Трамонтана. Король русалочьего моря

Попытка выцепить камень с помощью пояса закончилась тем, что пояс сгорел в пламени, а камень остался незыблем. Больше ничего, чем можно было бы его выковырять, у него не осталось, а в зале неутешительно отсутствовали какие-либо предметы, кроме камней. Неожиданно для себя, он вдруг разозлился. Подумать только, и здесь проклятый огонь стоит между ним и тем, что ему нужно!

Злость поднялась в нем неотвратимо, как штормовая волна, сметая все на своем пути, и все еще во власти этой злости, тщательно ее удерживая, как щит перед страхом, он сунул руку в первую же оказавшуюся перед ним нишу, во взревевшее пламя, и сжал камень в кулаке. Руку, еще помнившую мертвенный холод заледеневшего браслета, снова свело, но на этот раз слепящей болью огня. Его ноздрей коснулся сладковатый запах горящей плоти, но сквозь слезы и бьющий его озноб он держал и тянул на себя проклятый камень, ругаясь на чем свет стоит, зажмурившись, а потом уже и взвыв от боли. И камень поддался.

Все вокруг стихло, и он открыл глаза, чтобы оценить глубину бедствия. Камень все еще светился мягким, почти убаюкивающим светом сквозь абсолютно целые пальцы. Ладонь, когда он ее разжал, тоже оказалась невредимой. Даже манжеты рубашки, надежно скрывавшие старые шрамы, были – ну, не белы, кувыркание на камнях, похоже, было вполне реальным, но нисколько не обуглены.

И камень светился, словно улыбался ему, Ксандеру.

Им овладело непривычное желание расхохотаться во весь голос, подпрыгнуть и затанцевать, как тот парень, победным воплем разбудить воцарившуюся тишину. Как всегда, он подумал над этим.

Танец у него вышел и вполовину не таким изящным, как у того незнакомца. Это, впрочем, было неважно. Все еще смеясь и тяжело дыша, он протянул левую руку – в правой был надежно зажат камень, его камень – и потрепал по холке вздыбленную мантикору.

Та дверь, через которую он прошел и с которой так бесцеремонно обращался высокий незнакомец, распахнулась снова, пропуская озадаченно озирающегося галлийца. Как когда-то тот, другой, Ксандер приветственно махнул галлийцу рукой и ухмыльнулся.

И тут рядом с ним медленно, почти торжественно, открылся портал.

Глава 3

Башня Воды

Прежде чем шагнуть через заветный порог, Исабель крепко зажала завоеванный камень в руке, а уже занеся ногу, зажмурилась. По словам ректора, испытание на этом заканчивалось, но после всего произошедшего пещерный зал с талисманами казался таким надежным, таким… настоящим, что уходить было почти невмоготу. Да и кто поручился бы, что представший ей огромный, гулкий даже шепотами зал под высокими сводами не очередная иллюзия?

Исабель замерла, как в полусне выхватывая взглядом только отдельные детали. Своды украшала карта то и дело двигавшихся созвездий; в глаза ей бросался Овен, с энтузиазмом наскакивавший на опустившего грозные рога Тельца. На выступавших из стен могучих колоннах возвышались статуи со светильниками в руках – впрочем, света в зале что от них, что от огромных стрельчатых окон было не так уж много: день явно уже клонился к закату. Хотя, учитывая, сколько длилось испытание – не иначе как целую вечность… или – ее дернуло ознобом – сейчас и день вовсе уже другой?

Мимо нее летящей походкой, не оглядываясь, проскользнул в сторону других людей щуплый Клаус фон Бабенберг, и она тоже посмотрела туда, прищурилась, стараясь разглядеть лица.

