Соперница королевы

– Рич – славный парень. Сухарь, конечно, но неплохой.

– Ты знаешь его лучше, чем я, – произнесла Пенелопа, не в силах скрыть горечь.

– Запомни, сестра: твое благополучие для меня превыше всего. – Эссекс выпрямился, расставил ноги и грозно оскалился. – Если он будет дурно с тобой обращаться, я за тебя отомщу. – Внезапно он стал выглядеть очень взрослым. – Я так ему и сказал: мое благоволение зависит от его доброго отношения к тебе.

Пенелопа почувствовала прилив любви к брату, нежно поцеловала его в щеку и, взяв Доротею за руку, произнесла:

– Деверо держатся вместе, словно лепестки в бутоне. Нас не разлучить.

– Мои прекрасные сестры, – сказал Эссекс. – Как же мне с вами повезло.

– Жаль, что Уота нет с нами. Мы не собирались все вчетвером со смерти отца, – проговорила Доротея, словно угадав мысли Пенелопы о младшем брате.

– Он приедет с матерью, – сообщил Эссекс.

– Значит, мы будем вместе! – радостно воскликнула Доротея.

– А потом меня уведут на брачную ночь. Как мне это вынести? – вздохнула Пенелопа.

– Выпей побольше вина. У тебя закружится голова, и ты ничего не почувствуешь, – посоветовала Доротея. Все рассмеялись, но на душе у Пенелопы скребли кошки.

Пенелопа последовала совету сестры и, к тому времени как осталась наедине с мужем, так захмелела и устала, что едва не валилась с ног. На свадебном пиру пили за Англию и королеву, за молодоженов и будущих сыновей. Тосты следовали один за другим, и каждый раз Пенелопа осушала полный кубок французского вина, купленного Ричем. Вместо танцев последовали благодарственные молитвы.

– Вижу, вам требуется твердая рука, – сказал Рич, отворяя дверь в спальню. Он крепко стиснул пальцы Пенелопы, так что обручальное кольцо врезалось в кожу.

– Вы делаете мне больно, – проговорила она.

– И сделаю еще больнее, если не будете вести себя благоразумно.

– Что вы имеете в виду? – борясь с головокружением, девушка пыталась угадать настроение мужа.

– Вы прилюдно унизили меня на нашей свадьбе перед всеми родственниками. Теперь вы моя жена, и я больше не позволю меня унижать. Это ясно? – Рич еще крепче сжал пальцы. Пенелопа испугалась, что он их сломает, однако даже не поморщилась, чтобы не доставить ему удовольствия видеть ее боль.

– Ясно, – ответила она, сквозь винный туман вспоминая подробности свадебной церемонии.

На пороге церкви Пенелопа наступила на подол платья и ударилась локтем о купель так сильно, что слезы брызнули из глаз. Собравшиеся имели серьезный торжественный вид, какой обычно принимают на свадьбах. Девушка медленно двигалась в жестком платье, напоминающем гроб, не решаясь повернуть голову из опасения, что накрахмаленный воротник перережет ей шею. При виде членов семьи Сидни у нее перехватило дыхание; среди них был и Филип. Она схватилась за руку Жанны, чтобы не упасть, но потом поняла, что обозналась: это не Филип, а его младший брат Роберт. Пенелопа сделала вид, будто рада его отсутствию, однако почувствовала себя брошенной. Она вызвала в памяти воспоминания о том, как он с ней обошелся, однако все равно не смогла его ненавидеть.

Рич безучастно наблюдал за ее приближением. В углах его рта затаилась презрительная усмешка, словно он испытывал к Пенелопе отвращение; возможно, он просто робел перед лицом будущей супруги и ее влиятельных родственников, в жилах которых течет королевская кровь. Вероятно, ему казалось, что они считают его ниже себя (по правде говоря, так и было). Пенелопа подошла к нему и попыталась улыбнуться, однако во рту пересохло и улыбка получилась неубедительной. Рич сглотнул, видимо, от волнения; девушка посочувствовала ему, но легче ей от этого не стало.

