Приключения хорошего мальчика

– Это не я. Это все Лёнька сделал. Я тут только сидел, – показывая пальцем на заднее сиденье, где так и сидел.

Мама с криком оторвалась от Лёньки, перебежала к задней двери и вытащила оттуда Вовку с теми же причитаниями:

– А с тобой всё хорошо? Ой-ё-ёй!!! Ты не ушибся? Ой-ё-ёй, – громко во весь голос плакала она.

Когда проём двери освободился, то его полностью загородил папа. Он за шиворот, не обращая внимания на Лёнькины вопли, вытащил его из машины.

Потом несколько раз поддал ему под зад рукой и выдал ощутимого подзатыльника.

От этих отеческих прикосновений папиной руки Лёнька кубарем покатился по склону.

Мама, увидев папину расправу, закричала:

– Не трогай! Не бей его! Слава богу, они живые. Зачем ты его трогаешь? – сквозь рыдания кричала она папе.

Бросив Вовку, она кинулась к Лёньке и у того проскочила спасительная мысль:

«Ну, всё. Если мама заступилась, значит, лупить больше не будут».

Осторожно подняв голову, он посмотрел на папу, грозно стоявшего над ним.

Тут уже к Лёньке подбежала мама и, схватив его в объятья, принялась ощупывать:

– Ты целый? Целый? Ничего не болит? – приговаривала она, а её слезы так и омывали его лицо.

Освободившись от маминых объятий, Лёнька пробубнил:

– Да целый я, мам, целый. Ничего со мной не случилось.

– Ой, как хорошо, что Гриша поставил машину поперёк склона, и она не поехала вниз, – по-прежнему причитала мама. – Как хорошо! Ой, Гриша! Какой же ты предусмотрительный! Какой же ты молодец!

Лёнька посмотрел на машину. И точно, если бы машина стояла носом вниз, а склон шёл с уклоном примерно в тридцать градусов, то она бы по этому склону разогналась, а через метров сто поле заканчивалось и там находился обрыв, отвесно идущий вниз не меньше, чем на сто метров. Вот тогда бы машина полетела с него вниз. И, неизвестно, что бы вообще могло остаться от него с братом.

Это уже потом, когда все сидели и рассуждали о происшедшем событии и обо всём ужасе, который пришлось пережить каждому, высказывались эти предположения.

Только тогда Лёнька понял, какую он совершил ошибку. Как, зачем и почему он начал дёргать рычаги? Он до сих пор не мог понять. Хотя, в глубине души понимал, что он так вошёл в роль водителя, когда разыгрался, что просто не заметил, как это само собой получилось.

Мама, видя, что папа очень сердит на Лёньку и хочет ему оторвать башку, присела возле него, обняла и ласково попросила:

– Вова, не бей Лёнечку. Ну, сделал он ошибку. Ну, подумаешь, – она ласково заглянула папе в глаза и поцеловала его. – С кем этого не бывает? Но они же оба живы и оба здоровы. Спасибо Грише, что он успел к ним, – и она с благодарностью посмотрела на дядю Гришу.

Папа пересилил себя и пообещал маме:

– Ну, ладно… Я его трогать не буду. Но смотри, – он грозно покачал пальцем перед Лёнькиным носом, – ещё раз залезешь в машину без моего разрешения, вот тогда тебе уже точно не избежать ни порки, ни всего остального. Понятно? – пальчики у папы имели внушительный размер, как примерно три Лёнькиных.

Если представить, что ладонью, составленной из этих пальчиков, будут проводиться воспитательные действия, то… У Лёньки даже холодок прошёл по спине от ощущения папиной ладони на определенных местах. Поэтому ему всё сразу стало понятно.

А что тут непонятного?! И он с радостью закивал, с облегчением подумав:

«Уф! Все! Лупить не будут», – но папе ответил покорно и смиренно:

– Да, папа. Я всё понял, папа.

Ну, а то, что Лёнька понял, то это да. Такой ладошкой ему перепадало не один раз. Поэтому сейчас ему с ней очень не хотелось знакомиться заново.

Через несколько дней папа счастливый и довольный вернулся с работы и радостно сообщил маме:

– А у нас очередь подходит на машину! Так что можно будет «Москвич» купить! Наша очередь подходит как раз на него.

