Полная версия
Марк Жио
Последний выпускной
Глава первая После Абрама
Холодный гранит обжигал ладонь. Авель не говорил «здравствуй» или «прощай». Он просто стоял, впитывая в себя немое укор могильной плиты. «Скучаю, Абрам. Без тебя пусто», – прошептал он, и слова затерялись в осеннем ветре.
С тех пор как он последний раз видел друга живым – а было это будто вчера и будто три мучительных месяца назад – здесь, на кладбище, он находил жалкое подобие покоя. Но сегодня покоя не было. Внутри ворочалась тяжелая, бесформенная тоска, а в груди сжималось тугим холодным узлом.
Авель не верил официальной версии – что Абрам умер от передозировки. Слишком уж упорядоченным выглядело всё вокруг… слишком тихо.
Он нашел старый флеш-накопитель, забытый в кармане куртки друга. Включил видео.
На экране – Абрам. Бледный, но спокойный.
> – Помнишь, как мы хоронили Трезора? Пёс умер у нас на руках… Ты тогда плакал, как ребёнок.
> Думаю, ты расстроишься, если меня не станет.
> Слушай, Авель… не ищи виноватого. Я знаю тебя – ты всё равно будешь копать, пока не найдёшь того, кто отравил Трезора.
> И ещё… наверное, я плохой отец. Оставил совсем немного денег – на первое время.
> Прощай, брат.
Экран погас. Авель сжал флешку в кулаке – до крови.
В тот же день в школу вернулся Март Кат.
Он пропустил целый год – лежал в коме после аварии. И теперь, стоя на пороге класса, он вдруг **увидел**.
Не услышал. Не вообразил. **Увидел.**
– Всем лечь! – вырвалось у него.
Реакция была мгновенной: все обернулись. Учитель истории нахмурился.
– Катлинский, сядь и не мешай уроку. Я веду занятие!
Но Март уже бежал. Он не контролировал себя – перед глазами мелькали кадры: выстрелы, кровь, крики. Девочка падает прямо перед ним, на глазах превращаясь из живого существа в безжизненное тело.
Кто-то схватил его за руку и втащил в класс.
Там, в углу, стоял Авель. Он не кричал, не плакал. Просто смотрел в стену, будто прощался с жизнью.
– Сегодня мы не умрём, – сказал он, не оборачиваясь.
Из коридора донёсся тяжёлый шаг. Стрелок повернулся. Их взгляды встретились.
Март похолодел. Это было **настоящее** видение. Не сон. Не галлюцинация. **Предупреждение.**
Рядом кто-то грубо толкнул его.
– Чего встал, как вкопанный? В рот воды набрал?
Март вернулся.
– Оставь его, – раздался хриплый голос.
Авель поднял рюкзак, пристально глянул на Марта. В его глазах – не просто любопытство. Что-то большее.
Март **увидел** его – лежащего на полу, с закрытыми глазами, в луже крови.
– Ты новенький?
– Да. Пропустил год. Лежал в коме.
– Тут всё по-другому теперь. Покажешь слабость – сожрут заживо.
– Принято к сведению. Но я не дам себя в обиду. Научусь использовать их против самих себя.
– Имя?
– Март Катлинский. Зови Катом.
– И что это даёт?
– Скоро наши пути сойдутся.
Глава 2: Дар и анонимный звонок
На следующий день учительница представила Марта классу. Авель наблюдал за ним: серо-голубые глаза, бледная кожа, серьга в левом ухе, худощавое тело, словно вырезанное из дерева. Март сел рядом с Мариной Хлебановой – очкастой, тихой, с книгой в руках. Взгляд его скользнул по классу… и остановился на девушке в платке, уткнувшейся в учебник.
Ночью, в своей комнате, Март снова увидел: тела. Всюду. Бескровные. Тихие. Смерть уже была здесь – и возвращалась.
Авель вспомнил: Абрам однажды разговаривал с парнем в коридоре. Напряженно. Почти шёпотом.
