Черная кровь

Кричавший передал копьё своему товарищу и бросился в воду. Плыл споро, не прячась от стрелков, волна бурунами разбегалась от мелькающих рук. Силён был бородатый и силы своей не скрывал, чтобы все видели вождя.

– Не стрелять! – ещё раз прошёл по цепи приказ Бойши.

Пловец достиг берега, выпрямился. Мокрая борода налипала на обнажённую грудь, вниз сбегали струйки.

– Что вам здесь надо? – потребовал Бойша, шагнув на край обрыва. – Ваши прадеды оскорбили наших предков, и обида не смыта до сих пор. Детям тура нет хода на наш берег.

Бородатый стоял внизу, по колени в воде, отчего поза его казалась униженной.

– Мы просим прощения за старые обиды, – глухо сказал он. – Когда-то наши роды дружили. Немало нашей крови течёт в ваших жилах, и в наших телах есть ваша кровь. Ради этой крови я прошу мира.

Бородатый говорил, смешно пришепётывая, иные слова были не знакомы вовсе, но всё же речь поняли все. Видно, и впрямь некогда два рода жили рядом.

– Что вы хотите? – повторил Бойша.

– На наши земли пришла беда. Неведомые чужинцы, оседлавшие птиц-людоедов. Их ничто не может остановить. Наши лучшие воины погибли, мы потеряли стада, и хлеб остался не убран. На правом берегу больше нельзя жить.

– Однажды вы уже обманули нашу дружбу, – непреклонно произнес Бойша, – а теперь просите наших земель?

– Мы просим дозволения пройти через ваши земли. Мы сразу уйдем на север, где начинаются безлюдные леса, или на запад, в горы.

Бойша долго молчал, сдвинув тяжёлые сросшиеся брови. Не так это просто – принять подобное решение. Чтобы заключить мир, должны собраться главы семей, но и война с отчаявшимися, на всё готовыми людьми – тоже не мёд. Тяжкий груз должен взвалить на себя вождь.

Ромар и Матхи одновременно шагнули, собираясь подняться наверх, но в это время Бойша поднял нефритовый жезл и объявил своё решение:

– Зубры пропустят вас через свою землю.

Чуть слышный шелест прошёл за спиной вождя. Кто-то вздохнул с облегчением, другие, напротив, напряглись, готовые оспаривать самовольное решение.

– Но… – не давая времени разгореться недовольству, продолжил Бойша, – пока вы не переплывёте Белоструйную, ваши матери будут заложниками у нас, потому что верить вам трудно. Сейчас, пока вы стоите посреди реки и не можете отступить, потому что боитесь людей-птиц, вы готовы обещать всё, но мои люди опасаются, что, взойдя на берег, вы скажете иное.

– Мы согласны, – донеслось из-под обрыва. – Наши матери однажды уже родили нас на свет и сейчас готовы вновь подарить жизнь своим детям.

– А за проход сквозь наши земли, – продолжал диктовать Бойша, – и за прежние обиды, и в знак будущего мира вы оставите нам своих дочерей, которым этой осенью подойдет пора называться невестами. В наших домах не поровну женихов и невест, поэтому нам надо… – вождь на мгновение запнулся, спешно принимая решение, – восемь девушек, которых мы выберем сами.

Бородатый медленно, через силу кивнул:

– Прадеды были не правы, когда начали эту войну. Мы согласны. Ради завтрашнего мира, ради того, чтобы жил род.

Он повернулся и пошёл в воду.

– Женщины пусть идут первыми! – крикнул Бойша.

