80+. Как я (вы) жил

Кое-что у кого-то взрывалось, кого-то покалечило, кого-то из ребят и убило. По неосторожности, наверно, это у них было! Так прошла осень и зима, а потом началась весна.

Из ребят 14-17-ти лет организовали отряд, которым командовал выздоравливающий после ранения сержант-сапер Трошкин Сергей. Он обучал ребят, как находить мины и обезвреживать, рассказывал им об опасностях, которые подстерегают сапера на его опасном пути. Ведь скоро посевная, а как пахать, когда кругом мины. Вот и готовил свой отряд сержант, чтобы вовремя начали сеять. В этот отряд входил и мой брат Сашко. Ребята обучались каждый день с утра до вечера.

И вот они первый раз вышли на свое поле. Вначале им было страшновато, и дело двигалось медленно, но потом все освоились. Сашко очень гордился своей взрослой работой. А как же! Его хвалили, так как он больше всех обезвредил мин и лучше всех понимал их секреты. Да я готов был саперную лопатку за ним носить, но туда никого кроме саперов не пускали.

А мины, которые они насобирают за день, свозили в овраг и подрывали. Женщины же в селе в тот момент замирали и крестились со словами:

– Господи, спаси и сохрани!

В тот черный день я дома был, когда пополудни раздался сильный взрыв. Я туда побежал, но нас, пацанов, сразу отогнали. Слышно только было плач женщин и чьи-то крики: – Кольку и Ваську убило! – и еще что-то про Сашку.

Как потом оказалось, Колька и Васька нашли большую и непонятную мину. Они позвали Сашку, чтобы он помог разобраться. А пока он шел, ребята решили сами ее обкопать. Но у них не было лопатки, и они попросили ребят из соседней пары поднести. А те не пошли, а размахнулись, бросили ее и крикнули: – На! Лови-и-и!

Лопатка летела, вращалась и приближалась к ребятам. Те отскочили в стороны, а она штыком ударила по мине и …взрыв. Тут и Сашко подошел.

Поубивало всех, кто был рядом.

Когда тело Сашка привезли к нашей хате на телеге, все со страхом медленно начали подходить к ней. Баба Катя повисла на руках у соседок и кричит, женщины плачут. Ужас какой-то!

Я тоже подошел, глянул и не узнал Сашку. Да его там и не было.

Там лежало полтуловища от живота, ноги и еще что-то отдельно и все это в крови, и телега тоже была в крови. И подумал я:

«Ну, как это можно так миной разорвать человека? Ну, ходят, вон сколько, кто без руки, кто без ноги, а чтобы вот так разорвать на части. Ужас какой-то! И как его хоронить будут раз тут все по частям?»

Всматривался, всматривался во все это, но так я Сашку и не узнал. И тогда у меня что-то сжалось в горле, и я заплакал.

Схоронили мы Сашку, и наша баба Катя стала на глазах гаснуть. Она согнулась, почти ни с кем не говорила и глаза у нее какие-то неживые стали. Все говорили, что умрет она скоро. Да так оно, наверно, и было бы.

Но в конце лета приехал домой ее крестник, сын Степаниды Василий, после госпиталя на излечение. Он ушел в первый день войны, и с тех пор так ни одной весточки от него и не приходило. И вот приехал. Тогда-то баба Катя, глядя на него и ожила.

Ходит около него все время, руками его трогает да всхлипывает слегка. Да и Василий каждый день свою «хрещену» проведывал. А когда Степанида приходила, то они сядут, поговорят, поговорят, а потом плачут. Одна Сашка вспоминает, а вторая, что сын живой явился, уцелел на этой войне. А ведь он и мне каким-то там братом приходился.

Вскоре и Новый 1945 год наступил! А когда Василий как-то после комиссии пришел и сказал, что его списали вчистую, то нашей радости не было конца. И баба Катя стала похожа почти на ту, что была раньше.

Василия назначили военруком в нашем селе. Он должен был заниматься призывниками и другими заботами. Василий с ребятами часто ходил на берег Псла. И глядя на окопы и блиндажи, как-то рассказал, за что он получил медали и орден.

А служил он в полковой разведке. И вот, в тот раз, когда они тащили пленного немца через нейтральную полосу, вдруг вспыхнула ракета. Василий сразу накрыл своим телом немца и замер.

