bannerbanner
Невероятные приключения одной важной дамы
Невероятные приключения одной важной дамы

Полная версия

Невероятные приключения одной важной дамы

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

– Извините, – снова обратился он к женщине.

– Чего тебе еще? – процедила она сквозь зубы, не оборачиваясь.

– Я насчет оплаты. Снимите, пожалуйста.

Парень протянул ей одноглазый прибор.

– Какой у тебя тариф?

– Месяц за каждый ящик.

– Ни хрена себе! – возмутилась женщина. – Мне больше дня за ящик не списывают. А кто-то принес, скинул, и до свидания!

– Ну, дык не я ж тарифы устанавливаю, – стал оправдываться парень виноватым голосом. – Да вы не расстраивайтесь. Наоборот, радоваться надо, что не безлимит. И мне, и вам. Рано или поздно все спишется.

Женщина взяла машинку и набрала что-то на клавиатуре, после чего «грузчик» удалился, тихо прикрыв за собою дверь.

Некоторое время после его ухода работница сидела недвижно, задумавшись о чем-то и глядя перед собой невидящими глазами, как вдруг повернулась в сторону Татьяны Афанасьевны и в испуге соскочила со стула.

– Вы кто такая? – выпалила она.

Татьяна Афанасьевна выпрямилась от неожиданности.

– Это вы мне?

– Само собой, вам. А кому же еще?

– Вы меня видите?

– Вижу.

Работница с опаской разглядывала Ненасытину, машинально передвинув свой стул так, чтобы он оказался между нею и Татьяной Афанасьевной.

– Извините, конечно, но кто вы такая и что здесь делаете? – спросила Ненасытина.

– Где здесь?

– В моем кабинете.

– А с чего вы взяли, что я в вашем кабинете?

– Но простите, ведь мы с вами находимся в кабинете директора второго зеленоморского интерната, верно?

– Вы, может быть, и находитесь. А я – нет.

– Это как же, если вы только что сидели за моим столом?

Ненасытина нахмурилась, думая, нормально ли разговаривать и, более того, – спорить с галлюцинацией.

– Тут всякое бывает, – сказала женщина и загадочным взглядом обвела кабинет. Или же то, что сама она вместо него сейчас видела.

Ее поведение не на шутку пугало Татьяну Афанасьевну.

– Что-то я вас не понимаю. Кто вы?

– Сортировщик 5708.

– Сортировщик чего?

– Исходников.

– Чего-чего, простите?

Женщина молча кивнула в сторону микроскопа.

– Можете посмотреть… Наверное.

Татьяна Афанасьевна неуверенно поднялась на ноги. Жжение во всем теле стихло, руки больше не болели. Только теперь появилось странное ощущение, будто комната, в которой она находилась, действительно, не была ее кабинетом. Внешне в ней ничего не изменилось, но визуально знакомые предметы казались все более чужими. Ненасытина ощущала что-то наподобие того, что можно почувствовать, если сесть в полный автобус в центре города и доехать до конечной остановки. Когда выходят все пассажиры, салон кажется совершенно другим, будто ты попал в другой автобус, хотя на самом деле все время не сходил со своего места.

Она мешкала, нетвердо держась на ногах, и никак не решалась приблизиться к столу. В глазах ее странной собеседницы появилось сочувствие.

– Выглядите вы что-то неважно. Присядьте, – предложила она. – Побелели, как покойница.

– А я еще, случайно, не покойница? – осмелилась спросить Татьяна и ей тут же стало совестно за нелепый вопрос.

– Подозреваю, что нет. Безнадежные в отдел кадров попадают. Я, как отошла, сразу там в приемной и оказалась, – доверительно сообщила работница.

Неужели она, Татьяна, действительно, лишилась рассудка? Сидит, наверное, сейчас в палате психиатрической лечебницы и ведет сама с собой бредовые беседы. Бедный Боренька! Как он будет жить без нее?

– Думаете, вы сошли с ума? – угадала женщина мысли Ненасытиной.

– Что вы, конечно, не думаю! Просто мило болтаю с покойницей. Это ведь вполне в порядке вещей, – иронично заметила Татьяна Афанасьевна.

– Вполне, – заверила работница. – Поглядите.

Она осторожно расстегнула три верхние пуговицы и распахнула халат на груди.

От того, что Татьяна Афанасьевна увидела, ее затошнило и повело в сторону так, что пришлось схватиться за край стула, дабы удержать равновесие: в центре грудной клетки женщины зияла дыра, будто сквозь ее тело, как по тоннелю, на огромной скорости промчался детский электрический поезд.

