Империи песка

– Я тоже уверен, что это ты, – подбодрил его Жюль. – После штыковой раны не попрыгаешь.

Этьен энергично закивал, воодушевленный подтверждением его заслуги полковником.

– Нет, господин полковник, он больше не прыгал. Снарядом его отшвырнуло, но и мне досталось. Глаза мне разнесло. Один сразу вдребезги, а второй, чувствую, на жилах болтается. Я как понял, что это, тут же его на место запихнул, но вряд ли этого было достаточно. Сомневаюсь, что я теперь хоть что-то увижу.

Лицо Этьена помрачнело. Жюль видел, что парень находится на грани. Еще немного, и он зальется слезами, закричит или как-то еще выплеснет свою душевную боль. Этьен на мгновение напрягся, словно собираясь открыть внутренние шлюзы, но прошло несколько секунд, и напряжение спало.

– Я провалялся в лесу всю ночь. Ни разу сознания не потерял. – И вновь в голосе Этьена звучала гордость. – Обвязал рубашку вокруг ноги. Ногу уже не видел, но чувствовал, что ее тоже разнесло. Вот так валялся ночь напролет и слушал. Это все, что я мог делать. Повсюду рожки трубили. На холме и вокруг, отчего собаки начали лаять. Лают, словно друг другу рассказывают про недавний бой. По всему лесу лай стоял. Целую ночь не умолкал. Потом я услышал, что где-то рядом говорят по-немецки. Я изо всех сил притворился мертвым, поскольку знал: увидят пруссаки, что я жив, убьют. Наверное, они и впрямь меня за мертвого приняли, если никто не остановился. Пруссаки бегали и бегали рядом. А когда сражение закончилось, вокруг такой гвалт поднялся. Крики, стоны, вопли. Да, господин полковник, это было хуже того, через что я прошел, если собрать вместе. И это продолжалось, не смолкая. Я рта не раскрыл. В смысле, ни слова не произнес, не закричал, не заплакал. Даже когда мне ногу оттяпывали, господин полковник.

Пока Этьен рассказывал, Жюль сражался с чувством острой неловкости, охватившей его. Этот шестнадцатилетний мужчина, а по сути еще ребенок, этот солдат-заменитель, необразованный, кое-как обученный за три недели азам воинской науки, участвовал в войне, в которой полковнику де Врису участвовать не довелось. Этьен искал врагов, храбро противостоял им и заплатил огромную цену. И тем не менее парень с почтением смотрел незрячими глазами на господина полковника и робел в его присутствии, что делало Жюля жалким обманщиком. Он чувствовал себя униженным перед этим ребенком. Он чувствовал себя мошенником.

– Я горжусь тобой, рядовой. Ты служил с честью и выполнил свой долг. Это все, что способен сделать мужчина. Ты хороший солдат.

Этьен раздулся от гордости:

– Господин полковник, мне сказали, что меня наградят медалью. Дадут нашивку или что-то в этом роде. На месте их не хватало, но капитан сказал, в Париже мне дадут.

– Это правда. Ты получишь нашивку.

– Бьюсь об заклад, господин полковник, у вас нашивок полным-полно, – сказал Этьен. – Может, вы разрешите мне дотронуться хотя бы до одной, чтобы… чтобы почувствовать.

Жюль скосил глаза на свой порванный мундир. Его медали, нашивки, все символы его прежней жизни, все знаки отличия, говорящие о его достижениях и доблести, даже его пистолет и сабля были отобраны капитаном Делеклюзом и его головорезами. Остались лишь дыры. И потому третий раз за день он поймал себя на том, что говорит Этьену полуправду. Нет, попросту врет, рассказывая слепому и увечному парню нечто более удобное, чем правда.

– Этот мундир у меня без нашивок.

– Я понимаю, господин полковник, – закивал Этьен. – Думаю, рядовым все равно дают другие нашивки.

Парень докурил сигару и швырнул окурок на дорогу. Жюль выгреб из кармана остатки сигар и вложил в ладони Этьена:

– Бери. Они тебе помогут скоротать время.