Следуя инстинкту, он последовал за ним в туалет.
– Тебе что-то нужно? – парень спустил воду и обернулся.
– Зависит, что ты предложишь взамен. Я видел, как ты общался с моим другом.
– И кто твой друг?
– Абрам. Он говорил, ты толкаешь мефедрон.
– Он ошибся.
Но дрожь в голосе выдала его. Авель шагнул вперёд, преградив путь.
– Принеси мне дурь. Хочу кайфануть. Мой друг умер.
– Дай телефон – скину локацию.
– Нет. Принесешь сюда. После уроков.
– Ты с ума сошёл? Это школа!
– А чего боишься? Думаешь, я тебя сдам? Завтра принесешь.
Авель вымыл руки, медленно вытер их о джинсы. Парень выбежал, как будто за ним гнался сам чёрт.
***
Авель стоял, прижавшись спиной к холодной поверхности кирпича, щелкая, зажигалкой и делая глубокие вдохи дыма. Первый выдох растекся облаком пара, сливающимся с морозным дыханием осеннего вечера.
Март появился внезапно, словно возник из воздуха, мягко ступая среди вечерних теней. Их взгляды встретились мгновенно, хотя ни один из них не произнес ни слова.
– Привет, – произнёс Авель спокойно, не отрывая глаз от горизонта.
– Привет, – ответил Март голосом, тихим и уверенным одновременно.
Авель предложил сигареты, заметив неуверенность в глазах Марта. Тот принял жест легко, руки уверенно держали тонкую полоску бумаги и щепоть табака, быстро сворачивая самодельную сигарету.
– Закури, – предложил Авель, пряча улыбку в глубине пальцев.
Март сделал первую затяжку глубоко, выдерживая долгую паузу, пока дым выходил наружу струей, прозрачной энергии. Казалось, он держит внутри не просто воздух, а нечто большее.
– Ты пережил тяжёлую потерю, – заговорил Март неожиданно, глядя поверх плеча Авеля куда-то вдаль. – Потеря друга…
Авель напрягся, понимая направление беседы.
– Да… Сказали, что это был несчастный случай. Передозировка.
Март остановился рядом, посмотрев прямо в глаза Авеля своими глазами цвета морской волны.
– Случайность редко бывает простой, – прошептал он тихо, – особенно тогда, когда твоя собственная жизнь перестает подчиняться законам реальности.
Голос Марта звучал ровно, но за каждым словом стояла невыносимая боль. Его речь, медленная и задумчивая, передавала тяжесть воспоминаний.
– Я был в машине прошлой зимой, – продолжил он, не отводя взгляда. – Был февраль . Машина рухнула в озеро, лёд раскрошился, как стекло. Там было страшно, чернота поглощала всё, включая мысли. Но самое страшное ждало впереди.
Он замолчал ненадолго, задержав дыхание вместе с дымом.
– Меня спасли. Кто-то увидел мою машину в воде и прыгнул туда. Спасатель назвал своё имя, но память стерла этот миг навсегда. Единственное, что я запомнил – ощущение собственной беспомощности и чужой силы, тянущей меня обратно в мир живых.
Авель смотрел внимательно, пораженный глубиной страданий собеседника.
– После этого начались видения, – продолжал Март, наблюдая за движением своего дыма в воздухе. – Нечто другое начало вторгаться в мое сознание. Сон становился реальной жизнью, а реальность превратилась в кошмар. Именно тогда я понял, что моя судьба переплетается с твоей.
Долгая пауза нарушилась только звуком приглушенных шагов удаляющегося Марта.
– Завтра произойдет, важное событие, – сообщил он сухо, скрывая волнение за спокойствием голоса. – Не ходи завтра в школу.
Авель застыл, услышав предупреждение. Сердце билось громко, болезненно отдаваясь каждый удар.
– Почему?
Март даже не обернулся, продолжая идти прочь.
– Потому что урок истории начинается завтра.