– Видали такую красоту? – почти весело спросила сортировщица, снова застегивая халат.

– Что это? – едва слышно пролепетала Ненасытина.

– Газовый баллон взорвался. И понять ничего не успела, а уже в отделе кадров.

– Какой отдел кадров?

Татьяна Афанасьевна с трудом сдерживала слезы.

– Обычный. Который жмуриков сортирует, чтобы потом их мучили в соответствии с должностными инструкциями.

Ненасытина схватилась вдруг за голову обеими руками и до боли сдавила виски ладонями.

– Бред! Все это мне чудится! Чудится! Хочу скорей проснуться! – почти крикнула она.

– Прекратите истерику! – прервала ее женщина. – И без вас тошно.

Татьяна Афанасьевна сделала над собой усилие и отерла выступившие слезы негодования.

– Простите. Я не понимаю, что происходит.

– Если честно, – сказала женщина, смягчившись, – я и сама не знаю, почему вас сюда занесло. Вы у меня первая живая гостья. Но я слышала о подобном. К Александру Ивановичу, моему здешнему начальнику, как-то живой медиум заглядывал. Не весь. Одна голова. Долго говорил что-то на каком-то тарабарском языке, но Александр Иванович ни черта не понял. При жизни сантехником был, какая уж там лингвистика. Голова покраснела от досады и исчезла. Дурень потом сокрушался, что языков не учил.

Сортировщица рассмеялась.

– А у соседки по кабинету, Марии Сергеевны, проявился раз молодой растаман. Весь в косичках, разноцветный. Поглядел на нее и говорит: «Хуяси!». И сразу исчез. Наш уборщик (он при жизни востоковедом был) сразу сказал, что есть такой город в Китае. Но на китайца паренек похож не был. Так что, скорее всего, соотечественник.

«Дырявая» женщина проявляла все большее расположение к гостье.

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь!

Она подвинула стул ближе к Ненасытиной. Та грузно опустилась на мягкую подушку.

– Я вам покажу, чем мы тут маемся.

Женщина засуетилась. Пододвинула для себя второй стул, уселась, потом выудила из ящика стола второй белый платочек и пару чистых перчаток.

– Вот, наденьте, чтоб все как положено.

Татьяна Афанасьевна небрежно повязала платок и с трудом натянула маленькие резиновые перчатки. Сортировщица же ловко выудила из деревянного ящика какой-то небольшой предмет и осторожно водрузила его на своей ладони. Это был почти круглый полупрозрачный пузырек, размером с мелкий каштан. Если бы не легкое свечение, которое сочилось изнутри, его запросто можно было бы принять за кусочек мармелада.

– Это и есть исходник, – гордо заявила она, будто демонстрировала образец ценного произведения искусства.

Татьяна Афанасьевна уставилась на ладонь с непониманием.

– Если исходник оказался в таком ящике, значит, его хозяин тоже сыграл в ящик. Или вот-вот сыграет.

– Хозяин этого мармелада?

Сортировщица рассмеялась.

– Ну вас! Мармелада! Скажете тоже!

– А что это?

Лицо женщины приняло серьезное выражение.

– Не догадливая вы какая-то, директор интерната. Что да что! Понятно – что! Оно самое!

Она бесцеремонно ткнула Ненасытину в солнечное сплетение и как-то неприятно захихикала, отчего у Татьяны Афанасьевны по телу побежали мурашки.

– Моя работа, – продолжала женщина, – сортировка.

Она указала на бидоны, на вычищенных боках которых поблескивали металлические латинские буквы. Исключительно согласные, отчего сложить их в слова не представлялось возможным. Должно быть, какие-то аббревиатуры.

– Сюда, – она дотронулась до одной из емкостей, самой маленькой по размеру, – попадают только белые. Такие исходники редко встречаются. Я ни одного еще не видала. Красотища, говорят, неимоверная. Краше бриллиантов. Но большинство этих штук бывают белыми и прозрачными только в момент, когда сходят с конвейера. А потом уж все, – тяжело вздохнула женщина. – Понесли ботинки Митю, как говорится. А в этот если угодил – пиши пропало! Конечная станция.

За «конечную станцию» был весьма симпатичный пузатый бидончик с инкрустированными золотом латинскими буквами NFRNM.