Около полудня они покинули дорогу, вьющуюся по берегу Марны, и свернули на ведущую к Парижу. Там было людно и шумно. В облаках пыли двигались повозки с грузами и беженцами. Был прекрасный солнечный день позднего лета с синим безоблачным небом и приятным ветерком, шелестящим в листве деревьев. Казалось, природе нет дела до взбудораженных человеческих потоков. Стали появляться всадники, а с ними наконец-то появились и известия. Вскоре новости уже волнами захлестывали колонну пленных, следуя почти беспрерывно. Теперь колонна буквально тонула в них. Известий было слишком много, и все безрадостные.

Капитуляция в Седане… Смертельная западня… Сдача, полное поражение…

А всадники все продолжали появляться в пыли жаркого дня, и их мрачные лица передавали очередную печальную новость раньше, чем языки. После каждого такого известия Жюль закрывал глаза, словно услышанное сильно и больно било его в живот.

Тридцать тысяч убитых и раненых… Сражение врукопашную, бои на каждой дороге и в каждом саду… Базей сожжен, женщин и детей убивали, как собак…

– Господин полковник, эти люди говорят неправду, – сказал Этьен, хмурясь после известия очередного всадника. – Это невозможно. Такого просто не может быть.

Его лицо побледнело от тревоги. Он ждал подтверждений от полковника – высочайшего авторитета, какой только можно представить. Сейчас господин полковник скажет, что все это – гнусная ложь. Однако у Жюля такой уверенности не было. В нескончаемом потоке трагических известий ему слышался колокол правды.

Император взят в плен… Мак-Магон ранен… Сплошной артиллерийский обстрел… Негде укрыться… Вся армия в Шалоне взята в плен и отправлена в Бельгию…

Каждого всадника Жюль расспрашивал о судьбе Двести двадцатого полка, о майоре Дюпре и гвардейцах. Но всадники либо ничего не знали, либо, видя его в кандалах, не считали нужным отвечать.

Кавалерия генерала Маргерита… Массовый героизм при наступлении… Генерал мертв… Всё брошено на бойню у Флуана… Две трети солдат убиты, остальные ранены или взяты в плен… Никто не уцелел, ни одной души…

Маргерит! В главном сражении Двести двадцатый вполне мог находиться под его командованием. Жюль не оставлял попыток.

– Вы что-нибудь слышали о Двести двадцатом? – спросил он последнего всадника.

Тот подъехал к телеге и теперь двигался рядом. Это был угрюмого вида гусар в голубом мундире с белыми манжетами, забрызганными кровью; явно не его собственной. Судя по его облику и состоянию лошади, Жюль заключил, что гусар много чего повидал и несколько дней провел в седле. Всадник презрительно взглянул на изорванный мундир Жюля, затем на ножные кандалы.

– А с чего это вы меня спрашиваете о каком-то полке?

К ним подъехал конвоир.

– Жалкий трус – вот он кто, – пояснил конвоир и нахмурился. – И в самом деле, зачем тебе понадобилось узнавать про Двести двадцатый полк?

Этьен оцепенел и даже сел.

– Что?! – крикнул он. – Что?! Как вы смеете так говорить с полковником?!

– С полковником? – насмешливо переспросил конвоир. – Ты хотел сказать, с трусом! Я всех дезертиров так называю! Он тоже пленный!

Лицо Этьена стало мертвенно-бледным. Ум парня силился понять и осмыслить услышанное.

– Как это понимать? Как вы можете так говорить?

– Ослеп ты, сынок, потому и не видишь! Думаю, он забавлял тебя военными байками. Что, было? Так вот, твой полковник – пленный! Арестован за дезертирство. Мало того, по пути в лагерь он попытался сбежать и чуть не убил своего конвоира. Ей-богу, он больше похож на прусского полковника!

Этьен в ужасе отпрянул. Жюль торопливо подыскивал слова, желая объясниться и рассказать слепому парню жуткую историю своего ареста, однако слова не находились, и он молчал. Для разума Этьена каждая секунда молчания становилась все ужаснее.

– Господин полковник! – умоляющим тоном произнес он. – Господин полковник!

– Да… да, рядовой, я действительно нахожусь под арестом, – наконец сказал Жюль, чувствуя, как у него дрожит голос. – Но я не делал того, что они…

– А идите вы к черту! Вы мерзавец! – во весь голос выкрикнул Этьен. – Вы мне врали! Оказывается, вы просто трус, испугавшийся войны. Вы нарочно смеялись надо мной? Вы свинья! Как вы могли своими россказнями дурачить меня?