В конце зала, на небольшом возвышении, стояло кресло, и в нем уютно расположился ректор – во всяком случае, фигурой и одеждой сидевший очень его напоминал. Как бы то ни было, Клаус ему почтительно поклонился и тихонько отошел в сторонку. На мгновение по нему скользнул луч света от колонны – там статуя прекрасной дамы, надменно вздернувшей голову с тяжелыми косами до пят, одной рукой опиралась на длинный посох с пылающим набалдашником, а другую положила на спину готовой к прыжку пантеры. Под колонной уже стоял, сощурившись, широкоплечий авзон, которого Исабель приметила еще в атриуме. Впрочем, нелюдимым авзон, похоже, вовсе не был: подошедшему Клаусу он протянул руку. Что сказал Клаус, расслышал разве что его собеседник, да и то авзону пришлось наклониться ближе, зато у самого авзона голос был зычный.

– Джандоменико Фальер, – донеслось до Исабель.

Венецианец, значит. Гордая Венеция не признает себя частью Авзонии и знает лишь один закон – волю своего дожа и сената; это осталось в памяти Исабель. Обычно политику она находила скучной и бесполезной, но идея, что один город в стране может не считать себя частью страны, ей показалась слишком смешной. Впрочем, когда она поделилась своим весельем с дедом, тот неожиданно ее одернул и сказал, что это вопрос серьезный. Да и род Фальер, прославившийся казненным за измену республике дожем, удержался в ее памяти – и вот, поди ж, пригодилось!

У подножия противоположной колонны, которую освещала покореженная временем лампа в исхудавших руках древнего старца, шевельнулась тень, и проходившую мимо Исабель дернуло туда поглядеть. Каменный старец смотрел исподлобья, подозрительно подняв свою лампу, словно чтобы получше изучить потревоживших его покой, а рядом огромная змея – ее толстые кольца частью сползли с резного камня, нависая над полом – подняла плоскую морду почти к его уху, словно шепчась с ним. Под этой-то змеей Исабель и разглядела давешнюю светлокосую девочку, чей реверанс одобрил ее дед там, в атриуме. Правда, кос у нее уже не было: теперь ее бледные волосы были обрезаны неровно и так коротко, что она едва смогла бы заправить их за уши. На свет она не вышла – наоборот, подалась назад, почти исчезнув в полумраке.

Поклонившись ректору – в кресле и в самом деле сидел Сидро д’Эстаон, – Исабель стала вглядываться в лица тех, кто ее опередил. Только эти трое? А нет, вот из-за широкой спины Джандоменико (вот уж кто нисколько не смущался присутствием ректора и спокойно разглядывал статуи) выплыла полуундина, умудрившаяся в Лабиринте ни волосы не растрепать, ни платьице не помять. Просияв улыбкой, она протянула Клаусу нежную руку, и остмаркский мальчик залился краской.

– Мишель Дюбуа, – звонко прожурчал ее голос.

Клаус ответил неслышно, но улыбка Мишель стала еще ласковее, а Клаус из алого стал пунцовым. Правда, кряжистый венецианец тоже побагровел и пододвинулся поближе, но остановился как вкопанный, едва лучистая галлийка обернулась к нему.

Нашли чем заняться, и главное – где!

Едва кивнув, чего, наверное, по правилам вежливости было мало, но уж как-нибудь обойдутся, благо на нее оба парня еле глянули, а галлийская стерва лишь заулыбалась еще шире, Исабель отвернулась от них и стала вглядываться в другие группки в тенях колонн и во входящих. Вот прошагал мимо кудрявый гельвет… Так, если посчитать – она прищурилась – их было уже одиннадцать человек, не считая ее самой.

Двенадцать. А ректор сказал, всего будет двадцать два?

Она замерла, будто ноги обратились в свинец, и оглянулась еще раз, проверяя подсчет с растущим беспокойством: трое… одна… там еще пятеро… тут двое, нет – четверо, она ошиблась, и еще она, да этот вот идет, значит, пятнадцать!

Проклятье, что с ней такое?!