```
(«Дар – моё проклятие»)
Он нашёл старый телефон, вставил сим-карту и набрал 112.
– Сегодня в школе в два часа начнется перестрелка. Если успеете – спасете, жизни.
– Алло? Кто это? Какая школа?
– Дай бог, я ошибся… – прошептал Март и отключился.
Он разобрал телефон, вытащил симку и бросил в унитаз. Вода унесла последнее доказательство.
Через час школу оцепили. Детей выводили по одному. Директриса ворчала:
– Может, чья-то шутка?
– Звонок был изнутри. Номер мёртв. Если это розыгрыш – найдем виновного.
Март и Авель стояли в стороне.
– Похоже, шутник нам подарок сделал, – сказал Авель. – Отпустят по домам.
– Радуйся. Продлили отсрочку.
– Какую отсрочку? Это ты позвонил?
– Тише! Пойдём. Представление кончилось.
Март случайно задел рюкзаком того самого парня из туалета.
– Извини.
– Март, зачем ты это сделал? Шутка может обернуться тебе боком.
Март глубоко вздохнул.
– Я экстрасенс.
Авель фыркнул, но в глазах мелькнуло – не насмешка, а **страх**.
– Когда я впервые вошёл в школу, я увидел всех вас – мертвыми. На полу. В крови. И себя тоже.
– Ты мог ошибиться.
– Мог. Но я спас вам жизни.
– Тогда молчи. Никому. Иначе сочтут сумасшедшим.
…Иди со мной.
--**Глава 3: Учитель и первый союзник**
Следующим утром Авеля вызвали. Но он не хотел идти. Сидел в мансарде, делая затяжки из самокрутки.
– Авель, к тебе пришли! – крикнула мать.
– Кто?
– Учитель.
Это был Француз-Кьен – преподаватель литературы, единственный, кто не боялся его молчания.
– Ты не приходишь в клуб.
– После смерти Абрама всё потеряло смысл.
– Это депрессия. Ты должен заняться чем-то. А не дышать этой дрянью.
– Это помогает… забыть.
Голос дрогнул. Слёзы потекли сами.
– Мы с Абрамом ходили в садик вместе… Он прощал меня, даже когда я злился…
– Соберись. Приходи в клуб. Там будет Милена.
– Причём тут она?
– Не притворяйся. Я вижу, как ты на неё смотришь.
Учитель положил руку на колено Авеля. Тот отвел взгляд.
Тея принесла чай. Учитель вежливо поблагодарил и ушёл.
Теперь у входа в школу – охрана, металлодетектор. Авель прошёл, но зуммер зазвенел.
– Карманы, – буркнул охранник.
Монеты посыпались на пол.
– Может, ещё в трусах проверите? – язвительно бросил Авель.
Глава 4.Анна Бэлла и ее Мир
Анна Бэй стояла посреди комнаты Додо, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Воздух был густым от ладана и старой пыли. Додо, не спеша, раскладывал на столе перед гробом-кроватью странные баночки, кисточки и тюбики.
– Не бойся, – его голос был низким, почти гипнотизирующим. – Это не больно. Это… трансформация. Ты же хочешь переродиться? Быть одной из нас? Не просто носить черное, а стать им?
Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Он подошёл, его пальцы, холодные и легкие, коснулись ее ,подбородка, приподняли лицо к свету от единственной лампы.
– Закрой глаза, – прошептал он. – И доверься.
Сначала по её коже поползла густая, прохладная белизна тональной основы. Он наносил её тщательно, слой за слоем, стирая привычный румянец, её прежнее «я». Лицо в зеркале, которое он поднес, на мгновение, стало маской – бледной, безжизненной, как у фарфоровой куклы. Анна едва узнала себя.
Потом началось самое странное. Тёмная подводка, чёрная, как смоль, очертила её глаза, удлинив их к вискам, придав взгляду неестественную глубину и настороженность. Тени легли тяжёлыми свинцовыми пятнами. Он работал молча, с сосредоточенностью хирурга или жреца, совершающего обряд.
