Матриум. Приветики, сестрицы!

Тут на меня снова накатила жалость – то есть к самой себе, да такая жгучая, что хоть плачь. Ах, Дашери! Ну зачем ты мне, несчастной недоженщине, так много всего открыла? Зачем вы с Фарри брали меня с собой на те ваши сладкие сабантуйчики? Что я вообще имею оттого, что с вами повелась? Позорный статус разрушительницы брака и больше ничего.

Ужас и кошмар!

И тогда я решила, что расскажу куратрице все, что знаю.

***

Я – самая наивная дура на свете. Всей моей истории хватило на пять минут путаного рассказа, и это был самый бестолковый рассказ на свете. На самом деле мне нечего было рассказать, и я наплела им о всяких штуках, о которых сама толком понятия не имела – знала лишь названия. Например, рассказала о лобно-губных перформах, смайлболе, отсроченных улыбках и правополушарном смехе – вот умора-то! Еще я выдала им все, что знала о принципе складывания смайл-кода «по Дашери Крис». Я едва ли не на ходу выдумала все эти выражения. Мне казалось, что это звучит жутко эффектно. Потом-то они мне растолковали, что таким же манером, как это делает Дашери, коды складывают уже полсотни лет. Если бы я знала еще какие-нибудь подробности из работы Дашери, то наверняка с чистейшей совестью выложила бы все, но больше я толком ничего не знала, и самое досадное – мне даже пришлось их в этом убеждать.

Было кое-что, что меня успокаивало. Дашери, при всей моей любви к ней, всегда была немного плутовкой. Это легко понять даже по ее лукавому взгляду. Хотя, мало ли, какой у тебя взгляд. Смотреть, прищурившись, – это же не считается незаконным, верно? Но Дашери была в самом деле плутовкой, и не только потому, что смотрела с хитрецой. Она знала кучу всяких вещей и умела обыграть меня в любую игру, а еще всегда вела себя так, что никогда не догадаешься, что она затевает. Отчасти поэтому мне особо и нечего было о ней рассказывать.

В общем, после долгого разговора со мной куратрица осталась недовольна. А это значило, что о моем желании вернуться домой и начать новую жизнь пришлось забыть. Восемь дней меня держали в той комнатушке, которая, к слову говоря, была вдвое больше моей прежней. Кровать, стол, санузел с душем-безлимиткой, тренажер с наклейкой «Хочешь удовлетворения – делай упражнения». Еще там был релаксатор и даже миниактиватор, и всем этим разрешалось пользоваться. Кормили четыре раза в день, правда жрачка была так себе – все то же, что и раньше ела: разница в том, что теперь для того, чтобы заработать себе на жрачку, мне не надо было заниматься эротингом.

Я смотрела всякие унылые программы, слушала музыку, принимала разные процедуры, мылась по три раза на дню, словом, старалась по максимуму использовать плюсы гособеспечения. Даже отсутствие Зуки перенесла стойко, в те дни я все еще надеялась, что все-таки еще увижу ее, и это меня подбадривало. А потом я постепенно свыклась с тем, что Зуки больше не будет. Все это время для своего успокоения я через каждые полтора-два часа тщательно чистила зубы. Все-таки мы сильнее, чем думаем и способны пережить большие потери – вот какой урок я вынесла из всего этого.

Дважды в день меня водили на допросы: они проходили в круглом помещении наподобие исповедальни, и там не было ни единого окошка. Со мной занимались три суровые фемы из особой службы, которая отвечала за безопасность одной очень-очень серьезной конторы – бюро маскулинного потенциала. Они называли себя экспертессами. Кроме этих трех фем в исповедальню иногда заглядывали и другие, но обычно только на пару минут, чтобы перекинуться словцом с кем-нибудь из моих мучительниц и снова исчезнуть.

Случай с Дашери был небывалым. Никто никогда не пропадал так, что нельзя найти по биосиверу. Эти штуки совсем крошечные, и их нам в разные места запихивают, – кому в ногу, кому в задницу, а кому прямо в башку – и просто так их наружу не выковыряешь. А отключить, чтобы датчики перестали видеть, вообще нереально. Так что спрятаться от наблюдательной системы – из области фантастики. С другой стороны, на кой предмет это нужно – прятаться? Ахах! От кого? – хотелось бы мне знать. Вариант про Остров я, конечно, отбросила, хотя бы потому что никому из нас не дано знать, где его найти. Так что у меня самой к тем фемам скоро появилась куча вопросов, только они вовсе не собирались на них отвечать, а продолжали надо мной измываться. Определенно, они хотели выжать из меня больше, чем я могла им дать.

