над собой усилие и отерла выступившие слезы негодования.
– Простите. Я не понимаю, что происходит.
– Если честно, – сказала женщина, смягчившись, – я и сама не знаю, почему вас сюда занесло. Вы у меня первая живая гостья. Но я слышала о подобном. К Александру Ивановичу, моему здешнему начальнику, как-то живой медиум заглядывал. Не весь. Одна голова. Долго говорил что-то на каком-то тарабарском языке, но Александр Иванович ни черта не понял. При жизни сантехником был, какая уж там лингвистика. Голова покраснела от досады и исчезла. Дурень потом сокрушался, что языков не учил.
Сортировщица рассмеялась.
– А у соседки по кабинету, Марии Сергеевны, проявился раз молодой растаман. Весь в косичках, разноцветный. Поглядел на нее и говорит: «Хуяси!». И сразу исчез. Наш уборщик (он при жизни востоковедом был) сразу сказал, что есть такой город в Китае. Но на китайца паренек похож не был. Так что, скорее всего, соотечественник.
«Дырявая» женщина проявляла все большее расположение к гостье.
– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь!
Она подвинула стул ближе к Ненасытиной. Та грузно опустилась на мягкую подушку.
– Я вам покажу, чем мы тут маемся.
Женщина засуетилась. Пододвинула для себя второй стул, уселась, потом выудила из ящика стола второй белый платочек и пару чистых перчаток.
– Вот, наденьте, чтоб все как положено.
Татьяна Афанасьевна небрежно повязала платок и с трудом натянула маленькие резиновые перчатки. Сортировщица же ловко выудила из деревянного ящика какой-то небольшой предмет и осторожно водрузила его на своей ладони. Это был почти круглый полупрозрачный пузырек, размером с мелкий каштан. Если бы не легкое свечение, которое сочилось изнутри, его запросто можно было бы принять за кусочек мармелада.
– Это и есть исходник, – гордо заявила она, будто демонстрировала образец ценного произведения искусства.
Татьяна Афанасьевна уставилась на ладонь с непониманием.
– Если исходник оказался в таком ящике, значит, его хозяин тоже сыграл в ящик. Или вот-вот сыграет.
– Хозяин этого мармелада?
Сортировщица рассмеялась.
– Ну вас! Мармелада! Скажете тоже!
– А что это?
Лицо женщины приняло серьезное выражение.
– Не догадливая вы какая-то, директор интерната. Что да что! Понятно – что! Оно самое!
Она бесцеремонно ткнула Ненасытину в солнечное сплетение и как-то неприятно захихикала, отчего у Татьяны Афанасьевны по телу побежали мурашки.
– Моя работа, – продолжала женщина, – сортировка.
Она указала на бидоны, на вычищенных боках которых поблескивали металлические латинские буквы. Исключительно согласные, отчего сложить их в слова не представлялось возможным. Должно быть, какие-то аббревиатуры.
– Сюда, – она дотронулась до одной из емкостей, самой маленькой по размеру, – попадают только белые. Такие исходники редко встречаются. Я ни одного еще не видала. Красотища, говорят, неимоверная. Краше бриллиантов. Но большинство этих штук бывают белыми и прозрачными только в момент, когда сходят с конвейера. А потом уж все, – тяжело вздохнула женщина. – Понесли ботинки Митю, как говорится. А в этот если угодил – пиши пропало! Конечная станция.
За «конечную станцию» был весьма симпатичный пузатый бидончик с инкрустированными золотом латинскими буквами NFRNM.
Татьяна Афанасьевна совершенно не могла взять в толк, о чем рассказывает ее странная собеседница. Но, тем не менее, решила ни о чем больше не спрашивать. Женщина явно относилась к тому типу людей, которые любят раздувать щеки и важничать там, где дело идет об их работе. Жил в ее детстве по соседству такой вот задавака, автослесарь по имени Тимур. Увлекался восстановлением раритетных машин. Мальчишки без конца клубились вокруг него, рассматривали измазанное мазутом металлическое хозяйство и все спрашивали:
– Дядь Тимур, а что это? Дядь Тимур, а зачем это?
А он в ответ только надуется и ответствует:
– Понятно, что! Понятно зачем!
Было бы понятно, не спрашивали бы! Бабушка-Ненасытина называла его Фуфырем.
