Ожерелье княжны Гальшки

Не отпустил Барбару от себя даже после того, как та успокоилась.

В какое-то мгновение на него будто озарение нашло. Понял, что в глубине души любит ее даже больше, чем Анну. Просто Анна из-за своей бойкости чаще оказывается на виду, а Барбара рядом с ней находится в тени. А ведь она, а не Анна, обладает тем чувством сердечности и душевности, которое с годами может перерасти в чуткость, способность к большой и самоотверженной любви.

В дорогу собрались поутру, едва заря провела первые светлые полосы на небе. Можно было выехать и позже, но он очень любил это время, когда ночь постепенно передает свои права дню. В такой момент появляется ощущение, будто рождаешься на свет заново, и все, что предстоит сделать, обязательно будет успешным, ибо приступаешь к нему с великим желанием и чистыми помыслами. А они у князя Юрия всегда были светлыми. Даже когда приходилось браться за оружие. Делал это не потому, что очень хотел, а потому, что нужно было. Убежденный в правоте своего дела, громил врага беспощадно, пользовался авторитетом товарищей по оружию. Да и вниманием короля не был обделен. За глаза многие его иначе, как Геркулес, не называли.

Теперь же Юрий Радзивилл ехал как отец, которому хотелось счастья для своих детей. Спешил к тому, кто также, будучи прославленным полководцем, в это время мечтал не о новых победах, а о том, чтобы судьба единственного сына сложилась как можно лучше.

Не могла не догадываться о цели поездки и Барбара, хоть муж и не посвятил ее в то, что стало причиной приглашения в Острог. Да разве обманешь женскую душу, особенно, если это душа матери.

Только Анне с Барбарой не было ни до чего дела. О чем-то оживленно шептали друг другу, а чаще выглядывали из кареты, с удивлением рассматривая красоту окрестных пейзажей. Не скрывали своего восхищения и князь Юрий с женой.

Дорога, занявшая несколько дней, нисколько не утомила, потому что каждый час путешествия приносили новые впечатления. По мере приближения к Острогу виды становились все более впечатляющими. Вековые лесные чащи старались взять в свои объятия дорогу, равнины сменялись возвышенностями, а вскоре показалась и река Вилия. Значит, Острог уже был близко.

Настроение взрослых передалось и детям. Первая засуетилась Анна.

– Скоро приедем? – допытывалась она у матери.

Княгиня Барбара вместо ответа спросила:

– Илью быстрее хочешь увидеть?

Анна не по-детски вспыхнула:

– Нужен он мне!

– Почему ты так?

– А потому, что он мне никто.

– И давно так решила?

– Это Барбара его любит!

Эти слова обескуражили княгиню:

– Вы что за него замуж собрались?

– Почему я? – не сдавалась Анна.

Барбара же, будто бы застигнутая за чем-то недозволенным, опустила глаза, и ее лицо постепенно заливалось краской. Внезапно заплакала и бросилась на сестру с кулаками.

– Успокойтесь! – вмешался князь Юрий. – А то высажу обеих.

– Так я и испугалась, – Анна показала сестре язык. – У-у-у-у.

Младшая никак не отреагировала на это, а только, посапывая, начала вытирать ладонью заплаканные глаза. И вдруг обратилась к матери:

– Мама! Красота-то какая!

В этом не по-детски прозвучавшем восхищении чувствовалось столько искренности, что Барбара, а следом и князь Юрий улыбнулись.

– Смотрите, смотрите, – Барбара готова была выскочить из кареты и бежать, бежать…

Впереди на возвышенности, опускаясь к самому берегу Вилии, виднелся необыкновенной красоты замок, а среди деревьев, окружавших его, белели главы церкви.

– Богоявленская, – пояснила княгиня Барбара.

Чувствовалось, что она восхищается православным храмом, пожалуй, больше, чем самим замком, хоть ни первого, ни второго по-настоящему еще не могла видеть.

Реакция жены не прошла незамеченной для князя Юрия. Обычно рассудительный и тактичный, не удержался:

– Смотрю, а ты уже знаешь, какая церковь на территории Острожского замка!

