Тайна старого чердака

Она осторожно приподняла картину и подтащила ее к окошку, чтобы лучше разглядеть. Поставила, убедилась, что картина не упадет, подвинула тяжелое кресло, устроилась поудобнее и стала разглядывать портрет. Девочка, ее ровесница, сидела на стуле с высокой дугообразной спинкой, подтянув ноги к подбородку, в точности, как любила сидеть сама Люська. Девочка серьезно смотрела на того, кто смотрел на нее. Только где-то в уголках губ застыла ироничная улыбочка. Лицо, целиком и по отдельности: глаза, нос, щеки, губы, растрепанные белокурые, чуть в завитках волосы, – все было в точности, как у самой Люськи. Единственное различие было в одежде. На девочке была белая блуза с голубыми полосками на широком воротнике, типа матроски и темно-синяя в складку юбка; на голове смешная соломенная шляпка с цветочками и ленточками по бокам, на ногах – белые носочки и узкие туфельки. Ничего подобного современная Люська никогда бы не одела. Люська – пацанка, как ее называла бабушка, давно не вылезала из джинсов, и как ее не уговаривали родители, она не соглашалась сменить их на сарафан, юбочку или платьишко. Но глядя на свою «ровесницу», Люське пришлось признать, что та выглядит очень привлекательно. Так они и смотрели друг на друга – «близняшки», разделенные веками. Люське надоело молчать, и она завела разговор с незнакомкой.

– Ну, и как тебя зовут и вообще, почему ты на меня похожа? Может, мы родственники, ты моя прапрабабушка какая-нибудь? Но мне никогда никто не говорил, что у нас в роду были художники. Или художник просто нарисовал соседскую девочку, или дочь кого-нибудь из знакомых, гостей, которые приезжали на дачу? Здесь, я понимаю, собиралось много народу. Устраивали балы, танцевали, играли на гитаре, пели, читали стихи, выходили в сад рисовать на пленере, да? А у нас сейчас на дачах ничего такого нет. Только шашлыки жарят каждую субботу, а потом идут толпой купаться, радостно кричат, часто неприлично. Вот, любезная моя барышня, ничего из того, что описывается в романах о жизни на подмосковных дачах, не осталось. А днем так вообще скукотища. Хорошо, что я тебя нашла. Я могу к тебе приходить хоть каждый день. Согласна?

Люська закончила длинный монолог вопросом, само собой, не ожидая ответа, как вдруг девочка на картине чуть приподняла голову, улыбнулась и кивнула, как бы отвечая «согласна». Люська открыла рот, закрыла, сглотнула слюни, набежавшие невесть, почему, легонько шлепнула себя по щекам, передернула плечами, потерла глаза, стараясь сбросить наваждение и хрипло пробормотала: «Ох уж эти зрительные галлюцинации. Возможно, права Марья Ивановна и Виолетта Сергеевной насчет моего разнузданного воображения? Да, да, гасить его надо, ишь как разыгралось, ведь так и с ума можно рехнуться». Люська сползла с кресла, подошла к картине еще ближе, машинально отметив дрожь в коленках. Она наклонилась вплотную к холсту и стала изучать, как положены краски, какими мазками сделано лицо, удивляясь способности неизвестного художника добиться такого разнообразия оттенков на белом платье и воротничке. «Как же тебе удалось «оживить» золотистым загаром тонкие руки девочки, осветить нежную кожу на щеках и пропустить воздушный солнечный луч сквозь копну волос?» – вопрошала Люська, восхищенная мастерством художника. Она любовалась и потрясающей игрой света и тени на заднем плане, где над крышей дворянского особняка зелена ажурная крона деревьев, а в открытых окнах дома от дуновения ветра поднялись прозрачные занавески, разрешая зрителю увидеть кусочек интерьера. Люська даже не особенно удивилась, разглядев там циферблат часов, тех самых, которые стояли сейчас около ее дивана.