Она рванула воротник, чувствуя, как подкатывает удушье к горлу, и одновременно как льдом разливается по жилам озноб. Шаги кудряша теперь казались гулкими как колокол. В последний раз с ней было такое два года назад, когда Ксандер…

Ксандер. В зале не было Ксандера.

Задыхаясь, она напряженно, до рези в глазах, вглядывалась в тени под статуями, в каждого нового входящего, даже в ректора, будто он мог знать и каким-то жестом или взглядом намекнуть ей. Лицо д’Эстаона оставалось усталым и бесстрастным, и если он и видел, что с ней творится, то не торопился помочь. А в ушах у нее издевательски звенели слова отданного Приказа, за который она уже была готова себя проклясть. Потерять вассала вот так, по глупости, дав задачу, которую даже со всем желанием не пройдет и один из тысячи! При мысли о том, что скажет ей дед, она чуть не застонала. Опять, опять она сделала прежде, чем подумала, – и теперь что, у нее снова нет вассала?!

– Только после вас!

При первом же звуке этого голоса у нее отлегло от сердца так стремительно, что она пошатнулась, жадно впиваясь взглядом в новопришедших. В дверях чуть не столкнулись – да, Ксандер, живой и невредимый, и тот парень, которого так бурно обнимал министр де Шалэ. Посмеявшись, они обменялись быстрым рукопожатием и пошли вперед, галлиец – уже явно представляясь. Но не успели они дойти до середины зала, как разговор оборвался, а когда, отдав должное ректору, они поравнялись с Исабель, лицо Ксандера было как обычно замкнутым.

– Сеньора. Поздравляю вас.

Сейчас, глядя в это лицо и холодные, изучавшие ее, словно особенно отвратительную тварь, глаза, она напрочь забыла, почему еще минуту назад была хоть сколько-то рада его видеть.

– Тебя тоже есть с чем поздравить, принц, – сказала она, стараясь не сорваться на шипение, и до боли сцепила руки, уже наливающиеся предательским жаром. – Сумел выполнить Приказ. Для тебя это даже неплохо.

– Ваша уверенность, что мне легко удастся то, что по плечу только лучшим из лучших, придавала мне сил, сеньора.

Исабель, не успев огрызнуться, вдруг задумалась, издевается он или льстит. Пока она молчала, подошел тот галлиец Франсуа, точно, Франсуа де Шалэ: Исабель порадовалась своей памятливости. Он глянул на Ксандера с той жалостью, которая вечно Исабель раздражала, безмолвно кивнул ей и отодвинулся, чтобы сухо пожать руку Клаусу и остановиться поближе к Джандоменико, которого, похоже, откуда-то уже знал.

«У Альба всегда все самое лучшее», – пришло ей на ум, прекрасная фраза ведь, ничего не возразишь! Но она молчала уже слишком долго, теперь отвечать на дерзость было поздно, и опять выходило, что последнее слово осталось за Ксандером. Чувствуя, как запылали уши от обиды, она раздраженно потянулась поправить волосы и нащупала в ближайшей пряди колтун.

Она сложила потеплевшие руки ладонь к ладони, спрятав их в складках юбки. Вдох. Выдох. Еще раз. Как учил дед, она поискала, на чем бы сосредоточиться: да хоть бы на светильнике на ближайшей колонне. Да, в нем горел огонь, но белый и холодный. Постепенно похолодели и ее пальцы, и она бросила исподлобья взгляд на Ксандера, заметил ли он. Если фламандец что и заметил, то промолчал и сейчас просто стоял, глядя перед собой, спокойный, если не считать тонкой складки между бровями.

– Исабель, querida!

Что бы ни случилось с кудрявой Алехандрой в Лабиринте, на ее веселую энергичность это не повлияло. С быстротой особенно неуемной белки она подскочила к Исабель, таща за собой Катлину – надо же, и эта прошла! – и узкоплечего парня с лисьим лицом.

– Мой кузен Хуан де ла Серда!