Татьяна Афанасьевна совершенно не могла взять в толк, о чем рассказывает ее странная собеседница. Но, тем не менее, решила ни о чем больше не спрашивать. Женщина явно относилась к тому типу людей, которые любят раздувать щеки и важничать там, где дело идет об их работе. Жил в ее детстве по соседству такой вот задавака, автослесарь по имени Тимур. Увлекался восстановлением раритетных машин. Мальчишки без конца клубились вокруг него, рассматривали измазанное мазутом металлическое хозяйство и все спрашивали:

– Дядь Тимур, а что это? Дядь Тимур, а зачем это?

А он в ответ только надуется и ответствует:

– Понятно, что! Понятно зачем!

Было бы понятно, не спрашивали бы! Бабушка-Ненасытина называла его Фуфырем.

Женщина, тем временем, сняла «мармеладину» с ладони и положила под прицел прибора на столе.

– Это спиритометр. Можете поглядеть, если хотите.

Татьяна Афанасьевна несмело нагнулась и приложилась к холодному окуляру. Перед ее взором возникла полупрозрачная субстанция, переливавшаяся разными цветами. Словно это был калейдоскоп, в котором вместо стекляшек гуляли капли плотного жидкого вещества. Зрелище красивое и необычное, напоминавшее витражи в католических церквях. Наблюдение за яркими каплями завораживало и странным образом умиротворяло, как вдруг из самой гущи переливов показалось крошечное человеческое лицо.

Ненасытина отшатнулась в ужасе.

– Но ведь там… там…

– Что там? А! Пустяки. Проекция, – снова неясно пояснила сортировщица. Не бойтесь. Она вас не укусит.

Татьяна Афанасьевна пересилила страх и снова приложилась к окуляру. Крошечная голова по-прежнему болталась на волнах разноцветной жидкости. Теперь Ненасытина разглядела, что принадлежит эта голова пожилому мужчине. Землистое равнодушное личико обрамляли вихры густых седых волос, черные точки глаз были недвижны.

– Тут и спиритометр не нужен. Все понятно. Этот пойдет на новый срок.

Сортировщица ловко выдернула «мармеладину» из прибора и опустила в самый большой бидон, инкрустированный буквами бронзового цвета.

– Кто у нас тут следующий?

Из ящика появилась новая «мармеладина», имевшая в отличие от предыдущей довольно неприятный вид.

– Вот это экземпляр! – воскликнула сортировщица. – Экая уродина! Вы поглядите!

Пузырек, действительно, походил на темного слизня. Цвет имел отталкивающий, болезненный, почти непрозрачный.

– Подвиньтесь-ка. Лучше я сперва гляну. Есть у меня нехорошие подозрения, что…

Она осеклась. Татьяна Афанасьевна почувствовала себя как-то нехорошо. В груди у нее захолодело, будто кто-то трогал самое сердце ледяными пальцами.

Сортировщица долго склонялась над прибором. Казалось, что она давно уже разглядела все, что нужно, и теперь не хотела оторваться от прибора, чтобы не смотреть на Татьяну Афанасьевну.

– Что там? – взволнованно прошептала Ненасытина. Ее переполнял безотчетный страх.

Работница медленно оторвалась от окуляра и глянула как-то сквозь нее.

– Что там? – потребовала Ненасытина уже громко, вся сжавшись, будто ее сейчас ударят.

– Таня, – сказала вдруг женщина поплывшими губами. – Таня, ты меня слышишь?

Картина перед глазами поплыла вслед за губами странной собеседницы. Яркий белый свет ослепил ее, и она четко уловила сильный запах медикаментов.

– Таня, ты меня слышишь? – над ней склонилось бледное небритое лицо Бориса.


***


– Алло, Василий Степанович, в двадцать седьмую! Пациентка проснулась, – раздался мягкий женский голос за спиной Бори.

По всей видимости, голос принадлежал медицинской сестре, которая сейчас вызывала врача в палату Ненасытиной.

– Таня, как ты? – снова обратился к ней Борис.

– Что со мной случилось? – с трудом смогла выговорить Татьяна Афанасьевна. Губы не слушались ее, в горле пересохло, и каждый вдох доставлял сильную режущую боль.

Борис аккуратно отодвинул стойку капельницы и подсел ближе.

– Вчера вечером ты поскользнулась на ступеньках и ударилась головой. Уборщица нашла тебя, когда шла домой, и вызвала скорую.

– У меня черепно-мозговая травма?

– Легкое сотрясение, – Борис осторожно взял ее руку и мягко сжал между своими ладонями. – Слава Богу, ты легко отделалась. Вечером ты беспокоилась сильно, не могла заснуть, поэтому тебе поставили снотворное.