Она еще раз осмотрела внимательно все полотно, и внизу справа обнаружила едва заметную неразборчивую подпись художника, а на обратной стороне холста было написано: «Дача. Люсенька – Бусинка. Июнь 1914 г.». Если бы Люська стояла сейчас на табуретке, она бы снова полетела вниз. Мало того, что девчонка с картины как клон походила на нее. Ее даже звали так же, или почти так же! Самой Люське нравилось ее пацанское имя. При новом знакомстве она так и представлялась – Люська, и не любила, когда ее пытались сладко называть Милочка, Людочка, Людмилочка, или как эту, «картинную» – Люсенька. Пораженная своим открытием, она долго простояла у картины, не сразу заметив, что в мастерской потемнело. В сумерках предметы приобрели странные очертания, становились неузнаваемыми, снова пугали скрытой тайной. Люська схватила рюкзак и, как могла быстро, спустилась вниз. Бабушка еще не вернулась. Люська пошла в новый дом, взяла из холодильника молоко, достала хлеб, села перед телевизором и стала смотреть какую-то неинтересную передачу, не переставая думать о портрете с девочкой Бусинкой. Усталая от впечатлений, она быстро заснула прямо у телевизора, не успев и выключить его.

Утром бабушка, конечно, заметила сине-красный шишак на лбу внучки, сделала примочку из бодяги и вполне удовлетворилась услышанным от Люськи объяснением: она неудачно нырнула с берега. Почти весь день Люська помогала бабушке высаживать цветочную рассаду, которую та привезла из питомника. Бабушка снова ворчала, что ей не хватает места для задуманных клумб и розария.

– А мои любимые кустарники барбариса, ирги и чубушника вообще задыхаются, давно требуется пересадка. Вот родители твои приедут, я им ультиматум поставлю: снести старый дом. Одна гниль от него идет, не дай Бог, еще и в новый дом жук-короед доползет. Схватитесь, да поздно будет, все проест. А отец твой хочет баньку построить. Какая же русская дача без бани? Да и колодец надо, наконец, вырыть, а места, где достанешь на этих сотках? А мама твоя еще хотела беседку резную, чтоб рядом жаровню поставить, мясо – рыбу жарить – коптить.

Бабушка все говорила и говорила. Люська села в тенечке передохнуть. Над вскопанной землей вились комары, над цветами жужжали пчелы, на веранде у банок с прошлогодним вареньем скопились осы, не переставая, ворчала бабушка. Было опять невыносимо скучно. Люська бросила тяпку, надела купальник и пошла на речку. Калитка с выходом к речке была за старым домом. Люська обошла его, стараясь не думать о вчерашнем открытии и уж точно не смотреть наверх, где среди густой листвы огромного старого клена едва просвечивалось чердачное окошко. Люська была уже у калитки, приоткрыла ее, и вдруг ей почудилось, что кто-то зовет ее. Она повернулась, подняла голову вверх к окошку и там за мутным стеклом разглядела Бусинку. Она улыбалась и махала Люське рукой, делая знак «заходи». И Люська, вместо того, чтобы бежать на речку, ринулась в дом и одним махом взлетела на чердак.

В мастерской стояла тишина, но она была полна тайн, завораживала, дразнила желанием разгадать эти тайны. И Люська опять поддалась искушению, предчувствуя новые открытия, не страшась вероятностью новых зрительных иллюзий, пусть они буду даже следствием своего причудливого воображения. Она медленно двигалась вдоль стен с полками, где лежали шляпки, сумки, платки, обувь. Теперь она заметила среди шляпок, ту, что была надета на голове Бусинки, а среди обуви легко нашла пару ее маленьких туфель. Сам портрет так и стоял у пыльного окошка. Люська перевернула портрет и чувствовала взгляд Бусинки, который, казалось, сопровождал ее, следил за ней. Но когда Люська подходила к картине ближе, Бусинка делала вид, что смотрит мимо нее, куда-то вдаль, сидит, подняв коленки к подбородку, уставившись взглядом в пустое пространство.

– Нет, меня не проведешь, – обратилась к ней Люська. Я знаю, что ты знаешь, что я здесь, ты сама меня позвала. Ты хочешь сказать мне что-то? Попросить о чем-то? – Люська замолчала, как будто ожидала ответа. Но Бусинка молчала. Люська насмешливо улыбнулась, показав язык хитрой девчонке. Постояла, задумавшись, а потом решила снова попробовать разъединить слипшиеся картины. Обеими руками она ухватилась за раму первой картины, приготовилась напрячь все силы, как неожиданно картина легко отделилась от соседней. «Вот так-то!» – выдохнула Люська и с радостью победителя зачем-то взглянула на портрет Бусинки.

И теперь уж точно, это не было иллюзией или воображением. Девочка – двойник смотрела не куда-то в пространство, а прямо на нее, Люську, да еще и улыбалась!

– Ага, – произнесла торжествующе Люська, – вот что ты хотела мне сказать. Что теперь картины можно повернуть и посмотреть. Хорошо, спасибо, разрешила, – добавила она иронически. – Это я сейчас и сделаю.