Священник начал службу. Повинуясь его знакам, Пенелопа покорно, словно марионетка, опустилась на колени, потом снова встала. Казалось, будто она присутствует на собственных похоронах. Неужели ей предстоит всю жизнь провести с этим суровым молодым человеком? Девушку охватила паника, точно ее заживо замуровали в склепе.

– Берешь ли ты этого мужчину…

– Я не могу… – Пенелопа шагнула назад, к матери, но увидела ее каменное лицо, рядом – разгневанного Лестера, чуть дальше – Хантингдонов. Граф открыл рот от ужаса, графиня схватилась за голову. Братья и сестра вытаращили глаза от удивления. Гости начали перешептываться – до них потихоньку начало доходить, что происходит. Пенелопа упала на колени перед Лестером и матерью.

– Умоляю, не заставляйте меня… – Девушка собрала всю свою храбрость, поднялась на ноги и объявила: – Я желаю воспользоваться правом отказаться. У меня ведь есть такое право? – На лицах ее родственников отразились разочарование, изумление и гнев.

– Верно ли я понял, что вы отказываетесь брать этого человека в мужья? – осведомился священник, не скрывая нетерпения, словно Пенелопа была капризным ребенком, отнимающим у него время.

– Отказываюсь.

Лестер встал, крепко взял ее за руку и подвел обратно к Ричу, прорычав на ухо:

– Ради бога, девочка, веди себя прилично. С чего ты взяла, будто у тебя есть выбор?

Пенелопа не смела взглянуть на будущего мужа. Ей представились молодые бычки, которых приводят на бойню; сперва они не подозревают, что их ждет, потом чуют в воздухе запах страха, тревожно оглядываются, переступают с ноги на ногу, но ничего не могут изменить.

Так и она: даже если ей удастся отказаться от замужества, что дальше? Семья от нее отречется, королева отлучит от двора.

– Я готова, – сказала она священнику. – Это была минутная слабость. Вступать в брак не всегда легко.

Родственники за ее спиной облегченно вздохнули. Священник откашлялся и повторил слова брачного обета.

Пенелопа открыла рот, чтобы ответить, однако из горла вырвался лишь слабый шепот. Впрочем, священник этим вполне удовлетворился. Девушка вся застыла, словно зимний пруд; где-то глубоко еще теплится жизнь, но туда не добраться. Обручальное кольцо туго сдавило палец, рука налилась свинцом. Наконец Пенелопа собралась с силами и взглянула на супруга. Рич выглядел несправедливо обиженным; щеки его горели от сдерживаемой ярости.

– Не «ясно»! – рявкнул он, вталкивая Пенелопу в спальню. – Не смей так говорить со своим мужем. Твой дерзкий нрав необходимо обуздать. – Он схватил девушку за горло. – «Я глубоко сожалею, милорд»! Ну, говори!

Пенелопа хотела плюнуть ему в лицо, но побоялась, что он ее ударит.

– Говори же!

– Я глубоко сожалею, милорд. – Она преувеличенно улыбнулась, словно актриса, желающая рассмешить публику.

Рич повалил ее на кровать, по-прежнему держа за горло.

– Думаешь, ты лучше меня? Вся твоя родня так считает, вы кичитесь своей благородной кровью. Теперь ты моя жена и будешь меня слушаться. Считаешь себя самой красивой из королевских фрейлин? Знай, мне ты противна.

– Если я вам противна, в этом лишь ваша вина, – ответила Пенелопа, глядя ему в глаза. – Можете овладеть моим телом, но мое сердце вам не заполучить.