– Я была в сознании? – удивилась Татьяна Афанасьевна.

– Конечно. Ты не помнишь?

– Ах, да. Помню.

Она решила, что благоразумнее будет не говорить лишнего.

Несмотря на ноющую боль в затылке, Татьяна Афанасьевна почувствовала дикую всеобъемлющую радость. Значит все, что она пережила, было всего лишь бредом, рожденным ее собственным воображением под влиянием снотворного. Не существовало никакого отремонтированного интерната, невидимых детей и жуткой тетки в синем халате. И надо же, какую сложную картину нарисовало ее подсознание вследствие тяжелой травмы! Наверное, в ней умерла оригинальная писательница или вообще – метафизик.

– Вот видишь, ты уже улыбаешься! Значит, все будет отлично.

Борис явно был в приподнятом настроении. Возможно, он ее действительно любит. От этой мысли Татьяна обрадовалась еще больше и слегка сжала его пальцы в ответ.

– Здравствуйте, как вы себя чувствуете?

Медсестра, которая только что говорила по телефону, подошла к кровати. Высокая стройная девушка лет двадцати смотрела на Ненасытину с широкой, пожалуй, даже слишком широкой улыбкой. Не в ее ли присутствии заключается причина хорошего настроения Бориса? Эта мысль несколько омрачила радость Татьяны Афанасьевны.

– Удовлетворительно, – буркнула в ответ Ненасытина.

– Некоторое время будет болеть и кружиться голова. Еще может тошнить. Это последствия сотрясения. Но все показатели сейчас в норме, так что…

– Спасибо, я поняла, – оборвала ее Татьяна довольно резким тоном, насколько это позволяла сделать слабость во всем теле. Улыбка сошла с лица медсестры.

– Ну, я тогда пойду. Сейчас к вам придет лечащий врач.

– Спасибо вам огромное, Катя. Спасибо, – поспешил поблагодарить ее Борис, явно испытывая неловкость за грубость жены. Девушка кивнула и вышла из палаты.

– Тебе очень нехорошо, да? – Борис с беспокойством глядел на жену.

– Скажем так, мне не очень хорошо. Но лучше, чем было полчаса назад.

– О чем ты?

– Да так, ни о чем. Забудь.

К девяти часам вечера, несколько утомленная, но все же польщенная присутствием и заботой мужа, Татьяна Афанасьевна провалилась в сон, глубокий, словно Артезианская скважина. Она держалась в сознании из последних сил, так как опасалась, что неприятные видения могут возобновиться, едва ее контроль над собственными мыслями ослабеет. Но мелатонин делал свое дело, и она перестала сопротивляться затягивающей ее густой приятной темноте.

Вопреки опасениям, никаких странных видений у нее больше не было. Сны приходили исключительно умиротворяющие и преприятные: она видела Гавайские острова, тонущие в золотистом предзакатном воздухе, слышала тихое постукивание ипу, сопровождаемое жизнерадостными звуками укулеле. Татьяна Афанасьевна, одетая в национальный гавайский костюм и слегка напоминающая в нем клумбу, танцует хулу – танец океана, а Борис сидит рядом на песке и восхищенно наблюдает за ее плавными движениями.

– Я не знал, что ты так умеешь, Таня!

– Я тоже не знала, – признается она и вдруг снова проваливается в сладостное забвение.


Утром, когда лучи тусклого зимнего солнца стали проникать сквозь больничные жалюзи, Ненасытина проснулась бодрой и отдохнувшей. Вчерашняя медсестра копошилась в ее палате возле стеклянного столика с лекарствами. Девушка выглядела сонной и угнетенной. Татьяне Афанасьевне стало даже немного совестно за порыв ревности, который она позволила себе накануне. Так было всегда. В присутствии Бориса она чувствовала неприязнь ко всем симпатичным девушкам и частенько не могла удержаться, чтобы этого не обнаружить. Но стоило ей остаться позже с объектом неприязни наедине, как отрицательные эмоции рассеивались и уступали место легкому смущению.

– Доброе утро. Ваше дежурство еще не закончилось? – спросила она медсестру.

– Доброе утро, – та выпрямилась и протерла лоб тыльной стороной аккуратной маленькой ладони. – Нет, у сменщицы заболел ребенок, мне пришлось еще на полсуток остаться.

Девушка грузно опустилась на пластиковую табуретку у стеклянного столика.