А я была не в курсе, а только предполагала, что, может быть, Дашери и в самом деле занималась чем-то скверным. Но те экспертессы были вовсе не дуры, и их мои ответы ни капли не устроили. Они посовещались и решили подогреть мне память какими-то химикатами, так что через какое-то время мне стало казаться, что я и впрямь выпустила из виду важные детали. И тут фантазия моя разыгралась дальше некуда. Как-то раз я даже ляпнула, что Дашери изобрела такое чудодейственное лыби, с которым ей удалось прокатить систему наблюдения. После этого химикаты отменили.

Иногда на собеседования заглядывала куратрица. Кстати, ее имя Анна Букерош, но по этикету ее положено называть светлейшей госпожой. Оказалось, что она главная шишка в том бюро, а эти экспертессы были даже не ее подчиненными, а подчиненными ее подчиненных. Иногда госпожа Букерош оставалась посмотреть, как идет допрос. Она располагалась в летающем кресле, а я лежала в кресле детектора. Госпожа Букерош подлетала ко мне так близко, что я могла разглядывать ее сколько угодно. Она задавала всякие вопросы вроде того, о чем в детстве мечтала Дашери, каким ее виделось будущее. Мне было трудно ответить, я даже собственное будущее представляю так туманно, что говорить о нем нет смысла. Хотя, в мироконцепте у меня и написано, что главная моя цель – добраться до уровня Ж, для меня это пустые слова, да и сам мироконцепт, как я вам уже говорила, просто для отмазки.

И все-таки госпожа Букерош, эта интересная, хоть и немного странная блондинка, она меня удивляла. Ни разу не повысила голос, даже когда я истерила и драла на себе волосы. А уж поиздеваться над собой я мастерица. Правда, в основном понарошку: тогда я еще не понимала всей серьезности положения. Госпожа Букерош не бранила меня, она вообще на редкость терпелива. Только одно меня слегка пугало – ее привычка разглядывать мои ноги, это уже гораздо позже до меня дошло, что она ими неспроста любуется.

Надо сказать, отменным терпением обладали и экспертессы, которые мной занимались. Их звали Ровена, Флутера и Арта. На них была униформа – бежевые блузы и темные плиссированные юбки. Чем-то они были меж собой похожи, только разного роста и комплекции.

За главную у них была Ровена – здоровенная, как феминоид, чуть ли не с меня ростом, а я мало кого встречала, кто был бы ростом как я. У этой Ровены манеры продвинутой, и осанка то что надо – как у профессиональной танцовщицы. Только лицом она не вышла. Ей ассистировали узкоглазая Флутера и толстячка Арта, они отвечали за всякие приборы, – в общем, собирали в кучу весь тот бред, что я им городила, и потом анализировали. Флутера запомнилась мне чуть ли не единственным словом, которое я от нее слышала, – «Старт!». Толстячку Арту я про себя звала Черепахой, она еле ползала и вечно таращилась, точно собирается снямкать. Мне было не по себе, когда я оставалась с ней тет-а-тет.

Ровена заставляла меня вспоминать подробности наших встреч с Дашери и предупреждала, что эти допросы могут затянуться надолго, если память моя не заработает. Мало-помалу эти допросы превращались в зануднейшие мозготрепки. На меня цепляли датчики, давали какие-то вспомогательные таблетки, и я часами несла бредятину, а когда вспоминала, что по плану должна быть чистка зубов, впадала в очередную истерику. Ровена внимательно разглядывала меня а, когда я затыкалась, говорила:

– Стоит ли так беспокоиться о зубах? Если они выпадут, мы вам заменим их на пластмассовые. Пластмассовые зубы не хуже натуральных, единственный минус – желтеют.

Она нарочно это говорила, чтобы побесить меня. Я снова плела все, что в башку лезло, вспоминала то, чего никогда не было, и за неполную декаду они успели записать с моих слов целую мыльную оперу.

