Вавилон. Сокрытая история

Ребекка Куанг

Вавилон, или Необходимость насилия: сокрытая история революции оксфордских переводчиков

R. F. Kuang

BABEL: AN ARCANE HISTORY

Copyright © 2022 by R.F. Kuang

Публикуется с разрешения автора и её литературных агентов – Liza Dawson Associates, США, при участии Агентства Александра Корженевского, Россия

Cover illustration by Nicolas Delort

© Н. Рокачевская, перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Беннету,

воплощению света и радости

Заметки автора об исторической Англии и, в частности, об Оксфордском университете

Проблема романа об Оксфорде в том, что каждый, кто там учился, будет тщательно изучать текст, чтобы определить, совпадает ли ваше описание Оксфорда с воспоминаниями читателя об этом месте. Совсем плохо, если вы – американский писатель, ведь американцы вообще ничего не знают. Скажу в свою защиту следующее.

«Вавилон» – это художественное произведение, и речь в нем идет о фантастической версии Оксфорда 1830-х годов, чья история изменена серебряных дел мастерами (об этом я расскажу уже очень скоро). И все же я пыталась описывать жизнь викторианского Оксфорда как можно правдивее, в соответствии с историческими летописями, и вводить выдуманные элементы, только когда это необходимо для сюжета. Для описания Оксфорда начала XIX века я полагалась на интереснейшую книгу Джеймса Мура «Исторический справочник и путеводитель по Оксфорду» (1878 г.), а также на «The History of the University of Oxford» под редакцией М. Брока и М. Кертойса, тома VI и VII (1997 и 2000 гг. соответственно).

Для изучения языка и общей картины жизни (например, оксфордского сленга начала XIX века, который сильно отличается от современного оксфордского сленга)[1] я использовала такие источники, как «A History of the Colleges, Halls, and Public Buildings Attached to the University of Oxford, Including the Lives of the Founders» Алекса Чалмерса (1810 г.), «Recollections of Oxford» Дж. Кокса (1868 г.), «Reminiscences: Chiefly of Oriel College and the Oxford Movement» (1882 г.) Томаса Мозли и «Reminiscences of Oxford» У. Таквелла (1908 г.). Поскольку художественная литература также может многое рассказать о жизни, по крайней мере о том, какой ее воспринимали современники, я также использовала детали из таких романов, как «The Adventures of Mr. Verdant Green» Катберта Бида (1857 г.), «Том Браун в Оксфорде» Томаса Хьюза (1861 г.) и «Пенденнис» Уильяма Теккерея (1850 г.). Во всем остальном я полагалась на собственные воспоминания и воображение.

Тем, кто знаком с Оксфордом и готов воскликнуть: «Нет, все совсем не так!», объясню некоторые нюансы. Дискуссионное общество Оксфордского университета[2] было создано лишь в 1856 году, так что в этом романе упоминается его предшественник, появившийся в 1823 году. Мое любимое кафе «Кладовые и сад» не существовало до 2003 года, но я провела в нем столько времени (и съела так много сдобных булочек), что не могла лишить Робина и компанию этого удовольствия. Насколько мне известно, в Оксфорде нет паба «Крученый корень».

На Винчестер-роуд нет магазина «Тейлорз», хотя я очень люблю «Тейлорз» на Хай-стрит. Памятник оксфордским мученикам действительно существует, но его строительство было окончено только в 1843 году, через три года после завершения этого романа. Я немного сдвинула дату возведения памятника ради забавной отсылки. Коронация королевы Виктории состоялась в июне 1838-го, а не 1839 года. Железнодорожная линия Оксфорд – Паддингтон была проложена только в 1844 году, но здесь она построена на несколько лет раньше по двум причинам: во-первых, потому что это имеет смысл, учитывая альтернативную историю; а во-вторых, потому что мне нужно было быстрее доставить моих героев в Лондон.

Я позволила себе много художественных вольностей при описании благотворительного бала, который гораздо больше похож на современный майский благотворительный бал в Оксбридже, чем на викторианское светское мероприятие. Например, я знаю, что устрицы были основным продуктом питания викторианской бедноты, но решила сделать их деликатесом из-за моего первого впечатления от майского бала 2019 года в колледже Магдалины в Кембридже – груды устриц со льдом. Я не взяла с собой сумочку и жонглировала телефоном, бокалом шампанского и устрицами в одной руке, в результате чего пролила шампанское на красивые туфли одного пожилого мужчины.