Женщина, тем временем, сняла «мармеладину» с ладони и положила под прицел прибора на столе.
– Это спиритометр. Можете поглядеть, если хотите.
Татьяна Афанасьевна несмело нагнулась и приложилась к холодному окуляру. Перед ее взором возникла полупрозрачная субстанция, переливавшаяся разными цветами. Словно это был калейдоскоп, в котором вместо стекляшек гуляли капли плотного жидкого вещества. Зрелище красивое и необычное, напоминавшее витражи в католических церквях. Наблюдение за яркими каплями завораживало и странным образом умиротворяло, как вдруг из самой гущи переливов показалось крошечное человеческое лицо.
Ненасытина отшатнулась в ужасе.
– Но ведь там… там…
– Что там? А! Пустяки. Проекция, – снова неясно пояснила сортировщица. Не бойтесь. Она вас не укусит.
Татьяна Афанасьевна пересилила страх и снова приложилась к окуляру. Крошечная голова по-прежнему болталась на волнах разноцветной жидкости. Теперь Ненасытина разглядела, что принадлежит эта голова пожилому мужчине. Землистое равнодушное личико обрамляли вихры густых седых волос, черные точки глаз были недвижны.
– Тут и спиритометр не нужен. Все понятно. Этот пойдет на новый срок.
Сортировщица ловко выдернула «мармеладину» из прибора и опустила в самый большой бидон, инкрустированный буквами бронзового цвета.
– Кто у нас тут следующий?
Из ящика появилась новая «мармеладина», имевшая в отличие от предыдущей довольно неприятный вид.
– Вот это экземпляр! – воскликнула сортировщица. – Экая уродина! Вы поглядите!
Пузырек, действительно, походил на темного слизня. Цвет имел отталкивающий, болезненный, почти непрозрачный.
– Подвиньтесь-ка. Лучше я сперва гляну. Есть у меня нехорошие подозрения, что…
Она осеклась. Татьяна Афанасьевна почувствовала себя как-то нехорошо. В груди у нее захолодело, будто кто-то трогал самое сердце ледяными пальцами.
Сортировщица долго склонялась над прибором. Казалось, что она давно уже разглядела все, что нужно, и теперь не хотела оторваться от прибора, чтобы не смотреть на Татьяну Афанасьевну.
– Что там? – взволнованно прошептала Ненасытина. Ее переполнял безотчетный страх.
Работница медленно оторвалась от окуляра и глянула как-то сквозь нее.
– Что там? – потребовала Ненасытина уже громко, вся сжавшись, будто ее сейчас ударят.
– Таня, – сказала вдруг женщина поплывшими губами. – Таня, ты меня слышишь?
Картина перед глазами поплыла вслед за губами странной собеседницы. Яркий белый свет ослепил ее, и она четко уловила сильный запах медикаментов.
– Таня, ты меня слышишь? – над ней склонилось бледное небритое лицо Бориса.
***
– Алло, Василий Степанович, в двадцать седьмую! Пациентка проснулась, – раздался мягкий женский голос за спиной Бори.
По всей видимости, голос принадлежал медицинской сестре, которая сейчас вызывала врача в палату Ненасытиной.
– Таня, как ты? – снова обратился к ней Борис.
– Что со мной случилось? – с трудом смогла выговорить Татьяна Афанасьевна. Губы не слушались ее, в горле пересохло, и каждый вдох доставлял сильную режущую боль.
Борис аккуратно отодвинул стойку капельницы и подсел ближе.
– Вчера вечером ты поскользнулась на ступеньках и ударилась головой. Уборщица нашла тебя, когда шла домой, и вызвала скорую.
– У меня черепно-мозговая травма?
– Легкое сотрясение, – Борис осторожно взял ее руку и мягко сжал между своими ладонями. – Слава Богу, ты легко отделалась. Вечером ты беспокоилась сильно, не могла заснуть, поэтому тебе поставили снотворное.
– Я была в сознании? – удивилась Татьяна Афанасьевна.
– Конечно. Ты не помнишь?
– Ах, да. Помню.
Она решила, что благоразумнее будет не говорить лишнего.