Однажды Ровена привела двух незнакомок и они втроем стали объяснять мне, что приборы выявили, будто у меня в башке сидят какие-то хитрые программы, о которых я даже и знать не знаю, поэтому надо проводить углубленное обследование. После этого они просканировали мое серое вещество – часа два мучили, но к счастью у меня там ничего подозрительного не нашлось. Но на этом они не успокоились, а устроили мне самый настоящий гипноз. Пришла долговязая маскулина с огромным носом и страшными глазищами, – небось, в Лаборатории Тела ее с такой рожей нарочно для гипноза создали. Сперва она на меня пялилась часа три, а потом вдруг спрашивает: а какой сегодня по счету день декады? Я ей ответила, а она говорит: хорошо ли вы разбираетесь в нейрокодах? Я ей отвечаю: меня уже об этом спрашивали, спросите что-нибудь полегче. Тогда она покачала головой и говорит Ровене, что глубже гипнотизировать опасно, потому что гипноз отключает волю сильнее, чем эффектинг. Она еще кучу всего наболтала, но я не очень хорошо поняла, – выходило так, будто бы без волевого усилия нужная инфа то ли сотрется, то ли перемешается с инфомусором, и тогда из меня вообще нельзя будет вытащить ничего полезного. Я почувствовала себя феминоидом, которого собираются отправлять на свалку.

После этого Ровена с Флутерой при мне долго совещались. Сперва хотели перевести в другую контору. Несколько раз при мне упоминали какую-то комиссию, но потом надумали поковыряться у меня в мозгах еще одной штуковиной, у них ведь в запасе была куча всяких изуверских методов. Ровена привела важную фему – всю в белом, из продвинутых. Они часа два разглядывали что-то в мониторе, спорили между собой, но я вообще ни слова не поняла. Черепаху послали за госпожой Букерош, и, когда она пришла (а с ней еще три фемы), то та, что была вся в белом, говорит: «Что ж, Анна, поздравим друг друга. Веришь или нет, но это и есть тот самый архоз. Можно сказать, академический случай. Музейная редкость. Госпожа Клевеланд будет счастлива». Тут все зашумели и долго спорили. А потом госпожа Букерош говорит: «Мы знаем, что надо делать».

На следующий день они решили применить ко мне древнюю эзотерическую методику – психоанал. Эта штука вписывается прямиком в память. Ровена сказала, сначала мне необходимо дать согласие, то есть нужно было просто положить палец на специальный датчик. Тут уж я задумалась: раз можно выбирать, стоит ли спешить? Сперва надо поломаться, выяснить, что я буду с этого иметь. Короче, говорю я им так: знаете, что, нет у меня охоты лишний раз засорять себе мозги, они и без того замусорены.

Стала меня Ровена убеждать, а я ни в какую. Пришлось ей снова звать госпожу Букерош. Та напомнила мне, что она моя куратрица, а значит, я должна ей доверять. А потом говорит, что в моей жизни все может круто измениться в лучшую сторону, но без психоанала это вряд ли. Дело в том, что эта штука реально способна улучшить мою память и научить правильно думать. Я спросила, а разве сейчас я думаю неправильно? Она говорит, что, к сожалению, у меня есть кое-какие проблемы с логикой. Но если эти проблемы решить, я научусь думать более продуктивно. Вреда от психоанала не будет, зато эта штука можем мне в будущем сослужить хорошую службу в деле поднятия рейтинга. В общем, она меня в два счета убедила.

– Ладно, – говорю, – запихивайте в меня этот ваш психоанал.

Ко мне тут же прислали психотерапевтессу, и она растолковала, что значит «быть психоанальной». Когда ты пытаешься что-нибудь осмыслить, важно не упрощать и не упускать детали. Надо быть предельно внимательной и рассудительной. А главное, столкнувшись с чем-то новым, не стоит тут же подводить это новое под старые убеждения, а надо постараться его понять, рассмотрев с разных сторон.

Чтобы мне было яснее, психотерапевтесса рассказала мне историю о слоне в темной комнате, и трех фемах, которые пытались определить, что за предмет перед ними. Первая фема потрогала слона за бок и сказала, что перед ней, скорее всего, диван-трансформер, вторая потрогала за хобот и сказала, что, возможно, это детектор исповедальни, а третья потрогала за хвост и, смутившись, сказала, что это похоже на игрушку из салона эротинга. А когда включили свет, фемы очень удивились.

Шаблонное мышление непродуктивно, хотя и удобно, сказала психотерапевтесса. В принципе, на шаблонах можно прожить всю жизнь. Пока ты не встречаешь слонов в темних комнатах, у тебя не возникает чувства, что ты не понимаешь жизнь. Но если судьба заставит выбраться за пределы зоны комфорта, тогда шаблоны перестанут срабатывать, потому что элементарно не будут соответствать ситуации. И тогда произойдет сбой.