Тут маму чуть ли не подбросило со стула от папиных слов:

– Никаких машин! Никогда в этом доме больше не будет ни одной машины! – чуть ли не закричала она. – Хватит мне того, что они еле живы остались, – кивнула она на примолкших сыновей. – Тебя возят? – уже более спокойно обратилась она к папе и, получив утвердительный кивок, продолжила: – Вот пусть тебя и возят, а машины в этом доме больше никогда не будет, – при этом она топнула ногой и, для лучшего понимания, махнула рукой с оттопыренным пальцем.

Мама всё так решительно заявила, что сразу стало понятно, что от своего она не отступится. Папа сразу это понял. Он только что-то недовольно пробурчал, но подчинился.

Так что до конца его рабочей деятельности машину он так и не купил. Его возили только прикрепленные к нему шоферы.

Папа купил свою первую машину только тогда, когда уже ушёл на пенсию. Им оказался новый «Москвич».

Да! Почему-то именно «Москвич». Вот уж папа его центровал!..

То он ему бампер сломает, то передний, то задний, то фару. То одну, то другую, а то и что-нибудь ещё…

В конце концов, когда они уезжали из Касимова, он с облегчением продал этот многострадальный «Москвич» и после этого у него действительно никогда больше не было машины.

(Дополнил этот рассказ я уже сам через много лет. Первоначальная орфография рассказа школьника сохранена.)

Февраль 2018 Владивосток

Поболел

Лёнька проснулся утром от того, что всё его тело чесалось. Он чесал его то здесь, то там. Но чесалось везде. Зуд невыносимый. И, с мелким повизгиванием и стенаниями, он поплёлся к маме.

Мама ещё спала, но он лёг к ней под бочок и, скуля от непреодолимого желания почесаться, толкал её в бок:

– Мам, я весь чешусь, мне плохо. Мам, ну проснись. Я чешусь, – со слезами просил он маму.

Мама сразу проснулась, включила свет и, осмотрев сына, всплеснула руками:

– Боже мой, что же с тобой стряслось? – запричитала она.

Лёнька лежал в постели и, на самом деле, чувствовал себя плохо. Руки сами тянулись туда, где всё у него зудело и чесалось.

Мама протёрла его мокрым полотенцем с каким-то снадобьем, но зуд не утихал. Тогда она позвонила тёте Гале, Черёминой маме, с просьбой прийти и осмотреть заболевшего Лёньку.

Вердикт тёти Гали оказался прост:

– Вези его к Собанову в Верхний Згид. Он в этом деле специалист.

Папу тоже подняли по тревоге, и он бегал между Лёнькой, тётей Галей и мамой. Но, когда узнал, что нужно ехать, то сразу вызвал дядю Лаврика, своего личного шофёра.

Тот приехал через полчаса. Лёньку на руках снесли вниз к машине, такого больного, несчастного и бессильного.

Он лежал на заднем сиденье и с удовольствием слышал из уст папы и дяди Лаврика, что он ужасно болен и болен он, к тому же, ещё какой-то неизвестной болезнью. Поэтому надо как можно быстрее везти несчастного Лёньку в больницу к доктору Сабанову на срочное лечение.

От этих слов Лёнька ещё больше разболелся и ему, в самом деле, стало плохо. Слёзы лились у него из глаз, а папа, стараясь облегчить страдания сына, пересел на заднее сиденье, чтобы взять его на руки.

Лёнька прижался к папе и, почувствовав родное, любимое тепло, заснул, несмотря на все ухабы и серпантины горных дорог.

Машина прошла Садон и начала взбираться по крутым серпантинам вверх до самого Верхнего Згида. Лёнька периодически просыпался, смотрел в окно, но в тёплых и сильных папиных руках засыпал снова.

Осмотрев пациента, дядя Вася Собанов решил:

– Оставляйте его здесь в больнице. Я сделаю всё возможное. Но только чаще наведывайтесь к нему. Он же ещё ребёнок. Поддержка родителей ему будет лучшим лекарством.

Лёньку переодели в пижамку, медсестра взяла за руку и попыталась увести в палату, но тут из его глаз вновь сами собой полились слёзы.

Что это значит? Что, его тут бросают одного, больного и никому не нужного? Все отказались от него! Значит, никому он такой больной уже не нужен! О! О! Уау! Уау!

Лёнька нешуточно рыдал навзрыд. Но Собанов взял его за руку и повёл по коридору в палату. Папа остался где-то вдалеке. Лёнька тянулся к нему руками, но его уводили от папы всё дальше и дальше.

Сабанов завёл Лёньку в палату и усадил на кровать. И, уже по-осетински, обратился к мужчинам в палате:

– Мужчины, вы видите, что это ещё ребёнок. Успокойте его, пожалуйста. Сделайте для него всё самое лучшее. Я вас очень прошу.

