Аврам-трава. Стихотворения 2017—2023 годов

– В ночь эталонную слышишь ты пение?Любо ль нам видеть свой труд?Слышишь ты в рощице русское пение?Слышишь, как дети поют?– Нет, я не слышу русского пения.Труд наш не слишком хорош.Дети поют, но воды до кипенияэтим ты не́ доведешь.– Небо считаешь заочною вотчиной?Хочется счесть облака?– Нет, не считаю. Не хочется. Хочетсядетям – пи-пи и ка-ка.– Смотришь последние битвы по телеку?Гог одолеет Магог?Чистишь ли пряжку, скучаешь по тельнику?Детям прочел Декалог?– Гог его знает, Магог его ведает,пряжка погасла давно,тьма наступает, а кесарь обедает,в общем: не делай темно.– Сколько любви в эти выстрелы вложено?Сколько их, Осенька, там?– Коленька, нам ведь считать не положенода и не хочется нам.– Были мы, не были, гоголи-моголи,небулы, нобили, чу?– Главное, чтобы детей не дотрогали,этого только хочу.– Кто нас позвал в эти дебри словесные?Кто посадил нас в вагон?– Гог его знает, мы – тучки небесныенад огородами зон…

Джудит и Дельфина

1

Паучиха Юдифь с головой Олоферна (наверно:кто чего разглядит в этом коконе пряжи, в сутаже…),обнимает ее и, как матери в пузо, медузойтычет сердце в нее монголоидное, молодое,смотрит, ка́к там живет голова золотая, пустая,весь в заплатах живот головы, весь просло́ен, пропло́ен,как она поживает, катушка, игрушка, подружка,голова, голова, нет, моя́, нет, моя́, не завянет,нет, меня назовёт тихо-тихо: «Моя паучиха,Джудит Скотт, Джудит Скотт, приходи, залезай ко мне, зайка».

2

Дорогая Джудит,посылаю Вам эту куриную вилочкус наилучшими пожеланиями:родиться разнояйцевой близняшкойс лишней хромосомой,никогда не стать похожейна родную сестру,быть корнем этого плода,а не цветком,в три года переболеть скарлатинойи оглохнуть,в семь отправиться в специнтернат,где Вам поставят IQ 30на основании устных тестови будут отбирать карандаши,чтобы Вы их не сломали,а учить вообще не будут,чтобы Вы зверели тамв течении тридцати пяти лет,пока Ваша сестра не поймет,что не может без Вас,и не заберет к себе,после чего Вы станете звездой art brutи до конца жизнибудете пеленать украденные предметыв нитяные коконы, которыек началу двухтысячныхпойдут по десять тысяч за штуку.Эту вилочку, присланную мнегосподами из Уолдорфа,я тщательно выварила и отполировала,она покрыта золотой краской,надушена и перевязана розовой ленточкой,искусственный ландыш и миниатюрный ангелдополняют композицию,на самой вилочке я написаласвоим каллиграфическим почерком:«The painter plays the spider and hath wovena golden mesh to entrap the hearts of men».Да, кстати, вас перепутают:ту, что родится второй и будет меньше,в больничной выписке назовут Джудит,но меньшей при рождении на самом делебудет Джойс, так что Вам повезетс самого начала.С наилучшими пожеланиями,Дельфина Бингер

«ясные звёзды…»

ясные звёздынеясные звёздызвёзды как звёздызвёзды как зве́здыстрашные звёздынестрашные звёздызвёзды как веждызвёзды невеждыстыдные звёздыстудёные звёздызвёзды зенницызвёзды денницызвёзды коровыбыки кони совыптицы ночницыптицы синицызвёзды заплатына сводах палатыумные звёздынеумные звёздызвёзды как пёздызвёзды как жопызвёзды как воздухпавший в окопыпаданцы падлыподлые яглызвёзды как дыркизвёзды утыркижа́ры стожарышквары зашкварызвёзды как шмарызвёзды кошмарызвёзды шахтерылежащие в шахтевот вам мой выдохслезитесь суки слезитесь

«Когда из горла Горловки пойдет обратно…»

Когда из горла Горловки пойдет обратнои выйдет липкий ком, от каустика спёкшийся,и выйдут из него пратётки, прадядья́ мои,родные прадеда Исака Львовича,потом главбуха Минсельхоза УССР,так вот, когда они оттуда вылезут,и друг от друга медленно отлепятся,и разберутся где чьи письки-сиськи там,и посвежеют мясом, и обтянутсянежнейшей кожей, новенькой, младенческой,и приоденутся во всё застольное,и сядут Шорабора с Левиёсономза обе щёки уплетать на праздничке,тогда все буковки во мне построятсяво что-то более простое, внятное,чем этот ком, стоящий в горле Горловкивонючим бесполезным ископаемым.И я тогда скажу вам всё, что думаю.

