Ярослава. Знахарка

И в небо снова взвился горный орел.

***

Отчетливо пахло воском и пылью. Затхлостью, сыростью, сквозняками…

Палаты Белограда казались капищем в тусклом свете догоравших свечей. На троне, укутанный в дорогой куний мех, сидел Унислав. Его спина была пряма, а лицо сурово. И хотя другие испугались бы, Ашан слышал, как сильно стучит его сердце. И как оно пропускает удары, заслышав звук шагов.

Унислав разумеет, что проиграл. Знает, но надеется на мир. Хотя и править-то уже нечем.

А когда-то он был статен, могуч. Князем звался в Северных Землях, и его боялись не только степняки – соседние Княжества платили дань. Кто золотом, кто кровью, кто землей. Все одно, плату взимали.

Дитя в проклятом воине помнило те дни. Как и то, за что понесло кару.

Пробужденный гнев разъярил волка, и воин едва совладал с собой. Уж и кровь забила в глазах, затягивая их багровой пеленой. Да только гниль и падаль он рвать зубами не станет: противно.

Ашан шагал тихо, аккуратно ступая по каменным плитам. Тот, кого он купил, уговаривал ступать лишь по белым…

Да только кровь, пущенная из живота, развязала язык: лишь красный узор был безопасен.

– Вижу, ты купил моих людей, – с неодобрением в голосе проскрипел Унислав. С каждым шагом Ашана его лицо становилось все старше, и когда до ступеней оставалось несколько шагов, степняк понял: перед ним – старик. Седой и сгорбленный, хоть и пытается выгнуть спину к каменному трону.

Пальцы Князя судорожно сжимают позолоченные головы волков, украшающих княжье же место. На ладонях – россыпь грубых узлов, окаймляющих суставы. И запах болезни…

– Нет, – спокойно ответил воин, – за деньги он соврал. Ты хорошо держал слуг. Да только смерти они все одно боятся больше.

Старик кивнул. Неудобно вытянул ноги и глубже устроился в венценосном кресле. А Ашан отчего-то понял: Князь устал.

– Я не стану убивать твоих людей, Унислав. Как и не стану грабить их дома. Мои воины возьмут дары из дворца, падут лишь покорные тебе. Ты вдоволь испил крови, теперь твой черед кормить воронье.

– Даже не выслушаешь?

Вот, изношенное сердце стучит сильнее, и пот уж пропитал ценный мех.

– Нет, Унислав, твой час пришел. Как и мой – найти прощенье. Испить месть за брата.

– Брата? – Князь с интересом подался вперед, понимая, что это, быть может, его единственный шанс. – Расскажи.

Ашан устало потер лоб. Перерождение и битва отняли у него много сил. Да и брата уже не вернуть. Вот только…

– Два мальца, которых заковали в цепи из-за украденной еды. Суд в Белограде. Головная Площадь, кишащая любопытными носами. И приговор. Помнишь, Князь? Нет? Вспоминай! Младшего изгнали из Княжества, а старшего, взявшего вину на себя… Казнь за краюху хлеба – это справедливо, Унислав, Князь великого Белограда?

Воин чувствовал, как гнев снова восстает, будит дурную кровь. Но боль… она была сильнее.

Проклятый двигался плавно, подобно огромной дикой кошке. Его взгляд завораживал, как завораживает глаз змеи. Нет, ты понимаешь, что перед тобой – смерть, только двинуться не можешь.

И Унислав сидел неподвижно, вглядываясь в суровые черты. От гибели его разделяло крошечное пространство – всего в несколько шагов – когда на лице появилось понимание.

– Ты изменился, – прокашлял он. – Из маленького воришки стал вторым сыном Хана. Это заслуживает уважения.

– Мне ни к чему твое уважение, Князь.

– Верно, – отозвался тот. – Зато у меня есть кое-что, что тебе необходимо. Интересно?

– Нет! – Ашан рывком пересек преграду, уколов дряхлую шею острым клинком.

Он уже было хотел завершить начатое, когда Князь сдавленно проговорил:

– Твой брат остался жив, степняк.

Лезвие проделало небольшое отверстие в коже, из которого тут же засочилась кровь. И как бы не был уверен во лжи Ашан, надежда оказалась сильнее. Глупые люди! Жизнь ничему не может научить их!

– Говори! – Коротко приказал он, услышав сбивчивое дыхание в ответ.