– Твое тело… – с отвращением процедил Рич. – Ты – дочь Евы! – Он принялся одной рукой развязывать завязки на своей одежде, второй продолжая крепко сжимать запястья Пенелопы. Она решила, что криком не выдаст своей боли и не доставит ему удовольствия, умоляя остановиться. Рич крепко зажмурился и начал бормотать псалом: – Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его. Сильно будет на земле семя его; род правых благословится… – Не открывая глаз, он задрал жесткие юбки свадебного платья Пенелопы.

Девушка смотрела на расшитый птицами и цветами полог кровати, силясь представить себя в этом вышитом саду среди шелковой зелени под лучами парчового солнца, но, как ни пыталась укрыться в воображении, телом она оставалась в спальне смитфилдского дома, наедине с мужем, раз за разом повторяя про себя: «На веки вечные», в ожидании боли.

– Будет немного неприятно, – предупредила ее мать. – Не бойся размеров его члена, так и должно быть. Просто позволь ему исполнить свой долг. – Пенелопа понятия не имела, что означает «исполнить свой долг». Молодой муж тыкался в ее нижние части, хрюкая как кабан. Она толком не знала, что от нее требуется, лишь радовалась, что вино затуманило ей рассудок и запястья наконец свободны.

Рич взял ее руку и положил на свой орган. Тот оказался совсем не таким, как она представляла: на ощупь липкий, как сырое мясо. Рич принялся тереться членом о ее лоно. Пенелопа крепко зажмурилась и, призвав на помощь воображение, представила на его месте Сидни, светлоглазого, пахнущего свежескошенной травой, шепчущего слова любви. Внутри поднялась жаркая волна. Наверное, в брачную ночь грешно думать о постороннем мужчине, подумала девушка. Мать не просветила ее по этому поводу. Рич продолжал бормотать псалом. Пенелопа старалась обратиться мыслями к Господу, но перед глазами по-прежнему стоял Сидни. Наконец муж со стоном скатился с нее, сел, поправил одежду и вышел, не сказав ни слова.

Ноябрь 1581,

Смитфилд / Уайтхолл

На следующее утро Рич не показывался до тех пор, пока Пенелопе не подали лошадей к отъезду. Мучаясь головной болью после вчерашних возлияний, она уже собиралась послать за супругом Жанну, однако тот явился сам.

– У вас усталый вид, – обвиняющим тоном заявил он.

– Я спала как младенец, благодарю вас, – солгала Пенелопа.

– Отправляйтесь во дворец и выклянчите для меня расположение ее величества. – Рич подал ей руку, чтобы помочь сесть в экипаж. Едва конюх отвернулся, он больно схватил ее за запястье и поцеловал в губы. Пенелопа призвала всю силу воли, чтобы не отшатнуться.

– Вы отправитесь в Лейз? – Скорей бы он оказался как можно дальше, взмолилась она. Рич кивнул, и девушке невольно пришла мысль о несчастном случае.

Как только экипаж тронулся, Пенелопа надела усыпанный изумрудами браслет, презент от Лестера, на другую руку, чтобы скрыть синяк. Не исключено, что столь дорогой подарок преподнесен в качестве извинения, подумала она. Хотя нет, вряд ли.

– Расскажи мне все, – потребовала Марта, вышедшая встретить Пенелопу.

Во дворе Уайтхолла толпилось непривычно много стражи.

– Нечего рассказывать, – ответила та.

– А как же свадьба?

– Лучше не вспоминать. – Лицо Марты вытянулось от разочарования. – Просто… – Пенелопа не знала, как выразить свои чувства, к тому же Марта незнакома с Ричем и не подозревает о ее любви к Сидни. Своими переживаниями она могла поделиться лишь с Жанной – милой верной Жанной, которой можно доверить любую тайну.

– Не представляешь, что у нас тут случилось, когда ты уехала. Католики сговорились с папой и замыслили убить королеву и всех ее советников. – Глаза юной фрейлины блестели скорее от возбуждения, чем от страха. – Они собрали отряд из пятидесяти вооруженных мужчин, чтобы напасть на нее и лишить жизни!

