Дикие чародеи

И тогда, в самой глубине, под пластами страха, боли и отчаяния, он почувствовал его. Тот самый отклик. Не на заклинание. А на… звук. На тот далекий вой. Он был похож на ветер в узком ущелье. И внутри Данилы что-то дрогнуло, едва уловимо, как струна, которой коснулись. Это было смутное, неосознанное чувство. Ощущение движения там, где физически все было неподвижно. Ощущение пространства, темного и пустого, за стенами его клетки. Это не было магией. Это было чем-то более примитивным. Инстинктом. Тем самым, что заставил его почувствовать туман еще до его появления.

Он открыл глаза и встретился взглядом с Мирославой. Она смотрела на него теперь пристально, ее глаза в темноте казались совсем черными.

– Что? – спросила она.

– Ничего, – соврал Данила, смущенный и напуганный этим новым, непонятным чувством. – Показалось.

Она молчала еще мгновение, потом кивнула, как будто что-то для себя подтвердив.

– Спи, если сможешь. Рассвет здесь приносит не свет, а только новую работу для Псов.

Данила прикорнул на холодной земле, свернувшись калачиком, чтобы сохранить тепло. Сон не шел. Перед глазами стояли картины нападения: вспышки грязного пламени, лицо здоровяка, падающий Марк. Он ворочался, и каждый раз боль в виске напоминала о себе.

Часы пробили чем-то тяжелым по пустому бочонку – лагерная смена. Пьяные сторожа сменились на других, таких же злобных и скучающих. Небо на востоке начало сереть. И с этим серым, унылым светом в загон вошел новый человек.

Это был не простой Пес. Он был одет не в лохмотья, а в прочную, темную кожу, под которой угадывалась кольчуга. На поясе у него висел не тесак, а хорошо выделанный длинный нож. Его лицо было покрыто шрамом, пересекавшим левый глаз, который смотрел мутно и неподвижно. Но правый глаз был жив, остёр и пронзителен. Он обвел этим взглядом клетки, остановившись на Даниле.

– Ну что, академик, выспался? – его голос был скрипучим, как несмазанная дверь. – Григорий велел передать, что он с нетерпением ждет встречи. Но сначала тебе нужно… акклиматизироваться. – Он усмехнулся, и эта усмешка была страшнее любой угрозы. – Выведи его, – кивнул он стражникам.

Сердце Данилы упало. Тощий и толстый с визгливым смехом подбежали к клетке, откинули тяжелый засов. Жесткие руки вцепились в него, вытащили на середину загона и бросили на колени. Холодная грязь впиталась в штаны.

– Встань, – приказал человек со шрамом.

Данила попытался подняться, но ноги подкосились. Толстый стражник ударил его дубиной по спине. Боль, острая и жгучая, заставила его вскрикнуть и все же вскочить на ноги, пошатываясь.

– Вот так-то лучше, – сказал шрам. Он не спеша обошел Данилу кругом, изучающе. – Хлипкий. Руки мягкие, как у девчонки. Глаза полны ужаса. Идеальный материал. – Он остановился перед ним. – Меня зовут Тихон. Я капитан этого змеиного гнезда. И я буду твоим первым учителем на новом пути. Урок первый: сила здесь не в книжках. Она здесь. – Он ткнул пальцем Даниле в грудь, чуть ниже ключицы. – И здесь. – Тихон ударил себя кулаком в живот. – Ее нужно вырвать. Выжечь из себя слабость. Григорий верит, что в тебе есть что-то стоящее. Я же вижу только труса. Но я не спорю с хозяином. Так что будем труса выбивать.

Он сделал знак. Тощий стражник бросил к ногам Данилы ржавую кирку с обломанной рукоятью.

– Видишь ту кучу камней у стены? Таскай. Сложи здесь, ровно. Пока не скажу «хватит». Без магии. Только руки. Это развивает характер.