Лисообразный Хуан никак это не оспорил, только улыбнулся и поклонился, ловко прикрыв при поклоне рваную дырку на щегольски вышитом рукаве.

– Целую ваши ноги, сеньориты!

Это подошел Мигель Геваро-Торрес, и представлять его компании довелось уже Исабель: его дядя был в кортесах человеком не последним и в доме Альба бывал не раз, как и его племянник. Впрямую ног целовать Мигель, конечно, не стал, ограничившись тем, что склонился к рукам, которые подали ему Исабель и Алехандра, а с Хуаном они обменялись изящными полупоклонами, после чего Мигель занял почетное место близ Исабель, демонстративно повернувшись спиной к Ксандеру. Ксандер, впрочем, никак на это не отреагировал и вообще стал тихонько переговариваться с Катлиной, так что упражнения юных кабальеро в надменных усмешках и брезгливых взглядах пропали втуне. Исабель никак не могла решить, приятно ей это или нет. Конечно, наглость вассала поощрять не стоит, но…

– Добро пожаловать.

Шелест разговоров тут же стих. Все как по команде вытянулись и даже выстроились. Кто-то попробовал ответить – судя по акценту, кто-то из неугомонных авзонов, – но на него шикнули, и воцарилась окончательная тишина.

Ректор еще с минуту обозревал их, опершись подбородком на сложенные ладони, а потом встал и вышел вперед, опираясь на свою трость.

– Вы молодцы, – сказал он наконец в это гробовое молчание, и на его лице вдруг появилась усталая, но теплая улыбка. – Вы замечательные молодцы, знайте это. И запомните этот день и этот час, потому что, что бы ни случилось с вами потом, вы навсегда останетесь теми, кто выдержал испытание Академии.

По залу прошел легкий вздох, и Исабель поняла, что в нем был и ее выдох облегчения. Все расслабились, заоглядывались, словно и в самом деле пытались запомнить окружающее во всех деталях, заулыбались друг другу; кто-то из парней одобрительно хлопнул соседа по спине, другие приосанились. Алехандра, оказавшаяся рядом с Исабель, порозовела от удовольствия и обняла свою фламандку за плечи. Исабель решила, что она тоже довольна. Одно дело – знать, что ты лучшая по праву крови, и совсем иное, когда получаешь награду по своим заслугам, и другие это признают.

– И не думайте, – продолжил ректор, снова заставив всех умолкнуть, – что здесь будут иметь значение ваша кровь или слава ваших родственников. Вы попали сюда только своими силами, и здесь вас будут судить только по вашим словам и делам. И постарайтесь и дальше оставаться достойными звания учеников Трамонтаны. Потерять это достоинство из-за небрежности или глупости – вот это будет настоящий позор.

Теперь уже никто не улыбался, не выпячивал грудь и не краснел от радости. Исабель и сама вдруг ощутила что-то вроде тяжести, будто каждое слово ректора д’Эстаона было камнем, и все они падали ей на плечи, но сутулиться нельзя…

Ректор же, сделав паузу, окинул их еще одним взглядом серых, как свинец, глаз и вдруг нахмурился. В режущей слух тишине раздалось громкое жужжание и снова смолкло, на этом лоб д’Эстаона разгладился, и он снова улыбнулся.

– Но теперь вам надо освоиться, ведь Академия отныне ваш второй дом, а в доме надо устроиться как следует, не так ли? Поступим мы так, – он прижал указательный палец к губам, задумчиво постучал им, словно еще решая, куда их всех девать. – Вы сейчас вернетесь к той двери, через которую вошли… Не переживайте, в Лабиринт вы оттуда уже не попадете. Там вас встретят ученики старшего курса и проводят в Башню Воды, где в этом году вам предстоит жить.

– О да, – выдохнула рядом Алехандра, – сейчас бы ванну!

