АРХИВЫ ЗАБВЕНИЯ КНИГА 1: ПРАКСИС

Миранда Эллис

АРХИВЫ ЗАБВЕНИЯ КНИГА 1: ПРАКСИС

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ,

Прежде чем вы перевернёте эту страницу, позвольте задать вам вопрос: что остаётся от нас, когда мы уходим?

Пыль на полках? Тени на фотографиях? Строки в чужих дневниках?

Мы живём в мире, где всё стремятся задокументировать, оцифровать, сохранить. Наши слова, наши поступки, наши страхи и мечты. Но что, если существует иное Забвение? Не то, что стирает, а то, что собирает. Не могила, а – Архив.

Представьте, что вы нашли книгу.

Не на полке в магазине. В глухом углу букинистической лавки, в коробке с пометкой «Неразобранное». Кожаный переплёт холоден, будто вобрал в себя мороз забытых зим. Вы открываете её – и видите не текст, а бездонную черноту, которая, кажется, смотрит на вас в ответ.

Что вы сделаете? Закроете? Отнесёте экспертам? Или… прикоснётесь?

История, которую вы держите в руках, началась именно с такого прикосновения.

Это история о тихом отделе редких фондов, где тишина густа, как старый мёд. О свинцовом кейсе и книге, которая не горит, а тлеет изнутри. О девушке, читающей вкус времени, застывший в чернилах. О капитане, чьё молчание громче любого крика. О майоре, для которой весь мир умещается в протокол.

Это история о последнем Архиве. О том, что происходит, когда Забвение просыпается и начинает задавать вопросы. И о цене, которую платит за ответ каждый, кто осмелится его услышать.

Теперь ваша очередь слушать.

Сделайте глубокий вдох. Вслушайтесь в тишину.

Ваше путешествие начинается сейчас.

Добро пожаловать в Архив.

ПРОЛОГ

Тишина в отделе редких фондов была особой. Не пустой, а плотной, вязкой, как старый мёд. Она захватывала звуки: приглушённый скрип дубового паркета, шорох перелистываемой папиросной бумаги, даже собственное дыхание. Это была тишина консервации, призванная замедлить время до почти полной остановки.

И потому, когда её разорвал глухой стук падающего тела, звук показался неестественно громким, наглым, как крик в храме.

Сторож Иван, обходивший галереи с фонариком, чьё пятно света скользило по корешкам веков, нашёл его в секторе средневековых манускриптов. Молодой стажер-палеограф лежал ничком на холодном каменном полу, раскинув руки, будто обнимая что-то невидимое. В его пальцах зажат был обгоревший клочок пергамента, крошечный и хрупкий, как крыло мотылька.

Но не это заставило сердце Ивана екнуться и забиться тревожно, по-стариковски.

Это было лицо. На нём не было ни ужаса, ни боли. Оно было пустым. Совершенно, абсолютно пустым. Будто кто-то взял резинку и стёр с него всё – мысли, воспоминания, само осознание «я». Осталась лишь гладкая маска из плоти, с открытыми, смотрящими в никуда глазами. В них отражалось мерцание фонаря, но не было в них ни искры отклика.

Рядом, на дубовом пюпитре, лежала книга.

Она не горела. Она тлела изнутри, источая слабый, едкий запах озона, горелой кожи и чего-то ещё – сладковатого и тошнотворного, как запах гниющих лилий. Её кожаный переплёт, старый и потёртый, был холодным на ощупь, холоднее камня под ногами. А на развороте, куда смотрели остекеневшие глаза стажера, не было ни строк вычурной готической вязи, ни сияющих сусальным золотом миниатюр.

Там была чернота.Не чернила. Не краска. Бездонная, совершенная чернота, которая, казалось, не поглощала свет фонаря, а пожирала его. Если приглядеться, в её глубине чудилось движение – клубящиеся, как дым, тени, или, может быть, это просто игра больного воображения. От неё исходила лёгкая, едва уловимая вибрация, которую чувствовали не уши, а кости, зубы, корни волос.