Пенелопа содрогнулась, вспомнив об ужасах парижской резни. Жанна предпочитала не думать о страшной ночи, когда тысячи человек погибли от рук католиков, однако то немногое, что она поведала, накрепко врезалось в память Пенелопы – крики, запах крови, плывущие по реке трупы: воистину настоящий ад.

– Здесь, в Англии? – спросила она.

– Да, здесь. Они собирались посадить на трон Марию Шотландскую. Нам велели не выходить в сад – слишком опасно.

Пенелопа иногда вспоминала о шотландской королеве, уже тринадцать лет томившейся под домашним арестом в Шрусбери, пока трон занимал ее юный сын Яков. Имя Марии не полагалось произносить в присутствии Елизаветы, однако фрейлины часто о ней судачили; в их устах она превратилась в мифологический персонаж, словно на самом деле ее не существовало.

– Берли приказал удвоить стражу. Заметила?

– Да, я удивилась, почему их так много у ворот.

– Ты еще внутри не была. Они выстроились по всей главной галерее.

Марта не преувеличивала. Вход в королевские покои охраняло не меньше дюжины стражников с алебардами.

– Католический священник Кампион[10] арестован за проведение тайных богослужений, – вполголоса проговорила она. – Его допрашивают в Тауэре.

– Бедняга.

– Он же изменник.

– Все равно, он творение Господа. – От одной мысли о том, что сейчас происходит с этим человеком, Пенелопу бросило в дрожь.

Девушки приблизились к дверям королевских покоев. Стражники потребовали распахнуть накидки – «Хотят удостовериться, что при нас нет ничего опасного», – прошептала Марта, – прежде чем позволили пройти.

Внутри все выглядело как обычно, однако в воздухе чувствовалось напряжение. Королева и Берли ожесточенно спорили. Сын Берли, Сесил, переминался с ноги на ногу за спиной отца, словно не находил себе места. Перехватив его взгляд, Пенелопа улыбнулась, однако тот сделал вид, будто рассматривает гобелен.

– Я не стану узницей в собственном доме, – не скрывая раздражения, говорила Елизавета. – Эти испанцы годами желали моей смерти. Меня не запугать жалкими слухами.

– Мадам, прошу вас проявить благоразумие. Не выходите в сад, пока мы не сможем удостовериться в вашей безопасности. – Берли поклонился, нервно стискивая руки.

Раньше двор представлялся Пенелопе средоточием роскоши и романтических отношений, гудящим пчелиным ульем, в центре которого, словно пчелиная матка, восседает Елизавета, окруженная придворными, жаждущими ее милости. Теперь же стало ясно – все эти пчелы, включая королеву, борются за жизнь, а роскошь и романтика нужны лишь для отвода глаз. Грозовая туча, нависшая над дворцом, находилась здесь всегда. Пенелопа вспомнила свои неосторожные, нечестивые слова: «Ненавижу ее. Ненавижу королеву». Это все равно что сказать: «Ненавижу Господа». Но разве могла она оставаться равнодушной, видя унижение матери, преждевременную смерть отца и собственный несчастный брак, одобренный королевой и потому неизбежный? Однако, как оказалось, положение дел гораздо более запутанно, чем можно представить. Девушку раздирали противоречивые чувства. К бесхитростной детской ненависти прибавились восхищение и страх – да, страх, пусть даже тщательно скрываемый.

Выходит, королева каждый день живет с осознанием, что две наиболее могущественные силы во всем мире – Священная Римская империя и Испания, равно как ее собственные подданные-католики, – желают ей смерти. Она вынуждена быть безжалостной, тут ничего не поделаешь. Но все равно у Пенелопы не шли из головы мысли о католическом священнике, страдающем на дыбе.