Таши глядел вслед уплывающему бородачу и медленно, с трудом соображал. Мысли тяжело ворочались, словно по затылку тяпнули преизрядной дубинкой. Почему вождь потребовал восемь невест? Род делится на несколько больших семей, и лишь шаман и старухи умеют разобраться, кому из какой семьи надо выбирать невесту. Порядок этот менялся год от года, и почти каждый раз случалось, что женихам какой-нибудь семьи не хватало наречённых, поскольку та семья, куда позволено свататься, оказалась меньше. И это в то время, когда в другой семье девушки остаются бобылками. Старухи говорили, что в этом году семеро парней не найдут себе пары. Почему же вождь потребовал восемь невест? Неужели восьмая предназначена ему? Пожалел, значит, вождь отдавать на позорище вдову… Или, напротив, верит в Таши, хочет ему правильную семью, а не жизнь с перестарком. Один Лар знает, о чём думает вождь, а Таши дозволено лишь догадки строить да мучиться неизвестностью.

Посланец тем временем вернулся к своим, некоторое время что-то разъяснял им, после чего первые плоты двинулись поперёк течения. Большинство мужчин, как и было приказано, остались на отмели.

– А вот сейчас, – смачно протянул пастух Мачо, – баб и пожитки наверх поднять, а мужиков в распыл, чтобы понимали, с кем дело имеют!.. Жаль, Бойша у нас не мужик, а кисель овсяный. Так сделать – всем бы молодух достало.

– Ума у тебя достало – такое сказануть, – отозвался Муха. – Никак у баранов своих набрался. Молодку ему захотелось… А потом эта молодка за мужа да за братьев тебя ночью придушит.

– Меня, поди, не придушит! – отмахнулся Мачо.

– Я сам тебя придушу! – Муха ловчей перехватил острогу, которую даже в бою предпочитал всякому иному оружию. – Чтобы ты род не позорил.

– Ещё подумать надо, кто род позорит… – проворчал Мачо и на всякий случай отошёл в сторонку.

Плоты ткнулись в берег. Первой на камни сошла высокая старуха в нарядной меховой кацавейке. Ни годы, ни тяжкий труд не сумели согнуть её спину и погасить огонь глаз. Следом на обрыв поднялись ещё шестеро старух, старших в своих семьях, а за ними бледные, жмущиеся друг к другу девчонки – те, кому этой осенью предстояло пройти посвящение.

– Мы пришли, – произнесла предводительница, глядя поверх головы Бойши. – А это наши дочери. Выбирай.

– Не мужское дело девчонок щупать, – проворчал Бойша. – Не коз покупаем. Сейчас придут наши хозяйки, они выберут. И не смотри на меня волком, – добавил он. – Не на смерть девиц отправляешь. Дозволит Лар – ещё свидишься с дочками.

Таши с мистическим ужасом смотрел на сбившихся в кучу девушек. Сейчас старухи выберут среди них восьмерых, а потом случай отдаст одну из восьми ему. Великий Лар, зачем? Пусть лучше будет вдова. А еще лучше – умереть, чтобы вовсе ничего не было. Вот только Унику жалко, и Лишку. И до смерти не хочется умирать, зная, что ты человек. Светлый Лар, лёгкие духи, где выход? И главное, ничто, даже самая малость, не зависит от него. Зависит от Ромара, от вождя, даже от Линги зависит, а от него – нет. Смешно, но судьбу этих девочек тоже будут решать чужие люди. Вот именно – смешно. Что ещё остаётся делать? Только веселиться, как веселятся на похоронах, чтобы не огорчить умершего. И гадать, кого судьба бросит под него. Может быть, вот ту, что повыше других. И без глаз видно, насколько она горда. Если рок укажет на неё, ей сразу можно петь погребальную песнь. Или падет жребий на невысокую, широколицую, с веснушками от уха до уха. Должно быть – хохотушка, хотя сейчас стоит как замороженная. Парни, обсуждая друг с другом девчонок, о таких стараются зря не болтать, а то узнает – спуску не даст. Такая – если любит, то безоглядно, а коли ненавидит, так от души. Дайте, предки, ей счастья с любимым, избавьте от меня… А вдруг достанется ему вон та, черноглазая, чем-то похожая на Унику…