Княгиня поняла, что это сказано вовсе не случайно. Между ними часто возникали ссоры, когда разговор заходил о том, какую веру – католическую или православную – прививать детям. Барбара старалась, чтобы они воспитывались в православном духе, потому что сама принадлежала к этой конфессии. Муж, наоборот, будучи католиком, надеялся со временем перетянуть дочек на свою сторону. Желая породниться с Острожским, он не собирался отступать от своих намерений. Княгиня Барбара в том, чтобы отдать одну из дочерей замуж за Илью, видела возможность осуществления собственных планов. Став взрослым, постарается добиться, чтобы и жена придерживалась той же веры, как и он.

Князь Юрий внимательно смотрел на жену, ожидая ответа. Княгиня, выдержав некоторую паузу, улыбнулась:

– Неужели ты думаешь, что меня ничего не интересует?

– А почему-то церковь сразу заметила.

– Был бы костел, и им бы полюбовалась…

Он промолчал.

Вскоре их радостно встречал Острожский с супругой. Константин Иванович, лично провожая гостей в отведенные им хоромы, интересовался, как живется. Князь Юрий, в свою очередь, задал вопрос:

– А сам-то? – спросил не только из вежливости. Было интересно узнать, как идут дела у боевого побратима.

– Старею, брат…

Трудно было понять, в самом ли деле Константин Иванович жалуется на возраст или говорит это только для вида. Пожалуй, правильным было последнее.

Крепко сложенная фигура Острожского выдавала в нем человека, для которого прожитые годы были не в тягость. И хотя хозяин Острога немного сутулился, по живому блеску его пытливых глаз чувствовалось, что он не утратил былой бодрости, да и пожатие руки, как заметил князь Юрий, по-прежнему было крепким, чуть не до хруста в пальцах.

– Старость, конечно, не в радость, – рассудительно начал он, – но что-то не вижу рядом старика.

– Ты мне это брось, Юрий, – нарочно повысил голос Острожский. – С какого времени начал врать?

Князь Юрий нисколько не обиделся за подобный упрек, потому как видел, что сказано это не всерьез:

– Не гневи Бога, Константин. Я насколько моложе тебя, а не всегда могу, как ты, похвастаться, здоровьем. – Увидев Илью, который разглядывал незнакомых людей, засмеялся: – Молодцом нужно быть, чтобы такой сын появился.

На Илью в самом деле было приятно смотреть. Он уже из угловатого мальчика превратился в рослого подростка.

Хотя прозвучало это несколько грубовато, но Острожскому понравилось:

– С тебя, молодого, пример беру.

– Я что, – улыбнулся князь Юрий, – бракодел. На дочек только и способен, а сын никак не получается.

– Так моего бери.

Князь Юрий догадался, куда клонит Константин Иванович. От предчувствия того, что вскоре услышит, теперь уже не сомневался об одной из главных причин приглашения его в Острог. На сердце как-то сразу стало легко. Значит, не ошибся в своих догадках.

– А что, надоел, озорник? – решил продолжать игру.

– Надоел – не надоел, а в хорошие руки охотно отдал бы, – продолжал Острожский уклончиво.

– Я согласен, – неожиданно заявил гость.

И Острожский понял, что и его товарищ обо всем догады-вается, но вида не подал:

– Поживем – увидим. Размещайтесь с дороги, – сказал, приведя их в комнаты, соединенные друг с другом, которые обычно предоставлялись самым уважаемым гостям, – а потом слуга позовет вас.

Радзивилл был удивлен убранством. Он и сам не жалел денег, чтобы обустроить свой дом, но то, что увидел здесь, не шло ни в какое сравнение.

На стенах, на полу находились ковры персидской работы, а на стенах, где их не было, висели картины и гобелены. Да и мебель была такой, что оставалось только позавидовать.

Первыми по-настоящему ощутили все прелести обстановки Анна с Барбарой. Они то усаживались в роскошные кресла, утопая в них, то кувыркались на полу.

– Перестаньте, – покрикивала на них мать, но делала это как-то нехотя, ибо также была в восхищении.

Еще больше все изумились, попав через некоторое время в зал, где был накрыт огромный обеденный стол. Но не столько он удивил князя Юрия, сколько то, что ему предложили необычное кресло.

У себя дома он, как, впрочем, и многие другие князья, использовал для сиденья сундуки или скамьи. Такие кресла хоть и выглядели красиво – вертикальная спинка их украшалась замысловатой резьбой, но создавали неудобства. Гладкое дощатое сиденье было жестким, нижний ящик мешал ногам, сама же спинка не позволяла опираться на нее.