– Другое дело, что там вас ждет еще одно небольшое испытание, – сообщил ректор, прищурившись. – Сущие мелочи по сравнению с тем, что вам уже удалось пройти, поэтому я верю, что уж с этим препятствием на пути к еде и сну вы справитесь легко. Благо теперь вы вместе.

На лицах окружающих – волей-неволей многие при этих словах переглянулись, и Исабель решила, что беды не будет, если она сделает то же – отразился тот же сплав сомнения, готовности и беспокойства, который наполнял и ее.

– Что еще… Завтрашний день принадлежит вам, кроме, конечно, ужина, который все-таки в вашу честь, – улыбка ректора стала немного ироничной. – Так что постарайтесь его не пропустить. А теперь я желаю вам успеха и доброй ночи, господа… студенты.

И, развернувшись на каблуке, он снова, как тогда в атриуме, исчез.

Озадаченные этим действием, они все как один еще мгновение просто пялились туда, где только что стоял глава Академии. Наконец кто-то шевельнулся, кто-то потянул за рукав соседа, кто-то произнес первое слово, и двадцать два новоиспеченных студента пошли к той двери, откуда они так недавно победно появились.

– Нас двадцать один, – сказал Ксандер за ее спиной, будто прочитав мысли.

Она не обернулась, только кивнула: ей-то какое дело?

Но невольно стала пересчитывать, только быстро сбилась со счета и бросила это занятие.

Перешагнув порог, она, уже готовая, несмотря на уверения, увидеть былую комнатку, обнаружила белопесочную дорожку и аккуратно подстриженный газон. Ее спутники заоглядывались, кто-то даже наклонился потрогать траву. Исабель оглянулась тоже: позади была самая что ни на есть обычная дверь и изящное, все в причудливой готической резьбе, здание. Над головами шумели вполне обычные деревья, через которые вдали виднелись могучие стены гор. А впереди, с торжественной важностью ожидая их, стояли двое – молодой человек и девушка, и на груди у каждого сиял звездой тот самый камень, что и у всех новичков.

– Добро пожаловать, братья наши меньшие, – сказал наконец парень, завладев всеобщим вниманием.

– И сестры, – поправила его девушка, глаза у нее искрились таким же несколько снисходительным весельем; они переглянулись и перемигнулись.

– Следуйте за нами, – продолжил парень.

– Только не отставайте! А то тут недолго и заплутать.

И, больше ничего не говоря и только лукаво улыбаясь на просьбы об объяснениях, они пошли вперед, так что их подопечным ничего не оставалось, кроме как идти следом.

Так они пересекли центральную шестиугольную площадь и прошли сквозь платановую рощицу. При первом же виде полагавшегося новичкам жилища провожатые опять улыбнулись, оставив их и пожелав удачи. Впрочем, новички, уже увлеченно разглядывавшие доставшуюся им резиденцию, задерживать их не стали.

От одного взгляда на их новый дом Исабель поежилась.

Дело было даже не в том, что один его вид легко доказывал, что его создатели не только ничего не знали о земном тяготении, но и знать не хотели. Будто созданные из струй весенних ручьев и летних ливней, взмывали ввысь своды в сверкающей дымке брызг. Сам камень башенных стен был, казалось, полупрозрачным, как зеленоватый алебастр или неграненый аквамарин. Всюду в прихотливом узоре мелькали искусно выточенные рыбы, взлетали на гребнях каменных волн веселые ундины, поддерживая на тонких руках ажурные балконы, и причудливо, как водоросли, изгибались немыслимые лестницы. Над озером, окружавшим башню, как широкий ров, и полускрытым лотосами и склоненными ивами, парил на стройных арках легкий мост, на котором едва прошли бы плечом к плечу двое. И отовсюду, словно полотном вывешенных на праздник знамен, бесшумно и блистательно лилась вода.