Ожидая, пока ей разрешат войти, девушка задумчиво смотрела в окно. Можно ли выстрелить из пистолета в стекло? Если такое случится, какой переполох поднимется! Она вспомнила о муже, и ее сердце словно окаменело. Наверное, Рич уже на полпути в Лейз.

На небе клубились тяжелые тучи. Начался дождь: редкие капли превратились в настоящий ливень. Люди во дворе забегали в поисках укрытия.

– Кажется, Господь на вашей стороне, Берли, – со смехом заявила королева. – В такую погоду я на улицу не выйду. Полагаю, мои убийцы тоже.

Берли криво улыбнулся, его сын вежливо хихикнул, но больше никто не рассмеялся. Все вернулись к своим делам – шитью, чтению, написанию писем.

Заметив Пенелопу, Елизавета просияла.

– Моя пташка вернулась! – воскликнула она. – Рада тебя видеть. Ни одна из этих девиц не сравнится с тобой в пении. Мне целыми днями приходилось слушать, как они коверкают мои любимые мелодии. Ну что, нравится тебе быть замужней дамой?

Пенелопа замешкалась с ответом из опасения, что на ее лице отразятся истинные чувства.

– Все совсем по-другому, – наконец ответила она, сознавая, насколько глупо звучат эти слова. Пег Кэри закатила глаза.

– По-другому? – переспросила королева. – Ни разу не слышала ничего подобного от новобрачной.

– Я хотела сказать, ваше величество…

– Нет-нет, – перебила та с кривой усмешкой. – Ответ меня устраивает. – Пенелопа восхитилась ее выдержкой: ни в голосе, ни в осанке Елизаветы не чувствовалось страха, хотя, судя по удвоенной страже и нервно стиснутым рукам Берли, ей действительно угрожала опасность. – Желаю послушать песню. Надо отвлечься от всего этого, – королева махнула рукой в сторону Берли и Сесила, своими черными одеяниями напоминавших ворон, столпившихся вокруг падали. Сесил тут же повернул к ним голову. Пенелопе вспомнились слова матери, сказанные при последней встрече: «Остерегайся сына Берли; если он таков, как его отец, он нам не друг».

Глашатай возвестил о прибытии Лестера. На лицах Берли и его сына отразилось неодобрение. Наряд королевского фаворита сверкал серебром, с мокрого плаща струилась вода. Проходя мимо Пенелопы, отчим подмигнул – дескать, он в курсе, через что ей пришлось пройти прошлой ночью. От мысли, как гости бражничали и судачили о том, что происходит в спальне, девушку замутило.

Лестер приблизился к Елизавете. Та похлопала по сиденью рядом с собой и взяла его за руку, словно они муж и жена. В душе Пенелопы вскипело возмущение. Неужели королева действительно виновата в смерти отца? Столько вопросов, на которые нет ответов.

Не в силах смотреть, как Елизавета милуется с Лестером, Пенелопа оглядела зал и среди свиты отчима заметила Сидни; тот был весь в черном, будто носил траур. На мгновение их взгляды встретились; девушка поспешно отвернулась к окну, за которым по-прежнему бушевал ливень. Ей невыносимо захотелось сбежать под дождь и умчаться прочь без оглядки.

– Леди Рич споет для нас, – проговорила королева. – Принесите ей сиденье и лютню.

Пенелопа внутренне содрогнулась от звука своего нового имени, произнесенного в присутствии Сидни. Краска бросилась ей в лицо. Стараясь не смотреть в сторону Лестера и его свиты, она вышла вперед, взяла лютню, толстую и круглую, словно младенец, и принялась подтягивать струны. Сидни не сводил с нее глаз, но ей не хватило духа даже взглянуть на него.

– Какую песню вы желаете услышать, ваше величество? – спросила Пенелопа, надеясь получить подсказку, ибо в ее голове крутилась лишь одна мелодия, совершенно не подходящая к случаю.

– Сыграй, что хочешь, – ответствовала Елизавета.

