Непростые истории 3. В стране чудес

– Конечно! – воскликнул Орлан. – Я… всю жизнь ждал, что кто-нибудь придёт сюда и расскажет, что происходит наверху! Правда, что люди там не верят в гигантов? Правда, что они ходят головой в другую сторону и спят, принимая горизонтальное положение?

– Не отвлекайся, отрок, – строго сказал Рахим. – Я намерен открыть тебе первую тайну прямо сейчас. Гигантов не существует. Это следы запретивших ночь и появились они, когда эта раса ещё жила на земле и ходила под солнцем. Это по-своему грустная и поучительная история.

Рахим Аль-Тадуш подлетел к одному из следов, достал из рукава лупу и принялся рассматривать его, уделяя особое внимание пальцам, коих насчитывалось целых шесть штук. Наконец он продолжил:

– Запретившие ночь переусердствовали со своей небесной алхимией. Им хотелось больше и больше света, и они, соединяя элементы и строя системы зеркал, добились того, что его жар стал настолько силён, что прожигал плоть насквозь. Посмотри на листья масличных деревьев. Их могло так скрутить только от жара. Следы, которые ты видишь, образовались за один световой день, последний день для племени запретивших ночь, которые сгорели дотла прежде, чем дрозды собрались на вечерний моцион.

Улыбка Орлана стала шире.

– Ты говоришь сущую ерунду. Конечно, это были боги. Божественные гиганты. Они ходили кверху ногами, и потом – какое солнце здесь, в подземном мире? Я слышал лишь сказки о нём.

– Это загадка, но я намерен её разгадать, – Рахим спрятал лупу и самодовольно намотал край накидки, украшенный бахромой, на палец. – Масличные деревья, мой юный друг, не растут в подземелье, и никто не возводит над пропастью строений. Всё, что ты видишь, когда-то было под надзором луны, а травку щипали лоси и косули. Но потом земля по какой-то причине перевернулась. Ставлю четыре своих последних зуба, что это было после гибели запретивших ночь. Быть может, через сотни и сотни лет. Какое-то возмущение первостихий… эй, что с тобой, мальчик?

Рахим увидел, что обе ноги Орлана оторвались от каменной поверхности, будто он подпрыгнул над ней и завис. Расстояние это составляло несколько сантиметров, но быстро увеличивалось. Лицо мальчика становилось всё более растерянным:

– Старший отец ни за что в такое не поверит. Он и мать возносят хвалу смеющимся над пропастью каждый день. А я… вы же выдающийся учёный, правда?

Он вытянул губы трубочкой, как будто хотел присвистнуть, нелепо взмахнул руками и рухнул вниз. Рахим поймал лишь несколько корнеплодов. Вращающееся тело ударилось о скалистый выступ далеко внизу, испуганный, недоумённый крик оборвался. Мальчишку проглотила тьма.

– Как это получилось, Веритус? – потрясённый, прошептал Рахим. Он поискал глазами следы, ожидая, что их больше нет, и в то же время зная, что в них не заключено никакой силы. Так же, как, например, в следах на песке.

Следы были на месте. По громадной пещере пронёсся ветер.

– Орлан!

Рахим моргнул, возвращая себя к реальности, и судорожно подхватил сползающие с носа очки. К нему спешило несколько людей, прыгая с одного следа на другой. Женщина, что бежала впереди, несколько раз едва не оступилась.

– Орлан! Что ты сделал с Орланом? – кричала она. – Верни его!

Какой-то мужчина догнал её и обхватил за талию.

– Он утратил веру, Акима. Его уже не вернёшь.

Женщина уткнулась ему в ключицу, а он хмуро, неприветливо посмотрел на Рахима.

– Кто ты, гость недоброго часа? Из-за тебя сын этой женщины потерял веру в гигантов.

Мужчина был почти того же возраста, что и Рахим. Белые волосы завязаны в бессчётное количество идущих один за другим узелков, так, что напоминали косу или верёвку. Острый подбородок гладко выбрит, иначе борода спадала бы ему на глаза, тонкие волевые губы то и дело сжимались в нить, и тогда от уголков рта разбегались морщины.

– Кара страшна и не заставляет себя долго ждать. Ты сам видел. Кому-то придётся за это ответить. Кто ты?

– Я Рахим Аль-Тадуш, учёный и исследователь из надземного мира, – сказал Рахим, подозревая, что голос будет звучать, как овечье блеяние. – Ваши гиганты…

Путешественник едва успел зажать рот ладонью. Если бы он дал себе волю, то немедленно сказал бы этим людям всё.