«Что-то мне грустно, что-то…»

Что-то мне грустно, что-тоне совершается во мне работапамяти, и прощения, и травмы,я дышу с утра, мыживем с утра, заокном зима,для первого разаслишком горяча белизной беды,и повсюду следыот разного размера сапогов…Но заступ и топорне вредны русской Розе,о как интинский борсверкает на морозе,как это дерево лежит в интимной позе,как память узкая длинна среди снегов!

«Как почернелый труп, завернутый в себя…»

Как почернелый труп, завернутый в себя,лежу я на столе, Россию возлюбя.Лежу я на спине, уставясь в потолок,и думаю, какой прекрасный потолок!В нем лампочка висит, наверно, в сорок ваттсреди темнеющих кругом как будто ват.В нем лампочка стоит на тоненькой ногекачаясь иногда на легком сквозняке.Стол подо мной не стол, а плотничий верстак.Надеюсь, что на нем лежу я просто так…Как хорошо лежать на грубых досках вдоль!Россия, полежать мне вдоль тебя позволь!Не закрывая глаз, уставясь в сорок ватт,я думаю, что свет немного резковати вид облезлых стен подчеркнут чересчури что какой-нибудь им нужен абажур.Не видно пола мне, но думаю, что полдощатый и похож на мой удобный стол.Над головой висит обычное окно,и в нем с утра черно, и вечером черно,и днем… В ногах стоит некрашеная дверьи будто говорит: не заперто, проверь.Мне кажется, что я лежу в пустой избе.Мне кажется, что я лежу в пустой тебе.Мне кажется, что я в России. Я и естьв России, но она не знает, что я естьв России! Вдруг сейчас вернется и найдетменя, лежащего внутри как идиот!Что я отвечу ей? Что мне здесь хорошо?«Ага, – ответит мне Россия, – чо ишшо?»И растеряюсь я и тут пойму, что голи наг, и гол и наг, и стыдный черный колторчит из черных чресл, и вскрикну, и проснусь,еще крича: «О Русь, о Русь, о Русь, о Русь!»

«Весь белый, человек, и вязок и неприбран…»

Весь белый, человек, и вязок и неприбран,и черные огни считающий в уме,и тычется своим обрывочным лытдыбромв сте́нное ухо,вянущее во тьме.Се старый человек, ни то ни сё, не экке,а эдакий хомяк, производящий газ.Он знает все, что надо знать о человеке,в поисках светаделающем зигзаг,цугцванг, цейтнот, зигхайль, цайтгайст на все четыре…Но вот нашел. Включил. Глядит по сторонам.Русалка плавает в его подкожном жире,по чуть дрожащимна животе волнам.Четыре. Подождем. Сидит. Какая скука!Под животом висит чуть взбухнувший член.Ну ты и сука, Аполлон, ну ты и сукапередавать намэтот голимый тлен!

«На губах у крови – кровь…»

Елене Шварц

1

На губах у крови – кровьили, может, пара слов…Слов не вытянешь из них,даже если на двоих,не возьмешь с них ничегодля себя для самого,только ветер остуди́тих последний первый стыд —взять последнее себе,что осталось на трубе,что пока еще тепло,что с ладоней не сошло,самый легкий легкий груз.Эли. Мой. Завет. Союз.2009

2

Похоже, я недостаточно комбатантен,нравится мне все это старое говно,это rhyme porn в отечественном варианте,влажное гигиеническое кино.Но как нам еще, того, в уме и талантездесь говорить, при соседушке за стеной,над потолком, под полом, при сем элефанте,в котором дрожим, как чашечка с трещиной,по прихоти своей. Скит адский, dear Lena!You are so mad, so dead, как наша рифма… Юи я сидели на трубе и пили чай пустой.Но вот упали «ю» и «и»… А я какого хренатут делаю? За тулью ухватясь, стоюи бубенцы глухо звенят над пустотой.2018

«Блеф звезды ожесточенной…»

Блеф звезды ожесточенной.Гаснет ветер. Жизни нет.Кто-то ходит в небе черном,топчет крылышки планет…Звезды́ ожесточенный блеф.Задуло ветер. Жизнь как жизнь.Флеб, финикиец, слышишь, Флеб,нет рифмы гаже, чем на «жизнь»…Блеф ожесточенной звезды.Ветру «тсс» скажи, жизни – «ша».Сядь на стул, умри от воды,проглоти морского ежа…Три раза ветер угасал.Три раза припадал к огню.Три раза был велик и мал.Бог любит всякую фигню.

