Суррогатный мир. Посвящается миллионам зачем-то пишущих людей

– Мише, мне наплевать, что ты там продвигал, какого слона, какого ферзя и какую литературу. У меня свободное время на работе с утра, и с утра мне надо пять своих свежих стихов раскрутить. Давай не будем ссорится, нам с тобой еще надо Пусева закопать. Вот закопаем его, поделим сайт на сферы влияния, и не будем друг дружке мешать. Нам, великим поэтам, разве не хватит графоманов?

– Хватит. – Вдруг улыбнулся Пуськов. У Ларенчука засосало под ложечкой. Похоже, он присутствовал при эпохальной сделке. Завтра начнется передел собственности. Братва ради жирного куска начнет хлестать друг друга свинцовыми плетьми, швырять гранаты в трусы и выкалывать глаза любимым кошечкам. Но это будет завтра.

А пока лидеры враждующих сторон решили, что худой мир лучше доброй ссоры, поклялись соблюдать вооруженный нейтралитет, проводить совместные учения для поднятия боевого духа и повышения обороноспособности.

– Петя, Петя, да очнитесь вы, Петя, Петя, что с вами, дорогой друг?

Пуськов тряс Ларенчука за плечи и взволнованно заглядывал в лицо. В самом деле, Ларенчук пребывал с состоянии некоторого отупения. Вполне возможно, что это было просто следствием двухдневного запоя.

– Со мной все в порядке.

– Ну и хорошо, что с вами все в порядке. – Вроде бы даже искренне обрадовался Пуськов – я посмотрел на ваше лицо, и мне показалось, что вы чем —то озабочены и даже, я бы уточнил, озадачены. Мне подумалось, что вы мужественно выполнили свой гражданский долг сегодня, и поэтому заслуживаете всяческого поощрения. В связи с чем я вас спрашиваю – не имеете ли вы желания еще раз посетить мой скромный, холостяцкий приют поэта? Со своей стороны могу обещать охлажденную водку, приличную закуску и любопытную экскурсию по сайту, которые дал нам так много в этой жизни, что его просто не с чем сравнить! Я думаю вам будет интересно и познавательно. Тем более что мы сегодня решили, что вы тоже поэт, а поэту надо иметь страничку, просто для того, чтобы выкладывать туда стихи. И не говорите мне, что у вас нет стихов! С его вы взяли, что они вообще у кого-то есть? Стихов вообще ни у кого нет. Посмотрите вокруг – разве вокруг нас ходят Пушкины? Нет, не ходят вокруг нас Пушкины. Пушкины – поэты, а мы пока что не поэты. Мы просто пишем стихи. Может быть, мы друг для друга поэты, может быть, мы друг для друга даже гениальные поэты, но об это не стоит так громко говорить. Нет, дорогой друг, самой собой разумеется, что если вам хочется назвать меня гениальным поэтом, то я не смею вам препятствовать. Просто ради своего долга перед мировой литературой я не буду вам препятствовать и смело говорю – если вы меня хотите назвать гением, делайте это, не оглядываясь на шмыгающих рядом Пушкиных! Что нам Пушкины, они преходящи. А мы с вами живем здесь и сейчас, и не имеем морального права не поддерживать друг друга в этой сложной ситуации. Понимаете меня?

Ларенчук его не понимал. Впрочем, от самой идеи – понимать Михаил Пуськова – он отказался почти сразу. Со всех сторон то и дело слышались рассуждения о странностях творческих личностей – и вот теперь Ларенчук мог на собственном опыте убедиться в правдивости этих заявлений. Он не понимал, откуда берутся рассуждения Пуськова и куда они завернут в следующую секунду. При чем тут Пушкин и почему нужно хвалить, когда хвалить не нужно?