Таши почувствовал, что лицо у него непроизвольно дёргается, каждый мускул пляшет сам по себе, словно бьющийся в припадке шаман, проникший духом в верхний мир. Таши с силой провёл рукой по лицу, стараясь прогнать постыдную дрожь, резко отвернулся и стал смотреть на реку, где медленно двигались плоты, перевозящие детей, женщин и стариков. Мужчины, как и прежде, остались на отмели, но теперь почти все они повернулись к низкому луговому берегу и спешно готовили оружие. Там из пересохшего утреннего марева катилась к берегу знакомая лавина птиц и визжащих карликов. Мелькали чёрточки пик, мозолистые трёхпалые ноги гулко ударяли в землю, бесновались на птичьих спинах лилипуты, обозлённые, что добыча ускользает из-под носа.

Таши зарычал и, скатившись с обрыва, бросился в реку. Он плыл, сильно загребая правой рукой, а левой держал над головой лук с туго натянутой бычьей жилой. Лишь бы успеть на отмель прежде, чем карлики поймут, что туда вброд не добраться. Успеть выстрелить, прежде чем враг растворится в желтеющей степи! Выстрелить хотя бы один раз. Расплатиться за прежнюю неудачу и позорное бегство!

Сыновья тура спустили луки все разом, ударив по диатритам, когда те были у самой кромки воды. Две сотни стрел пропали впустую: они безвредно скользили по плотному перу, отскакивали, не причинив урона. Лишь одна птица, которой боевая стрела вошла в глаз, заметалась, бестолково кружа, забила обрубками крыльев и рухнула, вспенивая воду и придонную грязь. Карлик откатился в сторону, поднялся было на четвереньки, собираясь бежать, но в ту же секунду его разом продырявило несколько стрел, так что больше он уже не поднялся.

Наездники гнали своих бегунов в воду, но, как и в прошлый раз, птицы не осмелились войти в реку глубже чем по колено. Карлики напрасно улюлюкали и кидали дротики – брошенные немощной рукой, они не достигали отмели. Второй залп лучников вообще не сбил ни одной птицы, но всё же диатриты поняли, что их положение не так уж безопасно. Нападавшие развернули птиц прочь от берега. К этому времени Таши уже нащупал ногами дно и тоже вступил в битву. Стрелять, держа лук горизонтально, чтобы он не коснулся воды, было трудно и непривычно, но всё же тонкая неоперённая стрела вонзилась в открывшуюся спину отходящего всадника и разом сшибла его на землю. Таши захохотал: он всё-таки вернул диатритам их кость! Вторая сшибка с чужинцами закончилась в пользу людей, хотя и на этот раз их оборонила река.

С того берега махали руками, разрешая переправу. Таши вздёрнул над головой лук и поплыл наискось, загребая против течения, чтобы не так сильно снесло во время переправы.

Время шло суматошное, полное новостей и тревог. Прежде всего хозяйки, призванные на место несостоявшейся битвы, распорядились быстро и решительно: до тех пор, пока род тура не устроится на новом месте, все малые дети и беременные женщины остались в селении зубров. Восемь невест, впрочем, после тщательного осмотра и долгого совещания были выбраны. Оказалась среди них и черноглазка, напомнившая Таши Унику, и круглолицая веснянка. А вот высокую девушку старухи не отобрали. Может, угадали характер, или бёдра девушки показались узковаты – тяжело рожать будет, а возможно, просто другие невесты больше приглянулись.

Сидеть нахлебниками гости не захотели и уже на следующий день вышли вместе с хозяевами на заготовку рыбы. Здесь их ждала новость, заставившая встревожиться не только колдунов, но и всякого иного человека. В одну ночь река спала, потеряв чуть не половину воды. Боковые излучины и овраги обсохли уже давно, а теперь обмелел стрежень, которого никогда не затрагивала даже самая сильная засуха. Там, где ещё вчера мужчины по грудь в воду с трудом удерживали рвущиеся по течению плоты, теперь горбился облепленными тиной камнями новый остров. И если бы сейчас диатриты появились на том берегу, они бы прошли на остров с лёгкостью.