«Заголенье бездн любезных…»

Заголенье бездн любезных,слов смешных. Братан Паскаль,парочку зубов железныхты на память мне оскаль.Буря мглою нёбо кроет,даже если не хорей.Хор катящихся циклоид.Хари жирных времирей.Посиди со мной на стуле,каблуком поговори.Гул растет, но в этом гулечто-то хлюпает внутри.Ясен пень, что твой Янсений:все просрал еще Адам.Скупы строки донесений.Мраз идет по проводам.Ангел тявкнул, воздух гнется.Зверь подставил спину – тронь.Бог с лицом золоторотцатихо говорит: «Огонь!»

«Шум воды из-под крана перебивает мысль о…»

Шум воды из-под крана перебивает мысль о.Мысль о перебивает шум воды из-под крана.Странный язык, непонятно, кто в нем когоперебивает. В итоге – сплошная рана.Жизнь всегда будет первой, как фотограф Уиджи наместе убийства, пока не высохли пятнакрови, спермы. Пока еще смерть красна,и чего-нибудь сто́ит, и вообще – занятна.Грустные фотки, как будто колода карт,на всех языках одинаковые картинки:бедный, родной, вонючий, невиноватый соц-арт,дорогие товарищи кретины и кретинки.По телеку вам пошутит какой-нибудь пионэрс московской пропиской, а вы и рады: смешно же!Пора выключить воду, вытереть старый хери перестать бормотать «о боже».

«Собери все наши заявы, предъявы…»

Собери все наши заявы, предъявыв устной и письменной форме,как мы были правы, неправы,как шли на подливы, приправы,сбоку припеки, прикормы, —никогда не получишь, сука, наш голос,свой отрасти, тренируйся,отрастил же как-то свой волос,и тохес, и нахес, и логосво всю длину терний русских,вот и говори давай собственным рылом,брось наш барачный письмовник,пробавляйся собственным мылом,стань малым, стань мелом, стань мылом,короче, тем, кто в письмо вники не выник, стерся – обмылок, огрызок —вышел в тираж бесконечный,стал пустому воздуху близок,стал бла́зок, стал блюзок, стал блузокчитателем, тьмы заречной,и лишь на себя надейся, детеныш,или вообще не надейся,только не плошай, сука, сон наш,сучонок, сучоныш, найденыш,а мы будем рядом, здеся.

«ляг на бок сиську обними…»

ляг на бок сиську обнимичуть-чуть о путине подумайкак он без сиськи там одинв обнимку спит с тяжелой думойсчитай до путина до стасчитай баранов и овечеки слушай сообщенья тассиз сонных маленьких местечеквот из-под мышки говорятиз ямки из пупка из пахаи тени медленных отарспускаются к воде без страхатень галаадская растети воздух никому не нужени жар уже не жар но потречных рассыпчатых жемчужин

«„Я вышел и выдохнул в небо‟…»

«Я вышел и выдохнул в небо», —так мог бы сказать идиот,но черного-черного хлебабыл полон черствеющий рот,сосущего черного хлеба,запекшей его головы,и краем надзорного небаходили чугунные львы,ходили они и толкаличугунного ветра шарыи те становились из сталии, падая, пели хорыиз Верди, из тверди, Аидатрагически жалась к стене,и не было больше ни жи́да,ни эллина, как на Луне,и фразу полночного хлебажевать больше не было сил…Он вышел и выдохнул в небо,и молча свой хлеб проглотил.

«Брахмапутра, Брахмапутра…»

Брахмапутра, Брахмапутра,Индигирка, Колыма.У тебя на шее пудра,ну а я – кусок дерьма.Пахнет женщиной приличнойнафуфоненная смерть.Пахнет водкою столичнойзасупоненная твердьголубая-голубая.Нет, не водкой, – чистый спирт!Ходят голы бабы, бают,отмывают уайт-спирит.Баба Лена, баба Яна,инде горько, инде сласть:коль сама возьмешь Ивана,Дон-Ивана – прямо страсть!В небесах аэростаты,как набухшие удыцелый день стоят куда-топротив ветра и воды.Дети Осоавиахиманосят смерть не по годам:на значке летящих мимо —ветхий маленький Адам.Умывальник! Рукомойник!Полотенце на крючке!Входит в комнату покойник,держит воздух в кулачке.