Данила посмотрел на кирку, потом на груду булыжников в двадцати метрах. Это была бессмысленная, изнурительная работа. Унижение.

– Я… я не могу, я маг, а не…

– Ты никто, – перебил его Тихон, и его голос стал тише и оттого опаснее. – Ты мясо. Мясо, которое может стать чем-то, если проявит покорность и немного… искры. А сейчас ты просто мясо. Работай. Или мы привяжем тебя к столбу и дадим Псам пострелять в тебя из луков. Для тренировки.

В глазах Тихона не было игры. Данила понял, что это не шутка. Он наклонился, с трудом поднял тяжелую, неудобную кирку. Его ладони, не привыкшие к такому, сразу заныли. Он побрел к куче камней. Сзади раздался смех.

Первый камень оказался огромным и скользким от росы. Он с трудом подцепил его киркой, пытаясь прижать к груди. Камень был холодным и тяжелым, давил на еще ноющие ребра. Он сделал первый шаг. Потом второй. Мирослава смотрела на него из своей клетки, и в ее взгляде не было ни жалости, ни осуждения. Был лишь холодный, безжалостный расчет.

Он донес камень и с глухим стуком бросил его на указанное место. Спина горела. Руки тряслись. Он посмотрел на свою клетку, на эту жалкую дыру в земле, и вдруг с невероятной силой понял: он хочет назад. Не в Академию, не домой. Он хочет назад в эту вонючую клетку. Потому что это было убежище. А здесь, под насмешливыми взглядами Тихона и его подручных, он был голым, беззащитным и абсолютно одиноким.

– Не задерживайся, мясо! – крикнул Тихон. – У нас на день планов громадьё!

Данила повернулся, чтобы идти за следующим камнем. Над лагерем «Волчья Пасть» вставало бледное, безрадостное солнце. Его лучи не согревали. Они лишь освещали грязь, страдание и длинную-длинную череду дней, каждый из которых мог стать последним. Он сделал шаг. Потом еще один. Он таскал камни. Потому что пока он это делал, он был жив.

А в глубине, под грузом унижения и боли, та самая едва почувствованная «искра», о которой все говорили, лишь глубже зарывалась в темноту, затаиваясь, как раненый зверь.

Глава 3: Клетка из корней

Работа была бесконечной. Солнце, бледное и негреющее, поднялось выше, превратив сырую утреннюю прохладу в липкую, удушливую духоту. Каждый камень, который Данила волок от стены к центру загона, казался тяжелее предыдущего. Ладони стерлись в кровь, и рукоять ржавой кирки окрасилась в бурый цвет. Спину сводили судороги, а в виске, где его ударили, пульсировала монотонная, назойливая боль. Но хуже физической муки было чувство полной, абсолютной беспомощности.

Он слышал смех и похабные шутки стражников. Видел, как мимо загона проходили отряды «Псов» – кто-то тащил связки алхимических трав, кто-то вел под уздцы странных, низкорослых лошадей с чешуйчатой кожей, кто-то просто пил и орал песни. Никто не смотрел на него с сочувствием. Он был частью пейзажа, живым инструментом, чье страдание не стоило даже внимательного взгляда. Это уничтожало достоинство быстрее, чем кирка – кожу на руках.

После десятого, кажется, камня Тихон, наблюдавший за процессом, сидя на обрубке дерева и точа свой нож, лениво махнул рукой.

– Ладно, хватит. Вижу, силёнки-то и нет. Отправляй мясо обратно. Нужно беречь для Григория.

Его оттолкнули обратно в клетку. Засов с грохотом задвинулся. Данила рухнул на земляной пол, не в силах даже подползти к задней стенке. Он лежал, уставившись в потолок из грубых жердей, и слушал, как его собственное сердце колотится где-то в ушах. Руки горели огнем, в груди выл ветер голода и опустошения.