Люська стала переворачивать и расставлять картины. Она поняла, что каждую «партию» картин объединили только по размеру, а не по жанру. Расставив первую стопку, она увидела, что здесь, кроме портретов людей, есть и натюрморты, холсты с цветами в вазах и кувшинах, картины с животными, птицами и просто природа: деревья, поле, луга, узнаваемые местные пейзажи. Люська стала разбирать и ставить картины по жанрам. Разобрав вторую стопку, она присоединила к двум женским портретам из первой партии, еще четыре – три мужских, один женский и еще портрет двух мальчиков. Младший сидел на стуле, старший, видимо, брат, стоял рядом, зажав в руке книгу. Люська увлекалась работой и опять не заметила, как в зале стало совсем темно. Здесь темнело быстро, поскольку все три окошка, и без того тусклые и маленькие, закрывались нависшими снаружи ветками деревьев и листьями винограда. Очень хотелось пить, есть тоже, но чувство голода переживалось ею всегда намного легче, чем жажда. Недаром мама звала ее «водохлебом». Принесенную с собой бутылку воды она уже выпила, отыскала на столе бутылку, забытую днем раньше: бутылку: там оставалось еще немного воды. Допила и ее, но пить все равно очень хотелось.

– Жаль, придется спускаться. Я не могу жить без воды, уж извините, – сказала она вслух, как будто кто-то мог возразить. Но сделав последний большой глоток, она чуть не поперхнулась, заслышав из какого-то угла шепот и хихиканье. Люське стало не по себе. Чтобы взбодрить себя, она обратилась к тем, кто был изображен на картинах.

– Ах, вам смешно, господа? Но я же, в отличие от вас, настоящая, живая девчонка. И я очень хочу пить. Не могли бы вы принести мне стакан воды, а лучше целый кувшин или графин, в чем там у вас воду приносили…. Только, учтите, я люблю холодную, да еще, чтобы туда выжили пол лимона хотя бы. Ну вот, видите, вы не можете мне дать воды, поэтому, господа, я прощаюсь с вами до завтра. Чао, чао. А, вам это словечко не понятно? Это по-итальянски означает «пока», с приветиком. До завтра, господа. И не приходите, пожалуйста, в мою комнату внизу. Честно, я плохо сплю после этой сходки призраков. А еще меня будят часы, которые вообще-то стоят, но именно, когда я только- только крепко засну, они начинают бить, а потом появляется ваша компания…

Люська подошла к открытому люку, чтобы спуститься на балюстраду, как вдруг за спиной раздался грохот: что-то тяжело упало на поверхность стола. Она обернулась. В свете заката, едва проникающем сквозь окошко, на столе поблескивал граненный хрустальный кувшин, точно такой же, какой часто повторялся в натюрмортах неизвестного художника. И сейчас, как и там, на картинах, он был полон прозрачной воды.

– Ну, это уж слишком. От голода и жажды у меня глюки пошли, – сказала Люська и метнулась вниз, не притронувшись к кувшину. Она вышла наружу. Оказывается, день был еще в полном разгаре, особенно ярким после чердачного полумрака.

А все это время бабушка искала внучку. Она сбегала и на речку, расспросила всех соседей, сходила на поляну, где Люська часто сидела с этюдником, выходила к автобусной остановке, – там иногда собирались местные подростки, кричала, звала ее. Люська не откликалась, ее нигде не было, и бабушка собиралась уже звонить родителям, категорически потребовать немедленного их возвращения. Злая и обеспокоенная, она сидела на скамейке в саду, намечая свои дальнейшие действия, когда Люська внезапно предстала перед ней и объяснила, что никуда не выходила из дома, имея в виду, конечно старый дом. Бабушка, смешав радость и гнев, попросила Люську не уходить надолго неизвестно куда, не предупредив ее. «Категорически», – внушительно закончила бабушка выговор. Это было ее любимое словечко. У нее всегда мнение, решения и даже просьбы были категорическими. Люська стала протестовать, а бабушка тут же схватилась за телефон, чтобы звонить родителям. Люська была спокойна: она знала, что родители наверняка отключили телефон – у них или съемка или монтаж. В конце концов, они с бабушкой пошли на компромисс: та не будет ябедничать родителям, а Люська обязательно будет сообщать бабушке, где она, и когда вернется.