– В утро казни во дворец пришел командир одного из трех огромных суден – катергонов, торговавших от моего имени за Морем Северного Ветра. Все они попали в дикий шторм, и уцелело только это. Правда, товары и рабы, спасавшие их, утонули…

– Все это мне неинтересно, Князь.

– Погоди! – От Унислава еще больше завоняло потом, и он липкой ладонью уцепился в руку воина. – Погоди, степняк, дослушай! Чтоб восстановить катергоны, мне нужно было золото. А его можно раздобыть лишь одним путем… Всех заключенных освободили, отправив Дорогой Алтынов к Морю.

– Дорога Алтынов?

– Так зовут ее моряки. Это путь, соединяющий Белоград с Морем Северного Ветра. Широкий Тракт, огибающий Камнеград, на пути которого разбросаны Соляные Копи и Торфянники. Дорога рабов.

– Мой брат стал рабом?

Ашан едва сдерживался. Боги! Одному ему было известно, каких трудов стоило заглушить ядовитый голос внутри себя.

– Да.

– Где?

– Не знаю, – Унислав затрясся от страха. – Кто-то из них попал в Копи, кто-то – на Торфянники. Самых дюжих отправили на катергоны.

Ашан не верил своим ушам. Все эти зимы он думал, будто его брат умер. Все эти бесценные зимы он вспоминал его в заупокойных молитвах вместо того, чтобы прийти на помощь.

– Сколько твоих рабов выжило за это время? Отвечай!

– Сколько? Я не знаю, степняк. Я – Князь, не мне считать рабов…

Унислав говорил самозабвенно, но тут же осекся. Понял, что лишь сильнее будит гнев воина.

– Значит, Камнеград. Ты не заслужил легкой смерти, Князь. Мне бы привязать тебя к четырем лошадиным крупам, да растащить старые кишки по улицам города…

Дрогнувший Князь понял: ему не спастись. Но смерть ведь можно облегчить.

– Собираешься на Камнеград? – Старик закряхтел, и Ашан понял: смеется. – Тогда я спокоен. Моя смерть искупится твоею. В Камнеграде тебя встретит другое зло. Ты боялся за набеги? За землю степняков? Опасайся другого, второй сын Хана. Бойся сокрытого в Лесных Землях зла.

И он снова закряхтел, а воин не совладал с гневом. Лезвие, не найдя препятствия, вошло в податливую шею, разорвало жизненные нити. Кровь забурлила в свежей ране, а Ашан остался пораженным.

Сокрытое зло?

Он многое слыхал, да только о Камнеграде боялись говорить. Его сила была велика, почти сравнима с белоградской, и мало кто желал тягаться с нею. Похоже, бродяги не врали. Тогда что ждет Ашана?

Старый лис даже перед смертью оставил ему загадку.

Ярость снова заклокотала в горле, принося на язык привычный солоноватый привкус. И Ашан не сдержался. Знал ведь, что проклятье высвобождать опасно. Но это помогло спасти жизни многим.

Только сам он…

Глаза привычно заносило красноватым маревом, а тело ломало. Резкая, оглушающая боль ворвалась в сознание, заменяя все остальное, а затем… пришло затишье. Та тишина, которая бывает в мыслях не у него, Ашана, а у того – проклятого.

И запах крови…

Кинжал, услужливо лежавший в руке, раз за разом входил в податливую плоть. Резал, рвал, вонзался… А теплая жижа омывала руки воина, смывая с них содеянное.

И остановиться не хватило бы сил, если бы не…

– Командир…

Еще рывок, еще рана…

– Командир!

Чья-то сильная ладонь схватила воина за плечо, и пелена спала. Ашан с ужасом воззрился на то, что оставил его гнева, когда услышал:

– Элбарс зовет тебя.

Степняк не взглянул на брата. Понимал, что тот опасается его гнева. А ведь жажда крови еще не утихла…

Он глубоко вздохнул и вышел из зала.

Коридоры в замке длинны и узки, и в заулках гуляет стылый ветер. Дуновение – и запах гари оживает, а за ним будится и другое.

Ветер совсем распоясался в эту ночь…

Ашан миновал несколько проулков, пока не вышел к главной лестнице. Озаренная огнями войны, она была освещена так ярко, что воин не боялся споткнуться. Тридцать пять ступеней – каждая из белого камня. И почти на каждой остановилось сердце степного воина. За что? За дряхлого старика, не способного сдержать алчность?

Ашан сурово свел брови и вышел на свет.

Кричать уже перестали. Испуганные стайки осиротевших мальцов жались к стенам домов, уцелевших от огня. Дети обнимали друг друга, пытаясь ненадолго сохранить тепло тощих тел. И командир с болью закрыл глаза.