«сухая каряя звезда…»

сухая каряя звездалежит в коробочке грудиона влажнеет иногдаувидя ветер впередиувидя локоть молодойона слепа на третьей надо было молодойи влажной умереть.

«Избавь меня от пламенных требух…»

Избавь меня от пламенных требух,от племенных хозяйчиков не в духе,от мужичков, ломающих треух,от музыки, засевшей в среднем ухе,от двух из трех, от одного из двух,от уважухи и от покатухи,избавь умом перешибать обух,и от поноса, и от золотухи,избавь меня понюхать слово «дух»,от жития избавь и от житухи,избавь меня от этих рифм на «ух»,избавь меня от этих рифм на «ухи»,и сам иди, пожалуйста, на йух:слова мои не немы, хоть и глухи.

«С тех пор, как сказано „гляди‟…»

С тех пор, как сказано «гляди»,она глядит, глядит ини звука из ее груди —не то чтобы «иди ты»…«Какой медлительный позор —искать слова живые.Стоит фланёр, глядит в упорна порванные выи.Пейзаж знакомый с малых лет:крестьянские филеи,в дожде атласных красных лентпалашки, фалалеи.Часу в шестом. Как раз обед.Закрыться в кабинете.Забыть. Забыться. Взять котлет.Не думать звуки эти…Какие звуки под кнутом?!Не вытянешь из бабыни звука. Ну часу в шестом.Сенная. Кнут. (Вина бы.)Сенная. Баба. Били. Бьют.Воровка. Молодая.Красивая. У Спаса бьют.И эту бьют, глодая.И мы – ни звука. И тогдаон скажет мне: „Найди же,найди, румяная п…зда,мне рифму в этой жиже“.».

«Тот синий уголок…»

Тот синий уголок,что нам оставил Блок,счастливую закладку в черном теле,не вынуть, но и нераскрыть на этом дне,минуте, годе, месяце, неделе.Подумай ни о чем,как думают о неми забывают, на какой страницеон был тебе зрачком,и бабочке – сачком,и сердцу – спиртом, и подвздошьем – птице.Побудь пустым, простым,будь высохшим, пустым,коробочкой в жуке, слегка гремящемв коробочке пустой,оставленной на тойстранице в предпрошедшем шелестящем,где на словах ты есть,но ты всего лишь вестьо вестнике, несущем весть о вестиневедомо какой,заведомо плохой,но тянущей пока страниц на двести,чтоб зачитался тыи жизнь жрала листыи где-нибудь на сто восьмидесятомты вспомнил про залог,про синий уголок,слезящийся на мякише замятом.

«Бога нет, но есть святые…»

Бога нет, но есть святые,богом полные, пустые,треугольные круги,говорящие: «Беги,убегай от нас, о, мальчик,мы тебе отрежем пальчики приставим к голове,и отправим жить в Москве».Нету рая, нету ада,а душа святых и рада,ей товарищ – парадокс,черный вой, тамбовский voxdei, страх, петля и ямадля того, кто ходит прямо,ходит криво по степи,повторяя: «Потерпи!»Всяка бездна им любезна,на обед полезна безднаи на ужин хороша.Бездна, бездночка, душа.Бездн на всех они наваряти в тарелочки навалят:ешьте с солью свой обед,вечна смерть, а жизни нет.Ходят дети холостые,дети – это не святые,а не свитые пока,не одетые в бока.Ходят дети, сны натуры,чертят разные фигуры,страшных, маленьких святых,бьющих пальчиком под дых.

«Шум и гам, и страх и трепет…»

Шум и гам, и страх и трепет,и смех и грех по сторонам!Кто там петрит, кто там терпит,кто подсказывает нам?Слушай, Мессиан рассейский,этот страшный оливье,слушай в Бийске, слушай в Ейске,у станка и на жнивье:чики-чим, и крр, и жжиу,цы-цы-прр, тце-тек, тр-цов!«Не до жиру, быть бы живу», —чуют сиринксы самцов.

«Речные погнали озерных…»

Речные погнали озерных,остзейское солнце взошло,и снова – как в трубах подзорных —зажглось броневое стекло.И снова, и снова, и снова,и снова, и снова, и сно…язык потянули за словои стало от слова темно.Потом просветлело немногои кто-то присвистнул: «Фьюить!»Лейкисты вернутся с подмогой —ривьеру в крови утопить.