– Итак, Ба, вот мои перемещения на сегодня. Я иду на речку, потом беру этюдник и иду на поляну за вторым переулком; прихожу обедать, после поиграю в бадминтон с девочкой, – недавно приехала на каникулы. А потом мы с ней пойдем купаться, – четко, как рядовой сержанту, выговорила Люська, снимая с веревки полотенце, купальник и натягивая на голову бейсболку. У бабушки от удивления упали очки с носа, она победоносно улыбнулась. «Наконец-то, сподобилась. Так-то, другое дело».

Вечером Люська и бабушка вместе не спеша ужинали, мирно пили чай с «Коровкой» и сушками. Люська, набравшись терпения, выслушивала проблемы с огородными вредителями, особенно с муравьями в пионах и георгинах. Включили телик, и вот только когда бабушка задремала у экрана, Люська, не медля больше, шастнула на ночевку в старый дом.

Она лежала на диванчике, ожидая боя часов и появления нарядной публики. Но часы молчали, а с лестницы никто не спускался. Люська приподнялась, села на край дивана, сунула ноги в тапочки и размышляла, решиться ли она сейчас, среди ночи, пойти на чердак. Подумав, поняла, что нет, смелости не хватит, да без освещения идти туда бесполезно. Фонарик остался в мастерской, и она совершенно не помнила, где.

– Завтра возьму свечку и еще притащу наверх настольную лампу из своей комнаты. Должна же быть там хоть одна розетка», – решила Люська, легла и быстро заснула.

А утром неожиданно нагрянули родители. У них был перерыв в съемках, всего один день, и они были страшно рады провести его на даче с Люськой. За обедом бабушка стала жаловаться, что ей не хватает посевной площади. Снова вопрос встал о сносе старого дома. Родители не возражали, наоборот, с энтузиазмом принялись мечтать, как они там сделают баньку, на веранде поставят большой овальный стол, на нем всегда будет самовар, настоящий, не электрический, на тумбочке – патефон со старыми пластинками, перенесут сюда мангал и коптильню для рыбы. Дочери обещали найти место для настольного тенниса и бадминтона. Бабушка возмутилась: она ничего не выиграет от сноса старого дома. Все эти сооружения займут еще больше места, надвинуться на ее цветники. В разговор встряла Люська. Она упрашивала, убеждала не сносить старый дом, а лучше привести его в порядок и отдать ей. Она же растет, и у нее должна быть своя берлога, своя мастерская, потому что она окончательно решила стать художником. Все стали с еще большим энтузиазмом спорить, перебивая друг друга, в точности, как на телевизионных ток-шоу. Никто толком никого не слушал, все говорили о своем. В конце концов, папа сказал, что это дело не простое и не скорое. В это лето, точно, даже и думать нечего. Им еще снимать шестнадцать серий. После этот се как-то сразу замолчали, занялись чаем и вкусным тортом, который купила по дороге мама. Потом все вместе отправилась на прогулку через лесную тропинку к крутому высокому берегу речки, откуда были видны поля и перелески, а на горизонте – деревенька с церквушкой. Это место очень нравилось маме, и она, даже если приезжала, как сейчас, на один день, не упускала возможности полюбоваться прекрасным видом.

Люська столько раз была здесь, стояла, смотрела, но только сейчас, глядя вдаль, внезапно поняла, что пейзаж перед глазами – тот же самый, что она видела на многих картинах неизвестного художника. Наверняка, выросли другие деревья, где-то просматривались многоэтажные дома, но линия холмов, извилистые тропинки по их склонам, сиренево-розовые луга и желто-зеленые поля внизу, ближе к реке, а главное – абрис церкви, очертания трех куполов и линия высокой колокольни, прислонившейся сбоку, прежними. Вечерело, солнце садилось, и освещение заметно менялось. Внезапно последние закатные лучи попали в позолоченный крест на куполе церкви. Он засиял ярко, как мощный прожектор, рассыпая золотые искры, но быстро погас, успев на мгновенье преобразить цветовую гамму вокруг. Тут же стал надвигаться туманный пар, расстилалась серая дымка, закрывая, как театральный занавес, грандиозный спектакль уходящего дня.

Люська нарушила молчание родителей, которые стояли завороженные, не собирались уходить, как будто ждали продолжения.

– Мам-пап, а у вас в роду не было художников?

– Насколько я знаю, нет, – ответил папа, а мама, все еще всматриваясь вдаль, просто недоуменно пожала плечами.