И уже по-русски продолжил:

– Лёня, слушайся их. Это очень хорошие люди. Они помогут тебе.

Со всех коек послышались одобрительные возгласы:

– Ты не волнуйся, доктор.

– Будь спокоен.

– Ничего с ним не случится. Не переживай. Иди.

Дядя Вася поцеловал Лёньку в голову и ушёл, а ему от этого стало ещё хуже. Слёзы лились сами собой. Рыдания сотрясали плечи этого всеми забытого и брошенного ребёнка.

Но тут к Лёньке стали подходить мужчины, находившиеся в палате.

Каждый старался сказать ему доброе слово и чем-то утешить, а их басовитые голоса начали успокаивать. Подавив рыдания, Лёнька осмотрел тех, кто хотел его пожалеть.

Один из них с перевязанной рукой, другой на костыле. У того, кто держал Лёньку за плечи, перевязана голова. А тот, который лежал напротив его кровати, доброжелательно улыбался.

– Нэ пэрэживай. Нэ надо плакать. Мама всё равно нэ услышит тэбя. Ты у нас гость. А гостям надо делать подарки. На. Возьми, – и протянул яблоко.

Не зная почему, но Лёнька впился в него зубами и, ещё непроизвольно всхлипывая от недавних рыданий, смотрел на этих больных дядек. Неужели им больнее, чем ему и они не плачут? Неужели им так плохо, а они такие весёлые, что разговаривают с ним? Как же всё это происходит? И почему это всё сейчас происходит с ним?

Слёзы сами собой высохли, но икота от прежних рыданий всё ещё сотрясала Лёнькины плечи. Ему уже стало интересно, что же это за дядьки такие и что они здесь делают.

А они, увидев, что худенький паренёк перестал рыдать, сами развеселились, заулыбались и каждый из них старался обнять Лёньку за плечи, посадить к себе на койку, погладить по голове и сказать ободряющие слова.

Лёнька успокоился и сам попытался рассказать им о приключениях в школе, о своём друге Черёме, о братьях и о многом том, что считал очень важным.

Какими же они оказались великодушными и добрыми эти горцы! Они внимательно выслушивали Лёньку, понимающе смотрели в его глаза, гладили большими шершавыми ладонями по голове и каждый из них старался пригласить к себе на кровать и чем-нибудь угостить.

Только Азамат, что лежал напротив Лёнькиной кровати, не вставал. Он здоровой рукой поймал его, сгрёб в охапку, когда Лёнька хотел прошмыгнуть мимо, и шепнул:

– А посмотри, что у меня есть в тумбочке, – и открыл её дверцу, из которой вырвался дух свежего фытчина.

– Бери, бери, – доброжелательно предлагал он. – Заодно и мне отломишь кусок. А вот и молоко. Очень полезное. Это от моих коз. Давай наливай. Пить будем. Говорить будем. Ты же из нас самый здоровый. Помогать нам будешь. Вместе мы со всем справимся.

Его яркие зелёные глаза смотрели на Лёньку так дружелюбно, что он ни от чего не мог отказаться и пристроился на его кровати.

Остальные мужчины подошли к ним, расстелили на тумбочке скатерть, поставили стаканы, вынули фытчины и другие продукты. Из большой тёмной бутылки налили себе в стаканы разбавленного молока, а Лёньке налили молоко из другой бутылки.

– Ну, дорогой ты наш уважаемый больной, поздравляем тэбя за то, что ты появился у нас, и желаем тебэ скорэйшего выздоровления, – мужчины хитро переглянулись между собой и подняли стаканы.

Лёнька тоже поднял свой стакан с козьим молоком и выпил его. Оно оказалось очень вкусным и тёплым. Пахло травами и домашним теплом. Лёньке так стало хорошо от того, что все эти дядьки, которых он никогда перед этим не знал и не видел, сидели вместе с ним, держали его на руках, ели с ним один и тот же хлеб и смотрели, как на себе равного.

Между собой они заговорили по-осетински. Лёнька плохо понимал, что они говорят, но в основном они все благодарили Собанова за то, что он их спас и, что они сейчас живы. Они налили себе из тёмной бутылки ещё молока, выпили и уже говорили о своих делах, детях, семьях и открыто восхищались доктором Собановым, что остались живы после последней аварии на шахте.

Лёнька сидел среди них, ел пироги, пил козье молоко и слушал, что говорят эти настоящие мужчины, пережившие смерть.

