Маленькая жизнь

Борис Ветров

Маленькая жизнь

Электричка зашипела и выпустила из себя порцию пассажиров. Потянулись вниз, к поселку, разнокалиберные по возрасту люди. Большинство все-таки пожилые. Катили за собой тележки, тащили, сгибаясь, сумки, пакеты, коробки с рассадой, мешки с саженцами. Некоторые свернули в станционный магазинчик «Масленок». Возле него двое запущенных мужиков, лет под сорок, пили портвейн. Серое длинное туловище электрички поползло за поворот. Оттуда раздался гудок.

– Дачники, мля, – сказал один алкаш другому, передавая захватанную пальцами бутылку. – Делать им нечего мотаться туда-сюда.

Но им, дачникам, было что делать. Это была их земля. Их законные шесть соток. Они не давали умереть с голоду еще каких-нибудь пятнадцать лет назад. Они были символом вечной тяги русского человека к труду на себя. На своей земле. Поэтому два раза в сутки на маленьком полустанке из душной переполненной электрички выбирались на воздух три-четыре сотни человек. Глубоко вздыхали и шли по знакомой до последнего кустика тропинке, через лесок, к себе в поселок. И опять на станции наступала тишина, только на песчаном карьере урчал экскаватор, и доносилась откуда-то из поселка песня:

Лето – это маленькая жизнь порознь.

Тихо подрастает на щеках поросль.

Дом плывет по лету, а меня нету.

Лето – это маленькая жизнь…

(Автор песни Олег Митяев – прим. авт).

* * *

– Ну, вот оно, твое хозяйство, – круглый и загорелый, председатель кооператива в майке и белой хлопчатобумажной кепке снял замок с калитки и пропустил вперед себя средних лет мужчину. Они зашли на небольшой, заросший травой участок, в глубине которого стоял маленький зеленый домик.

– Вот, принимай, располагайся, устраивайся. Бани тут, правда, нет, но мыться и на речке можно. Водопровод подключим сегодня, кстати. Ты точно не пьешь? – безо всякого логического перехода спросил председатель.

– Только в нерабочее время и под хорошую закуску, – ответил известной цитатой его собеседник.

– Ладно, располагайся, потом давай в правление. Я там буду.

Председатель выкатился с участка. Человек прошел к домику, не без труда провернул ключ в скважине и ступил в пыльный жаркий полумрак. Кровать с панцирной сеткой, стол, пара стульев, старинный комод, потрескавшаяся печь. Это теперь было его жильем. Возможно, последним. Впрочем, здесь была тишина, в ней человек нуждался больше всего. Правда, посидев в этой тишине с минуту, он отчетливо ощутил своей, почти звериной, интуицией отголоски, остатки какой-то беды. Она не то когда-то уже случилась здесь, не то маячила на временном горизонте. Но еще через минуту человек уже вынимал гвозди из досок, приколоченных крест-накрест к ставням, распахивал окна, мастерил веник из густорастущей вокруг полыни. У него впервые за долгое время появился свой дом, и он возрождал его к жизни.

* * *

Кабинет главы администрации поселка, в чей округ входил и дачный кооператив, являл собой смесь советского стиля и влияния 21 века. Старая заслуженная полированная мебель времен Брежнева соседствовала с жидкокристаллическим монитором компьютера и плазменной панелью телевизора. Сам глава сидел на новом кожаном, с высоким верхом, кресле, а два его крупногабаритных гостя скрипели старыми стульями, обтянутыми цветастым репсом.

– Ну, и каково будет резюме, почтенный Аркадий Андреевич? – спросил один из гостей, полный мужчина с обрюзглым лицом, но с цепким умным взглядом.

Глава еще раз пролистал стопку бумаг, побарабанил по столу пальцами, потянулся было к телефонной трубке, но передумал. Достал из пачки «Парламента» сигарету, прикурил, посмотрел в окно и наконец сказал:

– Ну… добро. Начинаем оформлять.

Мужчины, как по команде встали, пожали главе руку и вышли. Через минуту от здания администрации, мягко урча, отъехал темно-серый «Лексус» с номером 666.

* * *

– Мама! Ну, иди скорее, я не могу уже держать! – почти истерично кричала издерганная женщина куда-то вглубь двора. Она изо всех сил прижимала старое полотенце к отверстию крана, из которого густыми потоками сочилась рыжая вода.– Дали воду, называется, – ругалась женщина, – тут вон, все прогнило насквозь. На хрен бы вообще эта дача обосралась. И так проблем выше крыши.