Даже авзоны, дети лагун Средиземноморья, уставились на это видение с откровенным изумлением, а уж Исабель, рожденной в выжженных солнцем горах Иберии, и вовсе стало немного дурно. Огонь, всегда согревавший ее руки, притих настолько, что она даже озябла, вдруг осознав, что на землю опустились сентябрьские сумерки и воздух совсем не теплый. И это еще до того, как она увидела двери – точнее, то, что здесь ими служило. Там, где во всех нормальных домах можно было бы ожидать ворота, в этом сумасшедшем строении низвергался в зеленую воду рва водопад. И при одном виде его становилось ясно как день: любого, кто дерзнет подойти к нему по ажурному, но очень уж узкому и лишенному перил мосту, полускрытому дымкой брызг, он попросту смоет.

Еще одно испытание?

– Прелесть какая, – проговорил рядом негромкий голос.

Исабель покосилась: это была та самая белобрысая.

– Ничего себе, – едва не в унисон ей отозвалась давешняя вилланка Леонор Как-то Там, в который раз нервно погладив свою пентаграмму. – У вас тут что, на каждом шагу пытаются людей убить?

– Но мы же туда не пойдем, правда? – озабоченно спросила беспокойная авзонийка, подергав за рукав Джандоменико Фальера, изучавшего замок все с тем же своим прищуром, будто он обдумывал штурм.

– Не в лесу же спать, – резонно возразил он, стряхивая ее руку. – Что скажете, парни?

Парни всех мастей и национальностей на этот призыв только переглянулись – главным образом, как показалось Исабель, чтобы удостовериться в своем единодушии. Единодушие было полное, никому явно не хотелось идти первым, но и выглядеть трусом не согласился бы никто. Немного покидав друг другу эти взгляды, вызывающие и испытующие, они почти незаметно сбились каждый в свою кучку, убедившись не без удовольствия, что быть героем и первопроходцем не жаждал ни один.

Исабель почувствовала легчайшее прикосновение юбки к юбке и бросила взгляд через плечо: к ней поближе придвинулась Алехандра, вопросительно и искательно заглянув ей в лицо. Двое юных кабальеро, закончив свой безмолвный петушиный бой с со своими новоявленными однокурсниками, тоже оказались рядом, с гордым видом готовые защищать прекрасных дам от всего и вся. И даже вилланка Леонор, несмотря на показную независимость, подобралась к их маленькой группе; впрочем, Исабель заподозрила, что, вполне возможно, она попросту не знала иного языка, кроме иберийского. Кто ж их знает, вилланов?

Ксандера рядом не оказалось. Он стоял почти у самого обрыва, вполголоса что-то говоря (по характерному хриплому «г» Исабель поняла, что по-фламандски) и глядя на замок как зачарованный. Рядом с ним была алехандрова Катлина, с ней и говорил, и ее очаровывал вовсе не замок.

– Надо идти, сеньоры, – объявил Мигель Геваро-Торрес с той важностью, с какой все мальчишки на памяти Исабель копировали манеру мужчин. – Разделимся, я так думаю. Кто-то останется с дамами, – он чуть поклонился в сторону Исабель и Алехандры, – а я пойду первым. Кто со мной?

Алехандра, похоже, была вполне готова остаться на берегу и восхищенно рукоплескать отважным героям, но Исабель это не устраивало. Она и так еле удержалась от того, чтобы не закатить глаза.

– Ничего подобного, – это она сказала сухо и отрывисто – получилось почти как у деда.

Во всяком случае, все сразу уставились на нее. Теперь следовало сказать обдуманные слова, но на обдумывание времени не было. Впрочем, как правильно, она знала и так: идти первой, а Мигель мог ее сопровождать, если уж ему так въелось. Она вдохнула напоенный влагой воздух, чтобы это им сообщить, и глянула на мост.

Лучше бы она этого не делала. Проклятая вода все лилась, мост ничуть не расширился, даже, похоже, сузился; а ров был и на второй взгляд очень глубоким. Она собралась с духом, чтобы все же выдавить из себя правильные слова, но даже образ деда и дядьев, как один отважных и суровых, помог несильно.