– Наши гиганты, – с достоинством ответил мужчина, поглаживая по спине женщину. Её голова была гладкой, как камень. По-видимому, носить длинные волосы здесь разрешалось только мужчинам. – Наша единственная отрада. Всё, что мы можем – это смиренно вспоминать их в молитвах. Но за молодым поколением нужен глаз да глаз. Они подвергают сомнению величие Эразма Четырёхпалого, и Первого Безымянного, и всех остальных. Вот чем это кончается. Авторитет гигантов непререкаем. Моё имя – Смирн Каменный Подбородок, но тебе придётся держать ответ не только передо мной. Перед всем народом. Зачем ты зажимаешь себе рот, чужеземец?

Рахим молча оглядел собравшихся людей. На лицах были написаны страх и неприязнь. Молодые, старые, в одеждах из чешуи пресмыкающихся. В руках луки с наложенными на тетивы стрелами, пращи с вложенными в них камнями, которые свисали вниз, едва не задевая бледные носы. Мать Орлана плакала навзрыд. Всех их объединяла ненависть, скорбь заряжала воздух подобием электричества… но Рахим знал, что многие поверят тому, что он скажет. Особенно отроки, коих было здесь немало, юные умы, способные впитать влагу знания, как земля впитывает дождь. В сердце Рахима шла война, равной которой оно ещё не знало. Речь, призванная открыть бедным людям все их заблуждения, готова была сорваться с языка, все возможные аргументы были найдены. Но – мог ли подумать Рахим Аль-Тадуш, что настанет день, когда он не сможет позволить истине, которой служил столько лет, победить?

– Я начинаю терять терпение, – сказал Смирн Каменный Подбородок, а потом женщина, мать Орлана, перебила его:

– Ты сыть для червей, пришелец. Ты извратил ум моего сына.

– Я всего лишь рассказал ему правду, – вырвалось у Рахима.

Тысячи рук опустились, нацелив на него наконечники стрел из полированного камня.

– Объяснись, – холодно потребовал Смирн.

«Несколько десятков слов, – подумал Рахим, – И здесь никого не будет. Останутся только самые непробиваемые, зачерствевшие умы. Уж с ними я как-нибудь совладаю. Веритус, я знаю, у тебя и той силы, что ты представляешь, не найдётся ко мне претензий, ведь холодная и острая, как кромка ятагана, истина всё равно остаётся истиной. Но…»

Молча Рахим скинул туфли из тончайшей выделки оленьей кожи и заставил своё тело перевернуться. Почувствовал стопами холодный камень и увидел, наконец, лица всех этих людей, как должно. На несколько мгновений они показались ему красивыми, расцвеченные брызгами скудного подземного света, покрытые россыпью морщин, добытых вместе с пропитанием тяжёлой работой. Боясь задеть товарищей, они больше не целились в него из луков, зато во многих руках Рахим видел ножи. Никто не смог бы его ударить, потому что ноги Рахима не касались ни одного из следов победивших ночь.

Тагельмуст колыхался вокруг невесомым облаком; учёный чувствовал его нетерпение.

– Веритус, ты совершенно прав, – пробормотал он. – Но я просто не могу так поступить.

Он повернулся и пошёл, оставляя в пыли, что пристала к потолку пещеры, хорошо заметные следы. Сила тяжести опустошила его сумку, выбросив оттуда книги, перевернула многочисленные кожаные мешочки на ремне, а подол свободного одеяния пришлось подобрать и заткнуть за пояс. И всё же каждый шаг был ощутим и заметен, как будто он совершал прогулку по скалистой гряде там, в подлунном мире.

Рахим шёл к пещерам. Он шёл, не оборачиваясь, но вздрогнул и до боли вонзил ногти в ладони, когда позади раздался крик:

– Это же смеющийся над великой тьмой! Это потомок гигантов!

– Не заставляй меня отсылать тебя из моего дома, – ворчливо ответил Смирн.

– Но ты посмотри, старший отец! Он оставляет новые следы, он ведёт нас наружу. Наконец-то мы сможем глотнуть свежего воздуха, ходить, где вздумается и не чувствовать притяжения бездны!

Раздался звучный шлепок, как будто кому-то дали хорошего подзатыльника. Очки Рахима запотели, и он снял их. Нетерпение Веритуса превратилось в изумление, а потом в ярость. Рахим почти слышал его голос, кричащий: как ты смеешь их обманывать?

