Во имя Твое

– Скажите, а Луиза, жена, знала о Вас с Игорем и о существовании Глеба?

–-Сначала она ни о чём не догадывалась. Ну, или относилась, как к очередному загулу мужа. Скажем честно, он в последний год очень сильно, как говорится, нырял налево. Чего греха таить? Луиза, конечно сердилась. Ей обидно было. Но терпела. У них отношения сильно охладились перед его уходом. Игорь не жаловался, но я чувствовала, что обстановка в семье его стала сильно давить. Понимаете, он устал от бдительной опеки жены и тёщи. Ему, как бы это сказать, не хватало воздуха. К тому же он буквально бредил детьми. А Луиза никогда их не хотела. Ей они были не нужны. К тому же у неё были серьёзные проблемы, которые она, конечно, отрицала, косвенно сваливая вину на Игоря. Но… – Тамара помолчала – У него задолго до меня, был роман в Ленинграде, во время съёмок. Подробностей не знаю. Игорь не любил особо говорить на подобные темы. Сказал только, что есть у него дочь. Но та женщина, она практически сразу вышла замуж, новый муж, он военный моряк, капитан дальнего плавания, не хотел, чтобы Игорь виделся с Соней. Потом они вроде бы перебрались в Кронштадт. Игорь пытался наладить отношения, несколько раз приезжал, видел девочку. Но потом ему раз и навсегда сказали, что встреч больше не будет. И даже не стоит пытаться. У девочки есть отец, а второго не нужно. И он отступил, ушёл в тень. Хотя переживал, безусловно. Даже когда мне об этом говорил, едва не плакал… и о Соне помнил, до самого конца. Я Вам скажу больше. Он всю жизнь перечислял деньги на особый счет. До Сониного совершеннолетия. Но успела ли она снять эти деньги? Кто знает?

– Так вот почему на сберкнижке Игоря после смерти оказалась совсем небольшая сумма, да и та шестилетней давности!

– Да, он с любого гонорара отчислял деньги Соне. Луиза об этом узнала спустя много лет, когда Игоря не стало. Можете представить её реакцию! О Глебе Луиза тоже не знала. А когда сыну было года три, она неожиданно пришла к нам. Я сразу же после смерти Игоря с Телевидения уволилась, устроилась в киноархив. Оттуда ушла в декрет. Потом вернулась и работала до пенсии.

Видимо, кто-то все-таки разнюхал и донёс ей. Ну, вот, она пришла. Взглянула на сына. Недобро, надо сказать, посмотрела. Молчала долго. Ведь Глеб чуть не с первого дня был абсолютной копией Игоря, так, словно в сына переселилась его душа. Я сама иногда пугаюсь такому их сходству…так вот, Луиза смотрела внимательно, молчала, а потом сказала: «Вы никогда ничего никому не докажите! Его вдова я! И единственная любимая женщина. Всё остальное – не в счёт. Если попробуете доказывать обратное, я скажу, что Вы – мошенница и аферистка. Наживающаяся на славе великого человека. И докажу, что всё ложь! В его жизни десять лет существовала только я! И никого больше!»

А я и не собиралась ничего никому доказывать и создавать себе и сыну лишние проблемы информационной шумихой. Достаточно того, что я знаю, и мой ребёнок знает, чей он сын. Я никогда не скрывала от Глеба, кто его отец. Он рос на фильмах Игоря и всегда говорил, увидев его на экране: «Папа!», даже когда был совсем маленький.

Лена внимательно слушала рассказ Тамары. Она понимала, что эта женина никогда не переставала любить Игоря Граля. В комнату вошёл Глеб.

– Сударыни, вы еще не закончили? Можно я с вами посижу? Послушаю.

Тамара сделала вид, что слегка сердится.

– Они тебе нужны, бабские разговоры, сплетни?

– Ой, прямо! Может мне просто хочется с вами пообщаться!