– У этого явления есть специальный термин – экзистенциальный кризис, – сказала психотерапевтесса. – Психоанал, конечно, не спасение, с ним вы не станете с утра до вечера вкушать сплошное счастье и позитив. Даже наоборот, с ним вы начнете по-настоящему сомневаться, но это будет продуктивное сомнение, и вы научитесь смотреть на вещи с разных сторон, а это активирует мозг, что для вас сейчас особенно важно.

В общем, это выглядело вроде как и хлопотным делом, но я на эту идею все-таки запала.

Короче, они меня апгрейдили, как феминоида, которого передумали выбрасывать на свалку. До сих пор не возьму в толк, хорошо это или плохо, но одно знаю наверняка – с тех пор, как эту прогу в меня вмонтировали, мозги реально заработали. Психоанал – любопытная вещица, и я рассказала бы вам подробнее о нем, но меня заставили дать присягу о неразглашении, так что вы уж простите.

Дня через три после того, как меня прозвали музейной редкостью, в беседе тет-а-тет госпожа Букерош снова вернулась к разговору о том, что в моей жизни скоро произойдут перемены. Она сказала, что я исключительное в своем роде явление и могла бы добиться в жизни куда большего, чем есть. Во мне якобы присутствуют какие-то особые задатки, некий скрытый потенциал, и его надо всячески упражнять и разрабатывать, но пока этому есть серьезная помеха, и она во мне с рождения. И как раз сейчас где-то там в верхах решается вопрос о том, как эту помеху поаккуратнее убрать и что со мной делать дальше.

Честно говоря, мне стало не особо радостно от этих разговоров. Не очень-то хотелось, чтобы где-то там в верхах вообще обо мне думали и тем более что-то там насчет меня решали.

– Значит, со мной все-таки что-то не так? – говорю.

– У вас особая структура мышления, – отвечает она. – Вы используете ваш интеллект избирательно. Тесты показали, что ваш ай-кю не слишком высок, но при этом во время наблюдения вы с легкостью решали некоторые задачи, которые под силу лишь настоящим интеллектуалкам. Крайне необычная акцентуация. Мы полагаем, этот феномен может быть связан с вашим архозом.

– То есть, если поднапрячься, я могла бы стать полупродвинутой? – захихикала я, решив, что она подтрунивает. – А может, даже продвинутой, как вы?

– Все возможно, – говорит она. – Вы ведь учились в хорошем гимназиуме, у вас такие талантливые подруги. Вам двадцать семь лет, но у вас до сих пор голая футур-карта. Почему вы не верите в себя?

Я вздохнула. Госпожа Букерош взяла меня за руку.

– Не грустите, – сказала она. – Психоанал позволит вам отформатироваться, и вы сможете начать жизнь с чистого листа.

– То есть я перестану быть собой? – испугалась я.

– Ни в коем случае, – говорит она. – Наоборот. Вы обретете себя и сможете решить, каким будет ваше будущее. А пока отдыхайте.

***

Несколько дней меня не трогали, и в эти дни со мной и впрямь стало кое-что происходить. Вы не поверите, но благодаря психоаналу мои мысли начали мало-помалу выстраиваться в цепочку. Казалось, они превратились в каких-то маленьких сказочных тружениц и теперь разгребают старые завалы.

Понемногу в башке все стало налаживаться. Не то, чтобы до этого я была полная дура, но я вдруг поняла, что много чего упускала из-за того, что мыслила слишком поверхностно. Я стала припоминать некоторые давно позабытые подробности событий и примечала такое, на что прежде и внимания не обратила бы. Например, я вспомнила, как Дашери собрала свое самое первое лыби. Странно, что я потом это забыла. Я в то время как раз строила всякие домики из конструктора, и она мне прямо на этом примере и растолковала, что к чему. Это вроде того, как сочиняют головоломки – их сочиняют задом наперед: сперва выдумывают ответ, а уж потом приделывают к нему решение. То же и с лыби – первым делом обдумывается результат, а уж дальше прокладывается к нему дорожка.