Несколько раз над ними проносились трассирующие очереди. И одна все-таки зацепила моего брата. Аж две пули попали в него! Он нам показывал куда.

Одна попала сбоку по центру задницы, а другая пониже и левее. Но наши солдаты с передовой помогли пулеметным огнем и всех вытащили. За это ему дали орден. И тогда кто-то спросил:

– И шо? За простреленную задницу дали орден?

– Нет! Не за это! За то, что немца спасли! Очень уж ценный язык для нас оказался!

– А что значит ценный?

– Так, по его сведениям, сразу полетели наши самолеты и разбомбили аэродром с самолетами и расположение танковой дивизии. Все это пленный на карте показал.

– И что только вас и наградили?

– Нет, наградили всех, кто был в разведке. Кого орденом, кого медалью.

Вот какой классный у меня брат!

Потом день Победы настал! Все радовались, смеялись и обнимались. Слава богу! Хоть теперь убивать перестали!

Жаль вот только наш Сашко до этого дня не дожил.

ПЕРВЫЙ ГОД ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Весной 1945 года за нами в село приехал отец. До этого он жил и работал в Ташкенте на военном заводе (он был эвакуирован вместе с заводом из Москвы). Так как он был родом из-под Днепропетровска, то мы сначала поехали к его родителям. Жили мы у родственников, у папиной сестры на левом берегу Днепра.

Однажды меня взяли в город, большая часть которого была на правом берегу Днепра. Когда мы подошли к «старому» берегу Днепра, то мне объяснили, что до войны вода плескалась у этого места, а сейчас надо спуститься вниз и идти туда, где шумит вода, где сейчас течет Днепр.

А все это из-за того, что когда во время войны взорвали плотину Днепрогэса, то вода ушла и во многих местах оголилось дно. И теперь мы шли по бывшему дну реки мимо больших и малых пароходов. Одни стояли на песке, а другие лежали на боку. Раньше это было дно затона – грузоторгового порта, но когда вода ушла, то все что там плавало легло на песок.

Теперь их ржавые бока и черные глазницы иллюминаторов создавали тоскливое настроение. Это смотрелось, как кладбище великанов, которые погибли мгновенно от какой-то одной беды. Только у настоящих великанов кости белеют, а у этих ржавеют. Мне было их очень жалко. Им бы плавать и плавать по волнам, а они как-то совсем не сказочно здесь ржавеют.

Мы шли по ровному дну с небольшим уклоном вниз к реке, когда вдруг перед нами появилась бугристая песчаная линия, после которой уклон увеличился.

– А как эта линия образовалась? Вон она тянется дальше и дальше вдоль реки, – спросил я отца.

Он мне объяснил, что когда в Запорожье взорвали плотину в первый раз, то вода ушла до этой линии, а после второго подрыва, она ушла еще дальше вниз. От этого и образовались на песчаном дне эти горбатые линии.

Я посмотрел вдоль реки налево и увидел вдали длинный мост, по которому ехали машины и телеги, и маленькими мурашками перемещались люди.

– А почему мы на тот мост не пошли? – спросил я.

– Потому что туда далеко добираться, да и нам нужно в другую сторону.

– Так здесь же мост взорванный, – возразил я и показал на него рукой.

– А мы на лодке переплывем. Так быстрее и интереснее.

А Днепр вот он уже рядом. Волны бегут, плещут, серебрятся на солнце, сшибаются в водоворотах, шумят, а там, где каменные глыбы из воды торчат, то наскакивают белыми бурунами и с шумом обтекают. На берегу лежали лодки, и перевозчики зазывали к себе подходивших людей.

Когда мы стали подходить к лодкам, отец взял меня за руку. И тут я увидел, что за тем дальним мостом виднеется еще мост. Он был какой-то странный.

От берега тянулись пролеты-коробки, а посередине два полукруга занырнули в воду. Интересно, ну, как же там ездят? И я спросил об этом отца.

– А-а-а! Это железнодорожный мост. Горбатый. Это что бы немцы не смогли по нему ездить, наши саперы при отступлении его взорвали.

– И что? Он так и будет горбами в воде лежать и ржаветь? – спросил я.

«Ну, и дела, – подумал я, – по мосту не проехать, а по воде тоже не проплыть».

– Нет, – сказал отец, – горбы поднимут, мост отремонтируют и побегут по нему поезда. А когда в Запорожье плотину восстановят, тогда вода вернется сюда и поднимет кораблики.