Некоторых читателей может озадачить место размещения Королевского института перевода, также известного как Вавилон. Это потому, что я исказила географию, дабы найти для него место. Представьте зеленый островок между Бодлианской библиотекой, Шелдонским театром и Камерой Рэдклиффа. Увеличьте его и поставьте Вавилон прямо в центре.

Если вы обнаружите другие несоответствия, помните, что эта книга – художественный вымысел.

Часть I

Глава 1

Que siempre la lengua fue compañera del imperio; y de tal manera lo siguió, que juntamente començaron, crecieron y florecieron, y después junta fue la caida de entrambos.

Язык был неизменным спутником империи, они зарождались вместе, вместе развивались и процветали, их крушение тоже произошло одновременно.

Антонио де Небриха. Грамматика испанского языка

К тому времени как профессор Ричард Ловелл нашел путь по узким переулкам до нужного адреса, уже слегка выцветшего в его блокноте, в доме остался в живых только мальчик.

Воздух был спертым, а пол – скользким. У кровати стоял наполненный до краев кувшин с водой. Поначалу мальчик слишком боялся, что его вырвет, и не пил, а потом обессилел настолько, что не мог поднять кувшин. Мальчик был еще в сознании, хотя погрузился в туман полузабытья. И он знал, что скоро глубоко уснет и уже не проснется. Неделю назад это случилось с его дедушкой и бабушкой, на следующий день – с тетей и дядей, а еще через день – с англичанкой, мисс Бетти.

Утром скончалась его мать. Он лежал рядом с телом, глядя, как ее кожа синеет и багровеет. Последним она произнесла имя сына – два слога, прошептанные совсем без дыхания. Потом ее лицо стало безжизненным и перекосилось. Язык вывалился изо рта. Мальчик попытался закрыть ее потускневшие глаза, но веки постоянно поднимались обратно.

Когда профессор Ловелл постучал, никто не ответил. Никто не вскрикнул от удивления, когда он пинком вышиб дверь – она была заперта, потому что воры, пользуясь чумой, полностью обчистили соседские дома, и хотя в их доме было мало ценного, мальчик с матерью хотели получить несколько часов покоя, пока их не заберет болезнь. Мальчик услышал шум, но ему было все равно.

К тому времени он уже хотел только умереть.

Профессор Ловелл поднялся по лестнице, пересек комнату и долго стоял около мальчика. Мертвую женщину в кровати он не заметил (или решил не замечать). Мальчик тихо лежал в его тени, гадая, не собирается ли этот высокий бледный человек в черном вырвать его душу.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил профессор Ло- велл.

Мальчику было слишком тяжело дышать, и он не смог ответить.

Профессор Ловелл опустился на колени у кровати. Затем вытащил из нагрудного кармана тонкую серебряную пластину и положил на обнаженную грудь мальчика. Тот вздрогнул – металл обжигал как лед.

– Triacle, – произнес профессор Ловелл по-французски. И добавил по-английски: – Исцеление.

Пластина засияла бледным белым светом, и непонятно откуда донесся странный звук – не то звон, не то пение. Мальчик взвыл и свернулся калачиком на боку, озадаченно облизывая губы.

– Смирись, – пробормотал профессор Ловелл. – Проглоти этот вкус.

Текли секунды. Дыхание мальчика успокоилось. Он открыл глаза. Теперь он мог лучше рассмотреть профессора Ловелла, его светло-серые, как сланец, глаза и нос с горбинкой – из тех, что называют «ингоуби», то есть орлиный, такие бывают лишь у чужеземцев.

– А сейчас как ты себя чувствуешь? – спросил профессор Ловелл.

Мальчик снова сделал глубокий вдох. А потом ответил на удивительно неплохом английском:

– Сладость… На вкус так сладко…

– Хорошо. Значит, получилось. – Профессор Ловелл спрятал серебряную пластину обратно в карман. – Кто-нибудь еще выжил?

– Нет, – прошептал мальчик. – Только я.

– Ты хотел бы что-нибудь отсюда забрать?

Мальчик некоторое время молчал. На щеку его матери села муха и поползла к носу. Мальчик хотел смахнуть ее, но не нашел сил, чтобы поднять руку.