Веритус не знал или не хотел знать, что Рахим Аль-Тадуш, гулявший по тропкам давно забытых королевств, испытывал сейчас.

Звук удара потонул в какофонии голосов, по большей части молодых.

– Верно говорит.

– Гиганты послали его нам в награду за наше терпение!

– Идёмте, идёмте скорее!

– Не отрывайте ног и воздастся вам! Разве не помните?

– Нам воздаётся прямо сейчас, старик! Твои глаза заросли мхом…

Смирн Каменный Подбородок пытался их остановить, но не смог. Кто-то самый смелый перешагнул на след, оставленный Рахимом, и завопил от восторга.

– Я стою! – кричал он. – Славьтесь, гиганты! Славься, посланник глядящих во тьму!

Один за другим, люди наступали на его следы и, не колеблясь ни секунды, бросались его догонять.

– Если ты действительно всесильный посланник гигантов, почему позволил Орлану упасть? – крикнула женщина.

Рахим не ответил, но позволил себе взгляд назад. Она спешила по его следам, расталкивая прочих. Какой-то юноша чуть младше Орлана едва не упал, секунду или две он балансировал на одной ноге. Женщину остановили, она забилась в хватке одного из мужчин, собирателя грибов, обвешанного мясистыми шляпками, потом, оттолкнув его, вырвалась.

– Я не верю в тебя, слышишь? – крикнула она, и тут же, взмахнув руками, упала. Будто паутинка порвалась, не выдержав веса наевшегося мухами хозяина.

Её падение не стало ни для кого уроком. Многие и вовсе его не заметили. Звучали песни на одном из древних языков, кажется, совершенно неподходящем для пения, поднимались и опускались, без малейшего колебания, ноги, и ступни точно совмещались с отпечатками, которые оставил Рахим. Буйная радость толкала его в спину. Постепенно темнота сомкнулась над цепочкой идущих, и чтобы не сбиться с пути, они поджигали и передавали друг другу маленькие лучины.

Никто не подумал вернуться.

Пещеры представляли собой спираль, напоминающую ракушку. Из щелей в стенах сочилась вода. Она собиралась в ручейки и сверкающими столбиками, волшебными стрелами падали вниз, в пропасть.

Следы Рахима были почти незаметны, но чутьё подземных людей оказалось поистине невероятным. Они ставили ноги ровно туда, где уже побывала его нога.

Зажатый со всех сторон изгибающимися стенами, сразу теряешь направление. Рахим шёл за отметинами на стенах, которые оставил куском мела. Спускаясь вниз, он думал, что рано или поздно тоннель начнёт ветвиться, но этого не произошло.

Верх и низ вернулись на свои места. Рахим понял это, увидев, как на лица притихших людей наползает дурнота, смешанная с детским изумлением. Они привыкли разговаривать с земным притяжением на другом языке. Ноги их дрожали, приняв, наконец, вес тела, головы то и дело падали на грудь, как у младенцев, или заваливались назад.

– Давай отдохнём, посланник гигантов, – взмолился кто-то, но Рахим только ускорил шаг. Он чувствовал дуновение ветра, а потом увидел впереди проблеск хмурого вечера. Земля, заросшая пучками травы, мягко, приятно пружинила под ногами.

Большой мир был именно таким, каким, наверное, снился Орлану. Бескрайний простор и бегущие по небу стада облаков, изредка сыплющих дождём пополам со снежной крошкой. Горы вдалеке, коронованные снегом, а здесь, перед ними, странная земля с торчащими вверх корнями, с фундаментом башен и крепостей, не разрушенных, но глядящих сонмом пустых окон в чёрную бездну. Некоторые тайны должны оставаться тайнами. Почему город победивших ночь оказался под землёй? Может, они так разозлили Солнце, которое славили, что оно, стерев с лица земли сначала их самих, не захотело этим ограничиваться?..

– Сойдите с моих следов, – приказал Рахим Аль-Тадуш.

Непонимание на лицах почти заместило боль.

– Следы вам больше ни к чему, – сказал учёный. Взяв за руку ближайшего человека, жалкого, скрючившегося под плетьми ветра мужчину, он потянул его в сторону и тонкие, как свечи, ноги, подогнулись. – Вы можете стоять или сидеть в любом месте. Идти в любую сторону. Преклонить голову на мягкой постели или влажной от росы траве.

Они всё не решались. И только когда Рахим в гневе взмахнул руками, сбились в толпу.