– Губы, – сказал он, и в его руке появился стик помады цвета спекшейся крови, почти чёрной. – Это твоя новая улыбка. Тихая. Загадочная. Как у тех, кто знает секреты по ту сторону жизни.
Она сжала губы, когда он водил по ним стиком. Ощущение было восковым, липким. Отражение в зеркале теперь пугало её. Это был не образ – это была маска, под которой её настоящее лицо, казалось, растворялось.
– И последний штрих, – Додо достал из шкафа сверток чёрной ткани. Это было платье – длинное, с кружевными рукавами и туго затягивающимся корсетом. – Меняйся.
Она надела платье в туалете. Ткань была грубой, пахла нафталином и чем-то чужим. Корсет сдавил рёбра, выправил осанку, заставил дышать мелкими, прерывистыми вздохами. Когда она вышла, Додо оценивающе кивнул.
– Совершенно иная. Дочь ночи. Принцесса тишины. Теперь иди. Покажись миру. Начни с самого трудного – с дома.
Возвращение
Ключ щелкнул, в замке с неестественно громким звуком. Анна Бэй переступила порог квартиры, неся на себе тяжесть нового облика, как доспехи. В прихожей горел свет.
Из гостиной вышла Розанна. На лице матери застыло выражение, которое Анна видела раньше только на родительских собраниях, когда речь заходила о самых нерадивых учениках. Сначала – непонимание. Потом – медленное, леденящее осознание. И наконец – волна гнева, смывающая всё остальное.
– Анна… Бэй? – имя прозвучало отчужденно, как окрик чужой женщине. – Это что на тебе? Что ты с собой сделала?!
– Я… это я, мама, – голос Анны прозвучал тихо и неуверенно, будто пробиваясь сквозь слой грима.
– «Я»? – Розанна фыркнула, сделав шаг вперёд. Её взгляд скользил по выделенному: лицу, черным, губам, мрачному платью, будто пытаясь найти в этом кошмаре черты дочери. – Ты выглядишь как… как персонаж из дешевого хоррора! Немедленно смой с себя эту гадость! И сними этот ужас!
– Нет, – это слово вырвалось у Анны тише прежнего, но твёрже. Она вцепилась пальцами в складки черной юбки. – Это моё. Мой выбор.
– Твой выбор? – голос Розанны взвизгнул. – Ты ребёнок! Ты не знаешь, что выбираешь! Это не выбор, Анна, это крик о помощи! Психологи бы сказали… Это позор! Над нами будут смеяться! Надо мной! Коллеги… дирекция… Ты думала об этом?
– Я думала о себе! – выкрикнула Анна, и в её глазах, подведенных :чёрным, блеснули слёзы, но она не позволила им скатиться, испортив макияж. – Ты всегда думаешь о коллегах, об учениках, о репутации! Когда ты в последний раз думала обо мне? Настоящей?
– Я работаю для тебя! Чтобы у тебя было будущее! Одежда, еда, этот лицей! – Розанна размахивала руками, её обычная учительская выдержка дала трещину.
– Мне не нужен твой лицей! Мне не нужно будущее, которое ты для меня придумала! Мне нужно, чтобы ты меня увидела! Хотя бы раз! – Анна сделала шаг навстречу, и её чёрное платье колыхнулось, как знамя. – А ты видишь только проблему. Ещё одну двоечницу, которую нужно исправить. Я устала быть твоим «проектом», мама!
Розанна замерла, будто её ударили. В её глазах мелькнуло что-то, похожее на боль, но оно тут же было задавлено гневом и страхом.
– Всё. Хватит. Иди в ванную. Смой это. Или я смою сама. А завтра мы едем к психологу. И про этого… этого твоего «Додо», с которым ты, я уверена, связалась, – я сообщу куда следует. Это педофилия, Анна! Манипуляция!
При слове «Додо» в Анне что-то надломилось. Её тихая обида перешла в яростное, отчаянное упрямство.