– Не пей сразу много, – раздался голос Мирославы. Она просунула между прутьев свою пустую кружку, сделанную из скорлупы огромного ореха. В ней плескалась мутная вода из общего ведра. – Пей понемногу. И разотри землей руки, где стерлось. Здесь земля… живая. Она затянет.

Данила не хотел ни пить, ни тем более мазать раны грязью. Но инстинкт выживания снова пересилил отвращение. Он дополз, взял кружку, сделал маленький глоток. Потом другой. Затем, стиснув зубы, набрал из-под себя пригоршню влажной земли и втер ее в кровавые ссадины на ладонях. Боль стала острее, но через мгновение сменилась странным, охлаждающим онемением. Он посмотрел на руки: кровь перестала сочиться, будто земля действительно что-то заткнула.

– Спасибо, – прошептал он, возвращая кружку.

– Это не доброта, – сухо ответила Мирослава. – Мертвый пленник им не нужен. А я… я наблюдаю.

– За мной?

– За всем. За движением страж. За тем, кто когда приходит, когда уходит. За тем, как ветер гуляет между бараками. Сведения – это оружие. Единственное, что у нас есть.

Она говорила так, словно была не пленницей, а командиром в осажденной крепости. Эта стойкость, это холодное упорство одновременно восхищали и злили Данилу. Почему он не может быть таким? Почему он сломался после одного утра с киркой?

– Ты говорила о силе земли, – сказал он, чтобы отвлечься от собственной ничтожности. – Эта земля… она тоже живая?

Мирослава кивнула, прислонившись головой к прутьям.

– Вся земля архипелага живая. Она помнит. Она чувствует. Она страдает от ран, которые наносят ей «Псы» – роют ямы, жгут леса, отравляют воду своими зельями. Но она также и лечит. И дает силу тем, кто умеет слушать. Ваша магия… она как громкий приказ. Наша – как тихая просьба. Или как совместный танец.

– Я пытался слушать ночью, – признался Данила. – Я почувствовал… что-то. Как будто ветер вдали зовет.

Она повернула к нему голову, и в ее глазах вспыхнул внезапный интерес.

– Опиши.

Он попытался, сбивчиво, подбирая слова. Ощущение пустоты, движения, отзвука. Мирослава слушала внимательно.

– Это не ветер. Это эхо, – сказала она наконец. – Эхо твоей собственной, еще спящей силы. Ты пытался слушать землю, а услышал себя. Вернее, ту часть себя, которую ваши учителя заковали в их формулы. Это начало. Слабый, но верный признак.

– Признак чего?

– Что ты не совсем бесполезен. Что в тебе есть потенциал для чего-то большего, чем таскать камни. Григорий это знает. Я теперь тоже это знаю.

Ее слова должны были вселять надежду. Но они вселяли только страх. Потенциал делал его мишенью. Ценным ресурсом. Он видел, как Тихон смотрел на него – не как на человека, а как на диковинный алхимический ингредиент.

День тянулся. Данилу снова выводили – не для работы, а для «прогулки» под присмотром. Его водили вокруг лагеря, показывая ему «Волчью Пасть» во всей ее «красе»: кузницу, где ковалось грубое оружие, пропитанное магией ненависти; загоны для пленных, где люди сидели с пустыми глазами; ямы, где добывали какую-то сизую глину, которую потом уносили в глубь острова. Он видел, как избивают провинившегося «Пса», и понял, что жестокость здесь – универсальный язык. Он видел, как привезли нового пленника – старого, оборванного мужчину с лицом «Бродяги Устава». Его бросили в общую яму, и через час оттуда уже не доносилось ни звука.

Вечером, когда солнце начало клониться к зубчатому гребню дальних холмов, в лагере что-то изменилось. Суета стала нервной, почти лихорадочной. Стражники у клеток сменились на более трезвых и напряженных. Тихон куда-то ушел, отдав короткие приказания. Данила чувствовал это напряжение кожей – оно висело в воздухе, как перед грозой.

