Дом Клермон расположен в тихом переулке неподалеку от форта Гантом. Элегантные белые особняки, кажется, сверкают на солнце. Из окон свисают флаги, на многих мужчинах армейские мундиры. Иньяцио понимает, что здесь живут семьи военных.

Он выходит и отпускает экипаж. Подходит к двери, втайне надеясь, что Камиллы нет дома.

Второй раз за эти два дня он нарушает завет отца: слушать голову, а не сердце.

Стучит в двери, делает шаг назад, ждет.

Еще не поздно уйти, думает он, и в этот момент пожилая горничная в сером платье открывает дверь.

– Мадам Клермон дома? – спрашивает Иньяцио, снимая шляпу.

Сверху доносится веселый женский голос. Звуки шагов по лестнице.

– Que se passe-t-il, Agnès?[6]

На ступенях лестницы стоит Камилла. На ней домашнее платье в цветочек, волосы распущены по плечам – значит, она заканчивала прическу.

Улыбка медленно сходит с ее лица.

Он опускает глаза. У крыльца высеченная из мрамора собака, кажется, готова укусить его за лодыжку.

– Pardonne-moi d’être venu sans te prévenir[7]. – Голос у него тихий, даже робкий.

Камилла качает головой, проводит ладонью по губам.

Горничная растерянно переводит взгляд с хозяйки на гостя и обратно.

Иньяцио отступает на шаг.

– Извини, – смущенно произносит он. – Вижу, ты занята. Всего хорошего!

Иньяцио надевает шляпу.

– Подожди! – Камилла бросается по ступенькам вниз, протягивает руку, желая его удержать. – Ты застал меня врасплох… Проходи.

Горничная отходит в сторону, пропуская Иньяцио. Камилла что-то говорит ей шепотом, и женщина поспешно уходит.

– Проходи. Пойдем в гостиную.

В просторной светлой гостиной стоят обитые темным бархатом диваны, стены украшены натюрмортами и морскими пейзажами. Есть здесь и экзотические предметы, очевидно, привезенные хозяином дома: резной бивень, египетская статуэтка, изящные шкатулки из дерева и перламутра и даже из бронзы арабской работы. Пока Иньяцио их рассматривает, горничная ставит на столик из красного дерева поднос с двумя кофейными чашками и вазочку с печеньем.

– Мерси, – говорит Камилла. – Ступай домой, Агнесса. Придешь позже.

Горничная уходит с легким поклоном. Камилла поворачивается к Иньяцио.

– У нее сегодня родился внук, нужно помочь дочери, – объясняет она. – Похоже, были трудные роды.

На лицо Камиллы набегает тень, внезапная грусть с оттенком горечи.

– Бедная девушка сейчас одна. Ее муж в море, и неизвестно, когда вернется… Он с моим мужем на корабле «Альхесирас»…

Камилла садится, разливает кофе, затем кладет ложку сахара себе в чашку. Поднимает голову:

– Тебе две, верно?

Иньяцио стоит у окна. Кивает.

Наконец садится напротив Камиллы. Пристально смотрит на нее. Свет, проникающий сквозь гардины, пляшет в ее волосах красноватыми бликами.

Кофе пьют молча. Поставив чашку на блюдце, Камилла поднимает на Иньяцио глаза:

– Зачем ты пришел?

Ее голос звучит так твердо, что Иньяцио теряется. Эта суровость его настораживает. Она защищается, думает он. От меня? От прошлого?

– Поговорить с тобой, – признается он. С ней быть честным легко, именно благодаря Камилле он узнал себя. Когда-то он без труда понимал ее душевное состояние, ведь она была с ним всегда откровенна.

А сейчас?

Они расстались после того, как Иньяцио признался, что у него не хватает смелости изменить свою жизнь, он не может обмануть ожидания отца. Он – наследник дома Флорио, ничто не в силах изменить его судьбу. Брак по расчету был простым и неизбежным следствием этого выбора. Слушай голову, а не сердце.