– Не смей трогать его! Он единственный, кто меня понимает! И я не смею ничего! Я ухожу.
– Куда? – в голосе Розанны прозвучал ледяной ужас.
– К нему. Буду жить с ним. Я взрослая. Я вправе решать сама.
Она повернулась, чтобы уйти обратно в прихожую, к двери. Её силуэт в чёрном, с бледным, как луна, лицом, казался призрачным и окончательно чужим в уютной, светлой квартире.
– Анна Бэй! Если ты переступишь этот порог, – голос Розанны дрогнул, – то можешь не возвращаться. Поняла? Ты делаешь выбор между ним и семьей.
Анна остановилась, спиной к матери. Её рука уже лежала на дверной ручке. Она чувствовала краску на губах, тугие шнуровки корсета, холодок тональной основы на щеках. Это был панцирь. И под ним, разрывая её изнутри, кричала девочка, которая всё ещё хотела маминой любви, но уже не верила, что получит её такой, какая есть.
– Я уже сделала выбор, мама, – прошептала она так тихо, что та едва расслышала. – Только ты его не заметила.
…Щелчок замка прозвучал как приговор.
Анна Бэй прислонилась спиной к холодной двери подъезда, не в силах сделать шаг в темноту улицы. В ушах всё ещё звенел последний крик матери, а на губах горчил привкус чёрной помады, смешанный со слезами, которые она так и не позволила себе пролить.
«Психологи бы сказали… Это позор! Над нами будут смеяться!»
Её пальцы сжали складки грубого чёрного платья. Она сделала глубокий вдох, но корсет не дал груди расправиться, оставив чувство легкого: удушья. Она думала, что будет чувствовать силу. Освобождение. А чувствовала только ледяную, дрожащую пустоту под слоем грима и ткани.
И тогда, глядя в грязное стекло подъездной двери, где её отражение казалось призрачным пятном, она прошептала в тишину, не для матери, не для Додо, а для самой себя, для той девочки, которая осталась там, внутри:
«Папа меня понял бы…»
Эти слова повисли в сыром, пахнущем сыростью воздухе. Она не помнила его хорошо – только смутный образ, теплое ощущение безопасности на коленях, запах табака и чего-то деревянного, и тихий смех. И ещё – шёпот мамы по телефону: «Он лежал в психбольнице… Не спрашивай».
Но в её воображении, в той сказке, которую она себе рассказывала все эти годы, он был другим. Он бы не кричал о позоре. Не тыкал бы пальцем в её губы и платье. Он бы, может быть, прищурился, улыбнулся своей усталой улыбкой и спросил тихо: «А тебе в этом хорошо, рыбка? Ты себя нашла в этом?» И этого было бы достаточно. Просто вопроса. Без осуждения.
Но папы не было. Была только захлопнувшаяся дверь и выбор – вернуться к крикам и попыткам «отмыть» её обратно, или пойти в ночь, к Додо, в его тихий мир гробов-кроватей и томатного сока, который казался сейчас единственным убежищем.
Она вытерла тыльной стороной ладони непрошеную слезу, оставив чёрный размазанный след на белизне тона. «Папа меня понял бы», – повторила она мысленно, уже с горькой иронией. Но папы не было. И защищаться от всего мира ей придется, одной – этим чёрным платьем, этой бледной маской, этим упрямством, которое было последним, что у неё осталось.
Она толкнула тяжёлую уличную дверь. Холодный ветер ворвался в подъезд, заиграл полами её длинного платья. Она не оглянулась. Шаг за шагом, нелепая и отважная в своём новом, мрачном обличье, Анна Бэй растворилась в осенней ночи, унося с собой призрачное понимание отца, которого, возможно, никогда и не существовало.
В доме воцарилась гробовая тишина, густая и липкая, после хлопка входной двери. Розанна стояла посреди гостиной, глядя на то место, где только ,что была ее дочь в костюме ночного кошмара. В ушах всё ещё звенел её собственный голос: «Можешь не возвращаться». И теперь эти слова обернулись против неё, вонзившийся, острыми осколками прямо в грудь.