– Что происходит? – спросил он у Мирославы.

Она прислушалась, закрыв глаза. Ее пальцы слегка барабанили по земле.

– Готовятся к обороне. Или к встрече. Чужие идут. Не Псы. Их шаги… тише. Гораздо тише.

«Чужие». В голове у Данилы мелькнула безумная надежда. Может, это имперская стража? Или другие маги, наконец-то нашедшие этот проклятый архипелаг? Но лицо Мирославы не выражало надежды. Оно выражало сосредоточенность охотника.

Наступила ночь. Темнота на островах была абсолютной, если не считать света костров и факелов на стенах лагеря. Данила не мог уснуть. Боль во всем теле, страх и это давящее ожидание не давали покоя. Он сидел, прислонившись к прутьям, и смотрел на узкую полоску звездного неба между крышами бараков.

И тогда он услышал первый звук.

Это был не крик и не лязг оружия. Это был мягкий, едва уловимый шорох, как будто огромная змея проползла по сухой траве за пределами частокола. Потом еще один. И еще. Со всех сторон.

Часовые на вышках сначала ничего не замечали. Потом один из них что-то крикнул, указывая в темноту. И все началось.

Из тьмы, прямо из-под земли у самого частокола, выросли тени. Нет, не тени – люди. Они возникали словно из ничего, их темные, сливающиеся с ночью тела были покрыты такими же, как у Мирославы, мерцающими татуировками. Они двигались бесшумно, стремительно, как потоки черной воды. Первая стрела, выпущенная часовым, ушла в пустоту – атакующий уже был в другом месте.

– Тревога! К оружию! Дикари! – заревел где-то голос, и лагерь взорвался хаосом.

Загорелись сигнальные огни. Забили в колотушки. Из бараков высыпали сонные, хватающиеся за оружие «Псы». Но нападавшие были быстрее. Они не шли на штурм в лоб. Они просачивались сквозь щели в обороне, как дым. Данила видел, как один из воинов, гибкий, как лоза, взобрался на частокол быстрее, чем стражник успел повернуться, и бесшумно снял его коротким, кривым клинком. Огонь, который метали в них Псы, казалось, обтекал нападавших – они делали едва уловимые движения руками, и пламя гасилось, рассеивалось порывами внезапно налетевшего ветра.

Это была не магия в его понимании. Это было что-то иное. Песня стихий, спетая на языке тела и воли. Они не произносили формул. Они были формулой.

– Это мой народ, – тихо, но с гордостью сказала Мирослава. Она встала, вцепившись в прутья клетки, ее глаза горели в отблесках пожаров. – «Соль Земли». Они пришли.

Сердце Данилы бешено заколотилось. Освобождение? Но его клетка была крепка, а вокруг бушевала битва. Он увидел, как отряд нападавших, человек пять, прорвался к центру лагеря, к складам. Они не грабили. Они поджигали. Яркое, чистое пламя, в отличие от грязного огня Псов, взметнулось к небу, освещая ярость на лицах атакующих и панику на лицах защитников.

Тихон появился как из-под земли, его рявкающий голос пытался навести порядок. Он был без шлема, его шрам мерцал в огне. В руках у него не было ножа – вместо этого он сжимал оба кулака, из которых били снопы искр. Он метнул что-то вроде сгустка раскаленного воздуха в одного из нападавших. Тот едва успел сгруппироваться, скрестив руки перед собой. Раздался глухой удар, как будто ударили в барабан. Воин отлетел, скатился по земле, но тут же вскочил на ноги – его татуировки на руках дымились, но, казалось, впитали часть удара.

– Капитан! Они у складов! – орал кто-то.

– Закрыть проход к клеткам! – ревел в ответ Тихон. – Охрану удвоить! Особенно этих двоих!

Несколько Псов, более организованных, бросились к загону с клетками. Они выстроились перед ним, выставив вперед щиты и короткие копья. Их глаза бегали по темноте, ища новую угрозу.

И тут произошло то, на что, казалось, и рассчитывали нападавшие. Где-то на краю лагеря, у главных ворот, раздался оглушительный треск, а потом грохот падающего дерева. Кто-то из «Соли Земли» обрушил часть стены. Основные силы Псов, включая Тихона, ринулись туда, на самый громкий шум.

Вокруг загона с клетками на мгновение стало пустыннее. Оставались только пятеро стражников, напряженно вглядывающихся в клубящийся дым и мелькающие тени.

Мирослава вдруг резко повернулась к Даниле.

– Сейчас, – прошептала она. – Когда они придут ко мне, будь готов.

– Кто? Как? – растерялся Данила.

– Не спрашивай. Действуй. Хочешь жить – действуй.

Он не успел ничего ответить. Из тени между двумя бараками выскользнули две фигуры. Они двигались так быстро, что стражники заметили их, только когда те были уже в десяти шагах. Это были воины «Соли Земли» – мужчина и женщина, их лица раскрашены темной глиной, в руках короткие, изогнутые клинки из черного камня или обсидиана.

– Здесь! – закричал один из Псов, и пятерка ринулась навстречу.

Завязалась короткая, жестокая схватка. Воины племени не фехтовали – они бились, как дикие кошки: уворачиваясь, приседая, нанося удары в самые незащищенные места. Их движения были дополнены магией: земля под ногами у одного из Псов вдруг размягчилась, и он по колено увяз; порыв ветра сбил с ног другого, дав женщине-воительнице момент для точного удара. Но и Псы были не лыком шиты. Один из них, здоровый детина, выдохнул слюдящуюся струю едкого пара. Воин-мужчина отшатнулся, кожа на его руке покрылась волдырями.

В этой суматохе, пока внимание всех было приковано к битве, к задней стенке загона, прямо к клетке Мирославы, подползла третья фигура. Еще один воин, более юный, гибкий. В его руках был не клинок, а странный, изогнутый инструмент, похожий на ключ, вырезанный из оленьего рога. Он вставил его в массивный замок клетки Мирославы, что-то нашептывая. Дерево замка застонало, затрещало, и… расцвело. Буквально. Из щелей полезли мелкие, бледные побеги, замок распался на части, словно сгнив за секунды.

Дверь клетки откинулась. Мирослава выскользнула наружу, как угорь. Она была свободна. Молниеносно обменявшись взглядом и кивком с тем, кто ее освободил, она метнулась не к выходу из загона, а к клетке Данилы.

– Назад! – заорал один из стражников, заметивший движение. Он оторвался от боя и бросился к ней, занося дубину.

Мирослава не стала уворачиваться. Она приняла удар на скрещенные руки. Раздался глухой, костный звук. Она ахнула от боли, но не упала. Вместо этого она вцепилась в дубину, резко дернула на себя, сбивая стражника с баланса, и ударила его головой в лицо. Тот рухнул. Она подхватила его дубину.

Подбежав к клетке Данилы, она начала молотить дубиной по замку. Но замок из «Стенящего Древа» не поддавался. Удары лишь оставляли вмятины, а дерево, казалось, впитывало силу.

– Он не откроется! – крикнул Данила, отчаиваясь. – Он поглощает магию!

– Значит, нужна не магия, – сквозь зубы процедила Мирослава. Она оглянулась. Двое других стражников, разобравшись с воинами племени (один лежал без движения, второй отступал, отбиваясь), теперь бежали к ним. Подмога со стороны лагеря тоже уже неслась, поднятая криками.

У нее были секунды. Она посмотла на Данилу, потом на свой освободитель – того юного воина, который теперь, с обсидиановым ножом в руке, прикрывал ей спину от приближающихся Псов.

– Вспомни то эхо! – резко сказала она Даниле. – Не магию! Чувство! Ярость! Боль! Выпусти это наружу! Ударь изнутри!

Он не понимал. Он был парализован страхом. Он видел, как здоровяк-стражник, тот самый, что бил его утром, бежит, и в его руке уже клубится тот самый грязно-оранжевый огонь.

– Сейчас или никогда! – закричала Мирослава, и в ее голосе была не просьба, а приказ.

Отчаяние. Беспомощность. Боль в руках. Унижение. Страх за брата. Ярость на этих тупых, жестоких рож. Все это, копившееся с момента нападения на яхту, сжалось внутри Данилы в тугой, раскаленный шар. Он не думал о формулах. Он не делал жестов. Он просто вобрал в себя весь этот черный ком и… вытолкнул. Не наружу. Внутрь. В тот страх. В ту ярость. Он просто захотел, чтобы все это исчезло. Чтобы клетка, эти прутья, эти смеющиеся лица – чтобы все это разлетелось на куски.

И случилось оно.

Не вспышка света. Не ударная волна. Это был толчок. Глухой, сокрушительный толчок, исходивший не от него, а сквозь него. Воздух внутри клетки сгустился до состояния резины и рванул во все стороны.

Звука почти не было. Был лишь тяжелый, влажный хруст, как будто ломали сотни сухих веток. Прутья клетки из «Стенящего Древа» не сломались. Они… взорвались. Разлетелись на тысячи щепок, каждая из которых была острой, как бритва. Осколки дерева, пропитанные магией, впились в бревна загона, в землю, в подбегающих стражников. Здоровяк, метавший огонь, получил щепку прямо в глаз и с ревом упал.

Данила стоял посреди разрушенной клетки, чувствуя, как из него вытекают все силы, все эмоции, оставляя лишь ледяную, звенящую пустоту. Руки его тряслись. В ушах стоял высокий, пронзительный звон. Он видел, как Мирослава, пригнувшаяся в последний момент, смотрит на него широко раскрытыми глазами. В них было не восхищение. Было потрясение. И предостережение.

– Беги! – крикнул ей юный воин, отбивая удар тесака. – Я их задержу!

Мирослава, хромая на поврежденную руку, резко кивнула. Она схватила ошеломленного Данилу за рукав.

– Идем! Держись за мной и не отставай!

Она рванула прочь, не к главному пролому, где кипел самый жаркий бой, а в противоположную сторону, к темному, незаметному проходу между складом и кузней. Данила, спотыкаясь на ослабевших ногах, поплелся за ней. Его мир сузился до ее спины, до темноты впереди и до дикого, неконтролируемого трепета где-то глубоко внутри, где только что родилось нечто ужасное и одновременно освобождающее.

Сзади раздался яростный, знакомый рев. Тихон, пробившись сквозь толпу, увидел разрушенную клетку и убегающих пленников.

– НЕ ВЫПУСТИТЬ ИХ! – заорал он, и его голос перекрыл шум битвы. – ОСОБЕННО ЕГО! ЖИВЬЕМ!

Но они уже нырнули в узкую щель, во тьму, которая пахла дымом, свободой и неизвестностью. Данила бежал, не оглядываясь. Он сломал клетку. Теперь ему предстояло сломать весь этот ад, который звался «Волчьей Пастью». И первый шаг, шаг в темноту, он уже сделал.

Глава 4: Когти и Клыки

Тьма поглотила их. Тесный проход между складом и кузней оказался не просто щелью – это был узкий, вонючий коридор, заваленный пустыми бочками и гниющими отбросами. Воздух здесь был густым, едким, пропитанным запахом гнили и гари. Данила спотыкался на каждом шагу, его ноги, ослабленные днем таскания камней, подкашивались. Перед ним мелькала спина Мирославы – она двигалась стремительно, не оглядываясь, каждое ее движение было точным и выверенным, несмотря на хромоту и явную боль в руке.