Долгое время после расставания Иньяцио не мог читать ее письма, избегал спрашивать о ней. Успех, власть и богатство, словно невидимые гири, утянули в глубину его души страдания, раскаяние за обман любимой женщины, сожаление о том, что все могло бы сложиться иначе. Время от времени воспоминания, как приливы, захлестывали его, и он в какой-то степени даже благодарен им за боль, которую они причиняли, потому что в ней соединялась горечь не до конца угасшего чувства и наслаждение от обладания тайной: эти воспоминания, эта непрожитая жизнь принадлежали ему и только ему.

Но Камилла? Как сложилась ее судьба?

Он ничего не знал. Он решил, что ничего не хочет знать. Как она жила все это время? Была ли она счастлива? У него есть дело, его бремя и благословение, а чем занята она?

– Я знаю, мне не следовало приходить, это может вызвать пересуды. Но сегодня…

– Сегодня – что? – Она ставит чашку на поднос, смотрит ему прямо в глаза. – Что тебе нужно от меня, Иньяцио?

Твердый взгляд, решительный тон. Где та Камилла, какую он помнит, со слезами смотрящая ему вслед? Слова застревают у него в горле. Что скрывается за этими упреками? Обида – безусловно. Но, возможно, и страсть? Внезапно он понимает, что разучился чувствовать ее состояние, что перед ним совсем не та Камилла, которая умоляла не бросать ее. И дело не только в том, что прошло много лет.

Есть ошибки, которые не исправить. Они замуровывают вход в прошлое.

Слова даются Иньяцио с большим трудом. Он внезапно понимает, зачем ему нужно было встретиться с Камиллой еще раз.

– Но сегодня я пришел, потому что хотел… извиниться за то, что случилось тогда. Из-за меня.

– По твоей вине, – уточняет она, и ее голубые глаза темнеют. – Истинная причина в другом, а вина – твоя.

Иньяцио ставит чашку на поднос, кофе выплескивается на блюдце.

– Из-за меня или по моей вине, какая разница? – не скрывая раздражения, говорит он, задетый за живое. – Да, я мог бы поступить иначе, но у меня были и есть обязательства. Тогда – по отношению к отцу. Сегодня – по отношению к семье.

Камилла встает, подходит к окну. Руки скрещены на груди.

– Знаешь, вчера вечером я кое-что поняла. – Она говорит торопливо, отрывисто. – Власть – вот чего ты жаждал больше всего на свете, Иньяцио. Власть и признание в обществе. Ты не выбирал между родителями и нами: ты просто выбрал себя.

Камилла поправляет прядь волос. Голос ее дрожит.

– Вчера я наблюдала за тобой: уверенность в словах, в жестах… И тогда я поняла: тот мальчик, которым ты был, – это тот мужчина, которым ты стал. Глупо, что я думала иначе. Поверила, что нужна тебе. Ты никогда не нуждался ни в чем, кроме дома Флорио.

У Иньяцио заныло в груди, как от тяжелой утраты. Нет, думает он, это не она. Она не может говорить мне такие слова.

Он энергично встряхивает головой:

– Неправда, черт возьми. Нет! – Он вскакивает на ноги, хватает Камиллу за плечи, будто хочет ее встряхнуть. В ее взгляде испуг. Тогда он опускает руки, принимается ходить по комнате большими кругами, проводя руками по волосам.

– Мне пришлось так поступить, у меня не было выбора. Я не мог иначе. Ты знаешь, кто я на Сицилии, в Италии, кто я для моего народа? Ты знаешь, что значит быть Флорио? Мой отец создал наш дом, но это я сделал его великим, я.

Камилла дает ему выговориться, затем подходит к нему, гладит по щеке. В ее глазах печаль, такая глубокая, что в ней мгновенно тонет ярость Иньяцио.