Впервые люди испугались, что река может не защитить их.

Сыновья тура спешно отправились на закат. Белоструйную они пересекли через четыре дня и вскоре сообщили, что собираются занять предгорья Тёмного кряжа. Дальше, на загорных равнинах, жили свои племена, которым не понравилось бы появление беженцев, поэтому пришлось останавливаться на горной стороне. Теснины, быстрые речки и густые леса Тёмного кряжа были издавна облюбованы горными великанами, однако их в расчёт никто не принимал. Горным великанам, несмотря на всю их ужасающую силу, придётся прятаться в скалах, уходить, если найдется куда, или, вернее всего, погибать в неравной борьбе с дружными и хорошо вооружёнными пришельцами.

Гонцы сообщили, что Белоструйная тоже изрядно обмелела, и если бы не правобережные горные ручьи, то и вовсе бы остановилась.

Ромар опрашивал пришельцев, горько сожалея, что их колдуны погибли в схватках с хозяевами птиц. Узнать удалось немного. Никто не знал, откуда и отчего появились диатриты. Они просто явились, и в округе стало нельзя жить. Штурмовать селение карлики не пытались, а вот выйти за пределы городьбы люди уже не могли. К тому же в округе пересохли ручьи, и народ начал страдать от жажды. Пришлось бросать укреплённый поселок и бежать на запад. Единственное, что порадовало Ромара, это известие, что птицы, несмотря на свой огромный рост и немереную силу, страдают куриной слепотой и ничего не видят ночью. Только это и позволило детям тура целыми добраться к реке.

О том, что творится в верхнем мире, никто из пришельцев ничего не знал. Их шаман погиб в первой же схватке с диатритами, а других мастеров магии у детей тура не оказалось. Но и без того пришельцы были напуганы происходящим и при первой же возможности забрали свои семьи и окончательно ушли в горы. Но и там, за двумя реками, они не чувствовали себя совершенно спокойно, а выставили стражу в узких ущельях, чтобы, не приведи прародитель Тур, не прозевать появление убийственных птиц.

Приречные селения вновь зажили размеренной жизнью, ничем особо не отличавшейся от прежних лет, если не думать о необычно тёплой и сухой осени и о том, что великая река превратилась в узкую ленту нечистой воды, едва струящейся между илистых берегов. Люди как избавления ждали осенних дождей, но лишь Ромар и Матхи догадывались, что дожди, скорее всего, не пойдут.

Матхи тоже извёлся. Он спал с лица, глаза ввалились. Ежевечерне он уходил камлать на берег умирающей реки или в священную рощу, где попирал корнями землю прадед деревьев Исконный дуб. Билась в агонии река, чуждо молчали древесные духи, огнём палил верхний мир, и нигде не предвиделось добра. Последние дни словно что-то сломалось в Матхи; он уже не просил помощи у Ромара, обыденные дела справлял словно во сне, а однажды пришел к Бойше и целое утро разговаривал с ним, после чего Бойша ходил чернее тучи и даже без дела накричал на стряпух, допустивших по нерадивости вонь и чад от своих очагов. О чём говорили вождь с шаманом, так и осталось тайной, Ромару ни тот, ни другой ничего не сказали.

Остальные люди жили как во всякий другой год, хоть и судачили о странном. А что ещё делать? Увидав обнажившееся речное дно, люди поначалу ужаснулись, а через неделю привыкли, тем более что река всё-таки пересохла не полностью. Помирать, что ли, оттого, что странное кругом творится? О странном пусть заботятся колдуны, а остальным родичам куда важнее начало осенних праздников: посвящение в невесты, испытание молодых охотников, а потом, ещё через две недели, – свадьбы.