У них в посёлке мало кто из взрослых говорил по-осетински, но мальчишки, между собой им постоянно пользовались. Волей-неволей, а говорить по-осетински им приходилось. Особенно, когда выясняли отношения между собой в драках или потасовках. Да и в простых ситуациях порой легче что-то прояснять для себя по-осетински. Поэтому здесь в горах осетинский и являлся основным языком общения между всеми ребятами.

Вот и сейчас, когда дядьки обращались к Лёньке по-осетински, то он их понимал и старался отвечать им тоже по-осетински. Плохо с запинками, но старался, чтобы они его понимали. После первых же Лёнькиных слов мужчины удивились и обрадовались, что такой маленький русский мальчишка может говорить и понимать их. Но в дальнейшем, всё равно старались обращаться к Лёньке по-русски.

Мужчины прибрались на тумбочке Азамата и разошлись по своим кроватям. Кто пытался заснуть, а кто потихоньку говорил между собой. Лёнька тоже смотрел в окно. Несколько лет назад он здесь жил с родителями.

Из большого окна палаты он смотрел на свой бывший дом и вспоминал, как родился его брат. Тогда это наделало много шума.

                                       * * *

В тот день Лёньку, как всегда, уложили днём спать. Проснулся он от шума в комнате и, чуть-чуть приоткрыв глаза, наблюдал, что же происходит вокруг.

Из комнаты, где он спал, выносили вещи, и она становилась непривычно пустой. Но в середине её всё ещё оставался стоять большой круглый стол, покрытый новой белой скатертью.

Старую скатерть Лёнька спалил. А спалил он её не нарочно. Она почему-то сама загорелась.

Тогда Лёнька залез под стол с коробком спичек. Было интересно зажечь спичку, поднести её к белой скатерти и ткнуть в неё горящей спичкой. Спичка тухла, а на скатерти оставался тёмный след. Лёньке стало интересно, почему, после тычка спичкой в скатерть она сразу тухнет. Он подолгу разглядывал оставшийся чёрный след и никак не мог этого понять. Тогда он решил подольше подержать спичку у скатерти и посмотреть, что из этого получится.

А получилось всё совсем неожиданно. Скатерть вспыхнула. Лёньке стало страшно, и он так и оставался сидеть под столом. В комнату забежал папа, сдёрнул скатерть со стола и затоптал её ногами. Пламя потухло. Потом папа заглянул под стол и увидел там своего испуганного сына, съёжившегося от страха. Он вытащил из-под стола Лёньку со словами:

– Ах ты дрянь такая. Ах ты, пожарник недоделанный, – и лупил его почём зря.

Мама тоже стояла рядом и, испугавшись от произошедшего пожара, плакала.

Теперь в комнате оставался только круглый стол, накрытый новой белой скатертью.

Вдруг раздались какие-то крики. Толпа людей зашла в комнату. Они громко, возбуждённо говорили и чему-то радовались. Положили что-то на стол и стояли вокруг него, громко переговариваясь, а потом куда-то засобирались и вышли из комнаты.

Лёньке стало интересно, чему это они радовались и что же там лежит на столе.

Он вылез из кроватки, подставил к столу табуретку и, взобравшись на неё, заглянул на стол. Там лежал какой-то свёрток. Подтянув его к себе, Лёнька приподнял покрывальце и заглянул во внутрь. Оказалось, что там лежал маленький ребёнок, похожий на куклу из магазина.

Мама говорила Лёньке, что у него скоро появится братик. Что она сходит в больницу и принесёт его оттуда.

Лёнька, увидев ребёнка, невероятно обрадовался. Значит это правда! Она принесла этого ребёнка ему! Она сдержала своё слово!

Перевернув свёрток, он ещё раз посмотрел внутрь. На него смотрело красное, сморщенное маленькое личико. Ребёнок спал.

Это что же получается? Его брат спит, а ему что делать тогда? И Лёнька решил, что ему тоже надо поспать.

Лёнька попытался приподнять свёрток, но для него он оказался очень тяжёлым, но он всё равно стащил его со стола и перенёс к себе на кровать. Там накрыл себя и свёрток одеялом, под которым было тепло и уютно, поэтому вскоре заснул.

Его разбудили крик папы:

– Где мой сын? Вы куда все смотрели? Почему его здесь нет? – мама рыдала и кричала на окружающих её мужчин, что её сын куда-то пропал.