– Да – сказал Ларенчук. – Да, Михаил Павлович, вы совершенно правы. Пушкин – это наше все, а значит, мы так же гениальны, как и он. Вы предлагаете мне посетить ваш скромный дом? Не смею отказывать вам и смею уверить, что почту за честь посетить обиталище выдающегося поэта современности…

* * *

Михаил Пуськов оказался весьма слабым собутыльником – конечно, он сообразил закуску, конечно, он сделал мужественную попытку идти в алкогольном забеге ноздря в ноздрю рядом с фаворитом, но споткнулся, рухнул на колени, вспахал мордой песок и был снят с дистанции.

Ларенчук остался один. В квартире темнело – сумерки вливались от мерзлых наждачных снегов, от стучащих голыми ветвями деревьев и воспаленных дорожных огней. Свет Петр не стал включать – квадрат монитора придавал вечеру уют, так же как когда-то свечи или пылающий камин.

Пуськов, падая в тяжелый пьяный сон, оставил включенным компьютер – и теперь Ларенчук мог путешествовать по тому самому сайту, который устроил сегодняшнее торжество,

Нельзя сказать, что бич – или благословение – современного общества, мировая паутина интернета обошла Ларенчука стороной. Нет, он тоже жил в мире и каким-то образом с ним соприкасался. В девяностые годы он с недоумением рассматривал черные затычки в ушах и тянувшиеся от них к карманам проводки. Иногда видал, что гордые владельцы затычек с проводками доставали черные коробочки и вставляли в них кассеты – и понимал, что это просто крошечные магнитофоны. Удивлялся прогрессу – но не испытывал ни малейшего желания приобретать эти самые плееры. Все, что нужно было для жизни, ему предоставлял телевизор. Развлечения, новости, информацию для размышлений – хотя с каждым годом размышлять над тем, что говорит ящик, хотелось все меньше и меньше.

Был он знаком и с компьютером – когда-то он охранял лабораторию электронной микроскопии при Биофаке МГУ, и там, в кабинете шефа стояло это чудо прогресса – гудящий и попискивающий ящик и монитор с черным экраном и светящимися зелеными строчками.

Зачем это странное изобретение нужно было шефу, Ларенчук тогда так и не понял – зато играл в самолетики, азартно тыкая пальцами в клавиатуру. Тогда же он познакомился с мышкой.

Годы шли, а Ларенчук так и не собрался приобрести себе компьютер – хотя, судя по новостям, приходившим из внешнего мира, весь этот самый внешний мир просто свихнулся на компьютерах. С каждым днем они становились все меньше, все мощней и все дешевле. После лэптопов появились ноутбуки, потом – нетбуки, потом – планшетники. Потом функции компьютеров на себя взяли сотовые телефоны – одновременно увеличиваясь в размерах.

А Петр Ларенчук жил себе на продавленном диване, курсируя между диваном, магазином через квартиру матери – и эволюция современной электроники его мало волновала.

Тем не менее, когда Пуськов, разводя сошедшие в кучку глаза и закрывая один для лучшей фокусировки, вышел из своего кабинета и оставил в распоряжении Ларенчука главную страницу сайта, Петр примерно знал, что ему делать.

Через полчаса примерно он уже уверенно наводил курсор на разные имена, щелкал кнопкой и читал, старательно шевеля губами.

Сайт ПоэПис отличался исключительно строгим и даже аскетичным интерфейсом. В левом углу виднелось название, состоящее из двух частей – каждая часть в прямоугольнике своего цвета. Поэ – располагался на оранжевом фоне, Пис – на зеленом. Двухцветный логотип служил и другой цели – нажатие на красную часть автоматически приводило пользователя к поэтам, на зеленую – к прозаикам. Это было гениально просто и удобно.

В остальном две части одного сайта были похожи, как близнецы – на Главной странице имелись – Авторские Анонсы – длинный список авторов и их произведений с левой стороны. Рейтинг по оценкам рецензентов – Ларенчук ухмыльнулся, увидев на первом месте фамилию Рвокотного и название стиха – Гениальным щелкобрызгам.