Прибывшие через черный ход люди в штатском не задавали вопросов. Их движения были отточенными, безмолвными. Они упаковали книгу в матовый свинцовый кейс с щелчком замков, прозвучавшим как последний гвоздь в крышку гроба. Тело накрыли тканью и вынесли.

Ивану велели забыть. Не «не рассказывать» – именно забыть. И он забыл. На следующее утро он пил чай в своей сторожке и не мог вспомнить, почему у него трясутся руки. Провал в памяти списал на скачок давления.

А книга, получившая в строгом протоколе шифр «ОП-Праксис», легла в герметичную камеру в подвале того же здания, что и библиотека, только много-много глубже. Она перестала быть экспонатом. Она стала вещдоком по делу об уничтожении человеческого разума.

Она ждала. Не следующего читателя. Собеседника. Того, чей ум окажется достаточно крепок, чтобы не разбиться при первом же касании, и достаточно чуток, чтобы услышать тихий, настойчивый зов из самого сердца этой искусственной, ужасающей тишины.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРИКОСНОВЕНИЕ К БЕЗДНЕ

ГЛАВА 1

РЕСТАВРАТОР

Книги пахли не пылью. Пыль была для дилетантов. Настоящие книги пахли временем. И каждый сорт времени имел свой аромат. Кисловатый запах тления целлюлозы XIX века. Сладковатый, похожий на сухофрукты, дух пергамента эпохи Возрождения. Терпкий, как крепкий чай, аромат советской типографской краски на газетной бумаге.

Роза Мортель вдыхала эту сложную симфонию, склонившись над столом. В луче холодного света от лампы-прищепки лежал пациент – потрёпанный томик стихов Анны Ахматовой, издание 1923 года. Его корешок отходил, страницы пожелтели, но главная рана была на обложке: чей-то неосторожный палец оставил жирное пятно, въевшееся в ткань на десятилетия вперёд.

Процесс был медитативным, почти священным. Кисточка из беличьего волоса, специальный раствор, скальпель, пресс. Но для Розы он всегда состоял из двух частей. Первая – физическая, рутинная, где её руки, тонкие и жилистые, совершали точные, выверенные движения. Вторая…

Вторая начиналась, когда её пальцы, защищённые лишь тончайшими хлопковыми перчатками, касались бумаги.

Она не видела картин. Не слышала голосов. Мир не заливался волшебным светом. Вместо этого на её язык просачивался вкус. Горьковато-тревожный, с нотками дешёвого чая и папиросного дыма – Петроград 1923-го. Слабый отзвук чьего-то восторга, смешанный с подспудным страхом – первое прочтение. И потом – смутное, липкое ощущение пролитого супа, детского плача, бытового раздражения, навсегда впечатавшееся в клетчатку.

Это был её дар. И её проклятие. Тактильная лексикография. Способность через прикосновение считывать эмоциональный и смысловой отпечаток, оставленный на материальном носителе. Не историю предмета в целом, а ту конкретную историю, что была связана с текстом, с его созданием, чтением, бытованием.

Она стерла пятно, укрепила корешок. Книга снова обрела целостность, но её история – горечь, страх, суп – осталась при ней. Роза откинулась на спинку старого кожаного кресла, сняла перчатки и потёрла переносицу. Головная боль, тупая и знакомая, начинала пульсировать в висках. Цена за один сеанс «чтения». Невысокая, в общем-то.

На столе, в стороне от инструментов, лежал официальный бланк с угловым штампом. Срочное предписание. «Экспертиза, установление природы повреждений. ОП-Праксис. Уровень доступа: А». Подпись – неразборчивая, но печать была знакомой по слухам: стилизованная буква «Л» в круге. Проект «Лилит».