– У тебя не было выбора? Ты просто не хотел выбирать. Ты сделал дом Флорио великим? Да, но какой ценой, mon aimé?[8]

Какой ценой?

Внезапно вся жизнь проносится у него перед глазами, как тогда, когда он тонул. Вот он идет с отцом в контору. Вот рабочие завода «Оретеа» слушают его. Вот он встречает Джованну, не слишком красивую, не богатую, но умную, решительную, а главное, дворянских кровей, – именно о такой партии для него они с отцом мечтали. Вот его дети, растущие в поистине королевском дворце. Его вес в политике, министры, которые хвалятся дружбой с ним. Художники, писатели, желающие попасть в Оливуццу.

Корабли. Деньги. Власть.

И вдруг – темнота. В свете хрустальных люстр и блеске столового серебра Иньяцио видит лишь собственное отражение, деформированное, как в кривом зеркале, – словно одиночество, пронизывающее все его существование, вырвалось наружу. Он знает, что не обладает ничем, кроме денег, вещей, людей.

Обладать. У него нет ничего своего, того, что действительно принадлежало бы только ему. Кроме воспоминаний о ней.

Камилла берет его руки в свои, пальцы их ладоней переплетаются.

– Мне больше нечего сказать тебе, Иньяцио. Я рада, что ты здоров, богат и знаменит, как ты всегда хотел. Но мы… от нас ничего не осталось.

Иньяцио смотрит на их сплетенные руки.

– Нет, это не так. Есть ты. – Голос у него глухой, хриплый. – Все, чего я добился в жизни, я сделал во многом благодаря и тебе… памяти о тебе. Памяти о нас.

Он поднимает голову, ищет ее взгляд. Теперь он совсем беззащитен.

– Я думал, этого хватит на всю жизнь, но нет… Прости меня, я причинил тебе столько боли. Вчера вечером ты увидела мужчину, каким я стал. Теперь я вижу, какой стала ты, да что там, всегда была: сильной, смелой. Способной меня простить.

– Я не могу тебя простить.

– Почему?

– Ты прекрасно знаешь, что это невозможно.

Иньяцио смотрит на нее, не в силах ответить. Он обрек их на одиночество. Свое одиночество он облачил в золото и авторитет. Но она? Снова этот мучительный вопрос, безграничное, безмерное чувство вины перед ней.

– А ты… – наконец-то смог выговорить он. – Как ты нашла в себе силы жить дальше?..

Камилла смотрит на него с горькой улыбкой.

– Как после кораблекрушения. После того, что произошло… я долго выздоравливала, но так до конца и не оправилась. Через два года встретила Мориса, своего будущего мужа, но к тому моменту я была уже лишь наполовину женщиной.

Иньяцио отступает назад. Выздоравливала?

Он тихо спрашивает, чувствует, как внутри него все дрожит, он чего-то не знает, чего-то не понимает.

Камилла наклоняет голову вбок. Все прошедшие годы пробегают по ее лицу.

– Я потеряла ребенка, – говорит она на одном дыхании.

– Ребенка? – Руки Иньяцио опускаются. Ощущение, будто он получил пощечину. – Ты была…

Камилла снова садится на диван. Бледная, она закрывает лицо руками.

– Я писала тебе, рассказывала обо всем. Ты не отвечал. Сначала я думала, что ты не хочешь, а потом решила, что кто-то, может быть, твой отец, прячет мои письма…

Письма.

Письма, черт возьми, те самые письма, которые он не решался открыть, потому что не хотел чувствовать боль, не хотел слышать ее упреки, ведь все закончилось, какой смысл рвать себе душу? Зачем толочь воду в ступе?

Ноги подкашиваются. Нужно сесть. Все воспоминания – вот они вместе, их тела тесно прижаты друг к другу, она улыбается, смотрит на него влюбленными глазами – рассыпались в одно мгновение. У него мог бы быть ребенок, ее ребенок, но…

– Я поняла, что беременна, и через несколько дней потеряла ребенка. Не успела осмыслить, как все кончилось. Я не знаю, почему это произошло, может, от горя, может, судьба… как знать. Когда началось кровотечение, я была в Провансе, далеко от города. Что я могла поделать?.. – Она говорит тихо, не глядя на него, на лице застыла гримаса боли. – Удивительно, как я сама выжила.