Из-за угла вывернула мама, лет около шестидесяти, полная, но не утратившая обаяния, плавными движениями и с поставленной дикцией опытного педагога:

– Не психуй, Наташа. Что за манера сразу истерики закатывать?

– Сейчас затопим участок, я на тебя посмотрю, как ты не будешь психовать. Чего смеешься, держи полотенце, я попробую перекрыть. Смеется, как эта…

– Девушки, помощь нужна? – у калитки стоял тот самый человек, который час назад заселился в сторожку.

– Ой, помогите, пожалуйста, – хором заблажили обе.

Через полчаса кран открывался и закрывался, пропуская уже очистившуюся от зимней ржавчины воду.

– Огромное Вам спасибо! А то прямо беда. Дача старая, все старое, руки приложить некому. Мужиков нет у нас в семье, – с интонациями опытной свахи плела свои сети мама Натальи.

– Ну, если что, обращайтесь. Я в доме сторожа живу. Ваш новый сторож. В кооперативе.

– А звать-то Вас как?

– Имя у меня редкое. Ян. Папа поляк был.

– А Вам идет. А я Светлана Михайловна. А это – Наташа. Дочка. Хорошая она у меня, только не везет ей, – наладилась мама на все ту же тему, а Наташа, покраснев, стала зачем-то вытирать старый таз.

– Ну, я пойду. Зовите, если что…

* * *

Двое на станции допили портвейн. Хотелось еще, но денег не было. Зловредная продавщица Римма в долг не дала.

– Эх, жизнь бекова, нас гребут, а нам некого, – выдохнул вместе с дымом «Примы» длинный мосластый 42-летний Волоха. Он вернулся из колонии в Оловянной сюда, в пригород Читы, всего три месяца назад. Работы в поселке не было, в город ездить – накладно, вернее, не на что: сорок рублей в один конец. Приходилось перебиваться мелкими работами на участках или кражами. Вот и сейчас Волоха ткнул под бок своего собутыльника:

– Слышь, Быча, кому спишь? Кончай ночевать, рогами о бабках шевелить надо. Аля-улю, э?

Быча был на десять лет моложе и в тюрьме пока не сидел. Но также не имел работы, да и не стремился ее иметь. На портвешок и «Приму» подкидывала то мать с пенсии и огородных заработков, то старший братан – путевой ремонтник. «Пей, только не воруй», – говорил брат, отмусоливая пару раз в месяц зеленоватую тысячерублевку.

– Короче, дело такое. Я там надыбал участок один, в кооперативе этом сраном. Там емкость есть, по ходу – дюралька, бак топливный с самолета. Вдвоем упрем, поди, ночью. Это как минимум штука, а то и больше. Ваньке Цзяну сдадим. Так что давай, отрывай жопу, пойдем зафиксируем, где она. А как балдоха зайдет – помоем.

* * *

– Значит так, Ян Станиславович, – председатель кооператива уже сменил майку на военную рубашку и расстелил на самодельном столе план дачного поселка. – Главная головная боль у нас – это зареченские. Шерстят по ночам, только шуба заворачивается. Металл тащат, в дачи забираются, дрова воруют. Летом, конечно, поспокойнее, все-таки люди кругом, а вот осень-зима прямо беда. Хорошо, что у тебя разрешение на ствол есть. Деньги выдадим – купишь. На себя оформишь. Да, и собак пару надо завести. Смотри, где самые проблемные точки у нас: вот дорога, которая ведет из Заречной через кооператив прямиком до Каменки. Воровайки по ней и уходят. В Каменке китаец живет. Ванька Цзян. Еще с 90-х годов. Вот он и скупает металлы.

– А что не посадили?

– А кому это надо? Да и платит он, наверное. В общем, не наше это дело. Наше – чтобы не таскали ничего. Ты вот что, пока светло, карту возьми, обойди поселок, прогуляйся, ну и посмотри, что к чему. Ты человек военный, так что разберешься.

– Вопрос у меня: а что это за развалины рядом со сторожкой?

– Лагерь там был пионерский. Давно еще, при Советской власти. Потом закрылся, ну и растащили его. А сторожка твоя – это флигель прежний. А у лагерного сторожа был большой дом. Капитальный. Только сгорел он в нем заживо. Говорят, жена сожгла. Ты на территорию лагеря не ходи. Всякое про нее болтают. Впрочем, скоро его восстанавливать будут. Я слышал в зареченской администрации – спонсоры какие-то нашлись. Аж с Америки. Ну, давай, завтра зайдешь расскажешь, как и что. А мне пройтись по должникам надо – за свет деньги собрать.

* * *

Наконец-то он выспался. И хотя ночью было холодно и комары атаковали кисти рук и лицо, зато можно было полностью отдаться всепоглощающему сну, не боясь удара кулаком по лицу или ременной пряжкой по чему придется, и не услышать этого ненавистного гортанного голоса: «Э, чэртыла. Падъем, да?»

Он ушел из части, сам не зная как. Просто сперва, словно в гриппозном бреду, брел по задворкам, а затем как-то незаметно для себя оказался по ту сторону колючей проволоки. И только когда увидел нарядно раскрашенные ЗиЛы и КамАЗы на площадке хранения за колючкой, понял – он уже вне пределов этой территории зла. Теперь ему оставалось идти, и как можно дальше. Услужливая память подсказала – дачный поселок в пятнадцати километрах. Там он бывал в детстве у школьного приятеля. Там есть ручей. Там можно выжить. Он шел напрямик, через лес, ломая хребты. Перед каждой поляной, лужайкой, перед каждым открытым местом замирал и, как заяц, глазами и ушами обшаривал пространство. Но леса были пустыми, и потому он добрался до укромного местечка, где из каменной чаши бил небольшой фонтанчик источника. Песчаное дно играло на солнце золотыми крошками. Подумав, он обустроил шалаш не у самого водопоя – сюда могли прийти за водой дачники, а выше, в большой впадине на склоне, как специально огороженной гранитными валунами. Хотелось есть. Но голод пересиливало чувство безысходности и необыкновенной тоски. Он ушел в никуда, и теперь ощущал, как неотвратимо надвигается на него предел его короткой 18-летней жизни.

* * *

День кончился незаметно, как всякий день в самом начале лета, когда хлопоты и заботы не дают разогнуться настоящему хозяину до самого темна. И только когда далекая сопка перестала сиять медью заката, а над участками закурились дымки бань, движения и звуки стали затихать. Тихо всплескивала вода на перекатах, лаяла вдалеке одинокая собака и еле слышно опять доносилась песня про то, что «лето – это маленькая жизнь». Затем ее прервали позывные «Маяка».

Ян после генеральной приборки и купания в Ингоде отдыхал, вытянувшись на сиротской кровати, застеленной армейским одеялом, – армия не отпускала его и после увольнения в запас. Сейчас он ни о чем не думал, перед усталыми глазами мелькали эпизоды прошлой жизни. Вот бесконечные марш-броски и подъемы-перевороты на турнике в училище. Вот шампанское и новенькие золотые погоны. Вот робкая девочка, трогательно вздыхая, позволяет расстегнуть на себе простенькое платьице. Вот пищит в одеяльном свертке смешной кругленький человечек. Вот горы ходят ходуном и земля набивается в рот. Вот на предельно низкой высоте идут Су-24. Идут так низко, что можно разглядеть все подвесное снаряжение под крыльями: ракеты и топливные баки. Стоп! Топливные баки! Сегодня, когда он обходил поселок, на окраинной улочке заметил на крыше бани топливный бак из дюраля. Явно старый – еще от МиГ-23. А поодаль его жадно рассматривали два субъекта – никак не дачники. Увидев Яна, они неторопливо пошли вдоль по улочке, вроде как прогуливаясь. И сейчас редко когда подводившая интуиция сказала ему – подъем!

* * *

На смену постоянной сонливости пришло чувство голода. Родниковая вода, промыв на несколько раз пустой желудок, теперь вызывала тошноту. Голодные спазмы выворачивали организм и гнали его из логова прочь. Разум уступил место инстинкту выживания. Он выбрался из своего, ставшего уже родным укрытия и двинулся в поселок, ориентируясь в темноте на огни дальних домов и шум поездов. Он уже не жалел себя. Чувство острой жалости и бешеного бессилия уступило место тупому равнодушию. Теперь он существовал одними инстинктами и все больше терял способность размышлять. И только картины недавнего кошмара все еще кололи сознание.

Вот нарядный стол и рядом немногочисленные друзья. Вот сборный пункт, стрижка, баня и привыкание к жаркой, неудобной форме. А вот за автобусом захлопывается пасть ворот, и он с пятью такими же робкими, наголо остриженными и от этого лопоухими переступает порог гулкой прохладной казармы, где пахнет хлоркой и мокрыми полами. Вот первая ночь и красные круги перед глазами – от получасового стояния в полуприсяде. Он смог вытерпеть эти полчаса и не получить табуреткой в грудь. Но на тридцатом по счету «упоре лежа» сломался и изо всех сил зарядил кулаком в нагло ухмыляющуюся носатую рожу. Затем мгновенное избиение, медсанчасть, задушевная беседа с особистом, на которой он предпочел отмолчаться. А на следующую ночь все повторилось, только теперь для него одного. Других призывников больше не трогали – они уже уяснили свое место в казарменной иерархии и молча играли роль рабов для тех, кто прослужил дольше всего на полгода. После третьей ночи он опять был бит и опять за то, что заехал кулаком в ненавистное паскудное лицо. И только тогда сломался.

Поселок засыпал. Еще где-то звучала музыка, фары припоздавшей «Хонды» шарили по склону сопки, но сумерки становились все гуще. Теперь он шел не прячась, всматриваясь в окна дач. Он искал те из них, где сегодня пусто. Но по причине пятницы почти везде горел свет.

Вот, наконец, и темный провал на окраине светлой череды домов. Дача пуста. Он понаблюдал за ней минут десять – нет, огонь не вспыхнул, никто не вышел из бани или оштукатуренной белой избушки. Стараясь ступать как можно тише, скользнул к калитке и нащупал на ней навесной замок. Потом переместился к плотному дощатому забору и уже был готов рывком подтянуться, но тут на плечо сзади легла ладонь. Дыхание сорвалось и в виски ударил поток страха.

* * *

– Быча! Быча, твою мать! Ты где? – орал Волоха, держась за палисадник у дома, где жил его будущий подельник, – выходи, мля, хорош ночевать.

– Чего разорался-то, – Быча появился откуда-то сзади, – я до Титихи ходил, спирта взял.

– О! Красава. Щас полирнемся и – на дело.

Они дошли до старой черной бревенчатой водонапорной башни. Аккуратно, при свете зажигалки разбавили наполовину спирт водой, затем присели тут же на влажные бревна, по очереди опрастали пластиковую бутылку. Волоха занюхал свою порцию спичечным коробком, Быча достал половину луковицы. Покурили.

– Ну что, помудохали? – и подельники двинулись по мягкой песчаной дороге, испещренной рубчатыми протекторами самосвалов.

* * *

Председатель кооператива Николай Иванович отдыхал после бани, натерев пчелиным ядом поясницу и обернув ее старым пуховым платком. Маленький телевизор показывал очередной детективный сериал, в углу на тумбочке начинал шуметь электрический самовар. На крытом клетчатой клеенкой столе в миске блестел помидорами и маслом овощной салат, рядом дымилась тарелка с картошкой. В холодильнике дожидалась своего часа холодная чекушка. Николай Иванович блаженствовал: грядки были политы, редис прополот, навоз раскидан, боль в спине постепенно проходила. Если бы не завтрашний приезд жены – он был бы счастлив в полной мере. Жена создавала ненужную суету и придумывала сотни разных дел, исполнения которых требовала немедленно. Но сегодня в душе и в доме царил покой.

Николай Иванович достал из морозилки 250-граммовую бутылочку, сел, слегка охнув, на табурет – спина отошла еще не до конца, нацедил ставшую густой от холода водку в граненую рюмку на короткой тонкой ножке, не торопясь выцедил содержимое, утер губы ладонью и подцепил ложкой разваренный картофельный кусок с приставшими волокнами тушенки. И тут со стороны калитки услышал: – Иваныч! Тревога!!!

* * *

– Солдат? – спросил пойманного у пустой дачи парнишку Ян, хотя это было и так ясно – новенькая, но уже замусоленная «цифра», стрижка наголо, разбитые губы, ссадина на скуле и синяк во весь левый глаз. У пойманного бойца перехватило горло, он только и смог кивнуть.

– Ну-ка, двигай сюда. Не будем тут светиться, – сказал Ян и поволок пленника в заросли черемухи у железнодорожной насыпи. «Бить будет. А может, и убьет. И пусть», – без эмоций и как–то даже лениво подумалось беглецу.

– Сядь тут и не дергайся. Ты мне все дело чуть не испортил. Молчи, что бы не случилось, понял? И не бойся. Ничего я тебе не сделаю. Сейчас гостей дождемся, потом пойдем ко мне – пожрать дам. Голодный, наверное?

Интонации этого мужика, одетого в камуфлированный комбинезон с капюшоном, были каким-то свойскими и успокаивающими. За несколько дней ада в казарме он уже отвык от такого отношения и сейчас, боясь прослезиться, опять кивнул.

– Старшие били? – полуутвердительно спросил он, – хотя какие, к черту, у вас могут быть старшие, год всего-то и служите.

– Дагестанцы, – выдавил из себя первое за сутки слово беглец.

– Вот уроды, – пробурчал Ян, вглядываясь в сумерки и к чему-то прислушиваясь. – Ладно, разберемся. Тебя как звать-то?

– Степан…

– Все, Степка, сиди и, что бы ни случилось, не вылазь, понял? Я тут гостей жду. Все, сидим молча.

Луна уже висела над ближайшей сопкой и дарила косые призрачные тени деревьям. В тишине вдруг стали ощутимо усиливаться мягкие шаги – кто-то шел по рыхлой грунтовке. Ян приложил палец к губам. Степан кивнул и сжался еще больше.

Из темноты вылепились две фигуры, приближаясь к калитке, где полчаса назад Ян поймал солдата. Повозившись у калитки, сдернули чем-то навесной замок и просочились в проем. Ян неслышно двинулся за ними. Фигуры остановились у брусчатой бани, и один из них подсадил второго. Оказавшись на покатой крыше, он простукал белеющий в темноте топливный бак от истребителя, попинал ногой, попытался приподнять.

– Не очень тяжелый, но изнутри что–то держит. Наверное, кран. Надо в баню лезть.

Однако взломать врезной замок на банной двери им не удалось. Из темноты раздался негромкий, но властный голос:

– Замерли, ребятки, монтировку бросили, потом легли, и морды в землю. Считаю до трех, причем два уже было. Потом стреляю на поражение.

Быча замер и послушно хлопнулся животом на тротуарную плитку, которая была уложена возле бани. Волоха же замахнулся монтировкой и заорал:

– Отошел нах…! Башку проломлю! – и, не разглядев при свете луны в руках сторожа никакого оружия, пошел в атаку. Монтировка обрушилась на голову, вернее, должна была обрушиться, но Ян резко ушел влево, схватил Волоху за рукав вооруженной руки, дернул на себя, затем крутанул его вокруг своей оси и бросил лицом вниз. Пяткой берцев наступил на запястье – кисть разжалась, и в следующее мгновение монтировка улетела в темень зарослей малины. Еще через пару секунд брючный ремень зафиксировал заведенные за спину руки.

– Сука, падла, че творишь-то? – сипел, извиваясь, как гусеница, Волоха, – ты че, мусор, что ли? Ну, отпусти пацанов, все, поняли мы, сюда больше не сунемся.

– Ты вообще тут больше никуда не сунешься. Это я тебе обещаю, – спокойно ответил Ян, и в это время уже за забором раздался крик:

– Стоять! Упал! Руки за голову!

Рывком поставив Волоху на ноги, Ян потащил его к выходу. Чтобы тот не тормозил, пришлось задрать связанные руки почти до лопаток.

– Пи…р, мля, больно! Отпусти, козел!!!

За калиткой лежал Быча. Пока Ян обезвреживал Волоху, он на четвереньках добрался до калитки и рванул по дороге, но был свален подсечкой и истошным криком. Это Степан не высидел в кустах. Сейчас он сидел верхом на Быче и крутил ему руки за спину.

– Отлично, боец! – подошел к ним Ян, – выношу благодарность. В темноте этого не было видно, но Ян почувствовал, что солдат улыбнулся.

Быче руки связали бельевой веревкой с дачного участка – ремня у него не было.

– Ну, граждане воровайки, в колонну по одному, вперед марш. Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству.

– Ну, точно мусор, мля. Сука, – хрипел Волоха.

– Ошибаешься, бродяга. Мотострелковые войска.

– Кадет х…ев, – сплюнул Волоха сукровицу.

– Прощаю ввиду твоей малограмотности и тяжелого детства. Все, вперед.

По дороге двинулись теперь уже четыре тени.

* * *

Заядлый дачник и рыболов по прозвищу Свисток (фамилия его была Свистунов, но и внешность, и поведение как нельзя лучше подходили под эту кличку), вдоволь набросавшись спиннинга, но не вытащив ничего, кроме куска пенопласта, мирно дрейфующего по реке, и выругав полную Луну, отправился домой. Идти через территорию лагеря не захотел: еще десять лет назад по поселку гуляли слухи, что ночами тут бродит призрак заживо сгоревшего сторожа. Свисток особо не верил в россказни. Но сейчас, когда каждый куст или столб на развалинах лагеря выглядел жутковато, он выбрал другую дорогу.