Пенелопа знала сотни песен, однако все они куда-то улетучились, поэтому она начала:

Любовь лишь избранным нужна.

Королева одобрительно хмыкнула. Не сводя взгляда со струн, девушка сосредоточилась на звуке собственного голоса.

В том есть резон.

Песня захватила ее и понесла, как река лодку. Пенелопа чувствовала восторг зрителей, наполняющий девушку ощущением могущества. Она подняла голову и, глядя Сидни прямо в глаза, пропела:

Ведь умереть она должна —Таков закон.

Ответный взгляд мужчины был исполнен печали. Пенелопа затрепетала от радости, словно сломала копье о его доспехи и выиграла очко.

Кто сердце ей решил отдать,Пусть приготовится страдать.

Возможно, Сидни хорош на турнирном поле, но здесь – ее арена. Девушка оглядела придворных, игриво останавливая взгляд то на одном, то на другом, и продолжила:

Амура предадим суду —Он раздает любовь за мзду[11].

Зрители разразились бурными аплодисментами, лишь Сидни угрюмо смотрел в никуда. Пенелопа склонилась перед Елизаветой в реверансе. Ее самоуверенность несколько поколебалась при виде графини: та сидела с натужной улыбкой, чопорно сложив руки на коленях. Девушка вспомнила о своем муже-пуританине: наверняка он считает подобные развлечения греховными. Впрочем, если Рич желает, чтобы его жена добилась расположения королевы, ему придется терпеть пение и музыку. Ей стало ясно: каждый из придворных вынужден чем-то поступиться – принципами, любовью или верой. Этого не избежать; взгляните, что происходит с теми, кто отказывается идти на уступки, – взять хотя бы того несчастного священника. Пенелопа представила, как он висит на дыбе, обливаясь по́том и стиснув зубы, а его кости выворачиваются из суставов отвратительным щелчком, какой можно услышать, когда разделываешь цыпленка.

– «Сладкая ложь!» – выкрикнул кто-то название песни.

– Мне понадобятся ноты, – ответила Пенелопа. Повинуясь приказу королевы, паж раскрыл перед ней песенник, чем вызвал завистливые взгляды других юношей. Девушка удобно устроилась на табурете и принялась настраивать лютню. Просьбы следовали одна за другой, и она пела, наслаждаясь всеобщим одобрением, пока у нее не сел голос. На сцену вышли музыканты, фрейлины выстроились в ряд, намереваясь танцевать, а утомленная Пенелопа села отдохнуть у окна.

Незаметно, словно призрак, приблизился Сидни и попросил разрешения сесть рядом. Пенелопа безмолвно кивнула. Ее защищала новообретенная сила; сердце как будто укрыли доспехи, оснащенные острыми шипами.

– Вы в трауре? – осведомилась она, коснувшись его черного бархатного дублета. – От вас исходит печаль.

– В некотором роде, – ответил Сидни, опустив глаза. – Вы слышали об иезуите Кампионе, которого должны казнить?

Пенелопа кивнула, смущенная тем, что разговор принял серьезный оборот. Она не предполагала, что Сидни скорбит по-настоящему, и внезапно почувствовала себя недалекой и наивной: ее волнуют сердечные дела, в то время как вокруг происходят гораздо более значимые события.

– Он мой близкий друг.

– Но он же католик, враг государства.

– Все не так очевидно. – В голосе Сидни слышалось нетерпение, даже гнев. Пенелопа хотела выразить сочувствие несчастному, однако сдержалась, понимая, что совершенно не разбирается в случившемся. – Я считаю, люди должны молиться Господу, как им угодно. Кампион посвятил себя вере, а не политике.

Девушка в упор взглянула на него:

– Как можно отделить веру от политики, если католики постоянно устраивают заговоры против ее величества?