Сроки праздникам поставлены от предков, и не просто так, а с умом. К началу осени табунится в степи копытный зверь, отходит с западных пастбищ, где не так сильно выгорает летом трава, в степи на востоке. Там зимы малоснежны и легче добывать скудный корм. Но на пути кочующих стад объявляются люди. Начинается большая осенняя охота. В эти дни юноши, ещё не ставшие охотниками, вправе взять оружие и принять участие в облавах. Затем начинается всеобщий мясоед, а вместе с ним – испытания и посвящение в мужчины.

Девушкам проще – достигла возраста, вот ты и невеста. Обряд назначают только если объявляется в роду пришлая юница, которую надо принять в одну из семей. Обычно всё это заранее известно: где не хватает невест, в ту семью и идут девушки. А свадьбы начнутся после перелёта птиц, когда любой мальчуган приносит столько добычи, сколько сможет поднять. Всю неделю люди едят птицу, и недаром свадьбам покровительствуют крылатые птичьи боги. От них любовь, от них счастье. Потому и невест выкликают утицами и лебёдушками, а милостивый обычай не велит во время лёта бить живущих парами лебедей – бережёт птичьи семьи.

Но в этом году всё шло наперекосяк. Собрались старухи петь над приёмышами песни, переряжать в новые рубахи, разводить по новым семьям. Вождя с колдунами пригласили, не для совета, а ради уважения. В семейных вопросах дела, как встарь, решают бабы, и всякий признаёт, что это правильно. И вот тут-то в накатанную церемонию влетел молодой, ещё и посвящения не прошедший парень Малон. От кого бы другого ожидать, а не от него. Когда только успел и сам влюбиться, и девку влюбить…

Во всяком случае, не успели старухи рассесться кружком, как выбежали в середину круга Малон и взятая у детей тура конопатая Калинка и повалились хозяйкам в ноги. Просили об одном: принять Калинку в ту семью, куда дозволено свататься Малону. А там и без того невест избыток.

– Эк вы мне всё спутали! – крякнул с досады Бойша. – Я за вас думал, считал, а вы с вашей любовью… – Вождь сплюнул с досады и приказал: – Решайте, матери. Как велите, так и сделаем.

Старухи поглядели на ждущую приговора пару: оба невысокие, оба крепкие, что гриб-боровик июльской порой, и широкоплечие тоже. Ну как нарочно их друг для друга лепили. Поворчали старухи, да и махнули рукой: пусть их – в счастливой семье дети здоровыми родятся.

С парнями тоже не всё было ладно. На какое время испытания назначать, если зверь пошёл раньше срока и не в ту сторону, а перелётная птица, судя по всему, на зимовку сниматься не спешит. И всё-таки подошли рассчитанные сроки, начался праздник.

Последние три дня юноши сидели на виду у всех, за игрушечной оградой возле Столпа предков. Изготовленное своими руками и опробованное во время недавних охот оружие хранилось в землянке колдуна, Матхи ежедневно окуривал его смолистым дымом. Все три дня полагалось поститься, что обычно воспринималось спокойно, но в этом году служило темой множества невнятных шуток. Коротко они сводились к одному: вот сидит толстенький Малон или жирненький Рутко, а в это время голодный мангас… Таши смешков не слушал, а и слышал бы, так не обиделся бы. Не до того было. Муть качалась в душе. Срок подошел, а он так ничего и не решил. Знал твердо: так – не будет. А что «так» – неведомо.

На рассвете решительного дня Матхи показался у выхода из своего жилища. На нём красовалась страшная личина и большой колдовской наряд. Слепец уверенно шёл давно знакомой дорогой, притопывая на каждом шаге, так что погремушки на шапке, полах кожана и вычурном вересовом посохе дружно взбрякивали. Кроме этого звука, ничто не нарушало тишины: весь посёлок спал. То есть на самом деле не спал никто, но полагалось спать, и люди добросовестно притворялись, лёжа в постелях: сопели, похрапывали и ждали урочной минуты.