Невинные, они всегда больше страдают в войне. А ведь когда-то и он жался к брату, сберегая жалкие крохи тепла…

Ашан подошел к Элбарсу, указав едва заметным движением головы в сторону детей:

– Я был таким же когда-то. Пригляди за ними, пока меня не будет.

Но брат словно бы не слышал его, с ужасом разглядывая кровавые брызги, которые украшали одежду воина. Осознание читалось в глазах Элбарса. Осознание и страх. А потом он попросил:

– Не буди больше эту силу, брат. От нее не спастись. Не знаю, что заставило тебя, только ты не ведаешь, что творишь… Народ Степи не зря боится проклятья! Оно медленно пожирает душу, пока не оставит ничего живого. Ничего от личины человека, понимаешь?

– Не буду, – сухо пообещал Ашан. – В этот раз не мог по-другому.

Брат кивнул, уточняя:

– Сам-то куда?

– Я возьму с собой с десяток воинов, Элбарс. Поведу их на границу Княжеств – туда, где начинается Камнеградское. Старый поганец рассказал о брате – будто жив он. Нужно проверить…

– Нельзя сразу на Камнеград. Дорога через лес лежит, а час нынче поздний. Да и братья устали. Похоронить бы своих…

– Этим займетесь вы.

Ашан не слушал, он знал: Элбарс все сделает правильно. Доверял ему, как себе, а потому упросил:

– Я должен кое-что разведать. Белый Князь со страхом говорил о Земле Лесов. Упомянул о зле, что ждет там степняков. Чуял, собака, верную смерть. Вот и брехал, – воин на мгновение застыл, прогоняя прочь отголоски памяти, – Я пойду первым. И коль мне суждено сложить голову в Лесах, так моя история погибнет вместе со мной. До этого путь в Княжество Тура закрыт. Ничего не бойся, брат. Жди меня здесь десять дней и десять ночей. Не приду – уноси дары лесные в Степь на радость темнооким женам. Женись. И почитай меня как усопшего. И лей слезы, брат, потому что грудь моя уже не дышит.

***

Крайя наведывалась к Маре часто. С каждым оборотом луны. И обязательно ночью.

Склонялась над землею, под которой покоилась девка, да, не прибрав снег, стояла. Долго, пока студеный мороз не гнал со старого капища. Иль пока лунная дорожка чертила тени от исполинских деревьев, что окружали тихое место.

А как солнце взойдет – уходила знахарка. Чтоб не прознали и не вспомнили о той, которой так спокойно тут.

И ведь у всех-то могилы обычные – земляными насыпями-бугорками, где украшенными камнем, где – так. И только у Мары – земля землею. Не потому, что не хотела для нее Крайя другого: так спокойнее. И руны, что хоронят девку ейную от глаза темного, справятся с наговором вслепую.

Да, нынче только она, Крайя, помнила, где лежит ее Мара.

Приходила, говорила с нею, словно бы с живой, да о дитяти ее сказывала. А уж Яркой старая знахарка гордилась. Оттого и поведывала матке, чтоб и та знала. И вот нынче пришла…

Как пришла – не дошла даже, а ворожбу сразу почуяла… Насторожилась, поведя носом. И остановилась, замерев.

Настоящей ворожбы Крайя давно не видала – ни темной, ни светлой. Да и у кого сил хватит на такое? Улада стара, она таким уж и не балуется. Да и светлой силою та обладала.

Тут же…

Крайя почуяла тьму еще до того, как подошла к капищу. Эманации темной силы рваными кусками стлались по-над землею, скапливаясь сизыми, а где и чернильными клубами. Ползли, выставив щупальца, и пытались ухватить старую знахарку за ногу.

– Пшел! – Старуха поддела ногой клуб тумана, что вился у ее ног, и тот обиженно зашипел, отползая. Да и что он мог? Ничего. Ни навредить, ни напугать – обычная людина и не заметит вовсе. Только что Крайя…

Значит, ворожба творилась накануне. И ворожебник, что принес ее с собою, был силен. А еще – темен. Потому как при светлой ворожбе так не пахнет.

Знахарка повела носом. Сладко, приторно.

Медуница…

Светлая ворожба пахнет свежо. Мятой да росою. Утром ранним. А эта вот – сладостью. Искушением…

Крайя пригляделась. Дорога к капищу выложена следами крупными, подобными на звериные. Да только есть в них то, что отличает звериный след от колдовского. И не просто туманом.