У кресла же, которое предложил Острожский, имелось три ножки, а сиденье напоминало треугольник, два угла которого находились по бокам, третий – за спиной. Подлокотники были высокими, а над ними верхними краями возвышались передние ножки.

Видя удивления гостя, Константин Иванович пояснил:

– Это почетное кресло.

– Почетное?

– Для самых дорогих гостей.

Услышанное задело самолюбие князя Юрия. Ему стало так приятно, будто елей потек по сердцу.

– Специально в Англии купил, – продолжал Острожский. – Да что это мы заговорились? – спохватился он. – Княгиня Барбара, девочки рассаживайтесь!

За стол гостей стала приглашать и Татьяна Семеновна.

Когда все расселись, Константин Иванович первым произнес тост. Второй провозгласил князь Юрий, после чего началась непринужденная беседа. Девочкам, правда, вскоре за столом стало скучно, и они начали играть на полу.

Илья сначала стеснялся Анны и Барбары, чувствовал себя неуверенно, но вскоре осмелел и, подбегая то к одной, то к другой, заигрывал с ними.

Наконец Острожский не удержался:

– И которая из них тебе больше нравится?

От вопроса, заданного в лоб, подросток растерялся. На выручку пришла княгиня Барбара:

– Да обе, наверное.

Ей, как и любой матери, нравилось, что дочки растут красивыми.

– Обе, – согласился Илья.

– А в жены которую взял бы? – поинтересовался князь Юрий.

– Обеих.

– Так не бывает, сынок, – Острожскому, как и всем взрослым, нравилась непосредственность Ильи.

– Бывает.

– Разве что у мусульман.

– А я хуже их?

– Ты лучше, но у нас, христиан, так не принято. Жена должна быть одна. А ты молодец, настоящий мужчина, – похвалил его Константин Иванович и обратился к гостям: – А почему бы и в самом деле не помолвить Илью с кем-либо из ваших дочек?

Анна и Барбара, поняв, о чем идет разговор, неожиданно осмелели и начали перебивать друг друга:

– Со мной!

– Со мной!

– Вы что, сговорились? – изумленно посмотрела на дочек княгиня Барбара.

– Сговорились!

– Сговорились!

Было видно, что они, как до этого и Илья, все, что происходило, восприняли как игру. Поэтому Острожский обратился к князю Юрию:

– А ты как на это смотришь?

– Я согласен.

– И я, – поддержала его княгиня Барбара.

Татьяна Семеновна при этом не промолвила ни слова. Чувствовалось, что они с мужем все заранее обговорили.

– И с кем помолвим Илью? – продолжал Острожский.

– Как и всегда в таких случаях, – сказал князь Юрий. – Конечно же, со старшей.

Не успел никто ничего ответить, а Илья решительно заявил:

– С Барбарой!

Все посмотрели в его сторону. Илья выдержал этот взгляд.

– Люблю Барбару, – сказал он по-взрослому, будто все давно решил для себя и только поджидал момент, чтобы признаться.

После этого не отходил от нее. И не только во время обеда, а и в остальные дни. Константин Иванович предложил гостям задержаться, с чем те охотно согласились, потому что им в Остроге понравилось.

Через несколько дней Острожский с князем Юрием собрались на охоту.

– Еще никто от меня без добычи не возвращался, – заявил он, когда все были готовы.

На это Радзивилл ничего не ответил, только подумал про себя: «Добыча у меня и так большая. Любой за счастье посчитает породниться с Острожскими».

Во время охоты повезло обоим. И князь Юрий, и Константин Иванович убили по матерому медведю.

По возвращении в Острог, когда туши были освежеваны и слуги подали каждому по шкуре, князь Юрий предложил Острож-скому:

– Давай сохраним их до свадьбы наших детей.

– А это идея, – согласился тот.

И оба выпили по кружке терпкого заморского вина.