– Вот здорово! Посмотреть бы, как эти кораблики будут всплывать, – воскликнул я.

Отец подхватил меня под мышки, зашел на лодку, и мы уселись почти рядом с перевозчиком. Вода плескалась рядом у борта.

Я опустил руку в воду, но отец сказал: «не надо, сиди тихо и не дергайся». В это время перевозчик ударил веслами по воде, проговорил «с богом» и начал грести к другому берегу.

Я смотрел на воду, на реку, на берега, как вдали то появлялись мосты, то исчезали. Потому что лодка иногда поворачивалась то в одну, то в другую сторону, или плыла прямо к берегу.

Было интересно и немного страшно. Особенно страшно было, когда проплывали мимо торчащих из воды камней. Ведь течение реки было быстрое, а в лодке сидело много людей. Да трудно, конечно, перевозить столько людей сразу. Я сидел почти рядом с перевозчиком и видел, как он иногда сильными гребками старался удержать лодку подальше от камней.

Потом мы вышли на берег, ходили по магазинам, по базару и еще куда-то, но на лодке было намного интереснее.

А вскоре мы на поезде поехали в Москву, а затем в Ташкент. Ехали очень долго, дней пять или шесть. В Ташкенте мне все понравилось. И особенно то, что на улице вдоль арыков росли громадные ореховые деревья. Там же росло много других деревьев и особенно шелковицы, местами попадались вишни и абрикосы. Это был просто рай против тех мест, где я жил в оккупации.

Да, тут не заголодаешь!

МОЯ НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА

Осенью 1946 года я пошел в первый класс. В школу мама меня только один раз привела, когда записывала, а потом туда я сам ходил. Да это же не далеко. Надо было только 3 улицы пройти, на одной из них был летний кинотеатр имени Героя Советского Союза Сабира Рахимова. Затем через базар, потом через трамвайные пути перейти на другую сторону дороги, а там еще немного вдоль шоссейной дороги, и я уже в школе.

В нашем классе почти треть мальчиков были узбеки. Рядом была узбекская школа, но некоторые узбеки пришли учиться в русскую. Так им было легче учить русский язык, а нам узбекский. Я очень удивился, что их буквы в основном, были как наши и мне удобно было читать и писать по-узбекски. Я уже многие узбекские слова знал и немного разговаривал.

Рядом со мной сидел узбек Эркин. Мы с ним подружились. Я часто ходил к ним домой, и мы вместе делали уроки и обедали. У них был большой виноградник и сад. Отец Эркина работал стоматологом и поэтому у его сына были все книги, а у меня только азбука. Но я ее раньше знал. Мне отец до школы все буквы показал и научил читать.

У нас дома была книга «Робинзон Крузо» и я начал ее читать до школы. Сначала трудно было, так как буквы там были намного меньше чем в Букваре. Да и книга-то была на украинском языке. Ее отец почему-то возил с собой, наверное, как память об Украине.

Он рассказал мне о различии алфавита в языках, и я прочитал эту книгу полностью, когда учился во втором классе. Но и потом я еще не раз перечитывал разные моменты. Интересно же там все было!

Когда я учился в третьем классе, то старшие ребята взяли меня в поход на Японские горы.

Я даже не представляю, как было бы скучно летом, если бы возле нас не текла речка Басу. Чем бы мы не занимались, но в свободное время сразу бежали на речку. Прыгнешь в воду и несёшься с потоком, а берега крутые, и как только где появится возможность, выскакиваешь и ныряешь-падаешь в горячий песок, вернее пыль на дороге или на берегу.

А все потому, что вода с гор еще не нагрелась и была холодная, долго в ней не поплаваешь. Отогреемся, побегаем и снова наперегонки в воду. Я потом, когда бывал в Крыму в конце апреля – начале мая, то почти в таком же темпе купался и выскакивал из моря.

ЯПОНСКИЕ ГОРЫ

После войны с немцами мы жили в Ташкенте. Там я и в школу пошел. Школа наша находилась в районе большого старого парка, за которым начинались яблоневые сады, а потом было большое поле. Так вот там далеко за полем и были Японские горы.

После школы или просто с уроков туда часто убегали ребята. Правда, малявок из 1—2 -го классов туда не брали. Поэтому я очень радовался, когда перешел в 3-й класс! А как же! Теперь я смогу со всеми ходить на Японские горы! Сразу же после первых уроков в сентябре туда пошли почти все мальчишки из нашего класса.