Вот, здесь.

Пригнувшись к самой земле, знахарка вгляделась в четкий след. Округлый, отпечатанный плохо. Пожалуй, рысь?

Верно, она. Да только…

Внутри ореола лапы Крайя четко различила не четыре – пять пальцевых впадин, на одну больше положенного. И пятая – длинная, идущая сбоку от остальных: мизинец с руки ворожебника, что не уместился в лапе звериной…

Дивно.

Давно Крайя не слыхала, чтоб ворожебник в перевертыша мог перекидываться. Силы это тянуло немеренно. И еще больше потуг уходило уже после, когда лиходей людиной обращался. Говорили, на такое могла уйти целая седмица…

Но все то – домыслы, пересуды пустые. Потому как кому доводилось видать настоящего перевертыша? Видно, немногим. А тогда что привело его сюда, в Светломесто? И не он ли подрал Анку?

Вопросов в голове Крайи рождалось много – с каждым шагом все больше. А она все шла, обходя могилы кругами.

Наследил. Грязно. Верно, не боялся, что его кто-то почует. Значит, уверен в силе своей.

Дурно все это.

А след все петлял, извивался. И – Крайя понимала это точно – ворожебник не просто ходил меж могил: искал что-то. Уж не ее ли Марку?

Крайя бросилась к тому месту, где покоилась девка, и облегченно выдохнула. Снег оставался нетронутым, свежим. И следов кругом никаких.

Значит, хорошо укрыла старая баба девку свою. И руны, которые уложила в то утро вокруг Мары, не подвели. Вот только…

Остановится ли ворожебник, не найдя желаемого?

Крайя сомневалась. Однако, может, и не станет рыскать больше здесь, раз чутье отвело? Уж он бы оставил Светломесто да искал себе дальше. А там бы и ее Ярка подросла, возмужала…

«Не найдет, – успокаивала себя Крайя, – не найдет!».

А сама размашисто шагала в сторону Светломеста. Уж как повадилась сила темная в ихнее село, надобно предупредить внучку. Иль хотя бы приглядеть за девкой. Наузу сплести. И ее, само дитя молодое, обрядам старым обучить.

Потому как небожители святые уберегут Яру лучше ее самой.

***

Скакун все чаще цеплял усталым копытом то и дело выныривавшие из земли кочки, пока не остановился вовсе. Все тело – от длинной морды до покатого крупа – лоснилось, а на таком морозе это верная смерть.

– Ну, давай! Еще немного!

Путята тянул поводья, заставляя животное сдвинуться хоть на локоть, но лошадь упрямо стояла на своем. Проклятье!

До воеводства оставалось совсем немного, но то – по меркам скакуна. А человеку пробираться сквозь завьюженный лес придется долго. Слишком долго.

Мужчина вспомнил о том, что может встретить в лесу и бросил поводья. Понимал, что кобыла сдохнет, однако ж выбора у него не оставалось.

Шаг, другой…

Сугробы настойчиво хватали непрошенного гостя за сапоги, разматывали холстины и засыпали целые пригоршни снега на и без того заледеневшую кожу. Но он шел…

Замок показался внезапно. Как будто выскочил из-за густой сосновой пелены.

И путник облегченно выдохнул.

Высокие, крепко сбитые стены из потемневшего от времени камня, увенчанные четырьмя грубыми башнями. Замок казался несуразным, даже жалким. Темным, грязным и… ненадежным. Словно дунь только что на старые стены, что на узкие бойницы – и рухнет он, превратившись в груду темной пыли да извести.

Только посланник знал, что взять его осадой почти невозможно.

Покорить эту твердыню можно лишь изнутри – Чародейке то было известно.

Слуга покачнулся, терзаемый смешанными чувствами. Он выполнит приказ Колдуньи, а потом…

Страх подкатил к горлу рвотными спазмами, и бедолага не сдержался. Его рвало недолго – к концу дня в желудке не осталось ничего, кроме утренней каши, да и та давно перекочевала в кишки. Что станет, если Она узнает?

Воспоминания пытались прорваться сквозь заслону памяти, но Путята их изгнал. Выругался про себя, что вопреки колдовскому завету вспомнил имя свое. Да постарался укрыть разум пеленой. Оно-то и раньше у него выходило неладно, а теперь и вовсе неизвестно, получится ли.

Чародейка сильна, прозорлива. Умна, изворотлива и хитра, что сам лис. И коль ему не удастся сокрыть содеянное…

Мужчина прогнал эти мысли.