Камилла решительно встает, поворачивается к Иньяцио.

– Позже мне сказали, что еще одна беременность сведет меня в могилу. У меня никогда не будет детей. Вот что ты наделал, Иньяцио.

Иньяцио боится посмотреть на нее. Камилла наклоняется, берет его за подбородок, как делала раньше, когда хотела поцеловать.

– Ты забрал у меня все.

– Я не знал… Я не мог. Я… – Иньяцио трудно дышать. Ему вдруг становится ужасно неприятен запах кофе, остывшего в чашках, и запах женщины. Они кажутся ему тошнотворными.

– Я гнал прочь все мысли о том, что произошло меж нами, и так и не открыл твои письма. Я хранил их, и сейчас храню, нераспечатанными. Расставание с тобой было болью.

Но как ничтожна моя боль сейчас, как незначительна. Как бесполезны мои извинения…

Она качает головой. На мгновение кажется, будто лицо ее смягчается прощением, но Иньяцио понимает, что это горечь. Разочарование.

– Теперь уже неважно. Даже если бы ты узнал о том, что произошло, сомневаюсь, что ты вернулся бы. Твои слова лишь подтверждают то, что я давно поняла… – Она вздыхает. – Ты просто трус.

Иньяцио в отчаянии обхватывает голову руками.

Пустота. Все, что он хранил в своей памяти, превратилось в ничто. Его тайная, воображаемая жизнь, его мечты и желания – груда обгоревших костей, руины, на которые плеснули негашеной известью.

Слабый, разбитый, опустошенный чувством вины. Таким Иньяцио себя ощущает. Он поднимает голову, встает. Тошнота сжимает горло, в груди жжет. Комната потемнела, поблекла, и даже Камилла, кажется, внезапно постарела.

Он хотел бы сказать ей, что любил ее так, как любят несбыточные мечты. Он хотел бы сохранить хоть что-то из своей иллюзии.

– Прости меня. Я…

Она не дает ему договорить. Прикладывает палец к его губам, гладит его ладонью по лицу, и в этом жесте и нежность, и злость.

– Ты. Ну да, всегда ты, только ты.

Камилла отводит руку, указывает на дверь:

– Уходи, Иньяцио.

* * *

Иньяцио не помнит, где и сколько времени он бродил после того, как ушел из дома Камиллы. Помнит только, что внезапно увидел мачты и дымовые трубы, сложенные паруса и телеги, груженные товаром.

Старый порт.

Он озирается по сторонам, будто только что проснулся.

Крутит на пальце золотое отцовское кольцо, надетое вместе с обручальным, думает, что оно значит. Ловит себя на мысли, что хочет избавиться от него, выбросить в море, далеко в море, больше не чувствовать эту тяжесть на безымянном пальце. Бросить все, отказаться от всего.

Но как? Это кольцо принадлежит его семье. Оно – часть истории Флорио. Как и обручальное кольцо, свидетельство его выбора.

Он идет к дому Франсуа и Джузеппины. Хватит, пора возвращаться в Палермо.

Он – Иньяцио Флорио, но и он не может исправить свое прошлое, изменить судьбу. Даже боги не обладают такой силой. Он просчитался, он побежден и теперь выплачивает огромную контрибуцию.

Он не думает ни о Джованне, ни о детях.

У него мог быть еще один ребенок, другая жизнь, другая судьба.

Размышляя так, он подходит к дому Мерле.

Поднимается на крыльцо, стучится в дверь. Джузеппина открывает, целует брата.

– Что-то ты поздно. Все в порядке на place de la Bourse?[9] – Она хмурит лоб.