Лена заметила, что Глеб то и дело бросает на неё изучающий взгляд, который никак нельзя было назвать случайным. Лена хорошо знала, что так смотрят только тогда, когда есть мужской интерес.

– Этого только мне не хватало – подумала молодая женщина- Он же в половину младше меня! И тем не менее, она не могла отрицать, что внимание Глеба ей не совсем, точнее совсем, не безразлично. Конечно свою роль играло и это его невероятное сходство с отцом.

Лена с усилием заставила себя опустить глаза и вновь вернуться к разговору с Тамарой.

– Скажите, перед отъездом в Киев Игорь вам ничего не говорил? Может быть, он чего-то опасался, его что-то тревожило?

Тамара долго молчала

– Лена, именно это стало одной из причин того, что я решила уйти из публичного пространства. Если честно, я боялась. Не за себя. За него – он указала на сына, уплетавшего в этот момент домашние пирожки. Я и сейчас опасаюсь. Пообещайте, что наш разговор не выйдет из этих стен.

– Клянусь, что забуду всё Вами сказанное, как только выйду в подъезд.

–-Так вот, недели за две до той страшной поездки, Игорь пришёл ко мне очень бледный. Просто, как стена. Я даже подумала, что у него сердечный приступ. Он старался скрывать, но сердце у него вправду, пошаливало. Не так, чтоб уж очень, как сейчас пишут, но иногда подавливало. Но в тот раз я его не узнала: бледный, руки трясутся. И я видела, что он не пьяный. Он вообще не пил, когда мы начали встречаться.

Я налила ему воды, он слегка успокоился и вдруг говорит:

– Томка, меня убьют скоро!

Я сначала не поняла, спрашиваю

– Игорь, милый, ты что? Кто тебя убьёт?

А он и говорит:

– Те, кто Володю убил! Теперь моя очередь настала. Томка, они следят за мной! Машина постоянно по пятам ездит.

Я так растерялась, что не знала, что и говорить.

А он мне тогда сказал:

– Я исчезну на время. Посижу дома. Сошлюсь на простуду. Не хочу, чтобы они и тебя выследили.

Ну, а дальше вы знаете уже. Я его после этого не видела где-то недели две точно. А за три дня до поездки в Киев он позвонил, пришел. Ну и.. я ему сказала нашу новость…А дальше…Дальше он уехал. И всё. Третьего марта ночью мне вдруг стало очень плохо. Начался токсикоз ужасный. Меня просто выворачивало наизнанку. А утром я узнала, что Игоря больше нет. Дальше помню, как в тумане. Я к гробу подойти не смогла. Боялась, что упаду. Стояла в сторонке и выла белугой. Мысленно с ним прощалась и поклялась, что ребёнка сохраню любой ценой. Ну, свою клятву Игорю я выполнила. Вот, какая шпалища вымахала! Вы знаете, Леночка, у нас Глеб, ростом даже отца уже переплюнул. Тот был 187 ростом, а у Глеба 197. И она потрепала сына по кудрявой голове.

Глеб вызвался провожать Лену, и она поняла, что всякие отговоры здесь бесполезны. Он все равно пойдёт следом за ней.

Стоял август. И хотя было еще жарко, осень вступала в сои права и подписывала документ о передаче ей всех прав на имущество от лета.

– Знаете, что – неожиданно предложил Глеб – А давайте немного прогуляемся

Лена внимательно на него посмотрела.

– Только до ближайшей остановки! Вы посадите меня на автобус и вернётесь домой!

Глеб хохотнул:

– Ну, до ближайшей остановки идти минут двадцать, так что я продлю общение с Вами, которое мне, надо сказать, доставляет удовольствие. И не говорите, что Вам со мной совсем не нравится общаться!

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью,

над чем в глухую, воронью

ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты

там, внизу, различала:

смутный облик сначала,

много позже – черты.

это ты, горяча,

ошую, одесную

раковину ушную

мне творила, шепча.

Это ты, теребя

штору, в сырую полость

рта вложила мне голос,

окликавший тебя.

Я был попросту слеп.

Ты, возникая, прячась,

даровала мне зрячесть.

Так оставляют след.

Так творятся миры.

Так, сотворив их, часто

оставляют вращаться,

расточая дары.

Так, бросаем то в жар,

то в холод, то в свет, то в темень,

в мирозданьи потерян,

кружится шар.

– Вы любите Бродского? – поинтересовалась Лена

– Нет, я просто люблю хорошие стихи. Эти стихи хорошие. Настоящие. Сейчас так уже не пишут. Сейчас вообще не пишут стихов.

– А Вы сами? – неожиданно сама для себя спросила Лена.

– Что? Я? Пишу ли я стихи? Ну… Стихами это не назовёшь. Так, иногда кое-что пытаюсь рифмовать. Может быть, когда-нибудь, когда я умру, обо мне будут говорить, что потеряли великого поэта.

– Да ну, типун Вам на язык, Глеб! Зачем Вам умирать?

– Все мы внезапно смертны, Леночка, как говорил Михаил Афанасьевич.

– Прекратите, ради Бога!

Глеб неожиданно замолчал, взял Ленину руку и прижал к губам.

Она хотела отдёрнуть и не смогла. Некоторое время оба молчали.

– Послушай, может нам пора перейти «на Ты»? – тихо спросил Глеб.

Лена ничего не ответила.

И вдруг сказала.

– А знаешь, когда мне было лет восемь, я попросила твоего отца купить мне мороженое. Он стоял у Театра и курил. А я увидела, подбежала и вот так, запросто попросила. И он купил.

– Да, мама говорила, что дети производили на него просто магическое действие. Он всегда хотел иметь большую семью. Но… вот, получился только я. Можно сказать, копия с оригинала.

– Но совсем неплохая копия! – оба засмеялись.

Начал накрапывать дождь. К остановке подошел автобус. Лена махнула Глебу на прощанье, вошла в салон и села у окна. Глянула на улицу и с огорчением заметила, что Глеба на остановке нет.

– Ну и ладно. В конце концов, он ведь совсем мальчик! А я уже вполне зрелая женщина. Гожусь ему если не в матери, то в старшие сёстры.

– Девушка, у Вас свободно? Можно присесть рядом с Вами? – вдруг услышала Лена очень знакомый голос

Чуть прищурившись, на неё весело смотрел Глеб. Лене оставалось лишь покачать головой и рассмеяться ему в ответ.

Москва, октябрь 1981.

Когда Луиза вошла в комнату, первое, что увидела нечеловечески напрягшуюся, по-особому угловато ссутулившуюся фигуру стоявшего у окна мужа. Игоря она видела в разном состоянии, в том числе и в почти разобранном, но такого превышающего все пределы натянутости не было никогда.

– Игорь! – пугаясь собственного голоса, окликнула Луиза. Ей казалось, что сейчас он просто лопнет, как гитарная струна со звенящим стоном, и этот звук, набирая мощь, разрежет её напополам.

Не оборачиваясь, Игорь взмахом руки подозвал её к себе, сунул в руки бинокль и почти прошипел в самое ухо

– Ты видишь там, внизу машину?

Луиза посмотрела в указанном им направлении. С высоты восемнадцатого этажа всё, что находилось и двигалось далеко внизу казалось съёмками сверх авторского кино или зеркалом в какой-то иной, совершенно незнакомый мир. Крошечные люди-лилипутики спешили по делам, ехали в своих карликовых автомобильчиках, сплошным потоком, текущим по Бульварному кольцу в двух противоположных направлениях. Даже деревья казались сошедшими с фантастических японских гравюр.