– Тело я забрать не могу, – сказал профессор Ловелл. – Только не туда, куда мы отправляемся.

Мальчик долго не сводил взгляда с матери.

– Мои книги, – наконец сказал он. – Под кроватью.

Профессор Ловелл нагнулся и вытащил из-под кровати четыре толстых тома. Книги на английском с потрепанными от частого использования корешками, некоторые страницы настолько истерлись, что буквы были уже едва различимы. Профессор пролистал их, невольно заулыбавшись, и положил в сумку. Затем он просунул руки под хрупкое тельце мальчика и вынес его из дома.

В 1829 году болезнь, позже названная азиатской холерой, начала свое путешествие из Калькутты, пересекла Бенгальский залив, сначала оказавшись в Сиаме, затем в Маниле, и, наконец, прибыла на берега Китая на торговых судах, и истощенные моряки с запавшими глазами испражнялись прямо в Жемчужную реку, загрязняя воду, в которой тысячи людей стирали белье, мылись, плавали и пили. Болезнь накрыла Кантон, как приливная волна, быстро распространившись от доков в жилые районы дальше от берега. Квартал, в котором жил мальчик, был заражен в течение нескольких недель, целые семьи погибали в своих домах, не дождавшись помощи. Когда профессор Ловелл вынес мальчика из закоулков Кантона, все остальные на улице уже умерли.

Мальчик узнал все это, когда очнулся в чистой и светлой комнате на английской фактории, накрытый одеялами, мягче и белее которых в жизни не видал. Уже одно это слегка его успокоило. Ему было ужасно жарко, а язык казался плотным и шершавым камнем. Мальчик как будто парил над собственным телом. Всякий раз, когда профессор начинал говорить, в висках мальчика стреляла боль, сопровождающаяся красными вспышками перед глазами.

– Тебе очень повезло, – сказал профессор Ловелл. – Болезнь убивает почти всех, к кому прикасается.

Мальчик завороженно уставился на вытянутое лицо и светло- серые глаза чужестранца. Если чуть отвести взгляд, тот казался гигантской птицей. Вороном. Нет, хищной птицей. Зловещей и сильной.

– Тебе понятно, что я говорю?

Мальчик облизал потрескавшиеся губы и пробормотал что-то в ответ.

Профессор Ловелл покачал головой.

– По-английски. Говори по-английски.

Горло у мальчика горело. Он закашлялся.

– Я знаю, ты говоришь по-английски. – Голос профессора Ловелла звучал как предупреждение. – Так давай, говори.

– Моя мама, – выдохнул мальчик. – Вы забыли мою маму.

Профессор Ловелл не ответил. Вскоре он встал и перед уходом отряхнул колени, хотя вряд ли за несколько минут на них могла собраться какая-то пыль.

На другое утро мальчик сумел выпить миску похлебки, и его не стошнило. А на следующее уже стоял, не испытывая сильного головокружения, хотя коленки так сильно дрожали, что пришлось схватиться за изголовье кровати, иначе он упал бы. Жар спал, вернулся аппетит. Когда мальчик снова проснулся, уже ближе к вечеру, то обнаружил вместо миски тарелку с двумя толстыми ломтями хлеба и куском ростбифа. Мальчик так проголодался, что ел руками.

Днем он в основном погружался в лишенную снов дремоту, которая регулярно прерывалась появлением жизнерадостной и пухленькой миссис Пайпер: она вытирала ему лоб прохладной влажной тряпицей и говорила по-английски с таким странным акцентом, что мальчику несколько раз пришлось просить ее повторить.

Когда он попросил об этом в первый раз, она хихикнула:

– Боже ж мой, да ты небось отродясь не встречал шотландца.

– Шотландца? А кто это?

– Не волнуйся. – Она похлопала его по щеке. – Ты очень скоро узнаешь, что такое Великобритания.

В тот вечер миссис Пайпер принесла ему ужин, снова хлеб с мясом, а также новости о том, что профессор хочет видеть его у себя в кабинете.

– Это наверху. Вторая дверь справа. Поешь сначала, он никуда не денется.

Мальчик быстро поел и оделся с помощью миссис Пайпер. Он не знал, откуда взялась одежда – европейская, но на удивление отлично сидящая на его тощей невысокой фигуре. Он был слишком слаб, чтобы о чем-то расспрашивать.

Поднимаясь по лестнице, он дрожал, не то от усталости, не то от предвкушения, кто знает. Дверь в кабинет профессора была закрыта. Мальчик помедлил, чтобы перевести дыхание, и постучал.

– Входите, – отозвался профессор.

Деревянная дверь оказалась тяжелой. Мальчику пришлось навалиться на нее, чтобы открыть. Внутри в ноздри ударил густой мускусный запах книг. Они громоздились повсюду – одни были аккуратно расставлены на полках, другие без разбора свалены шаткими пирамидами в разных местах, некоторые просто валялись на полу и на столах, беспорядочно расставленных в тускло освещенном лабиринте.

– Сюда, – позвал его профессор, почти невидимый за книжными шкафами. Мальчик осторожно пробрался к нему, боясь из-за одного неверного движения уронить какую-нибудь пирамиду.

– Не робей. – Профессор сидел за большим столом, заваленным книгами, бумагой и конвертами. Профессор жестом велел мальчику сесть напротив. – Тебе не позволяли много читать, да? Но ты ведь хорошо говоришь по-английски?

– Я читал кое-что. – Мальчик с опаской сел, стараясь не задеть книги – путевые заметки Ричарда Хаклита, сваленные у его ног. – У нас было мало книг. И мне приходилось перечитывать имеющиеся.

Для человека, никогда в жизни не покидавшего Кантон, мальчик прекрасно владел английским. Он говорил лишь с легким акцентом. И все благодаря англичанке, мисс Элизабет Слейт, которую мальчик называл мисс Бетти: она жила с ними, сколько он помнил. Он никогда толком не понимал, что она делает у них дома, ведь его семья уж точно не обладала достатком, позволяющим нанимать прислугу, тем более иностранную, однако кто-то, видимо, платил ей жалованье, потому что она не ушла, даже когда началась эпидемия. Она сносно говорила на кантонском и могла без проблем перемещаться по городу, но с мальчиком общалась только по-английски. Ее единственные обязанности, похоже, заключались в заботе о нем, и мальчик начал свободно говорить по-английски благодаря разговорам с ней, а позже с английскими моряками в порту.

Читал он даже лучше, чем говорил. С тех пор как ему исполнилось четыре года, он дважды в год получал большие посылки с английскими книгами. В качестве обратного адреса стоял дом в Хампстеде, в ближайшем пригороде Лондона, и это место, похоже, было незнакомо мисс Бетти, как, разумеется, и мальчику. Тем не менее они с мисс Бетти, бывало, сидели при свечах, тщательно водя пальцами по каждому слову, которое произносили вслух. Став постарше, мальчик целыми днями просматривал истрепанные страницы. Но десятка книг не хватало на полгода: мальчик перечитывал каждую столько раз, что к прибытию новой посылки успевал почти заучить наизусть.

Теперь он понял, хотя и не вполне представляя себе общую картину, что посылки, вероятно, присылал профессор.

– Но мне очень нравится читать, – робко произнес он. А потом решил, что нужно еще кое-что добавить: – Да, я хорошо говорю по-английски.

– Прекрасно. – Профессор Ловелл взял с полки за своей спиной книгу и подвинул ее через стол. – Полагаю, эту ты не читал?

Мальчик посмотрел на заглавие. «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита. Он покачал головой.

– Увы, не читал.

– Ничего страшного. – Профессор открыл книгу посередине и ткнул пальцем. – Прочти вслух. Вот отсюда.

Мальчик нервно сглотнул, откашлялся и начал читать. Книга была угрожающе толстой, шрифт – мелким, а текст оказался сложнее, чем в легкомысленных приключенческих романах, которые мальчик читал с мисс Бетти. Он запинался на незнакомых словах, о значении и произношении которых мог только догадываться.

– Спе… специальные выгоды, которые всякая колони… колонизирующая страна извлекает из принадлежащих ей колоний, бывают двух родов: во-первых, это те обычные выгоды, которые всякое государство извле… кает? – Он откашлялся. – Извлекает от подчиненных ему вла… владений[3].

– Достаточно.

Мальчик понятия не имел, о чем он только что прочел.

– Сэр, что…

– Все хорошо, – сказал профессор. – Я и не рассчитывал, что ты разбираешься в международной экономике. Ты хорошо справился. – Он отложил книгу, покопался в ящике стола и достал оттуда серебряную пластину. – Помнишь это?

Мальчик уставился на пластину широко открытыми глазами, боясь до нее дотронуться.

Он уже видел такие пластины. В Кантоне они встречались нечасто, но все о них знали. Иньфулу – серебряные талисманы. Их прикрепляли на носах кораблей, на бортиках паланкинов, подвешивали над дверями складов в квартале иностранцев. Мальчик так и не понял, зачем они нужны, а дома никто не объяснил. Бабушка называла их «заклинаниями богатеев», металлическими амулетами, несущими благословение богов. Мать считала, что в них заперты демоны, которых можно вызвать, чтобы они исполнили волю хозяина. Пластины нервировали даже мисс Бетти, которая всегда с громким презрением отзывалась о туземных китайских суевериях и постоянно распекала его мать за то, что та внимает голодным духам. «Это колдовство, – говорила она. – Порождение дьявола, вот что это такое».

Поэтому мальчик не знал, что делать с иньфулу, он помнил только, что одна такая пластина несколько дней назад спасла ему жизнь.

– Ну, давай, – сказал профессор Ловелл, протягивая ему пластину. – Посмотри на нее. Она не кусается.

Мальчик поколебался, но все же взял ее обеими руками. Пластина была гладкой и холодной на ощупь, но в остальном совершенно обычной. Если в ней и томился демон, то очень хорошо спрятался.

– Можешь прочитать, что там написано?

Мальчик присмотрелся и заметил надпись: крохотные слова, аккуратно выгравированные с обеих сторон пластины. На одной стороне – английские буквы, на другой – китайские иероглифы.

– Да.

– Прочитай вслух. Сначала по-китайски, потом по-английски. Говори четко и ясно.

Мальчик узнал иероглифы, хотя написаны они были странно, как будто кто-то скопировал их черточка за черточкой, не понимая значения. 囫圇吞棗.

– Хулунь тунь цзао, – медленно прочел он, стараясь четко произносить каждый слог. Потом переключился на английский: – Принимать, не раздумывая.

Пластина загудела.

Его язык тут же раздулся, перекрыв гортань. Задыхаясь, мальчик судорожно глотнул воздуха. Пластина упала к нему на колени и энергично завибрировала, заплясала как одержимая. Рот наполнился приторной сладостью. Похоже на финики, подумал мальчик как в тумане, и перед глазами начало чернеть. Мягкие, сладкие финики, спелые до тошноты. Он тонул в них. Горло полностью закупорилось, он не мог дышать…

– Вот. – Профессор Ловелл наклонился и забрал пластину с коленей мальчика.

Тот сразу же снова смог дышать нормально и повалился на стол, хватая ртом воздух.

– Любопытно, – сказал профессор Ловелл. – Никогда не видел такой сильный эффект. Какой вкус ты ощущал во рту?

– Хунцзао. – По щекам мальчика потекли слезы. Он поспешно переключился на английский: – Финики.

– Хорошо. Очень хорошо. – Профессор Ловелл долго смотрел на него, а потом опять сунул пластину в ящик стола. – Даже превосходно.

Мальчик вытер с лица слезы, хлюпая носом. Профессор Ловелл откинулся на спинку кресла, дожидаясь, пока мальчик придет в себя.

– Через два дня, – наконец сказал он, – мы с миссис Пайпер покинем эту страну и отправимся в город под названием Лондон, в страну под названием Англия. Не сомневаюсь, ты слышал о них.

Мальчик неуверенно кивнул. Лондон был для него как Лилипутия – далекий и воображаемый, фантастическое место, где никто и близко на него не похож, не говорит и не одевается, как он.

– Предлагаю тебе поехать с нами. Ты будешь жить в моем поместье, я предоставлю тебе комнату и содержание, пока ты не подрастешь и не сможешь сам зарабатывать на жизнь. Взамен ты будешь обучаться по разработанной мной программе. В основном языкам – латыни, греческому и, разумеется, мандаринскому. Жить ты будешь в комфорте и достатке и получишь наилучшее образование. Я прошу от тебя лишь усердия в обучении.

Профессор Ловелл сомкнул руки словно в молитве. Мальчика смутил его тон, совершенно лишенный эмоций. Непонятно было, хочет ли профессор Ловелл видеть его в Лондоне, предложение выглядело скорее сделкой, чем усыновлением.