Она не могла дышать. Не могла думать. Её педагогическая логика, весь её учительский арсенал – уговоры, запреты, санкции – разбился вдребезги о каменное упрямство Анны. Осталось только животное, паническое чувство потери. И один, последний, отчаянный шанс.
С трясущимися руками она вытащила телефон. Пролистала контакты до номера, который не набирала годами, но который знала наизусть, как собственную дату рождения. Под именем стояло просто: «Он».
Звонок. Долгие гудки. Каждый – как удар молотка по наковальне. Розанна прижала ладонь ко лбу, чувствуя, как под кожей пульсирует адреналиновая дрожь.
– Алло? – голос в трубке был мужским, спокойным, слегка усталым. И абсолютно нейтральным. Он не узнал её номер.
– Это Роза, – выдохнула она, и голос её прозвучал хрипло, чужим.
На той стороне наступила короткая, но красноречивая пауза. Пауза, в которой промелькнули годы молчания, старые обиды и невыплаченные алименты.
– Розанна. Неожиданно. Что случилось?
– Анна… наша Анна… – она не смогла выговорить связно. Слёзы, которых не было при дочери, теперь подступили комком к горлу. – Она ушла. Прямо сейчас. Переоделась во все черное, размазала по лицу… как гот, понимаешь? Я сказала… я сказала ужасные вещи. И она ушла! К какому-то… мужчине! Ей семнадцать!
Она выпалила это всё на одном дыхании, ожидая в ответ хотя бы искры тревоги, отцовского инстинкта. Ожидала, что он скажет: «Где ты? Я выезжаю».
Но в трубке было только тихое, тяжёлое дыхание. Потом – вздох.
– Розанна, послушай… – голос его стал осторожным, дипломатичным. Голосом человека, огораживающего- от чужих проблем. – Это, конечно, ужасно. Подростковый бунт. У МИЛЕНА тоже в прошлом году волосы синие были… Но ты же справишься. Ты всегда была сильной. У тебя же педагогическое…
– Это не синие волосы! – её голос сорвался на крик. – Она ушла НОЧЬЮ! К НЕИЗВЕСТНОМУ МУЖЧИНЕ! Твоя ДОЧЬ!
Она намеренно вбила это слово, как гвоздь.
Наступила еще, более долгая пауза. Когда он заговорил снова, в его тоне появилась стальная, неприятная твёрдость.
– Розанна. Мы с тобой давно всё решили. Юридически и… морально. У меня есть семья. Другая дочь. Милена – моя дочь. Я её растил. Я знаю, что ты там вписала меня в свидетельство, но… Анна – это твоя ответственность. Твоя жизнь. Ты хотела растить её одна – ты и расти. Я не могу… Я не имею права сейчас вмешиваться.Моя забота Милена ,я тебя говорил делать выбор .
Её мир рухнул окончательно. Не только из-за ухода Анны. Из-за этого ледяного, убийственного «твоя ответственность». Из-за того, что другая дочь – «моя дочь» – важнее. Из-за соревнований, которые перевесили возможную трагедию.
– Так… так ты даже не спросишь, куда она могла пойти? Не предложишь помочь её найти? – её голос стал тонким, почти детским, полным недоумения.
– Чем я могу помочь, Роза? – в его голосе прозвучало искреннее раздражение. – Я для неё чужой дядя. Она меня даже не знает . Мой приезд только усугубит ситуацию. Остынь. Дай ей остыть. Она вернётся. Они всегда возвращаются.Позвони своему бывшему !
Он говорил общие, успокоительные фразы, за которыми скрывалось одно: «Это не моя проблема».
Розанна медленно опустила телефон. Он что-то ещё говорил в трубку – «позвони, если что», «держись» – но она уже не слышала. Она услышала только тишину. Ту самую тишину, в которую ушла её дочь. И осознала страшную правду: она осталась с этой бедой одна. Совершенно одна. Не только как мать, от которой сбежал ребенок. Как женщина, чью боль и панику тот, кто когда-то был близок, просто отверг, отгородившись стеной из другой, «правильной» семьи.