Дашери свой самое первое лыби испробовала на нас с Фарри. Видели бы вы, как мы ухахатывались, – аж до колик, а я вообще едва не уписалась. Хотя, вроде, никакого повода для смеха не было, улыбка как улыбка, но, стоило глянуть на Дашери – и сразу истерика. А после она сказала, что и сама понятия не имела, как мы отреагируем. Вот что такое улыботворчество.

Кроме этого я припомнила еще кучу всяких подробностей, стала мало-помалу связывать их в цепочки и, когда рассуждала, мысли мои получались непривычно толковыми, чего со мной прежде не бывало, и это казалось мне занятным. Все вокруг стало как-то проясняться, что ли. Я запросто справлялась с такими вопросами, над которыми прежде пришлось бы помучиться.

Уж не знаю, насколько сумела удовлетворить своих мучительниц, но на утро восьмого дня Ровена сказала, что обследованию конец. Никаких нейрокодов, вирусов и чужеродных программ во мне не найдено, и это уже окончательное заключение, с чем она меня и поздравляет. Но тот самый архоз, о котором мне уже говорила госпожа Букерош, все-таки надо исправлять, потому что жить с ним в теперешнем обществе просто недопустимо. Она сказала, что кое-кого эта штука очень заинтересовала, и поэтому я прощаюсь с Каллионой и, согласно какой-то особой государственной программе, лечу в храмоторий закрытого типа, где эта кое-кто меня уже с нетерпением ждет.

– И где же этот храмоторий? – спрашиваю осторожно и чувствую, как каждая моя клеточка готова заверещать от восторга, я ведь ни разу в жизни не выбиралась за пределы Каллионы.

– Там, во внеполисной зоне, – сказала она. – На побережье Розового моря. Устраивает?

Омайгат! Я завизжала, захлопала в ладоши и стала прыгать на одной ноге вокруг Ровены. Когда я успокоилась, Ровена еще раз повторила, что есть особая государственная программа, и зря я надеюсь, что в храмотории буду отдыхать, потому что на самом деле мне там придется сотрудничать с какими-то научными службами того же самого Института, – причем, не просто сотрудничать, а, как они рассчитывают, самоотверженно трудиться. Хотя, бояться не надо, ведь там будет все то же, что и здесь – опросы, разговоры плюс еще какие-то тренинги. Она мне все растолковывала, а я все слушала, слушала, и никак не могла побороть идиотскую улыбку.

Ах, мои дорогие сестрицы, сейчас-то я в полной мере осознаю, что до того, как в Институт угодила, я была катастрофически наивна и не смогла даже как следует понять, в какую беду попала. Но, может быть, это была абсолютно чудесная наивность, и если бы не пропала Дашери, я могла бы прожить мою жизнь беспечно и спокойно – даже со спрятанным во мне архозом. Может быть, лучше было бы целую вечность теребить клиенткам пиписьки и висеть где-нибудь между нулем и плюс одной, нямкать порошковое пюре, прихлебывать зеленый чаек, прясть на старенькой прялке, смотреть сериалы и время от времени заканчивать старую жизнь и начинать новую. Неужто я так уж сильно нуждалась во внимании всяких там агентств и тем более институтов? Я ведь раньше и понятия не имела, что за птицы – все эти продвинутые и полупродвинутые. По правде говоря, я даже не знала толком, что такое Институт Общества. Все мои представления о властях ограничивались тем, что Институт выдумывает законы, а Рейтинговая Академия их исполняет – это в меня еще в гимназиуме вбили. Но в то время прога, которую они в меня загрузили только-только еще начинала действовать, и я еще была катастрофически глупа.

Я твердила про себя как полоумная: Розовое море, Розовое море! Другой мир, лучшие пляжи, фешенебельные отели, мегапродвинутый релакс! Все рекламы курортов, которые я когда-либо видела, восстали из памяти и толпой набросились на мое помутневшее сознание. Я даже принялась сдуру что-то бормотать насчет скудного гардероба, но Ровена велела заткнуться, и меня, опьяненную фантазиями, отвели в комнату.

После восьми дней допросов это был серьезный удар по психике. С одной стороны меня собирались изолировать для новой порции мучений, а с другой, когда я оттуда выберусь, то смогу в каждом резюме, в каждой характеристике, при каждой подаче заявления указывать, что с такого-то по такое находилась на побережье Розового моря, и любой навигатор это подтвердит.