Подойдя к окраине улицы, Свисток услышал звуки. Там явно шла драка. Подкравшись поближе, он увидел, как метнувшаяся из кустов черемухи фигура подножкой сбила наземь выскочившего из калитки человека, а затем с территории участка вышел еще один, толкая впереди себя человека с явно связанными руками. Свисток отступил в тень старой березы и рванул в сторону правления кооператива, рядом с которым жил председатель.

* * *

В это же время на окраине Читы в элитном коттеджном поселке, в сауне, расположенной в цокольном этаже солидного особняка, блаженствовали трое мужчин. Двое – полных, рыхловатых, заплывших ранним жирком и один – сухой, жилистый, с ежиком седых волос, тонким прямым носом и поджатыми губами. Казалось, ему не нравится то, что сейчас происходит.

Выйдя из парилки, все трое окунулись в отделанный изумрудной плиткой и подсвеченный изнутри бассейн, а затем, завернувшись в белоснежные махровые простыни, расселись в плетеные кресла возле такого же плетеного столика. Один из толстяков проворно наполнил округлые бокалы коньяком, худощавый неприязненно посмотрел на это и демонстративно налил в высокий стакан минеральной воды без газа.

– Ну, так у нас не принято, Патрик! Хорошее дело всегда надо хорошо обмыть. А то удачи не будет, – запротестовал второй толстяк.

– Я много бывать в России, – подбирая слова, медленно выговорил худой, и акцент выдал в нем иностранца, – и видеть, что вы очень много обмывать, но только удачи как нет, так и нет, – язвительно улыбнулся он в конце фразы и отпил глоток воды.

– В нашем случае все будет о кей, – уверил его тот, что был на разливе, – у нас всегда все о кей.

– Я хотеть верить, господа, но как это говорить у вас: не скажи «поп», пока не прыгнешь? Я хотеть знать, как долго будут готовы документ на землю?

– Патрик, донт вори! Мы сделали все, что могли. Документ будет на этой неделе.

– Тогда, господа, я иметь честь кланяться. Мне пора в хотель.

– Патрик, джаст э момент. Сюрпрайз! – сказал «бармен», и, как будто по неведомому сигналу, дверь распахнулась – и у бассейна показались три крашенные блондинки, на которых из одежды были только банные шлепанцы.

– Рашн герлз! – шумно объявил, словно в цирке, второй толстяк, – презент! Плиз, Патрик!

Патрик брезгливо оглядел упитанные телеса всех трех девиц, легко поднялся из кресла и учтиво произнес:

– Я быть благодарен, господа, но я имеет неважный самочувствий. Я ехать спать. Гуд бай! – и он покинул сауну. Девицы недоуменно переглядывались.

– Я тебе говорил – он бабами не интересуется, – сказал один из оставшихся.

– Педик, что ли?

– Да нет. Я не так выразился. Он любит баб. Только помоложе. Очень молодых. Ты меня понял?

– Я думал, он только зарабатывает этим.

– Хрен ты угадал. Девки, свободны!

* * *

Чертыхнувшись и так и не закусив, Николай Иванович прошлепал к калитке. Там уже пританцовывал от нетерпения Свисток.

– Иваныч, драка там!

– Чего ты опять свистишь? Какая драка? Полночь на дворе!

– Там, у дачи громовской. Ну, где летчик этот живет.

– Вот етит твою через коромысло. Кто дерется-то?

– А я знаю? Четверо вроде их…

– На кой хрен я сторожа взял? Черт-те что в поселке творится. Началось в деревне лето! Ну, пойдем глянем.

– Может, милицию вызвать?

– Посмотрим…

Но только председатель и Свисток отошли от правления, в глаза им ударил свет фонаря.

– Свои, Иваныч, – раздался знакомый голос. Навстречу шел Ян, ведя впереди себя двух мужиков со связанными руками. Позади ступал еще кто-то, незнакомый. Он не подошел к фонарному столбу, а остался ждать в тени.

– Задержаны при попытке кражи емкости для воды. Бак там дюралевый самолетный.

– Да знаю, знаю. Как это ты их прихватил?

– Вечером обход делал. Смотрю – двое крутятся у дачи. Явно не дачники по виду. Решил подежурить – и вот, клюнули.

– Ну даешь, етит твою через коромысло! А там кто у тебя?

– Знакомый. Случайно оказался. Помог вот этого взять, – толкнул он Бычу.