– Рядовой, выслушай меня! Обвинение в дезертирстве – ложь!

Но Этьен мотал головой, трясся всем телом, стонал, говорил сам с собой, раскачиваясь вправо и влево. Он понимал: уж если арестовали полковника, должно быть, все остальное – правда.

– Нет, это вы мне лгали! Полковников ошибочно не арестовывают! Вы мерзавец! Вы меня обманули!

Сделав над собой неимоверное усилие, парень сел и, отталкиваясь одной ногой, отодвинулся к другому краю телеги. Он сделал это быстро и с большой силой, держась за борт подпрыгивающей телеги. Затем он полез в карман и вытащил сигары, отданные ему Жюлем. Этьен более не желал иметь ничего общего ни с Жюлем, ни с этими сигарами, не хотел ехать с ним в одной телеге. Из-под повязки потекли слезы гнева и разочарования. Повязка намокла. Слезы текли по одной щеке, розовые, смешанные с кровью. Этьен плакал, давя пальцами сигары. Потом стал выплевывать слова:

– Я… не… поеду… вместе… с… трусом!

У Жюля стучало в голове. Каждое слово ранило его до глубины души. Он опять подыскивал слова, чтобы помочь Этьену понять, привлечь внимание, успокоить, а затем поговорить. Но дальше случилось неожиданное. Все произошло настолько стремительно, что Жюль не успел вмешаться. Желая успокоить парня, он подался вперед. В этот момент телега наехала на очередную выбоину, и их обоих подбросило. Этьен беззвучно выпал из телеги, отчаянно размахивая руками. Схватиться за борт он не успел. Жюль был не в силах что-либо предпринять. Этьен пропал из виду, а ножные кандалы не позволяли Жюлю перебраться на противоположную сторону телеги, поэтому он даже не видел, что произошло с парнем.

– Arrêtez![36] – заорал он сержанту. – Остановите телегу! Быстро!

Сержант огляделся по сторонам, не понимая, в чем дело. Он натянул поводья своей лошади, но мул за его спиной тронулся дальше. И все равно было уже слишком поздно. Телегу, наскочившую на преграду, сильно тряхнуло.

– Arrêtez! – снова крикнул Жюль.

Он яростно схватился за цепь, удерживающую ногу. Лязгнул металл, ударившись о доски телеги. Железное кольцо впилось ему в лодыжку, но не поддалось. Жюль силился хотя бы немного пододвинуться к противоположному борту, вытягивал шею, но ничего не увидел, кроме одной ноги, согнутой и неподвижной. Вокруг валялось с полдюжины раздавленных сигар.

Сержант в ужасе спешился, подбежал к распростертому телу Этьена и опустился на колени. Жюль видел лишь гримасу на его лице. Сержант покачал головой. Колесо телеги переехало Этьену плечо и шею, едва не разрезав парня пополам.

– Нет! – тихо всхлипнул Жюль. – Это неправда! Все неправда! Нет! Нет!

Он упал на колени, занозив одно из них, но даже не почувствовал этого. Он мог лишь всхлипывать снова и снова, чувствуя себя сокрушенным, раздавленным, испуганным. За годы он видел не менее тысячи смертей, но ни одна не била так больно по нему.

Впервые на своей памяти Жюль де Врис, полковник Императорской гвардии, ощущал потребность плакать.

– Это неправда, – шептал он. – Не верь им, рядовой! Это неправда, неправда…

– Да здравствует республика! Долой империю! Смерть императору!

Гул голосов на площади Согласия постоянно нарастал. Был воскресный полдень. Устроившись на каменной стене, Мусса и Поль во все глаза смотрели, как людские толпы стекаются на площадь. Ребята ходили в город каждое воскресенье, однако такого еще не видели. Сегодня все было вверх тормашками, везде царил хаос. Повсюду на приставных лестницах стояли люди, иной раз опасно балансируя возле статуй и символов империи. Пилы скрипели по мраморным шеям, ненавистные головы падали вниз, где ликующая толпа перебрасывала их, словно мячи, пока те не оказывались на мосту Пон-Нёф и там, сопровождаемые громким одобрительным ревом, не летели в воды Сены.

Повсюду сверкали штыки Национальной гвардии. С оград и колонн срывали позолоченных орлов, а тех, что не удавалось содрать, закрывали бумагой. Толпы опрокидывали статуи. Каменных львов империи разбивали о тротуарные плиты. В воздух летели шляпы и цилиндры. Парижане восторженно рукоплескали трехцветному флагу. В Отель-де-Виле портреты императора выламывали из рам и выбрасывали на улицу, где их топтали и на них плясали французские граждане, опьяненные славным республиканским духом.

– Мы что, ночью победили в войне? – спросил Мусса, глядя на ликование народа.

– Должно быть, – отозвался Поль, – хотя твой отец говорил, что мы проиграли.

– Слышал. Тогда чему все так радуются?

– Не знаю. Наверное, республике.

– А что такое республика?

Поль пожал плечами. Мусса задавал слишком много вопросов. Оттуда, где они сидели, был виден сад Тюильри, по которому нервозно расхаживали зуавы, неся караул. Над дворцом по-прежнему развевался флаг империи, свидетельствуя, что где-то во дворце сейчас находится императрица Евгения, которая в отсутствие императора являлась регентом Франции. Только теперь она не была уже ни регентом, ни императрицей, ни кем-то еще. Ее страшили толпы вокруг дворца; толпы, которые вот-вот получат свою республику.

– На гильотину эту ведьму! – орал какой-то республиканец.

– Перестрелять их всех! – крикнул другой, размахивая над головой мушкетом.

С одной стороны, Муссе и Полю хотелось остаться, но с другой – они видели, что толпа вооружена и под внешним весельем таится угроза. Несмотря на приподнятое настроение, мальчикам было страшно. Никто не хотел признаваться первым, но, когда внизу раздался винтовочный выстрел, Поль сказал:

– Думаю, нас ждут дома.

– Я тоже так думаю, – сказал Мусса.

Оба слезли со стены и исчезли в бурлящей толпе.

А в это время в город вступила мрачная процессия и двинулась по авеню де Венсен. Она привлекала внимание лязгом ножных кандалов пленных, бредущих за небольшой телегой. Кандалы глубоко врезались в их ноги, оставляя кровавую дорожку. Угрюмым заключенным было жарко. Их настроение стало еще более угрюмым после приема, который они встретили, едва вступив в предместья города. Воздух трещал от человеческих страстей: парижане остро переживали гибель французских войск на востоке страны и одновременно восторгались новой республикой. Но независимо от настроения окружающих пленных встречали негодованием. Толпы улюлюкающих горожан добавляли им душевных мучений. Конвоиры, ехавшие по бокам, не делали попыток хоть как-то их защитить. Конечно, убийств они не допустят, а на унижения смотрели спокойно и не пытались прекратить. Кто-то выплеснул из окна второго этажа содержимое переполненного ночного горшка, которое едва не задело Жюля и расплескалось по мостовой позади телеги. Ребятня бросала камни, до крови царапающие кожу. Кто-то наскоро соорудил таблички с оскорбительными надписями, которые повесили на шею заключенным. Жюль был одним из них. Он как мог отбивался от горожан, когда они влезли на телегу, однако конвоир сильно ударил его прикладом винтовки. Задыхаясь, Жюль сел на пол. Там ему и надели табличку.

«Я БЕЖАЛ ОТ ВРАГА», – гласила надпись.

– Дезертир! – прочитав написанное, выкрикнула старуха. – Позор!

Ее муж подошел к телеге и плюнул в Жюля.

– Свинья! – бросил ему старик. – Мой внук сейчас на фронте, сражается вместо таких, как ты!

У кого-то в руках оказалось яйцо.

– На, трус, подкрепись!

Заметив это, Жюль повернул голову, но яйцо попало ему в лоб. Оно текло по его лицу, обжигало глаза и капало с подбородка.

Жюль справлялся с позором, глядя прямо перед собой и не останавливая взгляд ни на чем. Шум толпы, оскорбительные выкрики, проклятия, плевки и презрение, летевшие в него, стали чем-то вроде сна, медленным, нереальным танцем ненависти, отошедшим на задний план. Опустив голову, он смотрел на свои связанные руки. С того момента, как юный Этьен выбросился из телеги и погиб под колесом, Жюль постоянно держал в руке игрушечного солдатика, подаренного Полем. Казалось, давным-давно он стоял на платформе вокзала, прощался с женой, сыном и племянником, ожидавшими от него уничтожения пруссаков в большом количестве. А теперь он возвращался к семье вот в таком виде… Он тряхнул головой, испытывая отвращение к себе и решив вырваться из гнетущего состояния.

Ты Жюль де Врис. Ты полковник Императорской армии и должен вести себя подобающим образом. Ты не совершил никакого преступления! Ты служил родине в двух войнах. Ты немедленно прекратишь эту отвратительную жалость к себе и будешь держаться, как подобает офицеру!

Он взглянул на солдатика с кривой улыбкой на деревянном лице и прутиком вместо руки и снова повторил про себя: «Ты не совершил никакого преступления!»

Колонна пленных пересекла мост Аустерлиц и двинулась по бульвару Сен-Марсель, а затем по бульвару Монпарнас, звеня кандалами и держа путь к Военной школе, используемой в качестве тюрьмы для прусских военнопленных и проштрафившихся французских военных. Город был одержим республиканскими идеями, однако везде, где проходила колонна, ликование сменялось колючими взглядами, оскорбительными выкриками и брезгливым любопытством.

Заключенные вывернули на авеню де Бретей, где это и произошло.

Мусса и Поль уже возвращались домой, когда Мусса услышал впереди шум и крики. Он и смотреть не хотел, поскольку был перевозбужден и переполнен таким количеством впечатлений, какое редко кто получает. Подумаешь, очередная толпа сторонников неведомой республики. Однако сейчас, отойдя на достаточное расстояние от площади Согласия, он почувствовал себя в большей безопасности и осмелел. Поэтому Мусса влез на тумбу железного фонарного столба, оказавшись выше моря людских голов. По улице в его сторону ехали всадники, телега, а за ними длинной вереницей брели какие-то люди.

– Кто они? – спросил Поль.

– Не знаю. Наверное, солдаты. Пленные.

– Пруссаки?

Голос Поля звенел от возбуждения. Ему захотелось увидеть прусских военнопленных. Интересно, люди ли они вообще, а может, у них две головы и они едят детей? Он слышал о пруссаках и то и другое. Поль подбежал к столбу, выискивая место, чтобы забраться самому.

– Нет, это не пруссаки. Выглядят как французские пленные!

– Французские? Зачем же брать французов в плен?

Мусса вгляделся в лицо человека на телеге. Поначалу мальчик не узнал его из-за грязи и еще потому, что никак не ожидал увидеть в таком положении. Он думал, что этот человек сейчас должен быть далеко от Парижа, на фронте. Но нет. Мусса присмотрелся, и у него замерло сердце. На телеге сидел дядя Жюль.

– Поль, взгляни, – в ужасе прошептал Мусса.

Полю наконец удалось влезть и найти место, откуда и ему было видно. Он посмотрел на телегу, на которую указывал Мусса.

Несколько секунд было тихо. Затем из горла мальчика вырвался крик, который никто из слышащих уже не забудет.

Глава 8

– Граф явился позлорадствовать.

Генерал Распай взирал из-за письменного стола на графа Анри де Вриса, вошедшего к нему в кабинет. Со времени светского приема в шато прошло менее двух месяцев. Тогда они спорили о готовности Франции к войне с Пруссией. В тот вечер мундир Распая был сшит из чистого шелка высокомерия. Он хвастался и всячески превозносил французскую военную мощь. Генерал отмахивался от предостережений Анри и едва не набросился на графа с кулаками. Сейчас низкорослый генерал выглядел хрупким и усталым: воспаленные глаза, согбенная поза, обвислые усы и понурые плечи, на которые давил двойной груз поражения и недоверия. В генеральских глазах Анри увидел агонию. Когда Распай коснулся воспоминаний о своей тогдашней, ничем не подкрепленной уверенности, голос его был полон горечи:

– Поберегите слова, де Врис. Вы оказались правы. Я это признаю.

– Генерал, я бы не пришел к вам злорадства ради, – сказал Анри. – Война – трагедия для всей Франции. Очень жаль, что в нашем споре ошибся не я, а вы. Однако меня привело к вам совсем не это. Я пришел по поводу Жюля.