Несмотря на ноющую боль в затылке, Татьяна Афанасьевна почувствовала дикую всеобъемлющую радость. Значит все, что она пережила, было всего лишь бредом, рожденным ее собственным воображением под влиянием снотворного. Не существовало никакого отремонтированного интерната, невидимых детей и жуткой тетки в синем халате. И надо же, какую сложную картину нарисовало ее подсознание вследствие тяжелой травмы! Наверное, в ней умерла оригинальная писательница или вообще – метафизик.
– Вот видишь, ты уже улыбаешься! Значит, все будет отлично.
Борис явно был в приподнятом настроении. Возможно, он ее действительно любит. От этой мысли Татьяна обрадовалась еще больше и слегка сжала его пальцы в ответ.
– Здравствуйте, как вы себя чувствуете?
Медсестра, которая только что говорила по телефону, подошла к кровати. Высокая стройная девушка лет двадцати смотрела на Ненасытину с широкой, пожалуй, даже слишком широкой улыбкой. Не в ее ли присутствии заключается причина хорошего настроения Бориса? Эта мысль несколько омрачила радость Татьяны Афанасьевны.
– Удовлетворительно, – буркнула в ответ Ненасытина.
– Некоторое время будет болеть и кружиться голова. Еще может тошнить. Это последствия сотрясения. Но все показатели сейчас в норме, так что…
– Спасибо, я поняла, – оборвала ее Татьяна довольно резким тоном, насколько это позволяла сделать слабость во всем теле. Улыбка сошла с лица медсестры.
– Ну, я тогда пойду. Сейчас к вам придет лечащий врач.
– Спасибо вам огромное, Катя. Спасибо, – поспешил поблагодарить ее Борис, явно испытывая неловкость за грубость жены. Девушка кивнула и вышла из палаты.
– Тебе очень нехорошо, да? – Борис с беспокойством глядел на жену.
– Скажем так, мне не очень хорошо. Но лучше, чем было полчаса назад.
– О чем ты?
– Да так, ни о чем. Забудь.
К девяти часам вечера, несколько утомленная, но все же польщенная присутствием и заботой мужа, Татьяна Афанасьевна провалилась в сон, глубокий, словно Артезианская скважина. Она держалась в сознании из последних сил, так как опасалась, что неприятные видения могут возобновиться, едва ее контроль над собственными мыслями ослабеет. Но мелатонин делал свое дело, и она перестала сопротивляться затягивающей ее густой приятной темноте.
Вопреки опасениям, никаких странных видений у нее больше не было. Сны приходили исключительно умиротворяющие и преприятные: она видела Гавайские острова, тонущие в золотистом предзакатном воздухе, слышала тихое постукивание ипу, сопровождаемое жизнерадостными звуками укулеле. Татьяна Афанасьевна, одетая в национальный гавайский костюм и слегка напоминающая в нем клумбу, танцует хулу – танец океана, а Борис сидит рядом на песке и восхищенно наблюдает за ее плавными движениями.
– Я не знал, что ты так умеешь, Таня!
– Я тоже не знала, – признается она и вдруг снова проваливается в сладостное забвение.
Утром, когда лучи тусклого зимнего солнца стали проникать сквозь больничные жалюзи, Ненасытина проснулась бодрой и отдохнувшей. Вчерашняя медсестра копошилась в ее палате возле стеклянного столика с лекарствами. Девушка выглядела сонной и угнетенной. Татьяне Афанасьевне стало даже немного совестно за порыв ревности, который она позволила себе накануне. Так было всегда. В присутствии Бориса она чувствовала неприязнь ко всем симпатичным девушкам и частенько не могла удержаться, чтобы этого не обнаружить. Но стоило ей остаться позже с объектом неприязни наедине, как отрицательные эмоции рассеивались и уступали место легкому смущению.
– Доброе утро. Ваше дежурство еще не закончилось? – спросила она медсестру.
– Доброе утро, – та выпрямилась и протерла лоб тыльной стороной аккуратной маленькой ладони. – Нет, у сменщицы заболел ребенок, мне пришлось еще на полсуток остаться.
Девушка грузно опустилась на пластиковую табуретку у стеклянного столика.
– Сегодня была тяжелая ночь. Пять человек по скорой привезли. Из-за гололеда столько бед!
– Да уж, вот и я попала по неосторожности. Чего это на наш южный город такая напасть?
– Только что вон тяжелого привезли. Врачи сейчас борются, хотя, говорят, безнадежный, – сообщила медсестра, неопределенно взмахнув рукой, видимо, указывая примерное расположение места, где «боролись врачи».