Шли мы вперемешку со старшеклассниками из 4 и 5 классов и с интересом слушали о том, как они там веселились прошедшей весной. По тому, как мальчишки с веселыми криками, бросая на землю портфели, побежали, я понял, что мы уже дошли туда, где горы. Правда, гор я еще не видел, а видел только, как многие из бежавших впереди ребят, прыгали куда-то вниз и исчезали. Когда я добежал к тому месту, то остановился.

Предо мной лежала глубокая впадина. Она уходила сразу от моих ног сначала круто вниз, потом поположе, а затем далеко вперед и в стороны. Ребята прыгали на песчаный склон и весело катились дальше. Некоторые просто, быстро перебирая ногами, спускались вниз вместе со скользящей или скатывающейся кучей песка.

Я отошел шагов на пять-шесть назад, разбежался и прыгнул. Ноги воткнулись в песок почти до колен и, перекувыркнувшись через голову, я покатился дальше. Песок был здесь как живой. Местами он струился или отваливался пластами и перетекал вместе со мной. Иногда я вставал, но почти сразу падал. Ну, не получалось у меня перебирать ногами, как у других. Но все равно было очень здорово, и я как все кричал и хохотал.

Так мы все оруще-кричащей, веселой толпой скатились вниз, и пошли влево по дну котлована, отряхиваясь от песка, который сыпался даже с ушей. Впереди я увидел людей, которые что-то делали, что-то носили, некоторые набрасывали лопатами песок в тележки, а другие отвозили их по деревянным настилам дальше. Туда, где виднелись постройки, в которых делали кирпичи.

Я и раньше слышал, что где-то там, в японских горах есть кирпичный завод, но никак не ожидал, что он будет вот здесь. Почти рядом. Пока мы шумно галдящей толпой подходили к месту работ, там уже собралась небольшая кучка людей.

Они ждали нас. Когда мы подошли ближе, я увидел, что лица у них были не такие, как у нас. И не такие, как у узбеков. А глаза у них были узкие, узкие, как две щелочки. Я сначала думал, что это оттого, что они смеются. Но потом подумал, что не могут же они все одновременно смеяться. Да они просто всегда были такие!

Это были японцы. Военнопленные. Они здесь работали на кирпичном заводе. И хоть они и воевали против нас, но почему-то радовались нашему приходу. К некоторым из них наши ребята подбегали, как к старым знакомым. Они о чем-то говорили, размахивали руками, смеялись.

А я не знал здесь никого и просто так стоял, и смотрел по сторонам. Хотя мне тоже хотелось с кем-нибудь поговорить, так как ребята рассказывали, что им здесь всегда что-то дарят. То ножичек деревянный, то каких-то человечков или зверей из дерева, но чаще из глины.

А ребята тогда угощали «своих япошек» яблоками. Вот почему, когда шли сюда через сады, мы набили яблоками полные карманы.

В это время ко мне подошел японец. Он что-то лопотал на своем языке и, часто кивая головой, улыбался. Я тоже заулыбался в ответ, но ничего не говорил. Что говорить, если он меня не поймет? А он подошел еще ближе, правой рукой погладил меня по голове и опять что-то заговорил быстро, быстро.

Он говорил, говорил и заглядывал мне в глаза, часто отводя левую руку в сторону ладошкой вниз, а потом прижимая эту руку к груди. И так несколько раз. И вдруг я понял, что у него тоже где-то там, в Японии есть такой же, как я пацан. Я понимающе улыбнулся и кивнул головой, глядя на него, а он слегка прижал мою голову к груди.

И тут я вспомнил про яблоки, быстро достал их из кармана и отдал их в руки японцу. Он радостно что-то залопотал. Я увидел, как у него заблестели глаза. Затем он достал из своего кармана две фигурки глиняных дракончиков и вложил их в мои руки, что-то взволнованно рассказывая. Он помолчал немного, а потом сказал еще что-то, поклонился мне несколько раз и отошел в сторону, потирая глаза.

А я взял своих дракончиков за хвосты, зашипел сквозь зубы и начал ими вращать вокруг себя и над головой. Затем оглянулся по сторонам и увидел, что почти все ребята были заняты разговорами и обменом подарками. Тогда я пошел в сторону завода.