От криков Лёнька проснулся и, выглянув из-под одеяла, с интересом смотрел на взрослых, стараясь понять, о чём они так громко кричат. Но никто не обращал внимания на Лёньку. Он лежал никому не нужный. Все взрослые искали только свёрток, и никто не догадывался, что он лежит с ним под одеялом.

И тут свёрток стал верещать и кряхтеть. Все взрослые вдруг затихли и прислушались откуда идёт это кряхтение. Первый, кто содрал с Лёньки одеяло – был папа. Возглас облегчения прошёлся по комнате:

– Вот он! Нашёлся!

Свёрток у Лёньки отобрали и все ушли вместе с ним в другую комнату. Оказывается, действительно он никому оказался не нужен. Его все бросили. Им важнее всего оказался этот свёрток с новым братом, а не он.

Лёнька зарылся в подушку головой и слёзы сами струями потекли из глаз. Его худенькие плечики так и содрогались от горестных рыданий. Получается, что его одного оставили в этой большой пустой комнате и бросили на произвол судьбы. Лёньке стало так плохо от ощущения, что он никому не нужен и лежит здесь брошенный на веки-вечные один-одинёшенек.

– Вау – вау – вау, – рыдал Лёнька, и слезы лились у него из глаз чуть ли не потоками.

– Сынок, ты мой, дорогой, – услышал он голос папы. – Ты же у меня самый хороший. Успокойся, мой любимый, – папины тёплые, сильные руки вынули Лёньку из кроватки, и папа крепко прижал его к себе.

Тепло папиных сильных рук заставило Лёньку ещё сильнее разрыдаться, и он крепко вцепился в папину шею, продолжая плакать, но понимая, что он всё-таки нужен и очень нужен только своему папе.

А новый брат? Да пусть мама забирает его себе! А папа всегда останется только с ним и никогда не отпустит его из своих рук. Лёнька прильнул к папе, а он, как самую большую драгоценность для себя, не выпускал его из своих могучих рук. Потому что папа у Лёньки самый сильный, самый лучший, самый смелый. Он всегда всех победит. И никогда не допустит, чтобы кто-нибудь обидел его сына.

А папа, вытирая потоки слёз из Лёнькиных глаз, отнёс его в комнату, где сидела с вынутым из одеяльца братом и кормила его.

Посмотрев на своих мужчин, мама ласково произнесла:

– Как же я вас всех люблю, мужички вы мои дорогие.

                                       * * *

А сейчас Лёнька находился в больнице и смотрел на тот дом, где он когда-то жил. Непроизвольно вспомнилось, как однажды около этого дома его бодал маленький бычок.

Папа из города привёз Лёньке красивый костюмчик красного цвета. Папа с мамой одели Лёньку в него и долго любовались своим сыночком. А он, такой важный и красивый, ходил по дому, щеголяя обновкой, но потом родители переключили своё внимание на другие дела и перестали обращать на Лёньку внимание.

Тогда ему надоело в одиночестве бродить по дому, и он вышел на крыльцо. Вниз от дома простирался огромный луг, заросший высокой травой. Напротив, через маленький ручей, тоже раскинулся луг с красивыми цветами и травой. В ней росло столько много цветов, что Лёньке захотелось их все собрать и принести в подарок маме.

Спустившись вниз по крутому косогору, он перешёл ручеёк по небольшому мостику и начал подниматься к этим красивым цветам, которые разглядывал с крыльца дома.

Но тут дорогу Лёньке преградил бычок с него ростом. Он неожиданно появился из травы, всё ещё пережёвывая травку, и застыл. Наверное, он тоже удивился такой неожиданной встрече. Даже жевать прекратил и, недобро уставившись на Лёньку, замычал.

Лёнька в недоумении тоже остановился и смотрел на бычка. Что ему надо? Никак не мог он понять.

«Я иду за цветами. Ты жуёшь траву. Ну и жуй. У каждого своё дело», – подумалось Лёньке, и он хотел пройти дальше.

Но нет, бычок не пропускал его вперёд. Он пригнул голову и пошёл на Лёньку с мычанием, ударив его лбом и сбив с ног.

Для Лёньки это явилось полной неожиданностью, чтобы какой-то бычок его бодал. Ведь Лёнька такой чистенький. У него новый красный костюмчик. Он хочет маме принести вон тех красивых цветов. А этот бычок не даёт ему пройти к ним, сбивает с ног и пытается дальше бодать. Хотя рогов у бычка ещё не выросло, но лоб у него оказался очень твёрдый. Лёньке даже стало больно от его боданий. Но, он же мужчина!