Глава 3

Вы уже знаете, что, хоть короли не могут жениться по любви, никто не может запретить испить им полную чашу счастья. Особенно, если это такие короли, как Сигизмунд І. Недолго он печалился об умершей жене Барбаре Заполья, изредка наведываясь к Костелецкой, подарившей дочку Беату, ведь понимал, что одной даже самой сильной любви (а именно такие чувства вызывала у него Катажина) мало, чтобы ощущать себя настоящим мужчиной. Ибо настоящий мужчина – это такой мужчина, который не просто побежит за любой юбкой, а тот, кто добьется, чтобы юбка сама в одно прекрасное мгновение стала медленно опускаться на пол, а после…

Что произойдет после, вам, видимо, рассказывать не надо. Да и лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. А еще лучше самому во всем принять участие, играя первую скрипку. Сигизмунд играл так уверенно, что некоторые из ближайшего окружения начали побаиваться, чтобы король в дальнейшем не остался холостяком, ибо никому не отдавал предпочтения, по нескольку раз на неделю меняя любовниц. Боялись и того, что на его пути может встретиться та, которая, невзирая на свое низкое социальное положение, смело и уверенно поведет короля под венец. Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Какой же это король, если даже не может обзавестись семьей? Но не лучше выглядит и тот король, который с первой попавшейся любовницей готов делить ложе. Значит, решили в окружении Сигизмунда, нужно принимать решительные меры, и начали ему подыскивать невест.

Кандидатур набралось немало, но среди них, к сожалению, оказались и такие «красавицы», которых королю просто стыдно предлагать. Были, правда, и дамы иного плана: красивые, волевые, но беда в том, что Сигизмунд им не нравился. Так уже жизнь устроена: или ты кого-либо любишь, иль тебя кто-то любит, но чтобы взаимно…

Момент настал, можно сказать, критический. Вдовство Сигизмунда длилось уже целый год, а королевы так и не было. Самые решительные из его окружения думали-гадали, как быть дальше. Где выход из создавшейся ситуации? Но не случайно говорят: один ум хорошо, а два лучше. А еще лучше, когда эти умы направлены на то, чтобы не только о государстве думать, но при этом и себя не обделить.

Любому было понятно, что тот, кто найдет Сигизмунду достойную невесту, в дальнейшем этой невестой, а правильнее – уже королевой, обязательно будет одарен. А благодарность – вещь такая: кому орден, кому должность, кому деревни, а кому и…

Поймите правильно. Истинные королевы мало чем отличаются от королей. А стать фаворитом королевы – кататься как сыр в масле, а еще быть заместителем короля на его ложе, когда сам он такое же ложе подыскивает на стороне… Перспектива открывалась заманчивая, но и обманчивая одновременно.

Постоянно назывались, как поначалу казалось, достойные кандидатуры в королевские невесты, но – увы! На поверку оказывалось, что они на эту роль никак не подходят.

Дело зашло в тупик. Кое-кто уже начал сомневаться, зачем заниматься тем, от чего, еще неизвестно, будешь ли в выигрыше. Не лучше ли, как король, найти себе любовницу (или несколько) и думать не о родине, а о теле насущном?

Возможно, так бы и случилось, и ближайшее окружение Сигизмунда разбежалось бы, будто коты мартовские, искать себе любовниц. Но именно в этот момент, когда, казалось, что из задуманного ничего хорошего не получится, поднялся с места невысокого роста старичок и решительно заявил:

– А мы не там искали, где нужно!

Сказал так уверенно, что все повернули головы в его сторону. Тотчас послышались и недовольные голоса:

– Ишь, умник нашелся!

– А где ты раньше был?

– Учить легко…

– Что с него возьмешь. В жизни только юбку жены и видел.

Старичок расправил плечи, гордо поднял вверх голову, и все поняли, что он из тех, о ком говорят: мал, да удал.

– Не нужны мне такие ученики! А научить-то мог бы вас многому! – при этом глаза его загорелись. – Видимо, и не знаете, что есть настоящие женщины дальше Вавеля и Кракова?

Воцарилась мертвая тишина. Неизвестно сколько бы она продолжалась, если бы не вскочил с места щеголь с редкими усиками:

– Может, кто-то дальше Вавеля и Кракова нигде и не любил. Я же, скажу вам, чудесно время в Италии проводил. Вот где женщины. Знойные, страстные, не то что наши.

– Наших не трогай, – послышался недовольный голос, – если нужно, любой итальянке фору дадут.

Старичок не обратил внимания на это возражение. Его заинтересовал щеголь:

– Говоришь, итальянки знойные?

– Знойные!

– Да я и без тебя это знаю, – старичку понравилось, что он оказался в центре внимания. – Но почему не говоришь, что там есть невеста из невест?

Щеголь растерялся:

– Ничего не слышал о ней…

– А я многое слышал!