– Видишь? – опять нервно и горячо зашептал Игорь – Вон, жёлтые «Жигули»

Действительно, прямо под их домом, несколько справа стоял неприметный подержанный автомобиль. Луиза удивлённо пожала плечами

– Ну, и что? Обычная машина! Что стряслось и почему тебя это доводит до такого состояния? Ты опять выпил, Игорь? Ты забыл, что у тебя через несколько дней съёмка на телевидении, а до этого нужно переговорить с Андроникашвили. Ладо Ираклиевич очень на тебя рассчитывает.

Игорь отпрянул и закрыл лицо руками

– Какая съёмка! Ничего не хочу! Они следят за мной, Луиза!

– Господи! Ну, опять понеслось! Когда ты успеваешь?! Ты впадаешь, по-моему, в белую горячку!

Игорь взвился, как ошпаренный и заметался по комнате.

– Прекрати! Хватит бесконечно меня упрекать! Ты вечно находишь повод, чтобы меня хоть в чём-нибудь обвинить! Я не пьяный! И не пил вообще! Боже мой, Боже мой, что делать, что делать?!

Луизе нервные эскапады и истерики супруга были не в новинку. Чаще всего это было спектаклем, для того, чтобы просто улизнуть из дому и засесть где-нибудь в компании на несколько дней. Или…При одной мысли об очередной «подружке» Луизу передёргивало. Но сегодняшний срыв не был похож на заурядный. Игоря трясло какой-то мелкой, волнообразной дрожью, губы приобрели синеватый оттенок. Луиза дотронулась до его руки и отпрянула. Руки Игоря стали совершенно ледяными. Она поняла, что это не игра и не шутка. Он был реально чем-то до смерти напуган.

– Игорёчек, пожалуйста, успокойся! Я сейчас принесу воды и лекарство.

– Нет! Не уходи! Сядь! – он усадил ее рядом с собой и придвинул своё лицо так, что она почти утонула в его круглых голубых глазах. Луиза всегда любила смотреть в глаза мужа с очень близкого расстояния и видеть в них своё отражение. Но сейчас было не до лирики.

– Луиза, родная, послушай…. Если вдруг со мной что-то случится, я тебя прошу, спрячь от всех подальше мой дневник. Сделай так, чтобы его никто никогда не нашёл!

– Игорь, Игорёчек – Луиза погладила его по щеке. – Ну что такое может с тобой случиться? Не говори глупостей! Даже не думай!

– Нет! Ты послушай. Тогда, летом, когда умер Володя. Я кое-что видел.

Луиза замерла. И внутри всё похолодело.

– Господи!

– Да, помнишь того, Федотова, с грязными ногтями. Я тогда зашёл совсем случайно к Володе. А этот, ну Федотов, сливал в пузырёк какие-то лекарства. Все подряд. Ну… Я спросил его, что он делает и зачем. А он. – Игорь судорожно сглотнул – Он очень злобно посмотрел… Там был ещё какой-то второй очень странный тип. И он сказал, чтоб я заткнулся и убирался отсюда. Я не хотел уходить, но они просто выпихнули меня и едва не спустили с лестницы. Через день Володя умер… А теперь вот уже несколько дней я вижу везде за собой эту машину…Они почти не маскируются… И если это то, о чём я думаю, а сомнений нет, то мне конец, Луиза. Они отправят меня вслед за Володей. Они скорее всего будут искать дневник. И если найдут, уберут и тебя, и Зину, и маму. Всех уберут!

Женщина молчала, не в силах возразить, да и не зная, что говорить. Внутри всё замерло и замерзло. Она знала, что такое советские спецорганы, как и то, что шансы спастись от них практически равны нулю.