– Сегодня была тяжелая ночь. Пять человек по скорой привезли. Из-за гололеда столько бед!

– Да уж, вот и я попала по неосторожности. Чего это на наш южный город такая напасть?

– Только что вон тяжелого привезли. Врачи сейчас борются, хотя, говорят, безнадежный, – сообщила медсестра, неопределенно взмахнув рукой, видимо, указывая примерное расположение места, где «боролись врачи».

– Несчастный случай?

– Нет. Этот нет. Обширный. Кстати, он тоже учителем работал.

– Да что вы, а в какой школе?

– Этого не знаю. Молодой совсем. Жалко. Фамилия у него красивая – Земной.

Татьяну Афанасьевну словно ошпарило кипятком.

– Земной? Андрей Вячеславович Земной? – почти выкрикнула Ненасытина. Лицо ее сильно побледнело.

– Вам плохо? Вы его знаете, да?

– Знаю.

– Ох, как жаль. Вы простите, я не должна была вас волновать. Если бы я знала…

– Ничего. Не переживайте. Все в порядке.

Татьяна Афанасьевна отвернула голову к стене, забыв о присутствии медсестры. Какое странное совпадение! Именно этого человека она видела в своем бреду ночью, а теперь он умирает. Ей вдруг вспомнилось тяжелое дыхание учителя, когда он шел по коридору в ее видении. Такое дыхание, действительно, характерно для сердечника. Но ведь до происшествия на ступенях она не знала, что у Земного серьезные проблемы с сердцем. Бывало, он отпрашивался с работы, ссылаясь на болезнь матери, но признаков недуга у самого Андрея Вячеславовича Ненасытина никогда не замечала. Откуда же в ее подсознании возник этот образ? Может быть, кто-то из учителей упоминал при ней о его болезни? Тогда она могла не придать этому значения, но информация запечатлелась в ее голове. Гадкое чувство, которое Татьяна Афанасьевна испытывала в первые минуты после пробуждения от забытья, вновь вернулось. Ей вдруг стало казаться, что внутри ее груди, где-то на уровне солнечного сплетения, появился какой-то инородный холодный и липкий предмет, из-за чего стало трудно дышать. Будто, если сейчас она сбросит тонкую больничную сорочку, в которой спала, то обнаружит почерневший мутный пузырь из своего бреда, который насквозь проел кожу между грудями и впился в тело под самым сердцем.

– С вами точно все в порядке? – забеспокоилась медсестра.

– Да. Я себя отлично чувствую. Посплю еще, – ответила Ненасытина.

В своей жизни Татьяна Афанасьевна никогда не испытывала суеверного страха. Когда еще в детстве ее подружки устраивали «мистические вечера» и проделывали известные трюки с зеркалами и свечами, желая увидеть суженого, или какое-нибудь другое чудовище, Татьяна всегда все портила. В то время, как перепуганные девчонки с криками выбегали из комнаты, почти уверенные в том, что в зеркальной глубине проскользнула темная фигура, она сидела, не ведя бровью, и уверенно пережевывала булочку с маком.

– Вы че, дуры? Там ничего нет, – выдавала Татьяна последний аккорд, когда еще надеявшиеся на страшное чудо подружки возвращались в комнату.

Даже ничего не увидев, они могли следующим утром сочинять увлекательнейшие истории о темном мужчине в плаще, которого им удалось вызвать из преисподней, или об одноглазом монстре, который едва не утащил их внутрь зеркального мира. Дворовые мальчишки слушали бы, смеялись и делали вид, что не верят, но без конца просили бы:

– А что там еще было? А как он выглядел?

Но появись в момент рассказа на сцене Танька – она все испортит, выдаст секрет и выставит их дурочками. Неоднократно подружки решали, что больше не станут приглашать маленькую Ненасытину играть с собой. Но изобилие импортных кукол и мягких игрушек, населявших комнату Тани, заставляло их изменить свое мнение тот же час, как только она выходила во двор и говорила: «Ну че, пошли ко мне?».

Ответ на вопрос, почему Татьяна Афанасьевна, в отличие от многих детей, не боялась зеркал в темноте, был прост: потому что это просто зеркала в темноте. Бояться их – все равно, что бояться комода при свете дня. Уверенность в собственных убеждениях и знаниях, независимо от того, насколько они были верны и обширны соответственно, она унаследовала от матери, которая, в свою очередь, взяла их от своей матери. И уверенность эта только крепла с годами.