– О ком?

– Не тяни!

– Быстрее называй имя.

– Бонна Сфорца, – победоносно сказал старичок и сел на свое место.

Тут-то многие вспомнили, что и в самом деле есть в Италии та, которая может стать достойной кандидаткой на место королевы. Бонна Мария Сфорца – богатейшая из невест Италии.

– Но, видимо, желающих взять ее в жены немало, – кто-то засомневался.

– При чем здесь желающие? – старичок снова вошел в роль. – Важно, чтобы она сама пожелала выйти замуж за того, кто согласен стать ее мужем.

– А если не хочет Сигизмунда в мужья?

– Быть такого не может!

– Откуда подобная уверенность?

– Признаюсь честно. Я уже кое-какие справки наводил. Бонна Сигизмундом заинтересовалась. А теперь нужно…

– Его заинтересовать.

– Правильно, – старичок, убедившись, что находит единомышленников, улыбнулся. – И для этого…

– Показать ему портрет Бонны, – подсказал щеголь.

– А ты, смотрю, ничего парень, – похвалил старичок. – Но портрета мало…

– Мало? Что еще нужно?

– Молодо-зелено, – старичок не осуждал щеголя, да и никого из собравшихся не укорял. Просто отдался воспоминаниям о своей юности. А они (видно было по выражению его лица) вызывали в душе немало приятного. – В наше время…

Он задумчиво прикрыл глаза, а открыв их, мечтательно посмотрел по сторонам:

– Вам приходилось когда-либо пить вино из женской туфельки?

Старичок не ожидал ответа, он по-прежнему находился в плену своих воспоминаний, и это возращение в прошлое приносило ему радость:

– Снимаешь ее с ноги красавицы – миниатюрную, с узким носком. Наливаешь в туфельку вино и начинаешь пить. Медленно, маленькими глотками, а сам смотришь на красавицу, понимая, что она уже твоя. Однако спешить не стоит. Необходимо уметь чувствовать настоящую радость в этом ожидании. И только потом, когда красавица готова упасть к твоим ногам… Она к твоим, не только ты к ее…

На лице старичка появилось нечто иное, а не обычная радость. Что конкретно, трудно было понять. Но он сразу обмяк, глаза его наполнись невысказанной тоской, и он как-то обречено промолвил:

– Где моя молодость? – однако быстро совладал с собой: – Так вот, молодо-зелено, показываем нашему королю портрет Бонны и туфельку этой красавицы.

– А что, идея! – щеголь поддержал старичка.

Раздалось еще несколько уверенных голосов убежденных в том, что именно это является выходом из непростого положения, которое сложилось с женитьбой Сигизмунда. Правда, нашлись и те, кто засомневался в реальности осуществления задуманного.

– Портрет – куда ни шло. Найти его не так и трудно. А вот как с туфелькой быть?

– Найдем! – твердо сказал старичок, и чтобы убедить, что успех в этом деле реален, добавил: – Есть у меня люди, которые, если нужно, хоть из-под земли эту туфельку достанут. Конечно, за определенное вознаграждение.

– Будет вознаграждение!

– По кругу с шапкой пойдем, если нужно, и сложимся.

– Найдутся и те, кто, поддерживая Сигизмунда, сами профинансируют эту операцию.

– Тогда за дело, господа, – было видно, что старичок инициативу берет в свои руки. – Но больше действий, меньше шума. Наш подарок должен стать для короля сюрпризом.

– Вы имеете в виду Бонну Сфорца? – поинтересовался щеголь.

Старичок разозлился:

– Думать лучше надо. Сюрпризом станет портрет и ее туфелька.

Все могут не только короли, но и те, кто их поддерживает. Именно поддерживает, а не только клянется в любви и верности, а на самом деле палец о палец не ударит. Ввиду того, что решать судьбу Сигизмунда собрались как раз такие люди, то и действовали они быстро, решительно, умело.

Прошло не так много времени – и портрет Бонны, а главное, заветная туфелька с ее ноги, оказались в королевском замке.

За свою историю Вавель, конечно, немало пережил, и стены замка были свидетелями самых разных событий, однако то, которое произошло 4 мая 1517 года, хотя и не вошло в анналы истории, безусловно, стоит того, чтобы о нем знали.

Именно в этот день Сигизмунду был показан портрет Бонны Сфорца.