– Хур! Хур! – уже не Матхи, а злой Хурак – пожиратель трусов подкрадывался к городьбе, за которой мирно спали юноши. Еще мгновение – и кости захрустят на острых зубах демона. Но на пути Хурака вырос Бойша, вернее – не Бойша, а сам древний Лар. Он был наряжен в лохматые шкуры, на голове красовалась шапка с парой изогнутых рогов.

– Что нужно тебе здесь? – загремел Лар, гневно подымая к небесам нефритовую дубинку. Оружие это было очень знакомо чудовищу, ведь демон возник из печени убитого этой дубиной повелителя тьмы и холода предвечного Хадда. И всё же Хурак не отступил.

– Это моя еда! – пролаял он.

– Это мои воины! – возразил Лар.

– Это не воины – они спят и не слышат, как идёт враг!

– Они не спят! – воскликнул Лар, и тут же юноши с боевым кличем вскочили на ноги, а изо всех домов высыпали ждущие сигнала люди.

– Я голодный дух! – запел шаман. – Я сожру всех, кого смогу, я съем всех, кого сумею, я проглочу всякого, кто трус, я изгрызу любого, кто робок! Я Хурак, я желаю жрать! Я иду за вами, слабые сердцем, хлипкие душой! Трусы – вы моя пища!

– Здесь нет трусов! – раздался общий крик. – Здесь воины, воины, воины!

Злой дух сопротивлялся, но его уже почти не было, а снова был Матхи – слепой шаман.

Матхи склонился над заранее подготовленным костром, застучал кремнем. Тёртый огонь нужен для урожая, для домашнего очага, для изобилия во всяком хозяйском деле, а тут погребён огонь воинов, что добывают из камня. Тонкий хворост сразу заполыхал и быстро прогорел, рассыпавшись кучей мелких угольков. С долгим воплем шаман зачерпнул полную чашу жара. Над угольями колыхался голубой огонёк.

Юноши уже стояли в ряд, вытянув перед собой левые руки.

Таши был в ряду третьим. Шаман подошёл к нему; уродливая харя кривилась выпирающими клыками. Воистину, это был Хурак, алчущий свежей крови и пришедший мучить людей, чтобы выбрать слабых для своей кровавой трапезы. Толстыми пальцами он порылся в чаше, спокойно, словно не огонь держал, а перебирал гладкие морские окатыши, выбрал уголёк и на ощупь положил его на протянутое предплечье. Запахло палёным волосом – рука у Таши была мохната, в неведомого отца. Таши не дрогнул, он продолжал стоять, безразлично глядя вдаль. Один за другим шаман разложил на подставленной руке семь угольков и пошёл дальше.

Никто из парней не вскрикнул, когда огонь касался их, ни у кого не исказилось лицо, но Таши краем глаза видел, что прежде ровная линия вытянутых рук надломилась: кое у кого руки дрожат. Сам Таши терпел боль спокойно – собственно говоря, ему было даже не слишком больно. Он знал, что ожоги будут сильно болеть потом; как и многие мальчишки, Таши заранее испытывал себя, прижигая тело углём. Гораздо хуже, что рука вскоре распухнет, а впереди стрельба из лука, потом придётся метать боло и копьё, хотя это уже легче, тут левая рука не так важна, как в стрельбе из лука.

Таши умудрился до того задуматься, что даже удивился, когда к нему приблизился Бойша и, шлёпнув ладонью по сжатому кулаку, сбросил потухшие угли. Тогда Таши вспомнил, что это не самое тяжкое испытание из тех, что предстоят ему.

Тем временем все юноши были освобождены от углей, и начались состязания в силе, ловкости, выносливости. Люди вышли за пределы городьбы, туда же вынесли сосновый щит, обшитый кожей, на которой охрой нарисованы животные: олень, лошадь, тур, сайгак. Только зубра не было здесь, ибо даже в нарисованного предка нельзя стрелять.