Люберцы. 1952

Ему снился поезд. Он мчался с сумасшедшей скоростью, грохоча и подрагивая на стыках. Они стояли в тамбуре. Подростки, послевоенная люберецкая шпана, кому толковища до кровянки и курение в темных подворотнях арок ничуть не мешало с упоением, забыв всё на свете, читать романы Дюма и Вальтера Скотта, воображая себя Айвенго и д'Артанья́ном. Раскрыв рты, они слушали рассказы отцов и соседей о войне, которая совсем никуда, казалось не ушла и жила в этих жутковатых человеческих обрубках, катящих по вагонам электричек, в чёрных платьях совсем молодых женщин, чьи лица словно кто-то вдруг внезапно погасил изнутри, нажав кнопку неведомого выключателя. Война жила и в других женщинах. Тех, кто отчаянно безумствовал, вопреки всем правилам, как будто пытаясь утопить такое же точно горе и одиночество в безудержном веселии. Шпана жаждала подвигов. Их манили эти, как им казалось, прекрасные дамы, дышащие немыслимой тогда роскошью аромата духов «Красная Москва». Пацанам не терпелось стать мужчинами и с лёгкостью покорять сердца этих и других женщин, драться на дуэлях, поражая соперника в самое сердце одним ударом шпаги или выстрелом.

Они хотели быть сильными. И потому придумали этот смертельный аттракцион, «Школа мужества», когда нужно было, как в кино, спрыгнуть на ходу проносящегося поезда прямо на насыпь.

Игорь прыгал последним. Ему казалось, что он капитан терпящего бедствие судна, который должен обязательно сойти последним. Он рванул двери поезда, и в лицо ударил порыв горячего ветра, смешанного с паровозным дымом и запахом креозота. У мальчика перехватило дыхание. Минуту он постоял на подножке и прыгнул, ощутив, что совершенно утратил ощущение собственного тела. Воздушный поток подхватил его, закружил, бросил куда-то с адской силой. Раздался крик. Даже не крик, а скорее лающий вопль. Игорь никак не мог понять, кто это голосит – чужие люди или он сам. И наступила оглушительная тишина.

Первое, что почувствовал Игорь, придя в себя была боль. Казалось с лица сняли всю кожу и потом облили рану крутым кипятком. Игорь с трудом открыл глаза и смутно увидел силуэт сидящей рядом женщины. Он хотел сказать «мама», но только слегка шевельнул запёкшимися губами. Потом он услышал голос отца.

– О, очухался, парашютист!

С огромным трудом, Игорь выдавил из себя нечленораздельные звуки, в которых различить человеческие слова можно было только, наверное, с дешифратором

– Йа шывой?

Мать судорожно зарыдала. Отец же засмеялся таким знакомым гулким смехом и передразнил:

– Шывой, слава Богу! Но, боюсь, физиономия у тебя теперь будет такая, что ни одна девка не глянет! А глянет, так убежит. А какая будет речь! Просто заслушаешься! Ты у нас и так не оратор, половину букв глотаешь, остальное не выговариваешь, а теперь так и вообще!

– Ладно, Веня! Хватит тебе! Главное, что он жив. А остальное мы как-нибудь исправим, правда сынок? – мама ласково поправила одеяло на кровати сына.

В палату не вошёл, а как-то вплыл походкой глубоко удовлетворённого собой аиста высокий длинноносый доктор.

– Ну-с, лётчик, – произнёс он, странно катая во рту слова, словно это были какие-то маленькие воздушные шарики

– Как мы себя чувствуем? Давайте посмотрим на последствия Вашего катапультирования. Только вот Ваших родителей я попрошу подождать в коридоре. Нам с Вами свидетели, думаю, не нужны. Тем более взволнованные. Танюша, подайте мне снимок.

Он долго рассматривал на свету рентгеновский снимок, покусывая губы и слегка, как показалось Игрою подхрюкивая.

– Что ж, юноша, считайте легко отделались Зубы не пострадали. Есть небольшая трещина нижней челюсти справа. Но могло быть и хуже.

– Думаю, орехи Вы, голубчик, грызть не сможете еще долго. Танюша, – опять обратился он к сестричке. Снимите с лица нашего героя бинты.