Король уже был наслышан о ней, знал о том, какая это красивая женщина. Но короли на то и короли, чтобы никому не верить на слово. Им всегда нужно вещественное доказательство. А таким доказательством стал портрет чудесной итальянки.

Сначала Сигизмунд рассматривал его молча, держа перед собой. Потом также молча отодвинул портрет на некоторое расстояние от глаз и, ни слова не говоря, продолжал любоваться обликом Бонны. После этого повертел его в руках, будто прицениваясь. И тогда из королевских уст послышалось: «Вот это женщина!» А поскольку толк в женщинах он знал и неизменно пользовался у них успехом, то сказанное означало, что Сигизмунд сделает все возможное, чтобы Бонна оказалась с ним рядом. А, принимая во внимание его семейное положение, равно и то, что избранница короля была очень богата, не стоило сомневаться в его решимости довести дело до победного конца.

Сигизмунд уже готовился давать распоряжения, чтобы италь-янской красавице довели его отношение к ней, однако то, что увидел после созерцания портрета, привело его в шок.

Женских туфелек за свою жизнь он держал в руках немало. Как и неоднократно пил из них вино. И выпил столько, что, если бы можно было слить его вместе, не хватило бы самой большой посуды в Вавельском замке. Но ничего, подобного этой туфельке, ему никогда не попадалось. Она была не просто миниатюрной, а до того изящной, что, казалось, ничего подобного ей нигде не найти. У короля появилось такое впечатление, что туфелька не сшита из профессионально обработанной кожи, а сделана на одном дыхании – так у стеклодува из расплавленной массы получается чудесная чашка или горлышко сказочного сосуда. Сигизмунд не чувствовал ее веса – будто пушинка лежала на его ладони. Когда же повертел ее в руках, высокий каблучок из золота показался ему спичкой, выточенной мастером из драгоценного металла.

Но то, что по-настоящему могло ошеломить, ожидало его впереди. Глянул Сигизмунд внутрь – и сердце дрогнуло: туфелька сохранила отпечатки пальцев своей хозяйки.

Опытный ловелас от умиления готов был пустить слезу. Но он был не один, при людях короли не имеют права плакать. Даже когда очень хочется. Пускай и от умиления. Короли должны быть во всем сдержанными: в принятии решений, в отношениях с окружением, в ежедневных делах, в поступках и выражении любви.

Впрочем, последнее к настоящим королям не относится. Им позволено то, что не только не позволено смертным, но также не позволено ненастоящим королям.

– Матка Боска! – только и промолвил Сигизмунд.

Он был не в состоянии сказать еще что-нибудь. Его восхищение портретом Бонны, умиление от увиденной туфельки загадочной итальянки не оставляли никакого сомнения, что король хочет видеть эту женщину. И не только видеть, а готов упасть перед ней на колени, только бы согласилась стать его женой.

В это же время проводилась «обработка» Бонны Сфорца. Да и она сама понимала, что дальше оставаться одной нет смысла: как-никак, а ей шел уже двадцать четвертый год.

А на такую мелочь, что будущий муж был почти на тридцать лет старше, внимания не обращала. Ни она первая, ни она последняя оказывается в подобном положении. И, кажется, еще никто особенно не жаловался. А если что – прекрасная итальянка при этих мыслях улыбнулась, – то и самой королеве не так уж грешно скрасить семейную жизнь более острыми ощущениями где-нибудь на стороне.

Дело шло к свадьбе.

Дело свадьбой и завершилось.

Женой и мужем Бонна Сфорца и Сигизмунд стали 18 апреля 1518 года.

Наблюдая за ними в этот торжественный момент, только тот, кто не имеет совести, мог бы утверждать, что они несчастливы. Да и позже нельзя было сказать, что Сигизмунд не любит Бонну. Он любил ее по-своему, как и подобает настоящему королю. А потому не забывал не только о существовании Катажины Костелецкой, но и о других своих любовницах.

Бонна, как оказалось, особенного внимания на это не обращала, ведь знала, что в Италии нравственные правила поведения еще менее строгие. Да и не слишком много было у нее времени, чтобы этим заниматься. Начали появляться дети, а еще она развернула бурную государственную деятельность. Поведение Бонны у одних вызывало неудовлетворение, и за глаза ее иначе, как «итальянской змеей» и «зарубежной гадюкой», не называли, у других же – восхищение деловитостью, строгостью.