От избытка чувств я проплакала весь вечер на кровати, и от этого у меня вся физиономия распухла и стала рыхлой и бледной как манный пудинг. Потом пришла госпожа Букерош и с порога спросила как бы между прочим, могу лия объяснить, зачем в ночь с четвертого на пятое седьмой «л» -декады я стояла голая среди деревьев в двухстах метрах от городской стены.

Сказать, что этим она вернула меня в реальность, – ничего не сказать. Меня к тому временем опустошил плач, просто выжал из меня все соки. Мне сделалось тошно и холодно, и я поняла, что она еще та штучка, эта Букерош, то есть настоящая стерва.

Помню, я стала просить прощения, а она молчала и продолжала, как обычно, разглядывать мои ноги: до сих пор этот ее взгляд помню – глаза умные, серьезные, и понимаю, что они вроде и не злые, но видеть их не могу.

Может, Анна Букерош и не ждала никакого ответа, а просто хотела посеять во мне сомнение и показать, что я у нее на коротком поводке. Я отвернулась к стене и закрыла лицо руками. А когда она ушла, у меня случился непродолжительный, но до ужаса болезненный приступ анальной эпилепсии.

Глава 2. Фарри Мккрай

Королева улыбки! Кто первой так сказала о Дашери Крис? Кажется, одна из постоянных клиенток, возможно, Дора Суон или Гила Рабиа: и та, и другая посещали салон «Пазифею» регулярно все эти годы – не пропускали ни одного нового семинара. Теперь, вторя им, все называют Дашери королевой.

Дашери Крис, Черная Мими – иллюзионистка высшего уровня, она умеет делать восхитительные лыби из ничего. Ее искусство называют «игрой в бисер» по аналогии с романом средневековой писательницы Гермионы Гессе. Черная и прекрасная. Узкое, чуть вытянутое лицо, широко поставленные глаза пепельного оттенка, почти европейский нос, пухлые и нежные, как у фемины, губы. И конечно, сказочная улыбка.

Фарри любила рисовать это лицо. Фарри была поклонницей и отчасти последовательницей своей супруги. Иногда ей в голову приходили строки, которыми когда-то в будущем начнутся ее мемуары о Дашери Крис, Фарри записывала эти строки в особый файл под названием «Черная Мими».

Некоторые адептессы улыботворчества считали Дашери чуть ли не первооткрывательницей этой утонченной разновидности эффектинга, но справедливости ради надо напомнить, что на самом деле авторство принадлежит, конечно, не ей, а одной малоизвестной поэтессе Арбери Готт. Полвека назад эта скромная труженица пера явила широкому кругу зрительниц первую программирующую улыбку, придуманную ею спонтанно на каком-то литературном споре и позже кое-как обтесанную одной имиджмейкерессой по имени Тая Чен. Арбери Готт продемонстрировала магию улыбки в эфире, чем и прославилась, и за это сразу же ухватилось несколько мелких фирм, одна из которых, «Ниссейская нимфа», даже создала целый отдел улыботворчества. Было разработано пять базовых улыбок для переговоров и несколько десятков на все случаи жизни, но ожидаемой популярности они не имели. Причина в том, что традиционные методы эффектинга продолжали сохранять в обществе непререкаемый авторитет, а овладение искусством улыбок казалось таким же сложным, как, например, изучение иностранного языка без применения гипноинсталляции.

Мастодонты эффектинга из числа корпораций вроде «Неоптолемы» или «Астарионы» не приняли всерьез случайное изобретение Арбери Готт, зато лет через пять после первого сообщения о потенциале программирующей улыбки стало известно, что все права зарейтингованы и монополизированы быстро развивающейся эффект-студией «Новый день». Вскоре по всему континенту возникла сеть салонов по постановке улыбок. В эфире обрело популярность шоу «Улыбнись». Улыботворчество прочно вошло в моду.

Манипулирование улыбкой – тончайшее из искусств. Впрочем, любая из разновидностей эффектинга заслуживает уважения. Раньше мистрессы недооценивали его возможности. Допустим, у вас неожиданно сменилось настроение – пропал интерес к жизни или наоборот появилась беспричинная тяга к новому – на девяносто процентов это целевое воздействие эффектинга, на десять – гормональные колебания. Когда ученые детально изучили влияние эффектинга на мистресс, были придуманы законы, регламентирующие его использование. Правда, применение эффектинга не ограничили, а наоборот – стали всячески поощрять. Началось то, что Институт Общества назвало нейро-лингвистическим прогрессом.