– Зачем ты привёл нас сюда, великий? – со страхом спросила какая-то женщина.

– Чтобы рассказать правду, – ответил Рахим. – Ведь она мне дороже любых сокровищ.

Он поёжился, услышав, как жалко звучат эти слова. Плотнее закутался в тагельмуст. Гнев Веритуса, что грохотал в ушах недавно, сменился гробовой тишиной.

– Я не ваш бог. Ваши боги – такой же миф, как пожиратель дождя, что, якобы, сидит на скале на западном краю мира. Я был там, я знаю. И также знаю, что ваши смотрящие в бездну гиганты не существуют. Древнее племя, что обитало в руинах, ходило под звёздами так же, как предстоит теперь ходить вам. Вы не сможете вернуться.

Оглядев белые лица, Рахим увидел Смирна Каменного Подбородка. Даже он поверил. Иначе не смог бы пройти по следам. Старейшина, как и остальные, тёр слезящиеся глаза, непривычные даже к тусклому свету.

– Веди своих людей на юг, за самыми яркими звёздами.

Никто не сказал ни слова. Немногим более тридцати человек, они были похожи на камыш, предчувствующий непогоду. Рахим Аль-Тадуш, знакомый с двумя десятками королей, в том числе с четырьмя мёртвыми, ведающий тайны и говорящий о тайнах, повернулся и пошёл прочь. Острые камни и колючая трава мгновенно располосовали стопы. Накидка перестала защищать от холода и ветра, и Рахим почувствовал то, чего не ощущал уже давно.

– Старик, – сказал он себе. – Я просто старик.

Конечно, они не выживут. Не протянут и дня, их ослепит солнце, убьёт непогода и земное притяжение, которое с первого крика и до последнего вздоха было и врагом каждому из них, и другом, грозя вечным падением и даря невероятную лёгкость существования. Разорвут на клочки дикие звери, крупные, мохнатые твари с десятисантиметровыми зубами, против которых бессильны хлипкие луки и каменные кривые ножи.

Но что он, Рахим, мог поделать? Его священный долг нести просвещение всем, кто бы ни встретится на пути. Он…

Нет, он не мог оставить их в одиночестве и просто исчезнуть. Он уже обманул единожды, но этого хватило, чтобы Веритус, Вселенская Истина, что однажды почуяла чистоту его души и поселилась там, покинул его, забрав с собой всю, без остатка, силу.

– Теперь я просто старик, – сказал, улыбнувшись, Рахим. – А странные земли не место для стариков с хрупкими костями и больным сердцем.

И всё же он не мог оставить тех людей в неведении.

Не мог и всё.

– И за это я тоже должен страдать. Не меньше, чем за поруганную истину. А может, куда больше.

Мария Дёмина

Автор – Мария Демина, она же SerpensSubtruncius (Змей Подколодный по-латыни), по профессии филолог, переводчик с древних языков, занимаюсь писательством и литературной критикой на Синем Сайте (ficwriter.info) как хобби в веселой многодетной жизни. Проживаю в г. Санкт-Петербурге.

Вечная весна

Хирон не мог спать. То есть он мог бодрствовать добровольно, его бессмертная половина не нуждалась в черно-белом расписании жизненного цикла. Была иная причина – и Хирон не спал, хоть и умолял богов послать ему в спутники Гипна и Нюкту. Боль в левой голени не отпускала ни на миг. «Отчего сегодня так сильно не любит меня Аполлон-губитель? Ждет, что призову его исцелить? Так не придёт…»

Длинная, покрытая жесткими рыжими волосками конская нога неестественно вытянулась вдоль тела. Сустав так опух, что рана почти не видна, но старый кентавр знал – она всегда там, скрывается в шерсти, всего-то небольшая, в полмизинца длиной, язва от укола стрелой. Но от этой незначительной ранки нога охвачена многодневным, многомесячным, годами не прерывающимся ни на миг жаром. С утра и до утра по всему лошадиному телу блуждала боль, принимая форму то бурного спазма, то дёргающей судороги, то пульсирующей струи, выгонявшей на поверхность порченую кровь.

Поначалу Хирон пытался применить все накопленные знания и опыт – неслучайно Аполлон прислал ему в ученики отпрыска своего Асклепия. Мальчик был смышлён, с наивной готовностью предлагал прикладывать компрессы из листьев латука, капусты и тёплую кашу из репы. Забавный малыш! Теперь далеко, на острове Кос, лелеет мечту воскрешать мёртвых. Кому нужны мёртвые, испившие воды реки Леты? Куда им идти? Мальчик слишком мечтателен при всём великом таланте.