«У них там всегда какой-нибудь порт. Если…»

neturtas, lapkritis, gramatika, liepsna

T. V.

У них там всегда какой-нибудь порт. Еслиначинать, так прямо с анжамбемана.Прямо с бетонных свай, утонувших в масле,ржавого крана, ангара, пирса;с бывшего, остановленного движенья;сбывшегося пророчества; обманазрения; придаточного предложеньявремени; взмаха лютого тирса.Они умели быть одни среди этихразвалин и тех; постоять в профильк серому ветру, в свете своих поэтик,слегка прищуренном, мускулистом,для чтения с выколотыми глазами;стать продолжением стен и кровель,грамматикой, зазубренными азамиязыка, взятого в плен солистом.Пирс был длинным. Теченье сносило мусор.Строка росла, размер выпрямлялся.Перспектива сужалась. Уже́ и мудростьне влезала в нее – только правда,как тогда, в нищих заведеньях Союза.Чтобы закончить, нужна лишь малость,всё остальное, муза, теперь обуза.Спасает лишь тавтология, правда?

«Ни настоящего, ни будущего, ни прошлого…»

Ни настоящего, ни будущего, ни прошлогоздесь, конечно, нет – сплошное томительное «сейчас».Сейчас в тундре взлетно-посадочную полосуукладывают из живых зэка, поджидают нас.Ждут нас, поджидают. Чуть слышно смерзаются зэка.Лежат, похрустывают. Наш двухмоторный самолетзапаздывает, мы вглядываемся в облакаи при снижении скорости напрягаем живот.

«– Где ваша верность? Где трепетных внуков…»

– Где ваша верность? Где трепетных внуковстрогие, светлые голоса?Где субпродукты маленьких звуков?Девичий жир для оси колеса?Эники? Беники? Сика-лиса?– Верные эники, верные беники —мы соберем таинственный хор,слушайте, слушайте, современники,серые гуси на линзах озер!Сика-лиса, посмотри-ка в упор!– Где ваша смелость? Где чистого телаточная жертва во временаобщего непочатого дела?Ждет поколение, ждет страна.Бросьте кормящие вас вымена!– Грудь материнская, сладкая, нежная,душу питающая, прощай!Кончилась, кончилась безмятежная,сердцем суди, никого не прощай.Тело науке борьбы завещай.– Где ваша гордость? Где новая мерастарым вещам, отмеренным вамвычурным временем в центре сквера,где вы гуляли в матках у мам,где говорили папкам: я сам?– В серые папки жизнь наша связана,в серые папки связана смерть,в белых тесемках – наша прекрасная,больше ни с чем не сравнимая смерть, —Сика-лиса, коллективная смерть.

«прекрасным тополям…»

прекрасным тополямна кончике языкаскажи салам —алейкум коротканемая встречаледяной июнькак семку эту речьподальше сплюньо сексе и войнена русских языкахшепчи шепчи не войдержи себя в рукахкак дерево как то —поль стыдный голыйспускай в ничтогорючие глаголыни populus ни то —поль не взойдутонан и тотне оценил бы труд

«О жизни и смерти – о чем же еще…»

О жизни и смерти – о чем же ещебеседовать нам ввечеру?Ты будешь расти бробдингнегским прыщом,а я бесконечно умру.Нам станут носить государственный чай.Ты будешь скрипеть сахаркомна желтых зубах: «Выручай, выручай,будь крепеньким пастернако́м!О жизни и смерти, давай, говори(миндальничать будет черед),да так, чтобы жизнь замирала внутрии смерти крутило живот!А то что-то жизнь застоялась во мнеи смерть застоялась во мне,пора бы и ту разогнать по стране,и ту разогнать по стране…»«…Товарищ, вы пейте, остынет совсем.Баранку возьмите. О чёмтеперь говорить? Свет не нужен совсемлетящему вслед за лучом…»

«Я тоже был поэтом-дачником…»

Я тоже был поэтом-дачником,ходил подглядывать за светом,огромным шелестя задачникомс одним-единственным ответом.Как сладко находить решениев траве, среди словесной кашки,где ходит аз, ему отмщение,и всюду ползают букашки!Такая поутру гармония,такая алгебра в потемках,что маленькая антимониявдруг начинает жить в потомках.И ходишь целый день как будто быв логоцентрической задачемаршрутом Левашово – Бутово,от ближней дачи к дальней даче.Путем всея интеллигенции,между крушиной и кручиной,шепчакрича свои каденциии задыхаясь каватинойразини, лоха, неудачника,пославшего себя подале,к ответам жирного задачника,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Бухштаб Б. Вагинов // Тыняновский сборник. Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 271–277 (https://rvb.ru/20vek/vaginov/ps/addenda/02/027.html).

2

а построил этот храм-с

даниил иваныч хармс

(александр иван’ч введенский

монастырь построил женский)