Вступление Ненасытиной в должность директора интерната сопровождалось очень неприятными обстоятельствами. Для того, чтобы занять теплое место при содействии высокопоставленных знакомых (кстати говоря, тоже унаследованных от матери), Татьяна Афанасьевна сместила прежнего директора – заслуженную пенсионерку, в прошлом партизанку.

– Маргарита Семеновна, – раздался одним весенним утром голос чиновника в трубке директора Красиной. – Как ваше здоровьечко?

– Не жалуемся, спасибо. Чем обязаны вашему вниманию к нам, Алексей Степанович?

– Да что вы, это мы вам обязаны за верную и добрую службу в течение стольких лет.

Здесь Красина поняла, к чему клонит звонящий.

– А дело вот в чем, – продолжал высокопоставленный голос. – Работа у вас непростая, Маргарита Семеновна. Нет, вы, конечно, у нас еще ОГО-ГО! – чиновник гаденько засмеялся. – Но вы знаете, человек ведь не Perpetuum Mobile. Настает время, когда себя нужно и поберечь. Уйти, так сказать, на заслуженный отдых.

– Не до отдыха нам, Алексей Степанович. Выпускной на носу. Ребят в училище готовим.

– Ну, о ваших ребятах будет кому позаботиться, я так думаю. Есть молодое поколение педагогов, которое вполне может принять, так сказать, бразды правления.

– Не тех ли педагогов вы имеете в виду, которые считают, что Паустовский – знаменитый русский композитор?

На своем первом открытом уроке, который Татьяна Афанасьевна полностью провалила, она имела неосторожность высказать свое мнение о музыкальных произведениях Паустовского, о чем Красина потом сообщила чиновнику, настоятельно рекомендовавшему Ненасытину на должность завуча.

– Ну что за сарказм. Молодо-зелено, всем когда-то нужно учиться.

– Верно. Только сначала нужно учиться, а уж потом – учить, Алексей Степанович.

– Я так понимаю, вы не хотите пойти нам навстречу, уважаемая Маргарита Семеновна?

– Хочу, уважаемый Алексей Степанович. Только, боюсь, после этой встречи худо будет жить моим детям и коллегам.

– Значит, по собственному желанию не напишете?

– Нет.

Чиновник повесил трубку. Через несколько дней Красину известили о том, что она не соответствует занимаемой должности, а еще через день она скончалась от сердечного приступа.

Когда Татьяна Афанасьевна заняла кабинет покойной, странным образом в нем стали вянуть цветы. Листья гибискуса свернулись, словно маленькие человечки, у которых сильно заболел живот. Папоротник высох, превратившись в нелепую икебану.

– Неспроста это все цветы повяли, – шептали сотрудники. – Бога она не боится. Так и сама завянет на месте бедной Маргариты Семеновны.

Но Ненасытина не вяла. Даже напротив – она не на шутку расцвела и обзавелась молодым мужем. Ответ на вопрос, почему она не боялась таинственного знака в виде увядания цветов, был прост: потому что цветы – это всего лишь цветы. Они, как и сама Ненасытина, никак не связаны с кончиной бывшего директора. Не стоит брать в голову глупостей.

События последних двух дней совершенно вывели ее из скептического равновесия. Мозг судорожно пытался отыскать простой ответ. И, наконец, ему это удалось: пока она, Татьяна, спала, медперсонал разговаривал о Земном в ее палате. Это и стало причиной появления бедолаги в ее странном сне. Другого ответа и быть не могло.

Обрадованная своей новой догадкой, Татьяна Афанасьевна села на постели и потянулась. «Почему бы не провести следующий отпуск на Гавайях?» – подумала она, вспомнив свое приятное ночное сновидение.


***

К обеду Борис оформил документы на выписку и вызвал такси. Сам он не хотел сдавать на права, несмотря на то, что Ненасытина все время на этом настаивала.

– Купим тебе что-нибудь простое для начала. Отечественное. Чего ты боишься? – уговаривала она его.

– Отечественным можно въехать в импортное, тебе хочется за меня потом расплачиваться? – не соглашался Борис.

– А что, если я забеременею, кто тогда будет нас возить? Такси?

– Тогда уж тем более такси!

Снежная буря, бушевавшая в течение последних двух недель, впервые ослабила натиск. Голубое безоблачное небо дышало свободно, а белый снег слепил прохожих миллионами крошечных бриллиантов, которые притягивали издалека своим волшебным свечением, но вблизи исчезали, словно сладкие иллюзии.

На страницу:
2 из 4