Зеленоватая пена, пузырящаяся у входа в рану, отметала все надежды на скорое избавление от недуга – то закипал яд Лернейской Гидры, многоглавого и многоязыкого чудовища. Гидра убивала каждой из девяти зубастых пастей с неотвратимостью молнии Кронида, её болотная кровь хранила в себе всевозможные способы отнятия и коверкания жизни. Гидра была безмозгла, но живуча, механически воспроизводя всё новые головы, несущие смерть, недаром вскормила её Гера, мать богов и хитрая женщина. Гераклоненавистница хлопала в ладоши от радости, когда смертный байстрюк её мужа отчаялся и почти отступил. Почти – ключевое слово почти! Геракл никогда не отчаивался до конца, то ли от простоты своей души и невеликого разума, то ли от широты геройского сердца. А победить ему помог – косвенно, конечно косвенно – давний недруг гордой царицы Олимпа, тот самый, который придумал, как добывать огонь… «Но тс-с-с. Не будем думать о нём. Рано, ещё рано…».

Поседевший от болезни кентавр повторял про себя истории подвигов своего юного друга, бормотал имена, перечислял места сражений, описывал деревни и городишки, у которых останавливался великий Геракл. Хоть бы ненадолго забыться! Но в этом и суть пытки бессмертием – ты умираешь от боли бесконечно долго. И под утро, когда роса окрасила серебром жёсткие травы Пелиона и Гелиос тяжело оторвал свою колесницу от восточного края небесной дороги, Хирон, наконец, смежил усталые веки.

***

Геракл был сегодня особенно энергичен и в отличном настроении. Ещё поутру туман клубился в долинах, обещая солнечный день. Среди выгоревшей прошлогодней травы пробилась нежно-зелёная поросль. Совсем немного – и просторы Эллады окрасят капельками жертвенной крови анемоны и маки. Близилась пора цветения, которую жизнелюбивый герой предпочитал даже времени осенних праздников плодородия. Пусть Дионис мог выставить ему лучшее вино и заставить биться в экстазе прекраснейших плясуний, но невинность весны была милее Алкиду-Гераклу. Среди людей и так довольно пресыщенности и похоти (и Геракл никогда себе ни в чём не отказывал), но, оказавшись вдали от городов и жилищ, застывал при виде бесконечной череды склонов, разрываемых оврагами и синей линией горизонта – там, где Уран-небо беседует с Океаном. Геракл любил Пелион, где провёл немало времени, горюя о несчастной любви. Здесь он полюбил встречать рассветы и провожать закаты, чаще всего на пару со своим другом Хироном.

Полуденный Гелиос застал его одного. Кентавр не мог выйти навстречу, и Геракл отлично знал, почему. Он не боялся, что стряслась беда: хуже, чем есть, быть не могло. Геракл шел размеренной походкой человека, привычного к большим расстояниям. Чем ближе чернел зияющий вход в пещеру Хирона, тем крепче герой стискивал зубы и тем увереннее ставил ступни. «Это случайность!» – твердил Хирон. «Это судьба! – бормотала Пифия, прикусив терпкий лист лавра. – Не позволит в себе усомниться Ананке». «Это мой гнев и моё безумие», – стонал Геракл, обхватив кудлатую голову. Он знал, что ему нельзя впадать в буйство – открывалась лазейка, созданная Герой на потеху себе и родне. Гнев незамедлительно заставлял кровь буквально гореть, так что по коже ходили мурашки, а в голове било набатом: «Отомсти! Уничтожь! Убей!». Геракл боялся себя иногда, если даже Цербер при виде него поджимал хвост, а Танатос-Смерть отворачивал бледный лик и спешил найти новую жертву, хотя Геракл отлично знал, что встречи им не избежать…

Несмотря на небесного отца, рожденный на Земле Геракл чувствовал себя спокойно рядом с Хироном, чьё тело пребывало в движении из-за наличия шести конечностей: копыта постукивали и нервно переступали с места на место, руки помогали жестикуляцией объяснять и показывать удивительные тайны бытия, до которых простодушному герою не было никакого дела, пока их не коснулся мыслью этот бессмертный получеловек. Геракл приходил слушать его и делиться рассказами о странствиях. Точнее, сперва рассказывать, а потом слушать, ибо любознательный кентавр принимался пересказывать все нехитрые байки героя, придавая пустячным событиям неожиданный смысл и прогнозируя новые – в чем тот убеждался всякий раз, спустившись с Пелиона.