Молоденькая медсестра постаралась снять бинты максимально осторожно. Мальчик изо всех сил силился не заплакать, хотя прикосновения, даже очень лёгкие, причиняли сильную боль.

Доктор повернул Игоря лицом к свету, ощупал челюсть, и внимательно осмотрел наложенные на подбородок швы.

– Та-так…Вроде бы воспаления нет. Ладно, зовите родителей этого юноши.

В палату вернулись родители. А вслед за ними внеслась запыхавшаяся от быстрого бега сестра. В развевающемся больничном халате.

Пока доктор что-то объяснял отцу с мамой, Люся устроилась на кровати и потрепала кудлатую голову брата

– Привет, прыгун! Скажи на милость, за каким чёртом всю вашу свору потянуло прыгать с поезда?

Игорь пожал плечами, как мог улыбнулся и ткнулся головой ей в плечо. Она обняла брата и чмокнула в лохматую макушку.

– Дурачок! Опять хотел доказать, что сильный? Ты представляешь, что было бы с мамой, если бы ты серьёзно покалечился?

Оказалось, прыгнув, он напоролся на «розочку» разбитой бутылки. Стекло чудом не вонзилось в глаз, но разрезало подбородок почти до кости. К тому же Игорь здорово саданулся головой и лицом о предельный столбик переводного механизма стрелок. Результатом чего стало, к счастью, только небольшое сотрясение мозга и трещина в челюсти.

– Господи! Господи! Мы когда-нибудь его потеряем! – не переставала причитать мать. За что отец, полушутя, полусерьёзно отвечал, что такова доля всех мужчин – вечно нарываться на неприятности.

– Ничего с ним не будет! Он у нас худющий, а на худых всё заживает быстро.

Игорь и вправду рос таким, словно мышцы и даже минимальная жировая прослойка существовали в каком-то другом измерении, и он не знал в каком. Казалось, кожа у него сразу приросла к костям, и потому их можно было легко пересчитать. Появлению хоть какого-то рельефа мышц не помогали даже изматывающие спортивные тренировки и игра в футбол даже не до седьмого, а до десятого пота. Игорь оставался костлявым и малорослым. Но отчаянная безбашенность и неукротимая фантазия в плане выдумывания приключений, сделали Игоря Граля непререкаемым авторитетом местной шпаны. Если где-то что-то происходило, виновника не искали. Его просто знали. После футбола любимым занятием было чтение. Книги Игорь любил с какой-то маниакальной страстью. Эту увлечённость целиком поддерживал и поощрял отец. Дома была неплохая библиотека и, мальчик читал практически всё свободное время. Если бы не проклятая школа! Поэтому настоящим счастьем было заболеть. А с этим долго мучиться не приходилось. Достаточно было слопать снежок, заменить леденец сосулькой. Или выскочить на улицу, когда холодно, без пальто. Всё! Ура! По крайней мере неделя свободы от школы обеспечена. Можно валяться в кровати и читать любимого Жюль Верна или Вальтера Скотта. Да что угодно! Лишь бы читать! Ради этого можно было перетерпеть противные лекарства и даже вынести совершенно жуткие банки. Процесс погружения в невероятный книжный мир, правда, прерывала мама с её вечным «Покушай, сынок!». Вообще-то можно было, пока она не видит, затащить в кровать какой-нибудь еды, типа печенья, булок, конфет. Правда, если подобное вскрывалось, то мама вспоминала все методы педагогического влияния и, преодолев бурное возмущение сына, отбирала с трудом добытое пропитание. Самое ужасное следовало, если она забирала книгу. Но здесь достаточно было разревется, и книга немедленно возвращалась.

А вот на учителей, внезапно засёкших чтение во время урока, вопли Игоря не имели никакого воздействия. Учителя вырастали над ним почему-то именно тогда, когда в книге был самый интересный момент. А поскольку обычно он читал на тех уроках, которые ему были до лампочки, например, физика, математика или совсем ненавистная химия, которые преподавали учителя –мужчины, то отбирание книги сопровождалось обычно крепкой затрещиной или выкрученным ухом. Плакать при всех было табу. Поэтому приходилось терпеть.