Мимо по доскам звонко тарахтели пустые или, глухо хлопая досками настила, загруженные песком тележки. Их катили японцы. Им было тяжело, они были потные, но все равно они улыбались мне и что-то весело кричали моему японцу, который в двух-трех шагах шел сзади.

Впереди метрах в пятидесяти я увидел вышку. Там должен был быть наш часовой. Но его не было видно. Наверно он отдыхал где-то. Потом ребята собрались возле одной крутой горки. Там мы лазали, прыгали, кувыркались еще какое-то время, когда раздался звон. Это звенел подвешенный рельс, по которому били железной трубой.

Наши японцы сразу оглянулись в ту сторону и начали с нами прощаться. Из всего, что они говорили, я понял, что нас приглашали приходить еще.

И как только мы начали уходить «мой японец» догнал меня, взял рукой за плечо, и несколько раз прикладывая к своей груди другую руку, взволнованно проговаривал: «Мияго! Мияго! Мияго!», а потом касался этой рукой моей груди, пытливо-взволнованно вглядываясь в мои глаза. Я понял, что он говорит, как его зовут, и хочет узнать, как зовут меня.

Ви-тя! Ви-тя! Ви-тя! – прокричал я, трижды прикладывая руку к своей груди, а когда показал на него рукой, сказал: «Мияго!». А он, показывая на меня рукой, повторил: «Вить! Вить!». Затем Мияго быстро шагнул ко мне, сжал руками мои плечи и радостно засмеялся. Потом он повернулся и быстро пошел к своим. А я побежал догонять ребят, которые с криками и хохотом бежали к нашему склону.

Вот там я и понял, что такое живой песок. Я лезу вверх, а он вместе со мной спускается вниз. Я вверх, а он вниз. Вначале мне было смешно. Но потом я устал. И не от смеха, а от этой борьбы со склоном. Да, трудно подниматься по песчаному склону! Те ребята, которые были здесь раньше, знали, где и как можно было лезть наверх. Где просто идти, а где перебирать руками и ногами.

Наконец я забрался наверх и оглянулся. Наши японцы стояли внизу и махали нам руками. Отсюда трудно было увидеть, где среди них стоял мой Мияго. Мы им тоже помахали, покричали, а потом забрали свои портфели и пошли домой. Так закончился мой первый поход на Японские горы.

ЭХ! ДЕТСТВО! ДЕТСТВО!

В третьем классе я решился прыгнуть на ходу из трамвая. Наша школа была как раз посередине между остановками. Многие ребята ездили трамваем и прыгали с него напротив школы. А чем я хуже их? Что я рыжий? И прыгнул.

В первый раз пробежал метров четыре-пять и упал, так как не успевал ногами перебирать. А потом наловчился не падать. Правда, были у некоторых ребят и несчастные случаи. Родители просили сделать остановку напротив школы – не сделали. И мы продолжали прыгать с трамвая, несмотря на запреты родителей.

В те времена ребята часто играли в войну. На пустырях вдоль улиц мы строили блиндажи, шалаши, окопчики. Были свои командиры и солдаты, и мы часто воевали улица на улицу. И не важно, что многие учились в одной школе, а иногда и в одном классе.

Теперь мы враги и на нашей улице лучше не попадайся. Здесь было все по серьезному: и кулачные бои и обстрел камнями-галькою, были и победители, и побежденные.

Бывало, наша улица гонит другую, бьет всех, и побежденные разбегаются по домам, а потом оттуда выскакивают ребята (братья, соседи) постарше и тогда наших начинают бить и гнать. Иногда встревали в эти разборки даже наши родители. Вот только потом наступало перемирие. Но ненадолго.

Часто такие схватки кончались ушибами, травмами и синяками. У меня и сейчас на левой стороне головы ямочная неровность: попал тогда кто-то галькой по голове, и я долго в больнице лечился у хирургов. Но я тоже кое-кому попадал. И не раз!

И что интересно: «воевали» красные с синими, желтыми или зелеными, а немцами никто не хотел быть. Немец был врагом для всех! Цвет по жеребьевке выбирали наши командиры. Удачей считалось кому красный цвет попадал или желтый. «Воевали» мы в основном, летом, да и то не всегда, так как много времени занимала школа.