– Несчастный случай?
– Нет. Этот нет. Обширный. Кстати, он тоже учителем работал.
– Да что вы, а в какой школе?
– Этого не знаю. Молодой совсем. Жалко. Фамилия у него красивая – Земной.
Татьяну Афанасьевну словно ошпарило кипятком.
– Земной? Андрей Вячеславович Земной? – почти выкрикнула Ненасытина. Лицо ее сильно побледнело.
– Вам плохо? Вы его знаете, да?
– Знаю.
– Ох, как жаль. Вы простите, я не должна была вас волновать. Если бы я знала…
– Ничего. Не переживайте. Все в порядке.
Татьяна Афанасьевна отвернула голову к стене, забыв о присутствии медсестры. Какое странное совпадение! Именно этого человека она видела в своем бреду ночью, а теперь он умирает. Ей вдруг вспомнилось тяжелое дыхание учителя, когда он шел по коридору в ее видении. Такое дыхание, действительно, характерно для сердечника. Но ведь до происшествия на ступенях она не знала, что у Земного серьезные проблемы с сердцем. Бывало, он отпрашивался с работы, ссылаясь на болезнь матери, но признаков недуга у самого Андрея Вячеславовича Ненасытина никогда не замечала. Откуда же в ее подсознании возник этот образ? Может быть, кто-то из учителей упоминал при ней о его болезни? Тогда она могла не придать этому значения, но информация запечатлелась в ее голове. Гадкое чувство, которое Татьяна Афанасьевна испытывала в первые минуты после пробуждения от забытья, вновь вернулось. Ей вдруг стало казаться, что внутри ее груди, где-то на уровне солнечного сплетения, появился какой-то инородный холодный и липкий предмет, из-за чего стало трудно дышать. Будто, если сейчас она сбросит тонкую больничную сорочку, в которой спала, то обнаружит почерневший мутный пузырь из своего бреда, который насквозь проел кожу между грудями и впился в тело под самым сердцем.
– С вами точно все в порядке? – забеспокоилась медсестра.
– Да. Я себя отлично чувствую. Посплю еще, – ответила Ненасытина.
В своей жизни Татьяна Афанасьевна никогда не испытывала суеверного страха. Когда еще в детстве ее подружки устраивали «мистические вечера» и проделывали известные трюки с зеркалами и свечами, желая увидеть суженого, или какое-нибудь другое чудовище, Татьяна всегда все портила. В то время, как перепуганные девчонки с криками выбегали из комнаты, почти уверенные в том, что в зеркальной глубине проскользнула темная фигура, она сидела, не ведя бровью, и уверенно пережевывала булочку с маком.
– Вы че, дуры? Там ничего нет, – выдавала Татьяна последний аккорд, когда еще надеявшиеся на страшное чудо подружки возвращались в комнату.
Даже ничего не увидев, они могли следующим утром сочинять увлекательнейшие истории о темном мужчине в плаще, которого им удалось вызвать из преисподней, или об одноглазом монстре, который едва не утащил их внутрь зеркального мира. Дворовые мальчишки слушали бы, смеялись и делали вид, что не верят, но без конца просили бы:
– А что там еще было? А как он выглядел?
Но появись в момент рассказа на сцене Танька – она все испортит, выдаст секрет и выставит их дурочками. Неоднократно подружки решали, что больше не станут приглашать маленькую Ненасытину играть с собой. Но изобилие импортных кукол и мягких игрушек, населявших комнату Тани, заставляло их изменить свое мнение тот же час, как только она выходила во двор и говорила: «Ну че, пошли ко мне?».
Ответ на вопрос, почему Татьяна Афанасьевна, в отличие от многих детей, не боялась зеркал в темноте, был прост: потому что это просто зеркала в темноте. Бояться их – все равно, что бояться комода при свете дня. Уверенность в собственных убеждениях и знаниях, независимо от того, насколько они были верны и обширны соответственно, она унаследовала от матери, которая, в свою очередь, взяла их от своей матери. И уверенность эта только крепла с годами.
Вступление Ненасытиной в должность директора интерната сопровождалось очень неприятными обстоятельствами. Для того, чтобы занять теплое место при содействии высокопоставленных знакомых (кстати говоря, тоже унаследованных от матери), Татьяна Афанасьевна сместила прежнего директора – заслуженную пенсионерку, в прошлом партизанку.