Сзади, из загона, доносились крики, звон железа и тот самый яростный рев Тихона. Его голос, как кнут, хлестал по спине Данилы, заставляя двигаться быстрее, сквозь боль и головокружение.

– Не оглядывайся! Беги! – бросила через плечо Мирослава, ее голос был резким, сдавленным.

Они выскочили из прохода в небольшую, грязную площадку за кузницей. Здесь было чуть светлее – отсветы пожаров лизали стены бараков, отбрасывая уродливые, пляшущие тени. Перед ними стоял высокий частокол. Тупик.

Данила почувствовал, как паника снова сжимает горло. Но Мирослава не остановилась. Она метнулась к частоколу, к месту, где две толстые жерди были соединены поперечиной пониже. Ее татуировки на плечах и спине замерцали чуть ярче. Она вскинула руки, пальцы вцепились в неровную древесину.

– Помоги! Толкай меня! – скомандовала она.

Данила, не раздумывая, уперся ей в спину и изо всех сил толкнул. Под его ладонями мышцы на ее спине напряглись, как стальные канаты. Она издала короткий, хриплый звук, похожий не на стон, а на рычание, и рванулась вверх. Ее движения были похожи на движения крупной кошки – мощные, цепкие. Она перевалилась через верх частокола и бесшумно исчезла с другой стороны. Через мгновение ее рука протянулась сверху.

– Руку!

Данила прыгнул, ухватился за ее руку. Она была невероятно сильной. Она почти выдернула его наверх, как мешок. Он неуклюже перекатился через острые колья, царапнув бок и порвав штанину, и свалился в густые, влажные заросли с другой стороны.

Здесь пахло иначе. Не горелым деревом и людской вонью, а прелой листвой, сырой землей и чем-то цветущим, терпким. Джунгли. Они были здесь, прямо за стеной лагеря, темные, густые, полные незнакомых звуков.

– Вставай! Быстро! – Мирослава уже была на ногах, прислушиваясь. – Они уже обходят.

Она рванула его за собой в чащу. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Под ногами хрустел валежник и скользила влажная глина. Данила бежал вслепую, доверяясь только ее силуэту, мелькавшему впереди. Он задыхался, в легких горело, а в ушах, поверх звона, теперь отдавался собственный тяжелый храп и бешеный стук сердца.

Они пробежали, должно быть, несколько сотен метров, когда Мирослава резко остановилась, прижавшись к толстому, обвитому лианами стволу дерева. Она замерла, и Данила, едва не налетев на нее, сделал то же самое. Он прислушался.

Сначала он слышал только свое дыхание и шум крови в висках. Потом различил далекие крики из лагеря – они уже были приглушенными, словно доносились из другого мира. И тут же, гораздо ближе, почти рядом – тяжелые, неуклюжие шаги, треск веток и отрывистые, хриплые голоса.

– …разбросались, как крысы! Капитан сказал, главного – живым! Дикарку можно и кусками!

– А как его искать в этой тьме? У них глаза, как у кошек…

– Не искать. Загнать. К Южному ручью гонят. Там ловушка.

Мирослава схватила Данилу за запястье. Ее пальцы были холодными и твердыми, как сталь. Она потянула его за собой, но теперь не прямо, а в сторону, под острым углом к их прежнему пути. Она двигалась почти бесшумно, ступая так, будто знала каждую кочку, каждый камень. Данила пытался повторять ее движения, но ему мешали грубые ботинки и полное отсутствие навыков. Он спотыкался, хрустел ветками.

– Тише! – ее шепот был резким, как удар ножом.

Они шли так, казалось, вечность. Временами Мирослава останавливалась, закрывала глаза, касалась ладонью земли или ствола дерева. Казалось, она слушала не ушами, а кожей. Потом снова выбирала направление. Джунгли сгущались, становились непроходимыми. Воздух наполнялся странными звуками – щелчками, стрекотанием, капающей водой, далекими, непонятными криками ночных существ.