– И ваши предки, мои, то есть, ну, прадед или прабабушка никогда не жили здесь, где-нибудь поблизости?

При этом вопросе мама, наконец, оторвалась от созерцания прекрасного, а папа как-то быстро метнул на нее странный взгляд.

– А почему вдруг тебя заинтересовали предки? – с натянутой улыбкой спросила мама.

– Ма, сейчас все ищут свои корни. Может, я хочу составить свое древо, как оно там называется?

– Генеалогическое, – встрял папа. – Похвально, похвально. Вот, будет у меня свободное время, я тебе начну его рисовать. Я знаю его до четвертого колена, – с энтузиазмом начал он, но осекся, сообразив, наверное, что свободного времени у него не будет. А может, потому, что мама дала ясно понять – эта тема ее не интересует, и вообще она хочет ввернуться домой. Люська почуяла, что мама что-то скрывает и вспомнила, как учительница по истории, рассказывая о династии Медичи, произнесла фразу, показавшуюся ученикам ужасно смешной. «Естественно, в этом семействе у каждого был свой скелет в шкафу». Весь класс тогда буйно оживился, представляя буквально, как в гардеробе среди роскошных бархатных, расшитых золотыми нитями платьев, стоит, бряцая костями, скелет. Бедной историчке пришлось сквозь неумолкающий гомон, специально пояснять, что говорится это фигурально, означает, что у каждого есть своя тайна, которую он тщательно охраняет от посторонних. Урок все равно был почти сорван, потому что два известных заводилы класса, Артем, по прозвищу «артист» и его дурашливый дружок Славик, тут же стали разыгрывать сценку, при виде которой ребята уже не просто хихикали или смеялись, но ржали как табун лошадей, выпущенных на волю. Артем протиснулся в узенький шкаф, стоящий в углу класса, а Славка открывал и закрывал дверцы. Первый изображал оживший скелет и издавал вурдалачьи звуки, а второй орал как сумасшедший: ««Говори тайну, несчастный, или я убью тебя!»

Люська, заметив некоторое замешательство мамы, подумала что, наверное, какой-нибудь «скелетон» есть и у нее в шкафу. Но она тактично больше ни о чем таком не спрашивала, и они с папой вприпрыжку, наперегонки отправились в обратный путь.

Семья долго сидела за ужином. Люська с удовольствием слушала веселые истории, случившиеся на съемочной площадке, курьезы с актерами, реквизитом, костюмами. Папа всегда рассказывал только забавные эпизоды, чтобы не расстраивать ни Люську, ни бабушку, свою мать. Но Люська знала, что снимать кино очень трудно, много проблем, которые начинаются со сценария, (всегда невнятного и рыхлого, по мнению родителей), продолжаются на съемочной площадке, увеличиваются при монтаже и «озвучке». И не заканчиваются, даже когда фильм показывают по телику: они следят за рейтингом и рекламой, реакцией в прессе и Интернете. Люська с раннего детства слышала бесконечные звонки по телефону, за которыми следовали долгие и нервные разговоры родителей по поводу очередной проблемы и способов ее решения.

На рассвете, не разбудив Люську, родители уехали, оставив окончательное решение о судьбе старого дома до осени. Люська вспомнила, что она не успела спросить про главное, про парня, который продал этот участок и дом. Был ли он прямым или косвенным наследником старых хозяев дома, а если нет, то может, он знает что-нибудь о них, о художнике, о девочке – «бусинке». Люська сделала один вывод: пока до осени есть время, надо попытаться самой раскрыть тайну мастерской. Она заглотнула кружку какао и вышла в сад. Бабушка, как всегда, сидела на низком стульчике, согнувшись над своими цветочками. Следуя уговору, четко, коротко, по-военному, Люська доложила: «Я ухожу в старый дом на целый день, буду читать, рисовать, посплю немного. Еды и питья я взяла. Приду к ужину». На это бабушка откликнулась совершенно нелепым заключением:

«Да, сколько ни борись с муравьями, а опять, гады, приползли. Почти у всех пионов сожрали бутоны». Люська выслушала это, ухмыльнулась и твердой походкой направилась к террасе старого дома. Поднялась, открыла дверь, постояла, прислушиваясь, но в доме стояла тишина, как и положено быть там, где никто давно не живет. Привычным путем она поднялась и вошла в мастерскую. Там тоже было тихо и сумеречно. Люська стала искать выключатель, нашла розетку на центральной опоре подпирающей двускатную крышу, но пока не стала включать лампу. Она обошла мастерскую, встретилась взглядом со своей нарисованной двойняшкой, кивнула ей, проговорив «чао, Бусинка», и принялась за работу. Сегодня она наметила разделить еще два вертикальных ряда картин. Это удалось сделать довольно быстро. Здесь, как и в первом случае, в беспорядке были сложены картины разных жанров. Предстояло собрать вместе все портреты, отдельной группой пейзажи, соединить все картины с натюрмортами.