И тут за то мгновение, что она провела в непростительных колебаниях, к мосту подошла Мишель Дюбуа. Полуундина одной нежной улыбкой заставила расступиться подначивавших друг друга мальчишек и шагнула на мост с такой безмятежной уверенностью, будто это была мостовая ее родной Лютеции. Кто-то сзади нее охнул, но она не повела и одной безупречной бровью – прошла, легко переступая, к самому водопаду и протянула к нему руку.

Водопад взревел, как взмывший в прыжке кит – Исабель видела это жуткое диво у берега Атлантики, – и вроде даже подался назад. Но едва они затаили дыхание, уже почти уверенные в чуде, как он вдруг обрушился вниз с новой силой, будто в него вылили титаническое ведро, и облако водяной дымки скрыло и его, и Мишель плотно и безнадежно.

Исабель, стоявшая в первых рядах, невольно поежилась и оглянулась, чтобы оценить, какой это эффект оказало на ее спутников. Эффект был удручающим. Даже Мигель выглядел растерянным, Алехандра и вовсе отвернулась, прижав сведенную судорогой ладонь ко рту. Второй по смелости среди мальчишек, Хуан де ла Серда, хоть и положил покровительственно руку на ее плечи – кузен все-таки, – рука эта заметно дрожала. Авзоны после минуты потрясенного молчания вновь отчаянно залопотали между собой, особенно было слышно Джандоменико – потомок дожей и адмиралов явно унаследовал голос, способный перекрыть даже шум морского боя, но вот воодушевления в нем было маловато. Давешней светловолосой худышки, ни в одной группе до того не задержавшейся, и вовсе не было видно: похоже, побежала за взрослыми, таких вот правильных Исабель навидалась.

– Сеньора, смотрите! – крикнул девичий голос, звенящий от страха.

Алехандра обернулась так резко, что отлетела в траву сдерживавшая ее буйные кудри заколка. Исабель, конечно, обернулась тоже, хотя более плавно: дед говорил, что слишком быстрые движения могут ввести других в панику, а сейчас только этого не хватало. Но – проклятье! – вот тут-то совет и пример был выбран неудачно.

По мосту шел Ксандер.

Он шел не с бездумной грацией Мишели, а скорее чуть враскачку, как моряк по кораблю, иногда бросая сторожкие взгляды по сторонам, но шел уверенно и твердо. Следом за ним таким же шагом шел Джандоменико, а у самого плеча венецианца – высокий кудрявый гельвет, как его – Франц, Фриц? Оба широкоплечие и крепкие, они смотрелись как телохранители юного принца, не отставая от него ни на метр. А у входа на мост ломала руки Катлина, явно разрываясь между желанием последовать за ними и боязнью ослушаться своей сеньоры – она-то и крикнула.

Первым порывом Исабель было осадить негодного вассала Приказом, но, даже кипя гневом, она все-таки осознала очень вовремя, что он вряд ли ее услышит сквозь шум треклятого водопада, а уж оглядываться на нее он и не думал. Оставалось скрипнуть зубами и смолчать.

А вот Мигель и Хуан не стерпели – рванули к мосту так, что едва не смели по пути в ров Катлину… жаль, что не снесли. Им наперерез, не желая проиграть в петушином бою, помчались и пылкие авзоны, и кое-кто из галлов, и, что уж вовсе было нетерпимо, вилланка Леонор. У моста образовалась кутерьма. Исабель и сама опомниться не успела, как оказалась там же, а когда из водяного тумана вдруг раздался короткий вскрик и куча-мала на мгновение застыла, Исабель обнаружила, что уже стоит на влажных от брызг камнях моста впереди очень многих, и с обеих сторон узкой каменной тропы – обрыв и зеленая, как жаба, вода.