Раньше, когда Алкид был безусым эфебом, а рыжие кудри Хирона не тронула седина, полуконь всегда встречал своего гостя внизу, сбегал навстречу тяжёлым галопом, и комья земли с редкими щетинками трав разлетались позади. В последние годы Геракл приходил один и всегда к одному: друзья покинули раненого кентавра. И не оттого, что тот стал раздражителен и брюзглив, и не от собственной неблагодарности и беспамятливости (это не неологизм, а архаизм, так что не режет; к тому же забывчивость – это слово нейтральное, означает физическую неспособность держать что-то в памяти, а беспамятливость – с отрицательной коннотацией, когда намеренно забыли и не вспоминают). Все эти герои, боги и титаны избегали смотреть на бесконечную муку их гостеприимца. Мудрость хозяина не умаляла его страданий – она подчёркивала их своей бесполезностью. Хирон старался молчать, но периодически морщился от боли и терял нить разговора. Вонь от гниющей конской плоти смешивалась с острыми ароматами ненужных примочек – пещеру заполнял запах безнадёжности. Никто сюда больше не заходил, предпочитали краткие приветствия и обмен новостями на воздухе. Лучшие же друзья не могли находиться рядом: один томился в сердце мрака – в Тартаре, другой прятал глаза и винил во всех бедах Хирона только себя. Но всё же иногда второй приходил, потому что был в силах прийти и не в силах отказать.

Сегодня Геракл начал подъём по еле видной козьей тропке, свернул пару раз, подтянулся на руках, сокращая расстояние до нависшего уступа, продвинулся – и вот уже он на лужайке у жилища кентавра. Тот сидит перед входом в пещеру, загораживая чернеющий вход широкой спиной, длинные волосы, усы и борода, ещё недавно густые и отсвечивающие на солнце благородной бронзой, словно подёрнуты пеплом. Всё конское тело осыпано мелкими гнойниками, шерсть лезет клочками, кожей обтянуты ребра, под ней виднеются истончившиеся ветки сухожилий и вен. И всё же яркие голубые глаза смотрят с извечной хитрецой. «Кентаврам не верь!» – справедливо говорят в Элладе: полуконям, кроме грубой силы, буйства и кровавых драк в брачный период, свойственна особая лихая хитрость, не подвластная человеческой логике, иная по сути.

В юности Геракл любил наблюдать – вмешиваться он робел – за спорами Хирона и Прометея. Великий человеколюбец и провидец был чуть горделив: он знал себе цену, говорил немного, но кратко и весомо. Горизонты его познаний и планов на будущее были настолько обширны, что Геракл терялся в многозначности помыслов, однако Хирон всякий раз находил контраргументы. Он говорил довольно быстро, с ровной интонацией, стараясь не повышать голоса, и в глазах его светился тёмно-синий блеск, а с губ не сходила та самая кентаврья усмешка. Прометей провидел порядок вещей – Хирон придавал им смысл. Где же ты теперь, Прометей-Огненосец?..

***

Вот идёт герой героев, чернокудрый, кареглазый, могучий, человек-гора по монументальности торса – и все же совсем невысокий ростом Алкид-Геракл. Не поднимает головы до тех пор, пока не осознаёт, что на него смотрят – и тогда в притворном веселье разгибает спину, расправляет плечи, подбрасывает палицу левой рукой, в то время как правая теребит львиную лапу на плече. Поиграем в героев!

И Хирон тоже прямит стан и ударяет ладонью о ладонь, словно желая пуститься в пляс.

– Привет тебе, Зевесов сын. Прекрасный день возвестила Эос. Мы запомним это сегодня, обещаю.

И Геракл радостно откликается, кланяется до земли, снимает оружие, относит подальше от входа в пещеру колчан со стрелами. Хирон смеётся над его предосторожностями, предлагает трапезу – лепешки, орехи, вяленую козлятину – настоящий пир для странника. И вот оба уже смеются, рассказывают последние новости, собранные Гераклом у людей и принесённые Хирону весёлыми наядами, гордыми ореадами и капризными дриадами.

Кентавр вполголоса рассказывает какую-то шуточку про шашни власть имущих – и Геракл хохочет басом, шлепая его по конскому крупу. Тот дергает хвостом, но не перестаёт смеяться, хотя в уголках глаз выступают слезы.

– У обманутой Геры оказалась тяжёлая рука, – смеётся Хирон, – почти как у тебя.