Поскольку мама работала здесь же, в школе, то искать её для разговора об Игоре труда не составляло.

Директор школы, фронтовик, истоптавший военные дороги ещё с финской компании и закончивший этот путь, перебравшись через те самые Гоби и Хинган, носивший самое, что ни на есть русское имя, отчество и фамилию, Александр Иванович Смирнов, не склонен был драматизировать ни одну ситуацию и всегда считал, что до тех пор, пока ребёнок не совершил ничего, нарушающего закон, если он не подличает из-за угла, и не ставит подножку слабому, его поведение вполне нормально и естественно. Ну, а шалости? В конце концов он и сам когда-то был пацаном. Другое дело завуч. Её взгляды на учебный процесс и на поведение учеников контрастировали со взглядами директора резко и однозначно. Елена Станиславовна Чванова считала, что поведение в стенах школы должно соответствовать раз и навсегда прописанным методическим указаниям, постановлениям Министерства образования, а учащихся следует воспитывать в идеалах нерушимой верности партии и правительству, несокрушимой благодарности советской власти и лично товарищу Сталину, память о котором Чванова хранила, как святыню. Любое отклонение от этих правил наносило ей личное оскорбление. Игоря Граля Елена Станиславовна ненавидела всеми фибрами души, хотя и понимала, что это совершенно непедагогично. Именно этот ребёнок не только выбивался из установленных завучем рамок, но и разрушал в щепки всю так тщательно возведённою ею конструкцию. К тому же Елене Станиславовне было прекрасно известно, с чьей лёгкой руки вся школа, не исключая педагогический персонал, за глаза называет её гализдрой.

– Анна Петровна, Вы всеми уважаемый педагог. Но поведение Вашего сына не может не внушать опасений о его дальнейшей судьбе – Елена Станиславовна чеканила каждое слово.

– Он не просто хулиганит, хотя и об этом, о тех юношах, с которыми он водит дружбу, стоит поговорить. Вы знаете, что он практикует входить в класс через окно?! А будильник, зазвонивший на всю школу в коридоре? Оказалось, Ваш сын пытался вытащить пружину! Но главное то, что Игорь безобразно, гадко дерзок! Он не признает никакой школьной субординации. Ему абсолютно всё равно, кто перед ним, одноклассники, учитель или даже завуч. Он вступает на уроках в пререкания, вечно стремиться показать своё «я». «Я считаю». Вы подумайте! Он считает! Двенадцатилетний мальчишка уверен, что он может указывать учителю, что нужно говорить на уроке! Это неслыханно! А какие вопросы он задаёт учителям?! Вот, буквально вчера учителю истории Вашим сыном был задан вопрос: почему история Руси начинается только с девятого века? А что было до этого?

Директор набил трубку дорогим табаком, пыхнул и перебил тираду завуча встречным вопросом:

– Елена Станиславовна, а правда, что было на Руси до девятого-десятого столетий? Мне этот вопрос тоже был всегда интересен.

Завуч поперхнулась.

– Простите, Александр Иванович, но есть методические указания, и соответствующие инструкции, где чёрным по белому написано, что и как нужно объяснять учащимся.

– А если ребёнок хочет знать больше написанного в учебнике? Почему он на это не имеет права?

– Ну, знаете! Так мы докатимся вообще неизвестно до чего и подвергнем сомнению такое, о чём и подумать страшно!

– Елена Станиславовна, сомнение и любопытство – суть двигатель науки. Без них всё зарастает тиной и превращается в болото – директор снова пыхнул своей трубкой.– В конце концов, мы ведь не механизмы конструируем, а воспитываем личность. Вот и нужно, соответственно эту личность уважать.