Телефон выскользнул из её пальцев и упал на ковёр с глухим стуком. Розанна опустилась на пол рядом с ним, обхватив руками колени. И наконец, в пустой, ярко освещенной, гостиницы, где на зеркале в прихожей остался чёрный след от помады, она разрешила себе тихо, безнадежно, зарыдать.
***
Розанна погрузилась в воспоминания о том, как её жизнь круто изменилась. Всё началось с отношений, которые казались ей сказкой, но обернулись совсем другой историей. Она узнала, что ждёт ребёнка, и сообщила об этом Натаниэлю. Его реакция была шокирующей: он потребовал избавиться от малыша. В это же время его жена, переживая стресс, слегла. Натаниэль поставил Розанну перед жестоким выбором, вручил ей деньги и уехал, оставив её одну.
Она ютилась в общежитии, мечтая о другом будущем: о встрече с порядочным мужчиной, который предложит ей руку и сердце.
В тот апрельский день, когда всё казалось особенно мрачным, Розанна направлялась в больницу. Внезапно у её туфель сломался каблук. Чувствуя полную безысходность, она опустилась на бордюр и заплакала. Прохожие спешили мимо, не замечая её отчаяния.
Вдруг раздался мужской голос: "Вам плохо, девушка?" Розанна подняла глаза. Солнечный свет слепил, но она увидела мужчину, который присел рядом. Он взял её туфлю и сказал: "Из-за этого стоит плакать? Сейчас исправим. Какой у вас размер ноги?"
Он быстро сбегал в магазин и вернулся с парой женских кроссовок. "Вашим ножкам нужен отдых, стопы будут болеть", – пояснил он. "Я Алан". Он протянул руку, и Розанна, ответив рукопожатием, почувствовала, как он надевает кроссовки на её ногу. Она была поражена его добротой. "Спасибо вам большое, я Роза", – прошептала она.
Алан улыбнулся, его глаза светились теплотой, которая так контрастировала с её недавним одиночеством. Он не просто помог ей с туфлей, он протянул руку помощи в тот момент, когда она чувствовала себя совершенно потерянной. Розанна почувствовала, как внутри неё зарождается робкая надежда, что, возможно, её мечта о нормальной жизни не так уж и недостижима.
"Не за что, Роза", – ответил Алан, его голос был мягким и успокаивающим. "Иногда самые простые вещи могут вывести из равновесия. Но главное – не сдаваться". Он посмотрел на неё внимательно, словно пытаясь понять её историю, но не задавая лишних вопросов. Это было именно то, что ей было нужно – понимание без осуждения.
Они посидели так ещё немного, Алан рассказывал о своих увлечениях, о том, как он любит наблюдать за людьми и находить в них что-то хорошее. Розанна слушала, и впервые за долгое время почувствовала себя не одинокой. Она смотрела на его добрые глаза, на его уверенные руки, и в её душе начало расцветать что-то новое, что-то светлое.
Когда пришло время расставаться, Алан не просто попрощался. Он взял её номер телефона, сказав, что хотел бы узнать, как у неё дела, и, возможно, как-нибудь встретиться снова. Розанна, всё ещё под впечатлением от его доброты, с радостью согласилась.
Возвращаясь домой, она уже не чувствовала той прежней безысходности. Её ноги, обутые в удобные кроссовки, не болели, а сердце было наполнено лёгкой радостью. Она всё ещё была беременна, всё ещё была одна, но теперь у неё появился проблеск надежды. Возможно, её сказка ещё не закончилась, а только начиналась, и на этот раз она будет совсем другой. Сказкой, где доброта и забота существуют, и где есть мужчины, которые готовы помочь, не требуя ничего взамен. Розанна посмотрела на небо, и ей показалось, что солнце светит ярче, чем когда-либо.