Под руки ему подвернулась какая-то палка. Схватив её, Лёнька вскочил на ноги и огрел бычка по его твёрдому лбу на что тот промычал что-то обидное и исчез в траве, а Лёнька, не выпуская палку из рук, пошёл к цветам.

Сколько же их здесь росло таких красивых! И синих, и фиолетовых, и розовых, и белых! Насобирав целую охапку такой красоты, Лёнька вернулся к ручью.

А там его уже ждали папа и мама.

– Куда же ты делся? – со слезами кинулась к Лёньке мама.

Но когда увидела в руках сына цветы, то поняла, что их он собирал для неё. Тут она и в самом деле расплакалась от счастья, что сыночек её нашёлся, подхватила его на руки и, омывая слезами, принесла домой.

– Хорошенький ты мой, любименький, – покрывая поцелуями своего сыночка приговаривала она. – Не уходи больше так далеко. Я тебя очень люблю. Никогда больше не делай так, – уговаривала она Лёньку.

А вечером на столе в банке с водой стояли цветы, которые Лёнька принёс маме.

                                        * * *

Всё это Лёнька вспомнил, глядя на посёлок из окна больницы. И дом, и луг, и ручей. Но это было так давно.

А сейчас в палату вошла медсестра с каким-то поддончиком в руке, на котором лежал страшенный огромный шприц. При виде его у Лёньки остановилось дыхание и округлились глаза. Одна только мысль о том, что это всё для него, привела его в ужас.

Медсестра, как вершины Казбека, приближалась с громадным шприцом к Лёньке. Предчувствуя невероятное насилие над своей личностью, Лёнька в страхе и с выпученными глазами, пятился от неё. Уткнувшись спиной в свою койку, он понял, что ходу дальше нет и от осознания безвыходности в этой ситуации, слёзы сами собой начали литься из глаз. Но, поняв, что от окружающих он тоже не получит поддержки, Лёнька почти заорал во всю глотку:

– Ой! Спасите! Ой! Помогите!

Но в ответ слышались только уговоры мужчин.

– Ты посмотри. Ты только послушай. Нам же тоже делают уколы. Мы же нэ плачем. Зачэм плачешь? Фатима просто хочэт твоего здоровья. Ложись. Это только один сэкунда. А потом будэт только здоровье. Потэрпи немножко. Ты же мужчина, – только и приговаривали они.

Несколько, по-настоящему ласковых, но сильных мужских рук, уложили Лёньку на кровать, перевернули и оголили попку. Он бы и в самом деле заорал от совершаемого насилия, но от укола не почувствовал никакой боли. Только небольшое неприятное ощущение на попе.

Все, окружающие его мужчины, рассмеялись:

– Ну что? Больно? Видишь, ничего же не случилось. Ты же стал от этого только здоровее.

Да ведь и правда! Ничего же не случилось. Он так же лежал. Вокруг те же самые мужчины. Все они довольны и улыбаются. И, даже Фатима, уже не казалась страшной белой горой. Она, понимая первоначальный испуг мальчика, даже дала ему пососать из ампулы очень вкусную и сладкую водичку.

Поднявшись с кровати и подтянув пижамку, Лёнька уселся и посмотрел на окружающих его улыбающихся мужчин. Какие же все они хорошие! Он их всех любил. Каждый из них, несмотря на раны и увечья старался сделать ему добро и то, что это добро шло от них, Лёнька чувствовал. От этого ему стало легко. Он улыбнулся и вытер слёзы. Кто-то взял его на руки. От этого ему стало невероятно хорошо, даже несмотря на то, что рядом нет ни папы, ни мамы.

Уколы пришлось делать каждые шесть часов. Второй укол Лёнька пережил намного легче, а остальные почти не замечал. Даже ночью, когда медсестра переворачивала его с боку на бок, он только чуть ойкал и опять засыпал.

Папа приезжал к Лёньке почти каждый день. И поэтому неделя, проведённая в больнице, показалась ему праздником, по сравнению с нудными днями в школе.

Собанов, во время прощания, потрепал Лёньку по жёсткому ёжику на голове, и усмехнувшись пожелал:

– Ты уж, пожалуйста, Лёнька, не какай так жидко и больше не чешись. А то придётся тебя ещё больше здесь подержать, – хотя от предложения продлить срок пребывания в больнице, Лёнька бы не отказался.

                                       * * *

Это Собанов вспомнил случай из тех времён, когда Лёнька с родителями ещё жил в Верхнем Згиде.

Собанов возвращался после ночного дежурства и увидел Лёньку, стоящего на косогоре.