Прознает – и он не станет волноваться. Ни о чем и никогда. Потому как мертвые не беспокоятся.

Какой будет его смерть? Он не знал. Понимал только, что нелегкой.

Но был готов.

Тяжелый мост со скрипом опустился, и усталый путник, едва волоча ноги, прошел внутрь цитадели. К нему сбежались слуги и чернь, предлагая еду и отдых, но он отмахнулся:

– Воеводу мне надобно видеть…

А потом покачнулся, выронив из руки берестяную грамоту.

В дремотном полусне, что пленил Слугу, тот видел разное. Былое – оно казалось светлым, ненастоящим. И таким желанным, что мужчина отказывался выныривать на свет божий. Выплевывал отвары, что вливали ему девичьи руки прямо в рот да отказывался жевать травы, заваренные на меду.

Смеялся.

Глупые. Думают, вытянуть его можно настоями да травами. И не понимают, что те не справятся с силой темной.

Слуга приготовился умереть. Позволить тому, что свернулось клубком в берестяной грамоте взять верх не только над замком с его домочадцами, но и над ним самим. А то, что Струпный Мор принялся, Слуга видел. И что с того, что пока люди дышат все также – темное зерно уж проросло что в душе, что в теле. И спустя всего седмицу замок полыхнет. С воеводы, конечно, – он первым читал послание, выхватив то из уставших рук Путяты.

Да только…

Глаза открылись с болью, с неохотой, и приглушенный свет огня отозвался в них новой резью.

Нет, он должен завершить начатое. Потому как, если план Колдуньи удастся, противостоять ей не сможет никто. И Слуга встал с сенника, тяжко опираясь на дубовое дерево, да приказал кобылу запрячь.

А спустя пять оборотов годин – во времени он уверен не был – принес Колдунье благую весть.

***

Чародейка нежилась на постели.

Теплые лучи пробирались под тяжелое меховое покрывало, лаская кожу. Согревали вечно зябнущие пальцы, и снова выныривали на поверхность.

– Госпожа…

Она перекатилась с одного бока на другой и снова уткнулась лицом в перину.

– Госпожа?

Тот, что кликал, нервно переминался с ноги на ногу. Боялся? Пожалуй. Только ведь сама приказала.

– Госпожа!

Голос говорившего дрогнул, а затем и вовсе стих, потому как она обратила на него внимание. Скользнула вроде бы невидящим взглядом и снова закрыла глаза. Не увидела? Нет, на это Путята рассчитывать не станет.

Наконец, Колдунье надоело нежиться. Она легко опустила босые ноги на шкуры и потянулась. Лениво, томно.

А затем в одно мгновение перескочила расстояние, разделявшее ее с говорившим. Взгляд стал звериным, жадным. И чутье не подвело…

– Кровь.

– Поранился на рассвете, во время…

Он не успел договорить, когда обманчиво нежные губы прикоснулись к шее. Пропорхали сотней бабочек по дрожащей жиле – и вонзились острой иглой.

Она пила жадно, глоток за глотком. А затем, когда в глазах Путяты потемнело, устало приказала:

– Говори.

– Твоя воля исполнена. Берестяные грамоты переданы в замки, и сами воеводы читали их…

Ему не дали договорить.

Зачем? Главное прозвучало.

Глава 4.

Повозка мерно раскачивалась, подпрыгивая на засыпанных снегом кочках. Скоро проселочная дорога кончится, и начнется Пыльный Тракт. Там будет ехать легче.

Яра умышленно долго глядела вдаль, стараясь быть отчужденной. Да и что сказать Святу? Что она не знает своей семьи? Что понимает только одно – жить нахлебницей? Медом такую жизнь не назовешь. А ведь Ярослава даже не знала мать. Не то, что отца.

Она силилась представить его себе, но гнев за поломанную судьбу Мары не рисовал в мыслях ничего путного, и Яра сдавалась.

Нет, Святу незачем все это.

– Кончился воск? – Верный друг в который раз пытался наладить разговор, но тот упорно сходил на нет. Он перегнулся, и, схватив шкуру убитого прошлой зимой медведя, укрыл ею ноги знахарки. – Яра, ну что ты?

Он нарочно остановил рябую лошадь у верстового столба. Та опасливо повела ухом и заржала. Кругом – лес. Снова волки? Животина попробовала вырвать поводья из рук Свята, только быстро поняла: тот сильнее. Опустила голову, загребла копытом мокрый снег.

– Яра, мы больше не дети.