Их уже вызывали в библиотеку в прошлый раз, после того инцидента со стажером. Шёпот в коридорах, запечатанный сектор, а потом – ничего. Как будто ничего и не было. Теперь они стучались прямо в дверь её мастерской.

Роза посмотрела на свои руки. Бледные, с тонкими пальцами, идеальными для ювелирной работы. Руки, которые могли почувствовать страх поэтессы и горечь хозяйки, пролившей обед. Что они почувствуют, прикоснувшись к тому, что превратило живого человека в пустую оболочку?

Она не хотела знать. Но бланк с печатью «Лилит» не спрашивал, чего она хочет. Он констатировал факт.

За дверью послышались шаги. Твёрдые, размеренные, не библиотечные. Их было двое.

Роза сделала глубокий вдох, втягивая знакомый запах старой бумаги, клея и времени. Последний глоток обычной жизни.

– Войдите, – сказала она, и её голос прозвучал удивительно спокойно в тишине мастерской.

Дверь открылась без стука. Вошли двое. Мужчина и женщина. В гражданском, но с такой выправкой, что даже библиотечный воздух, казалось, сгустился и выстроился по стойке «смирно».

Женщина шла первой. Средних лет, с гладкой, собранной в тугой пучок каштановой косой. Лицо – не резкое, но лишённое мягкости, будто высеченное из гранита, которому незнакомы понятия сомнения или улыбки. Её глаза, серые и плоские, как галька, обошли комнату, мгновенно занеся в каталог: инструменты, книги, Розу. Оценили. Присвоили категорию.

– Роза Мортель? – Голос был ровным, без тембра, как чтение инструкции. – Я майор Елена Сорокина. Проект «Лилит». Это мой коллега, капитан Кирилл Соколов.

Мужчина – Соколов – остался чуть позади. Высокий, подтянутый, но в его позе читалась не столько готовность к действию, сколько усталость, вросшая в кости. Лицо скуластое, замкнутое. Глаза цвета мокрого асфальта скользнули по Розе, по столу с отреставрированной Ахматовой, и в них мелькнуло что-то – не интерес, не подозрение. Скорее, узнавание. Как будто он видел таких, как она, раньше. И ничего хорошего из этого не вышло.

– Майор, капитан, – кивнула Роза, не вставая. Её спокойствие было щитом. Внутри всё сжалось. – Чем могу служить?

Сорокина жестом, не требующим согласия, указала на грузчика за её спиной, который вкатил в мастерскую тележку со свинцовым кейсом. Тот самый. Кейс размером с небольшую папку, но, судя по тому, как напряглись мышцы у грузчика, весил он непозволительно много для своего объёма.

– Предмет «ОП-Праксис», – сказала Сорокина. – Вам предстоит провести первичный визуальный и тактильный анализ. Зафиксировать все наблюдения. Мы предоставим оборудование.

– Протоколы реставрации запрещают любые манипуляции с артефактом неизвестной природы без предварительной экспертизы в контролируемой среде, – автоматически возразила Роза. Голос её звучал чуть хрипло. – Особенно после… инцидента.

– Ваша «контролируемая среда» – вот эта комната, мисс Мортель, – парировала Сорокина. Её тон не изменился ни на йоту. – А протоколы «Лилит» предписывают немедленное установление контакта с носителем аномальных свойств через специалиста с соответствующей сенситивностью. Коим, согласно нашим данным, вы и являетесь. – Она сделала паузу, давая словам осесть, как приговору. – Вы не подозреваемая. Вы – ключевой актив. Ваша безопасность гарантирована.

Роза почувствовала, как по спине пробежал холодок. Ключевой актив. Не человек. Не специалист. Инструмент. Она перевела взгляд на Соколова. Он смотрел не на неё, а на кейс. Его челюсть была слегка напряжена.

– Гарантирована, – повторила она без интонации. – Хорошо. Показывайте.