Иногда споры между ребятами переходили в драки. У узбеков был национальный прием: удар головой в лицо. Но, бывало, пока он сгруппируется и прыгнет, можно увернуться или подставить руку, а другой рукой нанести удар снизу по сопатке – и все. Нос в крови и драка закончена. Но это было не часто и быстро забывалось.

Школа школою, игры играми, но надо было помогать родителям весной и летом на огороде.

Завод, где работал отец, был построен осенью 1941 года на пустыре возле города. Там, где в соответствии с планом должен быть цех, подготовили площадку и как только поезда привозили станки, их ставили на дощатые подложки. Затем проложили электрокабели, и рабочие начали работать на станках. А по краю площадки залили фундамент, и строители начали класть кирпич. Стены быстро росли и к зиме уже над станками и рабочими была крыша. Как рассказывал отец, осень была теплой, за все время дождь был всего два раза. В общем, это не Россия, да и не Украина!

Там же рядом с заводскими корпусами давали земельные наделы с поливной водой. Многие работники разводили огороды и сажали-сеяли огурцы, помидоры, другие овощи и маш. Я почему-то запомнил это растение, в зеленых метелках которого созревали круглые зерна величиной чуть крупнее риса. Из маша моя мама чего только не готовила, но запомнилась вкусная каша, да и сырым мы его часто ели как зеленый горошек.

А так как работа на заводе была всегда авральная, война все-таки, то многие работники ночевали там из-за срочности работы. И когда у них появлялись перерывы или минуты отдыха, то работники бежали на свои участки и обрабатывали их: сажали, пололи, поливали. Уже и война кончилась, а все равно без огорода было трудно. Очень они выручали всех. Когда мы приехали в Ташкент, то я с мамой часто бывал на огороде.

Но посадка и прополка была там не главное. Главное в огороде – это полив. На всех участках была система арыков (канав). Вода в главном арыке была всегда, и в определенное время ее пускали на наши участки.

Вот тогда и надо было проследить, чтобы кто-нибудь не перекрыл нам воду и не пустил на другой участок, и главное про свой огород не забыть. Тогда и бегал я с кетменем*** по участкам. А прозеваешь или кто-то схитрит и к себе лишнее время поливки добавит за наш счет, то все в огороде может засохнуть. Жара здесь днем выжигала все. За воду иногда дрались с нарушителями очередности полива. Я тогда часто выручал отца в огороде, он мне доверял полив.

Все дружили и помогали друг-другу, ведь они работали на заводе. Иногда меня просили, и я присматривал за поливом на соседних участках. А потом пешком шел домой почти шесть километров.

Мне было уже 10 лет, и я часто сам ходил в огород, если мама была занята другими вопросами: очереди за хлебом-чуреком-лепешками, за крупой, за хлопковым маслом (из семечек хлопка), что-то достать для поросенка, и везде были очереди, шум, гам, перебранка. Я ей помогал в очередях стоять, а когда родилась сестренка Нина, то маме вообще было не до огорода, и я тогда бегал в магазины за продуктами и в огород.

*** Кетмень – это как бы большая тяпка, только на конце ее был круглый (диаметром 40—50 сантиметров) металлический диск. Одним концом он насаживался на палку, а другим заостренным копали землю. Кетменем копать было намного удобнее чем лопатой.

Но как только появлялось у меня свободное время я бежал на улицу. А там ребята играли в разные игры.

Из узбекских игр запомнилась игра в кости и ляндрочку. Игральные кости у меня были, но я в них редко играл, так как эта игра больше для взрослых ребят и под интерес, а вот в ляндрочку я играл с удовольствием.

Лянга или ляндрочка – это кусочек шерсти овцы, барана или козы, прикрепленный к плоскому свинцовому грузику. Лучше всего были лянги из козьих шкур с особенно длинным ворсом. Если к ним был правильно пришит свинец, то они, подлетев вверх, парили, как маленькие парашюты. Ляндрочку отбивали внешней стороной ступни и внутренней, и вперед, и назад, и с ноги на ногу перекидывали.

У мастеров игры лянга могла часами взлетать, не опускаясь на землю, умело подбиваемая то ребром ботинка, то носком, то пяткой, то подошвой. Или, стоя на одной ноге, или в прыжке, а то и двумя ногами сразу. Исполнялись бесчисленные обязательные комбинации по договору. Но это уже были соревнования взрослых ребят, которые проделывали почти цирковые трюки.