– Конечно, – указав на стул, пробормотал Распай. – Располагайтесь.

Анри сел. Сегодня ему понадобилось все его влияние и немало времени, чтобы преодолеть царящую неразбериху, найти брата и теперь оказаться перед измученным генералом. Никто толком не знал, куда могли отвести арестованных. Внимание Парижа было сосредоточено совсем на другом. Мальчики не последовали за Жюлем, а сразу помчались в шато. Поль заливался горькими слезами. Мусса задыхался от быстрого бега и выглядел испуганным. Они-то и поведали взрослым о случившемся.

– Отец, он был в числе арестованных, – сказал Мусса отцу. – Я видел его кандалы. Я прочитал надпись на табличке, которую повесили ему на шею. Там было написано, что он бежал от врага.

Поль выглядел совсем несчастным.

– Нам не удалось приблизиться. Нас не подпустили.

Анри тут же отправился на поиски брата. Перво-наперво он поехал в Тюильри, в штаб-квартиру Императорской гвардии, пробираясь через хаос внутренних кабинетов, один из которых совсем недавно занимал его брат. Все кабинеты и коридоры пустовали, если не считать единственного солдата, бродившего среди груды обломков. Здесь успели похозяйничать дворцовые слуги и толпы, прорвавшиеся снаружи. Бумаги куда-то увезли, мебель растащили, со стен сорвали обои. Анри объяснил солдату, что ему нужно. Тот посмотрел на него как на сумасшедшего:

– Императорская гвардия? Нет больше никакой Императорской гвардии, месье. И императора тоже нет!

Анри пробился сквозь запруженные народом улицы к Отель-де-Вилю, где находилась неофициальная резиденция новой республики. В ратуше с ним поделились слухами о всеобщей амнистии для заключенных, но самих заключенных он там не нашел. Ему посоветовали обратиться в палату депутатов – скопище полной неразберихи, где никто ничего не знал. Наконец толковый офицер Национальной гвардии предположил, что их могли отвести в Военную школу. С помощью подкупа Анри проник внутрь, где и нашел брата в импровизированной камере на общем дворе. Эти закутки отделялись друг от друга рядами проволоки.

Встреча братьев была короткой и болезненной. Под улюлюканья заключенных братья обменялись рукопожатием. Руки Жюля сковывали кандалы. Некоторое время оба молчали. Жюль пытался сохранять достоинство. Он предстал перед старшим братом немытым, в порванной форме и сейчас искал слова для объяснения. Потом они хлынули потоком. Дважды у него дрогнул голос, выдавая внутреннее состояние.

Анри слушал с ощущением нереальности; к негодованию, охватившему его, примешивалась глубокая печаль за брата. Гордый Жюль был вынужден предстать перед миром в столь жалком, униженном состоянии.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Да, мой маленький (фр.). – Здесь и далее примеч. перев.

2

Полукровка (фр.).

3

Тогда, в таком случае (фр.).

4

Ныне море Сулавеси.

5

Ныне остров Калимантан.

6

Танезруфт – песчано-каменная пустыня на границе Алжира и Мали; одно из самых безжизненных мест на планете.

7

Да, мой граф (фр.).

8

Аман – гарантия безопасности, которую мусульманин дает немусульманину или врагу.

9

«Белые отцы» – католическое миссионерское общество.

10

Квартал (фр.).

11

«Креди фонсье» – старейший ипотечный банк Франции, созданный в 1852 году.

12

Дерьмо (фр.).

13

Вот в чем дело! (фр.)

14

Конечно, разумеется (фр.).

15

Монсеньор М. Мюрат, епископ Булонь-Бийанкура (фр.).

16

Колбаски для обжарки на сковороде или гриле (нем.). Символ немецкой гастрономической культуры.

17

Боже на небесах! (нем.)

18

Боже мой (нем.).

19

«Да здравствует Франция!», «На Берлин!», «Да здравствует война!» (фр.)

20

Мой генерал (фр.).

21

Казнозарядные пушки – новый для того времени тип пушек, заряжаемых не через дуло, а через тыльную (казенную) часть ствола.

22

Ничего особенного (фр.).

23

Великолепный вечер! (фр.)

24