– Настоятельно советую тебе принять мое предложение, – продолжил профессор Ловелл. – Твоя мать и дедушка с бабушкой умерли, отец неизвестен, а другой родни у тебя нет. Останешься здесь, и у тебя не будет ни пенни за душой. Ты познаешь лишь нищету, болезни и голод. Если повезет, найдешь работу в порту, но ты еще мал, так что несколько лет будешь жить на подаяние или воровать. А если доживешь до зрелого возраста, то сможешь рассчитывать лишь на тяжелую долю моряка.

Мальчик завороженно смотрел на лицо профессора, пока тот говорил. Не то чтобы мальчик никогда прежде не встречал англичанина. Он видел множество моряков в порту, со всем разнообразием белых лиц: от широких и румяных до истощенных, землистого цвета или бледных и суровых. Но лицо профессора представляло собой загадку другого рода. На нем имелись все обычные человеческие черты – глаза, губы, нос, зубы, все совершенно нормальные и здоровые. Говорил он тихо и без интонаций, но все равно вполне по-человечески. Однако тон его голоса и лицо были совершенно лишены эмоций. Просто чистая доска. Мальчик никак не мог догадаться, что на самом деле чувствует профессор. Описывая раннюю и неизбежную смерть мальчика, профессор как будто перечислял ингредиенты для рагу.

– Но почему? – спросил мальчик.

– Что почему?

– Почему вы хотите, чтобы я поехал с вами?

Профессор кивнул на ящик, в котором лежала серебряная пластина.

– Потому что у тебя получается.

Лишь тогда мальчик понял, что это было испытание.

– Вот условия моего попечительства. – Профессор Ловелл подвинул по столу двухстраничный документ. Мальчик взглянул на него, но быстро бросил попытки читать плотные завитки почти неразборчивого почерка. – Они вполне просты, но прочитай документ, прежде чем подписывать. Сумеешь сделать это перед тем, как лечь в постель?

Мальчик был слишком потрясен и лишь кивнул.

– Очень хорошо, – объявил профессор Ловелл. – И еще кое-что. Мне пришло в голову, что тебе нужно имя.

– У меня есть имя, – ответил мальчик. – Меня зовут…

– Нет, оно не подойдет. Его не сможет произнести ни один англичанин. А мисс Слейт не дала тебе имя?

Вообще-то, дала. Когда мальчику исполнилось четыре года, она настояла, что ему нужно такое имя, чтобы англичане воспринимали его всерьез, хотя никогда не уточняла, какие такие англичане. Они выбрали имя наугад из детской книжки стихов, и мальчику понравилось перекатывать на языке твердые и округлые слоги, поэтому он не стал жаловаться. Но больше никто в доме не называл его так, и вскоре мисс Бетти тоже перестала. Мальчику пришлось задуматься, прежде чем он вспомнил.

– Робин[4].

Профессор Ловелл на мгновение замолчал. Выражение его лица смутило мальчика: брови нахмурены, словно в гневе, но уголок губ приподнят, будто от удовольствия.

– А как насчет фамилии?

– У меня есть фамилия.

– Той, которая подойдет для Лондона. Выбери любую по вкусу.

Мальчик удивленно заморгал.

– Выбрать… фамилию?

Фамилии не меняют из прихоти. Они ведь указывают на род, которому ты принадлежишь.

– Англичане постоянно выдумывают новые, – сказал профессор Ловелл. – Постоянные фамилии сохраняются только в тех семьях, которые обладают титулами, а у тебя титула нет. Тебе нужен просто инструмент, чтобы представляться другим. Подойдет любая фамилия.

– А вашу я могу взять? Ловелл?

– О нет, тогда все решат, что я твой отец.

– А, ну да.

Глаза мальчика в отчаянии шарили по комнате в поисках подходящего слова или звука. И остановились на знакомой книге, стоящей на полке над головой профессора Ловелла, – «Путешествие Гулливера». Чужестранец на чужбине, которому приходится учить местные языки, чтобы выжить. Теперь мальчик понимал чувства Гулливера.

– Свифт? – осмелился предложить он. – Если только…

К его удивлению, профессор Ловелл засмеялся. Так странно было слышать смех из этих суровых губ, он звучал слишком резко, почти жестоко, и мальчик невольно съе- жился.