Как Петру было не удержаться – по свежим следам, после сегодняшнего знакомства – и не посмотреть, что из себя представляет этот самый Рвокотный?

«Они слюною брызгают,

А их по рылу щелкаю.

Они уходят, повизгивая,

Все от испуга мокрые.

Они все стихошушера,

Бездарности и гопники.

Я гениальней их пера

Пишу, и мне все опают.

Они козлы заморские,

Они коровы с пузами.

И генпоэты порскают

Идут под ручку с музами.»

Петр прочитал раз. Прочитал два. Поскреб затылок, отхлебнул чаю, с тоской посмотрел на тянущего тоненький храп Пуськова. Что-то в этом стихе не срасталось, но вот что?

После третьего прочтения картинка не прояснилась. Помимо двух странных глаголов – кстати, Ларенчук назвал глаголы гениально просто – словами – короче, помимо двух странных слов, которые так и остались непонятными, ясно было только одно – Рвокотный на кого-то наезжает. И делает это, судя по количеству отзывов – около трехсот человек пришли, чтоб засвидетельствовать свое почтение и выказать восхищение – гениально.

Ларенчук вздохнул и с тоской посмотрел на стоящую рядом бутылку. Он мужественно отказывал себе в водке, понимая, что в данном случае употребление любимого пойла может сыграть скверную штуку. Поэтому он ограничился чаем, вяжущим чаем, заваренным до мутной белизны. От такого чая сердце старалось пробить ребра и выскочить наружу, но ум становился острым. Правда, болело с правой стороны брюшины, но на такие мелочи Ларенчук давно научился не обращать внимания.

Сегодня у него было задание – найти Акинину и, по возможности, заговорить с ней. На ответ, как на чудо, он не смел даже надеяться, но от планов своих отступать не собирался.

Впрочем, обещанную Пуськовым экскурсию по сайту он должен был провести – пусть и без провожатого – хотя бы для того, чтобы быть в курсе проблем виртуальной жизни.

И, коли уж Рвокотный так удачно подвернулся, Петр решил и начать с него. Со стихом он ознакомился. Теперь пришла пора почитать отзывы благодарных читателей. А читатели были не то чтобы благодарны – а просто-таки восхищены. После первых же рецензий в воображении возникла залитая ликующей толпой площадь, рев восхищенных глоток, истеричный женский визг, и летящие прямо в физиономию автора растрепанные букеты. И сам Рвокотный, стоящий на каком-то балкончике у узорными перилами и опасливо косящийся на десятки тянушихся к нему рук с хищно скрюченными пальцами. Что поделать, в выражении любви – так же, как и ненависти – народ ну просто-таки не знает удержу.

Ларенчук замотал головой и протер глаза. Чифирь, похоже, сыграл с ним плохую шутку. Какая площадь, какие букеты, какие поклонники?

«Роман. Я могу Вас поздравить с удачей. Вы написали гениальное произведение. Восхищен. Очарован. Очень понравилось. Ваш Гель.»

Ларенчук не стал медлить и одним кликом мышки зашел на страницу Геля. На фото сидел, роментично уставившись вдаль, шуплый мужичок с зачесенными назад волосами и крючковатым носом. Под фото размещалось немногословное кредо – «Для меня все авторы гениальны! Пишите, люди, душой, пишите сердцем!»

Петр подумал-подумал, и не стал читать ничего из трехтысячвосьмистасорокапяти нетленок, наклепанных любвеобильным Гелем.

…стрелки на китайских кварцевых часах подползали к пяти часам утра. Мерцание экрана отражалось в воспаленных, мучительно моргающих глазах Петра. Осторожные тараканы подбирались к чашке, наполовину заполненной массой заварки. За спиной, разметавшись на продавленном диване, накрутив себе на голову и грудь одеяло, храпел Пуськов. Иногда он начинал бить ногами и вскрикивать – Ларенчук тихо говорил – шшшшшш – и маэстро начинал чмокать, как младенец, и успокаивался.

Ларенчук испытывал странное состояние – он хотел оторваться от столбиков строчек, от рецензий на сероватом выделенном поле, от сверкающих переливчатыми каплями росы роз, от ангелов с полуобнаженными женскими грудями, от котиков в бантиках, от небритых мачо, в жестких объятиях которых изгибались сладострастные девы – и не мог.

Светящийся квадрат в темноте обшарпанной московской квартиры обладал гипнотизирующим действием не хуже огня или воды. Он казался окном в другой мир – мир красоты, счастья, гармонии, ярких красок и богатых чувств.

За окном тянулся рассвет, и тусклое багровое свечение только подчеркивало убогость окружающего мира. Невыспавшиеся люди брели к своим железным коням, которые тоже были когда-то символами красивой и дорогой жизни, но зябким утром тоже ставшими лишь лакированной грудой смердящего железа – либо тащились к остановкам, вдавливались в автобусы и маршрутки чтобы уткнутся в светящиеся экранчики мобильных телефонов, отгородившись от давящей утренней серости.

Ларенчук собрался с силами и прижал ладони к глазам. Казалось, что под веки попал песок – раскаленный песок, вызывающий огненные вспышки, расходящийся растущими кругами. Чтобы утвердить эту свою маленькую победу, Петр прошел в ванную сунул голову под хлещущую ледяную струю. Вода вернула его на землю. Он провел рукой по щеке, по колючей щетине, глянул в зеркало – оттуда на него уставилась бандитская физиономия с яростными красными глазками.

Лицо, каким бы отталкивающим не было, принадлежало ему и миру, в котором он должен был существовать, и внешность стоило привести в порядок. Тем более что ледяной поток, казалось, унес часть ночного компьютерного морока, и этим следовало воспользоваться.

Поколебавшись для приличия, Ларенчук взял станок, подержал его под горячей струей, наляпал на щеки пены и уверенными движениями избавился от трехдневной щетины. Причесал торчащие патлы. Плеснул на ладонь и размазал по щекам освежающее покалывание одеколона. Прополоскал рот. Полюбовался своим отражением – вполне ничего себе мужчина, вот только краснота с глаз сойдет, и вообще будет неотразим.

Грузно топая, сходил на кухню, поставил чайник, выбросил разбухшую заварку, ополоснул чашку и насыпал туда одну скромную чайную ложку чая. Сделал бутерброд с красной рыбой, пробормотав – да, знаю, знаю, некрасиво, но сам ведь меня сюда притащил. Выпил под хорошую закуску рюмку водки. Налил в кружку кипятка. Решил, что количество необходимых дел за день сделано. Вернулся к компьютеру…

Впрочем, сразу углубляться в дебри интернета Ларенчук не стал. Сначала он посидел с закрытыми глазами, приводя в порядок мысли и наслаждаясь собственной выдержкой и силой воли. Да – он сидел за монитором, но, прошу заметить, он сидел за ним с закрытыми глазами.

Он пытался собрать какую-то целостную картину из обрывков похвал, стихов, текстов, ругани, шуток и грязных оскорблений – всего того, на что так богат оказался поэтический сайт.

Выяснилось, что жизнь на нем не только бурная, но и круглосуточная. Было неясно, когда виртуальные люди спят, едят, приводят себя в порядок и занимаются домашними делами. Конечно, в четыре часа утра пользователей было меньше, чем в восемь вечера, но тем не менее они были. Бури, возникающие в разных углах портала, катились по нему, подобные смерчам, вовлекая в свою воронку все новых и новых людей. Когда засыпали изможденные склоками россияне, просыпались бывшие россияне из-за океана. Когда валились спать свободные художники с гудящими головами, роящимися мыслями и кроличьими глазами – приходило время хитрых офисных мух. Эти были активны выборочно и осторожно, и по окраске постов было понятно, в каком расположении духа сегодня находится главная офисная муха. И ее настроение напрямую влияло на накал страстей и величину вспыхивающих скандалов.

А поскандалить на ПоэПисе любили. В скандалах знали толк. Скандалисты были в почете, как национальные герои – за ними ходили толпы зрителей, наслаждающиеся злословием и умело подливающие маслица в затухающую склоку.

За первую ночь знакомства с Поэписом Ларенчук стал свидетелем восьми боев разного уровня. Некто Наша Лена использовала строчку Высоцкого в своих стихах – на нее обрушился какой-то Синий Томограф. Какой-то странный Раб Любви со странными стихами снабжал свои вирши лично сделанными фотографиями босых девочек. Девочки стояли в картофельных грядах, у колодцев, рельсов, воды, подъездах и так далее. В общем, ничего предосудительного, кроме босых ног и гендерной принадлежности, в фото не было – но какой-то читатель из ленивого любопытства назвал автора фетишистом, и к утру вместо Раба Любви красовалась надпись, что автор закрыл свою страницу. Поэты расходились, удовлетворенно урча и слизывая кровь с клыков.

Остальные битвы, судя по всему, носили затяжной характер – и постороннему читателю было совершенно непонятно, что за претензии трехгодичной давности поэты предъявляют друг другу. Конечно, можно было исключительно рад спортивного азарта и любопытства закопаться в ленте весом в четыреста вордовских страниц и выяснить, что все началось из-за преступного пренебрежения, прозвучавшего в оценке строчки «Голубоспинной стрекозой порхало время надо мною». Можно было бы… но зачем?

Только сейчас Ларенчук понял, что такое сила литературного слова. Настоящая мощь бурлила не в любовных признаниях, не в неуклюжих шутках, не в слащавых комплиментах многочисленных дамских угодников, нет. Только в приступах справедливого гнева поэты могли родить самые мощные, злобные, поражающие врага в самое сердце высказывания. Праведность гнева была оправдана – ибо, как было сказано еще в Книге Книг, проще верблюду пролезть сквозь игольное ушко, нежели поэту признать правоту другого поэта.

Ларенчук, выросший, прямо скажем, в условиях, далеких от тепличных, был вынужден несколько раз отрываться от колдовского монитора, чтобы привыкнуть к прочитанному. Некоторые слова он даже не знал. Некоторые экспрессивно окрашенные обороты вызывали в нем ужас, некоторые – брезгливость, иные – желание придушить автора. Под утро он только крутил головой, прочитав очередное – «да я тебе, падла, хребет переломаю и будешь у меня ходить с головой ниже яиц».

Ах, поэты. Ух, поэты. Возвышенные души.

Иногда, потрясенный заковыристо закрученной фразой, он хватался за стихи самозабвенно матерящегося автора – и клял себя за полное отсутствие литературного вкуса. Ему казалось, что человек, настолько виртуозно владеющий русским матерным словом, должен не менее виртуозно владеть и словом поэтическим, но обычно выходило наоборот. Стихи у матершинников были тусклы, бледны и вымучены.

Справедливости ради надо сказать, что такими же серыми и удручающе однообразными они были у большинства участников глобальных поэписных склок. Впрочем, Ларенчук считал себя слишком молодым, наивным и неопытным пользователем, чтобы судить о стихах. Ему хватало ярких красок, брызжущих из рецензий. Тем более что за спиной всхрапывал в нервном пьяном сне настоящий гений, рядом с которым даже просто пить водку было большой честью.

Гений издал серию потрясающих по моще и выразительности всхрапов – так что Ларенчук вздрогнул, и, помедлив, подошел к спящему. Все-таки не часто выдается простым смертным наблюдать гениев во сне.

Оказалось, что спит гений так же, как любой просто алкаш – разметавшись, открыв бурлящую храпом пасть, подергивая руками и взбрыкивая. Ничего особенного. Никаких нимбов, никаких нимф, ни одной наяды осеняющих чело спящего светом будущих стихов. Все как обычно.