– Маргарита Семеновна, – раздался одним весенним утром голос чиновника в трубке директора Красиной. – Как ваше здоровьечко?
– Не жалуемся, спасибо. Чем обязаны вашему вниманию к нам, Алексей Степанович?
– Да что вы, это мы вам обязаны за верную и добрую службу в течение стольких лет.
Здесь Красина поняла, к чему клонит звонящий.
– А дело вот в чем, – продолжал высокопоставленный голос. – Работа у вас непростая, Маргарита Семеновна. Нет, вы, конечно, у нас еще ОГО-ГО! – чиновник гаденько засмеялся. – Но вы знаете, человек ведь не Perpetuum Mobile. Настает время, когда себя нужно и поберечь. Уйти, так сказать, на заслуженный отдых.
– Не до отдыха нам, Алексей Степанович. Выпускной на носу. Ребят в училище готовим.
– Ну, о ваших ребятах будет кому позаботиться, я так думаю. Есть молодое поколение педагогов, которое вполне может принять, так сказать, бразды правления.
– Не тех ли педагогов вы имеете в виду, которые считают, что Паустовский – знаменитый русский композитор?
На своем первом открытом уроке, который Татьяна Афанасьевна полностью провалила, она имела неосторожность высказать свое мнение о музыкальных произведениях Паустовского, о чем Красина потом сообщила чиновнику, настоятельно рекомендовавшему Ненасытину на должность завуча.
– Ну что за сарказм. Молодо-зелено, всем когда-то нужно учиться.
– Верно. Только сначала нужно учиться, а уж потом – учить, Алексей Степанович.
– Я так понимаю, вы не хотите пойти нам навстречу, уважаемая Маргарита Семеновна?
– Хочу, уважаемый Алексей Степанович. Только, боюсь, после этой встречи худо будет жить моим детям и коллегам.
– Значит, по собственному желанию не напишете?
– Нет.
Чиновник повесил трубку. Через несколько дней Красину известили о том, что она не соответствует занимаемой должности, а еще через день она скончалась от сердечного приступа.
Когда Татьяна Афанасьевна заняла кабинет покойной, странным образом в нем стали вянуть цветы. Листья гибискуса свернулись, словно маленькие человечки, у которых сильно заболел живот. Папоротник высох, превратившись в нелепую икебану.
– Неспроста это все цветы повяли, – шептали сотрудники. – Бога она не боится. Так и сама завянет на месте бедной Маргариты Семеновны.
Но Ненасытина не вяла. Даже напротив – она не на шутку расцвела и обзавелась молодым мужем. Ответ на вопрос, почему она не боялась таинственного знака в виде увядания цветов, был прост: потому что цветы – это всего лишь цветы. Они, как и сама Ненасытина, никак не связаны с кончиной бывшего директора. Не стоит брать в голову глупостей.
События последних двух дней совершенно вывели ее из скептического равновесия. Мозг судорожно пытался отыскать простой ответ. И, наконец, ему это удалось: пока она, Татьяна, спала, медперсонал разговаривал о Земном в ее палате. Это и стало причиной появления бедолаги в ее странном сне. Другого ответа и быть не могло.
Обрадованная своей новой догадкой, Татьяна Афанасьевна села на постели и потянулась. «Почему бы не провести следующий отпуск на Гавайях?» – подумала она, вспомнив свое приятное ночное сновидение.
***
К обеду Борис оформил документы на выписку и вызвал такси. Сам он не хотел сдавать на права, несмотря на то, что Ненасытина все время на этом настаивала.
– Купим тебе что-нибудь простое для начала. Отечественное. Чего ты боишься? – уговаривала она его.
– Отечественным можно въехать в импортное, тебе хочется за меня потом расплачиваться? – не соглашался Борис.
– А что, если я забеременею, кто тогда будет нас возить? Такси?
– Тогда уж тем более такси!
Снежная буря, бушевавшая в течение последних двух недель, впервые ослабила натиск. Голубое безоблачное небо дышало свободно, а белый снег слепил прохожих миллионами крошечных бриллиантов, которые притягивали издалека своим волшебным свечением, но вблизи исчезали, словно сладкие иллюзии.