– Увы, никак. – Сидни вздохнул. – Кампиону не избежать печальной участи. А поскольку он мой друг, я попал в немилость к королеве. Мне не удается ей угодить. Однако вам ни к чему слушать мои жалобы. Кроме того, – он отвернулся, чтобы Пенелопа не видела его лица, – я скорблю не только по Кампиону.

– По кому еще?

Сидни пробормотал нечто неразборчивое.

– Я вас не слышу. – Пенелопа заметила, что Пег Кэри и Молл Гастингс оторвались от вышивания и смотрят в их сторону. – По кому? – повторила она, стараясь не обращать на них внимания.

– По вам, – наконец выдавил он.

– По мне? – В ее душе вскипела буря чувств, но она твердой рукой удержала их в узде. – Я еще жива.

– Но для меня вы потеряны.

– Я никогда не была вашей. Вы сами не пожелали на мне жениться. Помните, вы сказали, что внушали мне ложные надежды и вам очень жаль?

– Я ошибался.

Ярость забурлила еще сильнее.

– Ошибались? Поздно признавать ошибки. – Пенелопа отстранилась, намереваясь встать, но Сидни удержал ее. Пег и Молл не сводили с них глаз. – Не прикасайтесь ко мне.

– Позвольте объясниться.

– Нечего объяснять.

– Что это? – Он отодвинул изумрудный браслет, прикрывающий ссадину на запястье.

– Ничего. – Пенелопа вырвала руку.

– Это он сделал?

– Не ваша забота. – Придворные начали оборачиваться. Девушка притворно улыбнулась. – Если позволите, я присоединюсь к подругам. – Она надменно протянула руку. Сидни почтительно поцеловал ее.

– Позвольте увидеться с вами наедине.

На его лице отразилось страдание. Пенелопа едва не поддалась, но вспомнила о шипастых доспехах, защищающих сердце, и отрицательно качнула головой.

– Прошу вас.

– Не глупите, – проговорила она, словно увещевая капризного ребенка, и степенной походкой направилась прочь, однако в ее душе бушевали нешуточные страсти.

– О чем вы говорили? – спросила Пег, провожая Сидни взглядом.

– Он жаловался, что королева не осыпает его милостями. Не знаю, с чего он взял, будто я могу помочь. Не выношу нытиков.

Пег недоверчиво фыркнула:

– Значит, в браке все по-другому?

– Именно так, – ответила Пенелопа.

Она села на подушки между девушками и принялась пришивать бусины к портьере, краем глаза наблюдая за бледным растерянным Сидни, взирающим на нее с противоположного конца зала. Рядом тихо переговаривались Берли и Сесил.

– …если бы покушение увенчалось успехом… – говорил Берли, – …одному Богу известно, что бы тогда началось… не доверяй Лестеру, он…

Услышав имя отчима, Пенелопа придвинулась ближе.

– Но вы много раз говорили, отец, нельзя заставить ее назначить наследника. – Сесил крепко прижал к груди конторскую книгу, словно содержимое той составляло государственную тайну. Пенелопа отметила, что пальцы у него короткие и уродливые, хотя ногти чистые и аккуратно подстрижены. Это не руки воина; на них нет ни мозолей, свидетельствующих о долгих тренировках, ни шрамов от многочисленных схваток. Такие руки принадлежат человеку, стремящемуся произвести наиболее выгодное впечатление. Ее заинтриговал странный кривобокий юноша, которого, по слухам, прочат на место отца.

– Необходимо обеспечить будущее Англии, – проговорил Берли. – И наше тоже. Мы должны как следует подготовиться, иначе рискуем… – Он помолчал и продолжил, понизив голос: – Если эта шотландка заполучит скипетр, нам конец. – Сын медленно кивнул.

– Такого нельзя допустить. – Пенелопа впервые разглядела в молодом человеке, робевшем даже взглянуть на нее, не то что улыбнуться, упорную целеустремленность. Казалось, для достижения цели он готов на все.