Недавние события кажутся ему очень далекими.

– Да, – лаконично отвечает Иньяцио. – Франсуа вернулся? Я знаю, у него были проблемы…

Сестра пожимает плечами, словно говоря: ничего особенного. Смотрит на Иньяцио и замечает, что тот расстроен. Ей хочется узнать почему, но она удерживается от расспросов. Пусть брат сам все расскажет.

Иньяцио идет за ней в гостиную. Джузеппина бегло просматривает письма, лежащие на столе, выбирает некоторые конверты и передает брату.

– Пришли для тебя утром из Палермо вместе с телеграммой от Лагана.

Иньяцио находит среди конвертов письмо от Джованны и письмо от Джулии.

Он опускается в кресло, раскрывает конверты.

Жена пишет о доме, о детях. Пишет, что Иньяцидду ведет себя хорошо, он стал более ответственным. Они недолго пожили на вилле у холмов, где воздух свежее, и в гости приезжал Антонино Лето. И Альмейда с женой тоже навестили. Жизнь идет спокойно, но без него дом кажется пустым. «Надеюсь, ты скоро вернешься», – заканчивает письмо Джованна. В ее скромности и целомудрии – отстраненность, позволяющая скрывать сильные чувства, любовь, которую она дает ему, ничего не прося взамен.

У Иньяцио сжимается в горле.

А вот и письмо от Джулии, его малышки.

Робким детским почерком дочь пишет, что хочет показать ему, как она научилась рисовать: на обратной стороне листа рисунок карандашом – пуделек, одна из их собачек в Оливуцце. Пишет, что мама и донна Чичча учат ее вышивать, но без особых успехов. Ей нравится наблюдать, как рисует Антонино Лето, и она следует за ним по пятам, когда он рисует у них в парке. В конце пишет, что мама без него скучает. «И я тоже жду не дождусь, когда ты приедешь».

Обычное письмо маленькой девочки отцу, которого она обожает и которого не видела уже давно.

В душе у Иньяцио происходит беззвучная катастрофа.

Он чувствует на себе пристальный взгляд сестры.

– Все в порядке там, в Палермо? – спрашивает она.

Он молча кивает. Потом встряхивает головой, словно просыпаясь ото сна.

– На следующей неделе поеду домой, – говорит он. – Они ждут меня. Я нужен моей семье.

– И правильно, – вздыхает Джузеппина, поджав губы.

Олива

Декабрь 1883 – ноябрь 1891

Любящее сердце далеко видит.

Сицилийская пословица

18 октября 1882 года на банкете, устроенном избирателями городка Страделла в Ломбардии, депутат от этого округа, глава кабинета министров Агостино Депретис произнес речь, в которой подчеркнул возвращение к политике трансформизма. Впервые об этом он заявил в той же Страделле восемь лет назад. Исчезает разделение на правых и левых, на смену которому приходит, по словам историка Артуро Коломбо, «поглощение, расчетливое и искусное, персонажей и идей, принадлежавших к различным оппозиционным течениям». Успех этой программы проявился уже на выборах «с расширенным избирательным правом» (2 миллиона человек из более чем 29 миллионов получили право голоса), состоявшихся 29 октября: левые Депретиса победили, а в палату депутатов были избраны 173 «министерских» депутата, то есть формально не связанных с какой-либо партией. Начинается период, когда итальянская политика опирается не столько на идеологию, а балансирует между потребностями, содействием и уступками.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

Уильям Шекспир. Макбет, акт V, сц. 3. Перевод С. М. Соловьева.

Примерно 10 млн евро. (Прим. автора.)

О, мы, наконец, приехали! (фр.) (Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, – прим. перев.)

Прими мои глубокие соболезнования (фр.).

Не так ли? (фр.)

Что происходит, Агнесса? (фр.)

Прости, что я без предупреждения (фр.).

Моя любовь (фр.)

Биржевой площади (фр.).

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу