Архив «Экологической гласности». 1988-2016

В Курчатовском институте много лет назад, после «успешной» попытки одного сотрудника унести домой довольно мощный источник излучения, все проходные оборудовали приборами с сигнализацией, исключающие подобные «шуточки». У ряда организаций такого дозиметрического контроля нет и по сей день.

Основными источниками ионизирующего излучения самого реактора являются отработавшие тепловыделяющие элементы (ТВЭлы) и детали конструкций. Отработавшие ТВЭлы выгружают из активной зоны реактора, вначале их выдерживают в специальных хранилищах для распада короткоживущих радионуклидов – изотопов ксенона, йода и т. д. Происходит это прямо на территории ИАЭ. По-хорошему, после выдержки в течение нескольких лет ТВЭлы специальным транспортом надо отправлять на радиохимические заводы для переработки. Но транспортировка и переработка – процесс дорогой и экологически опасный. Поэтому основная масса отработавших ТВЭлов «отлеживается» в хранилищах при реакторах (в так называемых «приреакторных бассейнах»).

ТВЭлы являются носителями очень большой, но достаточно просто локализуемой радиоактивности. Иное дело отходы жидкие и газообразные, которые сложно улавливать и негде хранить. Поэтому обычным делом является их выброс после очистки в окружающую среду – соответственно в Москву-реку и в атмосферу города. Технологический дозиметрический контроль осуществляется эксплуатационными службами. Внешний, независимый контроль проводят органы Минздрава СССР, а с недавних пор – Госкомприроды.

По словам Г. В. Шишкина, количественно картина аэрозольных выбросов выглядит следующим образом. За последние 5 лет среднегодовой выброс по инертным радиоактивным газам составил 6.150 Ки, по долгоживущим радионуклидам в аэрозольной форме – 0,05 Ки, по радиоактивному йоду 0,04 Ки. Это намного ниже допустимых величин и приводит к дополнительной дозе облучения населения прилегающего района всего лишь в 0,1 мР в год, что составляет одну тысячную долю от естественного фона. Конечно, такую дозу невозможно заметить на фоне глобальных эффектов. Определяется она только расчетным путем.

Концентрация радионуклидов в воздухе промплощадки ИАЭ находится в пределах от 3 до 9 х 10—18 Ки/л, а плотность выпадений из атмосферы от 1 до 5 х 10—11 Ки/кв. м в сутки. Эти цифры соответствуют аналогичным по другим районам Москвы.

Радиационный фон вблизи ИАЭ такой же, как и в других районах Москвы – как правило, от 9 до 12 мкР/ч. То же можно сказать об активности грунтов и поверхностных вод. Москва-река, протекающая вблизи ИАЭ, содержит одинаковую концентрацию радионуклидов выше и ниже по течению относительно устья впадающего в неё Соболевского ручья, по которому сбрасываются очищеные стоки ИАЭ. Уровни концентраций, как правило, находятся в пределах от 0,5 до 2,5 х 10—11 Ки/л. Точечные загрязнения, встречающиеся в зоне ИАЭ, как и в других районах Москвы, не связаны ни со сбросами, ни с выбросами от реакторных установок. Они объясняются халатностью или злоумышлением отдельных лиц. Естественно, что при обнаружении подобные «пятна» устраняются.

Для контроля за радиоактивной пылью на территории ИАЭ установлены специальные планшеты, на которых накапливаются атмосферные осадки. Осевшие частицы измеряют на предмет радиоактивности. По утверждению наших собеседников, повышенная радиоактивность аэрозолей наблюдалась только в те годы, когда в СССР и в мире проводились атмосферные испытания ядерного оружия. Как правило, через некоторое время после взрыва часть радиоактивности, разносимая ветром, достигала Москвы. Радиоактивный фон атмосферы в те годы существенно возрастал. О радиоэкологических последствиях атмосферных испытаний ядерного оружия ученые спорят до сих пор.

И как тут не вспомнить добрым словом Международный московский договор о запрещении испытания атомного оружия в трех средах – атмосфере, воде и в космосе. В результате этого радиоактивный фон атмосферы Земли снизился практически до естественного уровня.

А как быть с возможностью «выстрела незаряженного ружья»? У реактора причин «стрельнуть» немало: нервный срыв у оператора, ошибка или глупость в действиях персонала, диверсия, авиационная катастрофа и т. д. И что тогда? За забором девятимиллионный город… Ответ был сформулирован так: миниреакторы («критические сборки») опасны только для самих экспериментаторов, находящихся рядом. За свои ошибки они платили не только здоровьем, но и жизнями. Это было. На население, живущее рядом, эти аварии влияния не оказывали. Реакторы большей мощности, конечно, содержат большой запас радиоактивности и, как говорится, «упаси бог». Но реакторщики, естественно, уповают не только на бога… Для каждого реактора имеется документ, именуемый «Техническое обоснование безопасности» (ТОБ), в котором рассматриваются не только все возможные, но и самые невероятные «запроектированные» аварии и их последствия. Рассматриваются также технические и организационные мероприятия по локализации и ликвидации последствий возможной аварии. На реакторах регулярно проводятся учения на случай аварии с имитацией действий персонала. Реакторы экспертировали разные комиссии, в том числе из МАГАТЭ, которые в общем не имели серьезных претензий.

Вроде бы, можно спать спокойно, но что-то мешает. Видимо, «синдром Руста». Помните? Славные военно-воздушные силы, успешные учения противовоздушной обороны и чужой самолет, беспрепятственно преодолевший все рубежи охраны и приземлившийся на Красной площади. Чернобыль Советской армии! Видимо, поэтому в ИАЭ им. И. В. Курчатова утвержден план вывода реакторов из эксплуатации Первым предполагается остановить самый мощный материаловедческий реактор. Но когда – пока не решено.

Под конец беседы возник такой вопрос: вы – сотрудники ИАЭ, специалисты, уверены в надежности своих реакторов, располагаете информацией о радиационной обстановке, она вас не беспокоит. А что вы делаете, чтобы каждый житель района имел возможность сам в любой момент убедиться, что радиационная обстановка в микрорайоне нормальная?

Оказывается, такая возможность имеется. На некоторых зданиях Института, «вписанных» в его забор, с внешней стороны в 1990 году установлены табло с цифровой индикацией, показывающей радиационный фон. Датчиками являются счетчики Гейгера. Эти приборы – часть большой системы постоянного контроля и регистрации радиационной обстановки на территории ИАЭ.

Есть табло с зеленоватыми цифрами на административном здании института, рядом с «головой» – памятником И. В. Курчатову. Регистрируемый естественный фон составляет 9—12 мкР/ч. А над этим табло уже давно действуют электронные часы также с цифровой индикацией. Однажды электронные часы показывали 37 часов 89 минут. Понятно – качество нашей электроники… А если на табло пониже появится, например, цифра 120 мкР/ч? В случае с часами можно посмотреть на свои, а что делать в случае с радиометром? Г. В. Шишкин сказал, что в этом случае надо позвонить по телефону 196-96-22 дежурному по Институту и уточнить обстановку…

Легко ли сказать «запрещаем»?

Is it easy to say «forbidden»?

Журнал Президиума АН СССР «Энергия: экономика, техника, экология», №8, август 1991 г.

Беседа состоялась в марте 1991 г., Москва.

Принято решение о выводе из Москвы, а точнее – о закрытии атомных реакторов в Институте атомной энергии (ИАЭ) им. И. В. Курчатора. Причем, если первоначально речь шла о прекращении работы самого мощного из них – реактора МР тепловой мощностью до 50 МВт лишь в 1996 году, то теперь сроки диктуются более жесткие. Все московские реакторы должны быть остановлены к 1996 году, а МР – уже в этом, 1991 году. Пока атомщики думают, как выполнять такое неожиданное для них решение, наш специальный корреспондент Владислав Ларин встретился с депутатом Моссовета, председателем подкомиссии по выводу из Москвы экологически опасных предприятий, кандидатом технических наук Леонидом Владимировичем Матвеевым.

– Леонид Владимирович, вы возглавляли экспертную комиссию, которая занималась проблемой остановки действующих в Москве атомных реакторов. Что это за группа, каких специалистов она включала?

– Наша комиссия состояла не только из депутатов, она объединяла представителей всех заинтересованных служб и ведомств. Я сам 15 лет проработал в НИИ неорганических материалов, который, в частности, занимается переработкой радиоактивных отходов и проблемами, связанными с топливным циклом.

– Давайте подробнее остановимся на работе той комиссии, которая занималась московскими реакторами. Как она появилась?

– Идея создания комиссии по ядерным реакторам появилась в связи с многочисленными обращениями людей, проживающими неподалеку от ИАЭ, МИФИ (Московский инженерно-физический институт) и НИКИЭТ (Научно-исследовательский и конструкторский институт энергетической техники) – трёх основных московских организаций-обладателей реакторов. Во время выборной компании в Моссовет давались соответствующие наказы избирателей своим кандидатам в депутаты. Было ясно, что экологическая комиссия Моссовета не может остаться в стороне от решения этой проблемы.

Комиссия была создана летом 1990 года. Первым делом запросили ИАЭ, МИФИ и НИКИЭТ относительно планов использования реакторов. Планов их остановки в институте не было, поэтому нам пришлось создать экспертную комиссию. Она начала свою работу в сентябре 1990 года. Причем в названии комиссии, созданной Моссоветом, сразу содержалась программа действий. Она называлась «О выводе ядерных реакторов за пределы Москвы».

Одновременно с работой экспертов в эти организации были разосланы письма, в которых предлагалось представить в экологическую комиссию Моссовета программу остановки и ликвидации реакторов.

– Интересно, какова была реакция?

– Ну, например, ИАЭ согласился представить такую программу. Правда, на её разработку попросил у Моссовета 120 млн. руб. Как будто это Моссовет финансировал создание реакторов в Москве. А уж в ходе исследования, как нам сообщили, будет установлена сумма, необходимая для полного демонтажа и ликвидации реакторов. Очевидно, что она окажется на много порядков больше.

Разумеется, работа была не лёгкой. Для начала запросили всех возможных пользователей и выяснили, что в настоящее время в трёх названных институтах существует девять действующих реакторов. В других организациях, как нам ответили, действующих установок нет.

Какие же реакторы «открыл» ИАЭ? Их оказалось семь – могу назвать: МР – материаловедческий реактор, ИР-8, ГАММА, АРГУС, ГИДРА, Ф-1, ОР. Вот, пожалуй, и всё.

– С какими трудностями сталкивалась комиссия?

– Наша комиссия была слишком разнородной, чтобы можно было рассчитывать на достижение какого-то единодушного всеми принятого варианта. Скажем, как мог один из руководителей ИАЭ Е. Рязанцев подписать решение относительно закрытия реакторов? Разумеется, он имел собственное мнение на этот счет. Но, с другой стороны, никаких искусственных затруднений со стороны «ядерных» институтов не было. Все необходимые материалы нам предоставлялись сразу, так что сознательного противодействия не было.

– Насколько обязательно ваше решение для хозяев реакторов

– Мы сами таких требований предъявлять не можем. Поэтому нам остается просить Совмин о прекращении деятельности реакторов. Правда, сейчас не очень понятно, в чьей компетенции находится принятие таких решений. Поэтому, чтобы среди руководителей не было обид, мы обратились с такой просьбой к обоим правительствам – Союзному и Российскому. Кто из них будет принимать решения – посмотрим.

Кроме того, нами было принято решение обратиться к правительству с просьбой о приостановке эксплуатации реактора ИР-8 до приведения его в соответствие с действующими правилами безопасности. Дело в том, что тройственная комиссия Госкоматомнадзора, Минатомэнерго и АН СССР, которая работала в ИАЭ примерно за год до нас, написала целый том замечаний о работе реакторов. В том числе – и по реактору ИР-8.

Опять же, оказалось невыполненным распоряжение Совмина относительно того, что владельцы атомных реакторов должны предоставлять информацию о последствиях «запроектных» аварий на своих объектах. Ведь и население, и штаб гражданской обороны должны знать, что им делать в случае сигнала «радиационная опасность». Да и персонал должен твердо знать свои обязанности в такой ситуации. Чтобы не случилось, как в Чернобыле.

Такое постановление было принято, но оно не выполнено до сих пор, поскольку есть один нюанс. Дело в том, что часть реакторов – в том числе МР и ИР-8 недоступны для контроля Госкоматомнадзора. Они подчиняются на прямую Минатомэнергопрому – бывшему Минсредмашу, который сам и эксплуатирует, и контролирует реакторы. Типичный ведомственный самоконтроль, многократно всеми осужденный.

– А что с остальными реакторами?

– Срок эксплуатации реактора ГАММА мы утвердили до 1993 года, как это намечали в ИАЭ. Во-первых, это реактор малой мощности. Во-вторых, 1993 год – это не тот срок, ради которого стоит ломать копья. И самое главное – мы предложили руководству Минатомэнергопрома в 1991 году разработать и передать в Моссовет технико-экономическое обоснование снятия с эксплуатации реакторов МР, ИР-8 и ГАММА.

Дело в том, что остановка реактора – это только начало всех проблем. Нужно извлечь и отправить на переработку тепловыделяющие элементы, разобрать сам реактор, рекультивировать территорию до «зеленой лужайки». Причем неясно – кто сможет принять отработанное топливо, куда девать прочие «грязные» (радиоактивные) отходы. И главное – где взять деньги на все работы?

Следующий пункт решения Моссовета – принять предложение руководства ИАЭ о прекращении эксплуатации реакторов ГИДРА, АРГУС, ОР и Ф-1 по мере завершения программы исследований и выработки ресурса оборудования. В 1991 году должен быть предоставлен согласованный с органами госнадзора план снятия их с эксплуатации. Пусть сперва будет подготовлено не ТЭО (технико-экономическое обоснование), а лишь план, но сроки остановки реакторов должны быть известны. На первых порах нас это устроит. А затем, но не позже, чем за пять лет до остановки реактора, должно быть подготовлено технико-экономическое обоснование. Как это полагается по существующим законам.

– Пока речь идет о реакторах ИАЭ. А что можно сказать о других существующих объектах?

– Мы предложили в этом году представить ТЭО снятия с эксплуатации реактора в МИФИ. А саму остановку наметили на 1999 год – как того хотело руководство института.

Наверное, мы не будем возражать против того, чтобы реактор функционировал еще восемь лет. Мощность его относительно невелика – 2,5 МВт. Кроме того, он может пригодится в процессе подготовки будущих специалистов. Да и квалификацию эксплуатирующего его персонала нельзя сравнить с той, что была в Чернобыле. Кстати, в ИАЭ тоже персонал очень высокого класса.

Что касается реактора, расположенного в НИКИЭТ, то предложено снизить его мощность до 2,5 кВт. Тем более, что сами специалисты признают – больше им не нужно. А чем меньше мощность, тем меньше отходов. Таким образом его мощность снизится в 20 раз.

Кроме того, всем владельцам ядерных реакторов надлежит в первом полугодии 1991 года представить в штаб гражданской обороны Москвы информацию, обеспечивающую выполнение того самого постановления Совмина относительно «запроектных» аварий.

Надо сказать, что это лишь самый первый этап работы, на котором было четко выражено мнение Моссовета по проблемам ядерных реакторов. Разумеется, дело это большое, и двигать его будет трудно. Мы понимаем, что нас ожидает сопротивление – пусть и пассивное – во многих инстанциях. Мы к этому готовы.

– Была ли у вас какая-то информация о происходивших на московских реакторах авариях? Я имею в виду те аварии, от которых могло пострадать население.

– Нет, каких-то дополнительных сведений нам просто не давали. Но Третье главное управление Минздрава СССР, дававшее информацию, утверждает: ничего такого не было. Они и отвечают за свои слова, посылая нам документ на этот счет. Однако, что характерно, это не мешает данной организации положительно относиться к идее вывода реакторов за пределы города. Поскольку нет абсолютной гарантии невозможности возникновения «запроектной» аварии. Например, в результате диверсии.

Известно, что в ряде случаев персонал подвергался чрезмерным воздействиям, но в данном случае нас это не интересовало. Речь шла об опасности для населения. А персонал сам выбирал себе такой род занятий и получает за риск какую-то компенсацию.

– Как вы оцениваете степень опасности самого процесса снятия реактора с эксплуатации?

– У нас в стране практически нет опыта снятия реакторов с эксплуатации. Только-только делаются первые шаги. Так что последствия пока непредсказуемы.

– Комиссия, занимавшаяся проблемой остановки московских реакторов, завершила свою работу. Ей на смену пришла комиссия по радиационной безопасности Москвы. Что она собой представляет?

– Постоянная комиссия по экологии объединяет несколько экспертных групп, и одна из них – по проблеме радиационной безопасности. А та, в свою очередь, включает представителей санэпидстанции, НПО «Радон», занимающегося утилизацией радиоактивных отходов, Института биофизики, ИАЭ, Госкомприроды, Третьего главного управления Минздрава СССР – короче, всех, кто разбирается в обсуждаемой проблеме.

Задача этих групп заключается в подготовке тех решений, которые затем должны быть вынесены на обсуждение в экологической комиссии Моссовета. А в случае одобрения – на заседание президиума Моссовета.

Отдел номер сто шестьдесят

Department No. 160

Журнал Президиума РАН «Энергия: экономика, техника, экология», №3, март 1992 г.

Беседа состоялась в ноябре 1991 г., Московская станция очистки жидких радиоактивных отходов (отдела №160) Института атомной энергии (ИАЭ) им. И. В. Курчатова, Москва.

Тема атомных реакторов в Москве будет тревожить до тех пор, пока их не остановят, а занимаемые ими площади не будут рекультивированы до состояния «зеленой лужайки». Остановить самый мощный из них собирались ещё в прошлом (1991) году. Но решение не было подкреплено реальной программой, и проблема повисла в воздухе. А пока действуют реакторы, нужно как-то очищать их отходы. Об этом наш специальный корреспондент Владислав Ларин беседует с руководителем Московской станции очистки жидких радиоактивных отходов (ЖРАО), начальником отдела №160, кандидатом технических наук Л. М. Смирновым и его заместителем А. Е. Баклановым.

Владислав Ларин: Леонид Михайлович, вокруг вашего хозяйства расположено целое созвездие атомных объектов, крупнейший из которых – ИАЭ им. Курчатова. Станция подчиняется кому-то из них или она является самостоятельной?

Л. М. Смирнов: Наш отдел №160 – структурное подразделение НИИ неорганических материалов. Но жидкие радиоактивные отходы поступают к нам также из ИАЭ им. Курчатова, из НИИ биофизики, с завода Радиомедпрепарат и из спецпрачечной. Причем прачечная – единственная в Москве, стирает спецодежду от 80 организаций, работающих с радиоактивностью.

Владислав Ларин: Как давно была создана станция очистки?

Л. М. Смирнов: Станцию построили в 1958 году. На первых порах все системы размещались в одном из зданий, а очистная мощность была в 20 раз меньше, чем сейчас. В 1975—76 гг. станцию реконструировали, после чего её расчетная мощность значительно возросла.

А. Е. Бакланов: Надо помнить, что в то время – 15 лет назад – с атомной энергетикой связывались очень большие надежды. Философия была простая: надо сделать в Москве двадцать реакторов вместо десяти – сделаем. Под такие темпы развития и проектировали новые мощности нашей станции.

Когда после реконструкции в 1976 г. заработала вторая очередь, она была рассчитана на 800 куб. м отходов в сутки. Сейчас приходится очищать гораздо меньше. Так что не задействованное оборудование создаёт резерв, который можно использовать в экстренных ситуациях. Правда, теперь пора снова делать ремонт, менять технологическую систему, заменять оборудование. Но возможностей для этого нет.

Владислав Ларин: Вы испытываете проблемы с финансированием?

Л. М. Смирнов: Мы работаем по договорам с заказчиками – теми организациями, которые я назвал. Из платы за очистку их отходов мы и получаем финансирование. Но так как мы финансово несамостоятельны, то все деньги за очистку стоков получает НИИ неорганических материалов, а затем уже формирует из них свой бюджет. В результате денег всегда не хватает. А сейчас они особенно нужны для реконструкции станции.

До недавнего времени нам выделяли около полутора миллионов рублей в год. Можно сказать, что на текущие расходы этого хватало. Но сейчас рубль стремительно дешевеет, и цена необходимых для работы расходных материалов возросла примерно в 10 раз. Мы сообщили заказчикам, что несмотря на это наши расценки возросли только в 3 раза. И всё-таки они выражают недовольство. Правда, я подозреваю, что этих денег может не хватить даже на приобретение подорожавших реагентов.

Владислав Ларин: Какие расходы предстоят вам в текущем году?

Л. М. Смирнов: Нужно заменить кое-что из оборудования. Правда, сейчас наличие денег не гарантирует возможности приобретения необходимых материалов и деталей. Скажем, прекратится поставка азотной кислоты, которой потребляется около 60 т в год – и процесс остановится. Нужны реагенты, ионообменные смолы, зарплату сотрудникам надо платить, а то они разбегутся.

Владислав Ларин: В чем заключается процесс очистки отходов? Как выглядит производственный цикл?

Л. М. Смирнов: Годовая производительность станции составляет около 40 тыс. куб. м ЖРАО. Каждый день мы перерабатываем примерно 200 куб. м. Половину всей воды – а именно её нам приходится очищать – поставляет ИАЭ им. Курчатова. Правда, в последнее время они стали давать несколько меньше, чем раньше, но порядок цифр сохраняется. Вторая половина подлежащей очистке воды поступает примерно равными долями от остальных наших клиентов. Пожалуй, наименьшее количество воды дает прачечная, но зато её отходы наиболее концентрированные. А ведь наша станция не любые растворы может перерабатывать. Мы не можем принимать для очистки раствор, если концентрация солей радиоактивных элементов в нём превышает 0,5г/л.

Владислав Ларин: Остановитесь, пожалуйста, подробнее на технологии процесса – чтобы было понятнее, о каких солях идет речь.

Л. М. Смирнов: Первый узел в технологической цепочке – место сбора жидких отходов. На нашей территории расположены два резервуара по 500 куб. м каждый, в которых собирается требующая очистки вода. К нам она поступает по так называемой спецканализации, которая проложена специально для этой цели. Резервуары металлические, изнутри покрыты слоем эпоксидной смолы.

После подготовки, которая заключается в перемешивании раствора и отборе проб, вода направляется на второй узел, где происходит коагуляция. Для этого в емкости с приготовленным раствором добавляются реагенты – щелочь NaOH и сернокислое железо Fe2 (SO4) 3. Реагируя между собой, они образуют соединения, которые выпадают в осадок. Попутно в осадок захватывается часть радиоактивного загрязнения – примерно 30%. После этого осадок удаляется, а осветленный раствор фильтруется через слой песка. Общая производительность системы составляет 50 куб. м в час.

Владислав Ларин: Получается, что система работает только четыре часа в сутки?

Л. М. Смирнов: Кроме времени, необходимого для непосредственной очистки, достаточно долго производится подготовка раствора. Работаем мы пять дней в неделю. Резервуары-накопители позволяют делать два выходных.

Третий этап очистки осуществляется в узле ионообменных колонн. Именно там на специальных смолах происходит основная очистка. У нас есть две «нитки» ионообменников, которые работают по очереди. Одна работает, вторая в это время подвергается регенерации. Известно, что любая ионообменная смола имеет предел насыщения, после чего реагент нуждается в восстановлении. В нашем случае восстановление необходимо после очищения 2.500 куб. м отходов.

Владислав Ларин: И в результате очистки получается совершенно чистая вода?

Л. М. Смирнов: В принципе – да. Она в два-три раза чище той, которую допускают стандарты. Но возникает проблема с кислотностью. Дело в том, что последний анионит, через который проходит раствор в ионообменной колонне, имеет слабощелочную реакцию. И он не в состоянии преодолеть кислотную среду, которую дает катионит. Поэтому вода выходит с кислой реакцией. Так что на самом последнем этапе, прежде чем сбросить воду в Соболевский ручей, мы её немного подщелачиваем. В результате вода имеет pH = 6—8, что по действующим стандартам считается приемлемым.