В стрельбе из лука у Таши не было соперников, и, хотя обожжённая рука изрядно мешала целиться, Таши легко выиграл состязание. Он ждал, что ему, как то обычно бывало, поднесут шапочку с беличьим хвостиком, но вождь возгласил: «Призы мы будем давать в конце состязаний!» – и шапочка осталась в руках у старух.

Затем метали боло. Задача состояла не только в том, чтобы кинуть каменную гроздь как можно дальше, но и захлестнуть ремнём, на котором висят камни, вбитый в землю столб. Новенькое, недавно законченное боло не подвело Таши: самый дальний столб, до которого никто и докинуть-то не мог, был с первого раза обвит ремнём и от резкого рывка не выдернулся из земли, а попросту переломился с сухим треском. И вновь награда – украшенный самоцветными камешками пояс – не была вручена.

Разжигали костры. Здесь первым управился незнакомый парень из верхнего селения. Таши внутренне сжался, ожидая, дадут ли победителю олений кисет для кремней и трута, но Бойша, как и в прошлые разы, лишь показал подарок зрителям, а потом вернул его мастерице. Таши слегка успокоился. Конечно, он понимал, чем вызвано изменение обычая, и слышал, как хлопали по плечу коренастого Малона, который лишь немногим хуже Таши метнул боло, но всё равно знать, что награждение отсрочено не только для него, было приятно. Хотя ещё немного, и наступит та минута, о которой Таши так старательно пытался не думать. По здравому размышлению, ему всё должно быть безразлично, но тем не менее Таши выбивался из сил, соревнуясь с одногодками, словно пытался доказать собравшимся, что он хороший.

Таши лучше всех послал в цель копьё, а когда юноши взапуски поплыли в холодной осенней воде, он уступил лишь одному сопернику – Шуке. Шука был младшим сыном рыбака Мухи, так что никого его победа не удивила.

Пловцы не успели обсохнуть, как Бойша выкрикнул начало бега. Это было последнее состязание. Лучше или хуже, но все юноши выдерживали испытание и, вернувшись на площадь у Столпа предков, могли считать себя мужчинами. Все, кроме Таши.

Бежать надо было через поля на ближнее пастбище и принести оттуда живую овцу. Таши любил и умел бегать, хотя не смог бы сравниться в скорости с Тейко, который умудрялся загонять до смерти зайца. Но и среди тех, кто испытывал судьбу в этом году, было немало быстроногих парней. Все они бежали густой толпой, и сколько Таши ни старался, ему не удавалось вырваться вперёд. А вот юркий Лихор из низового поселка с лёгкостью оставил всех позади. Хотя путь туда – это даже не полдороги, ведь обратно придётся бежать с овцой на руках, а на такое у Лихора вряд ли хватит прыти.

До пастбища оставалось ещё изрядно, когда Лихор показался навстречу. Теперь он ступал не так споро, но отрыв был очень велик. С победным криком Лихор пробежал мимо, торопясь за праздничными постолами, которые дарят самому быстроногому из юношей. Остальная толпа разразилась воплями, пытаясь ускорить бег. На лугу произошло замешательство, каждый старался выбрать животное полегче, овцы шарахались и не давались в руки. Таши, не выбирая, схватил ближайшую овцу и, стазу оторвавшись от основной массы преследователей, помчался в обратный путь. Животина оказалась тяжеловата, но Таши не сбавлял скорости, словно от его победы зависело, останется он жить или нет. И он догнал изнемогающего Лихора почти у самой городьбы и на последних шагах обошёл его. Остановился, отпустил полузадушенную ярку и тут, впервые за весь день, увидел Унику. Прежде её среди толпы не было, Таши напрасно выискивал её взглядом, а теперь заметил сразу. Уника стояла, держа двумя руками поцарапанную долблёную баклажку. Встретив взгляд Таши, Уника подошла, протянула свою ношу.