– Знаю, – согласилась та. – А значит, и тяжбу за поступки нам нести самим.

– Какую тяжбу, Яра? – Свят резко схватил ее за руку, отчего Яра поморщилась: – Ты – это ты. Не селяне Светломеста. Не мать и не батька. Ты не можешь нести их грехи на себе.

– Могу, – запротестовала она яростно и уже тише продолжила: – И несу. Все эти зимы.

– Так дай помочь! – Свят не отпускал руку знахарки из ладоней, хотя подруга отчаянно сопротивлялась. – Иль не люб?

– Свят… – Яра так тепло протянула его имя, что охотник все понял. – Мы с детства вместе. Как можешь такое?..

– Прости. Никак. Дурень я, Ярка. Дурень!

И он звонко чмокнул ее в щеку, отчего та мгновенно покрылась румянцем. Поводья с силой натянулись, а животина продолжила путь.

Вскоре впереди показался Покошенный Трактир, и Свят остановил лошадь.

– Погоди, Ярка, я сейчас.

Он быстро спрыгнул с повозки и скрылся за массивной дубовой дверью. Яра поглядела кругом: никого. Слишком рано. Да и на небе едва поспели явиться вишневые ленты.

Девка хотела было спрыгнуть с повозки, чтоб немного размять ноги, но Свят опередил ее:

– На вот, – он протянул знахарке увесистый жбан, от которого поднимался уютный парок. – Зверобой, как ты любишь.

И, перевернув ладонь Яры, всыпал в нее сладкой смолы.

– В дорогу, – пояснил он, – пей, нам ехать еще.

Яра благодарно улыбнулась Святу и сделала маленький глоток. Чудесно! Она уже немного замерзла, и горячий напой вернул ей бодрость. Еще версты две – и выстава. А там можно приглядеть ткани и бус, если, конечно, останутся алтыны после воска.

Напой скоро закончился, и Свят вернул жбан хозяину трактира. Сладкий гостинец доедали стоя, и молодая знахарка щедро делилась им с другом. Улыбалась, потому как смола хорошею была, целебной. А впереди – целый день, и силы им понадобятся.

– Садись, – друг приподнял Яру за талию, задержав ладони всего на секунду. Но и этого хватило, чтобы лицо Ярославы снова покрылось румянцем. – Поедем.

Выставу было слышно за версту. А уж здесь, у ворот, гомон казался и вовсе невыносимым. Яра спрыгнула с повозки. Нужно торопиться! Свят глазами искал сторожа для животины, когда знахарка махнула ему:

– Ступай в лавку оружейника, а я загляну к Хвалимиру отдать снадобья да краску. Жди меня у ворот, как справишься.

Знахарка заспешила. Солнце уже стояло высоко в небе, а ей столько поспеть!

Выстава встретила Ярославу шумом перебивающих друг друга голосов и выкриками торговцев. В загонах блеяли овцы да визжали поросята, которых раз за разом отрывали от сородичей, вынося оценщику на лютый холод. То и дело мимо пробегал мужик, несущий в клети разъяренного петуха, а уж лошади…

Яра едва успела отпрыгнуть в сторону, как на нее налетели:

– Ишь, окаянная! Под ноги гляди!

Здоровый детина в одном кафтане торопился: мороз пощипывал его за голые руки и раскрасневшиеся щеки, а запах браги недвусмысленно говорил, откуда его вырвали на свет божий. Небось, к отхожему месту спешил… Знахарка пробормотала извинения, вжавшись в яркий лоток торгового ряда, но тут ее поджидала новая напасть. За рукава тулупа стали дергать со всех сторон, выкрикивая:

– Ткани! Чистый лен. Тонкий хлопок. Ситец!

– Лукошки! Корзины из бересты и луба!

– Сало! С майораном, тмином, кардамоном и чесноком, свежее…

Привычная к такой напасти, Ярослава быстро собралась с мыслями. Она миновала ряды с едой и тканями, завернув в небольшую улочку, где плотно жались друг к другу деревянные лавки. Толкнула локтем дверь, вошла. В ноздри ударил яркий запах сухих трав, и Яре на миг показалось, что она дома.

В лавке было много народа. Со всех углов слышались говор и ругань, и Ярослава пригляделась. Девки, молодые, и все за краской.

Хвалимир кивнул высокому худому мальчонке – сыну – и, оставив его за себя, подошел к молодой знахарке:

– Ярушка, поздно ты сегодня. Вишь, сколько баб намело. И все за твоей краской. Принесла?