Люська делала это с удовольствием, время от времени задерживаясь на той или другой картине, рассматривая ее с особым вниманием. Она все больше убеждалась, что художник был настоящий мастер, отличный рисовальщик, прекрасный колорист.

– Конечно, бормотала Люська себе под нос, – я не считаю себя пока ни великим художником, ни искусствоведом или критиком, но ведь никому не возбраняется иметь свое собственное мнение, оценивая достоинства картины. А меня родители образовывали, с малых лет водили в музеи и на выставки, подробно рассказывали о сюжете картин, персонажах на полотнах, реальных, мифических, библейских; излагали биографию художника, объясняли, почему тот или другой был знаменит, чем отличался от своих современников. Дома у нас полно альбомов с копиями картин самых известных художников, а еще альбомы про коллекции Лувра, Эрмитажа, Третьяковки, Музея Пушкина и даже испанского Прадо. Я все детство вместо книг и дворовых игр изучала эти фолианты. Ну, и при том, уже пятый год учусь в художественной студии. Так что кое – чего понимаем, кое в чем разбираемся, – продолжала Люська рассуждать, перетаскивая в отведенное заранее место очередной пейзаж или портрет. Единственное, что ее не то, чтобы смущал, скорее, тревожил, неотрывный взгляд Бусинки, следившей за ней. Люська старалась не смотреть в ее сторону. Только когда села передохнуть, она повернулась к картине, снова показала язык своей двойняшке, надкусила крепкими зубами яблоко, брызнув соком, и шепеляво спросила: «Смотришь? Лучше бы объяснила, почему мы с тобой так похожи? Или сказала бы, как разыскать потомков художника? Молчишь? Ну, тогда и не следи за мной». Люська смачно хрустела вкусным зеленым яблоком, оглядываясь по сторонам, намечая свои дальнейшие действия.

Люська доела яблоко, выпила воды из принесенной с собой бутылки (никакого графина хрустального на столе и в помине не было), и приготовилась встать с кресла, как вдруг услышала тихий голос: «Придет время, сама все узнаешь». Совсем не трусливая девчонка, Люська оцепенела, вжалась в широкую бархатную спинку кресла, медленно подтянула ноги, так что коленки оказались около ушей, опустила голову, закрыла глаза, опасаясь, что кто-то невидимый снова заговорит. Но в мастерской стояла тишина. Люська сидела так долго, не шелохнувшись, почти не дыша, пока не почувствовала боль в напряженной спине и сведенных неподвижностью ногах. Преодолевая страх, она с трудом встала, медленно, разминая затекшие суставы и мышцы, подошла к столу, дрожащими руками включила лампу. Еще больше сделался контраст между освещенным пространством под самой лампой и темнотой вокруг. Люська зажгла свечу и поднесла ее к портрету Бусинки. Та спокойно сидела в своем кресле, чуть улыбаясь и ничего мистического в ней не было. И конечно, она не могла ничего произнести. Так чей это был голос, и был ли он, в самом деле? «Может быть, у меня не только зрительные, но и слуховые глюки начались?», – размышляла Люська, переводя свечку чуть вправо, влево, вверх-вниз, наблюдая, как меняется выражение лица девочки на портрете. Капля горячего воска попала на ладонь, обожгла ее. Люська непроизвольно бросила свечку на пол. Тут же полетели искры, появился слабый язычок огонька, готовый разгореться пламенем, захватить все, что попадется на этом сухом, прогретом чердаке. Здесь было чем поживиться. Люська схватила бутылку с водой и стала поливать на огонь, потом, не раздумывая, накрыла его своей курткой и стала топтать ногами, пока не убедилась, что опасность пожара миновала. Повеселев, довольная собой, Люська громко сказала: «Ну, все, дамы и господа, мы спасены. Можете спать спокойно. Я ухожу, до завтра. Бай-бай». – Потом сама себе приказала шепотом: «Люська, угомонись. Хватит, с тебя приключений на сегодня, а то свихнешься по правде».