Сорокина кивнула грузчику. Тот, надев усиленные перчатки, щёлкнул замками. Звук был металлическим, сухим, окончательным. Крышка откинулась.

Из кейса не хлынул свет. Не вырвался запах. Наоборот, казалось, пространство над ним сжалось, стало плотнее. В бархатном ложементе лежала книга.

Роза ожидала чего-то монструозного, покрытого шипами или рунами. Но «ОП-Праксис» выглядел… обыденно. Средневековый фолиант в потертом кожаном переплете с потускневшими металлическими застежками. Ничего особенного.

Пока она не посмотрела на разворот.

Там, где должны были быть строки, зияла уже знакомая по протоколам чернота. Но вживую это было в тысячу раз хуже. Это не был цвет. Это было отсутствие. Дыра в реальности. Взор не мог зацепиться за неё, скользил, пытаясь найти край, и не находил. От неё исходила та самая, едва уловимая вибрация, которую она почувствовала кожей, еще не прикоснувшись. И запах. Сладковато-горький, как полынь, смешанная с мёдом из забытых, тёмных ульев. Он заполнил носоглотку, вызвав лёгкий спазм.

– Вам нужно прикоснуться, – сказала Сорокина. Это не было просьбой. – Без перчаток. Для чистоты эксперимента.

Роза медленно сняла хлопковые перчатки. Её пальцы внезапно показались ей голыми, уязвимыми, детскими. Она знала, что это ловушка. Их привели сюда, чтобы посмотреть, что будет. И отказаться она не могла.

Она протянула руку. Воздух вокруг книги казался холоднее.

Перед тем как коснуться, её взгляд встретился со взглядом Соколова. Он по-прежнему молчал. Но в его глазах, в глубине этой асфальтовой усталости, она прочитала предупреждение. И что-то ещё. Почти… извинение.

Кончик её указательного пальца коснулся поверхности черноты.

Мир взорвался тишиной.

Это не было похоже ни на что из того, что она испытывала прежде.

Обычный её дар был пассивным – тихим впитыванием эха, оставленного жизнью. Это было вторжение. Чернота не была поверхностью. Она была входом. И её сознание провалилось туда, как в колодец без дна. Звуки мастерской – дыхание Сорокиной, скрип паркета – исчезли, заглушённые оглушительным, всепоглощающим гулом. Но это был не звук. Это было значение, обрушившееся на неё сокрушительным валом. Не слова. Чистые, острые, как осколки стекла, концепции:

ЖАЖДА.

КЛЯТВА, ВПИСАННАЯ В КОСТЬ.

СТРАХ ПРЕВРАЩЕНИЯ В НИЧТО.

СЛАДКИЙ УЖАС ОТКРЫТОЙ ДВЕРИ

Они вонзались в её мозг, оставляя кровавые борозды понимания. За ними поплыли обрывки, тени образов: бесконечные коридоры, сложенные из кристаллизующихся символов; лица, вспыхивающие и гаснущие, как звёзды в чёрной галактике; и везде – монотонная, неумолимая работа гигантского, невидимого механизма, перемалывающего эти лица в белый, беззвучный шум.

Из носа хлынула кровь. Тёплая, солёная струйка залила верхнюю губу, капнула с подбородка прямо в центр бездны на развороте.

И чернота схлопнулась.

Будто вселенная, сжатая в точку, рождала новую. На том месте, куда упала кровь, чернота отступила, проступил пергаментный фон. И на нём проявились строки. Не чернилами. Словно тенью от отсутствующего света. Буквы складывались в латынь, которую она знала инстинктивно, как знала названия костей в собственном теле.

«Initium absconditum quaerit sanguinem memoriae. Clavis non aperit. Clavis… absolvit.»

(«Сокровенное начало ищет кровь памяти. Ключ не открывает. Ключ… освобождает.»)

Роза отдернула руку, как от раскалённого железа. Её отбросило назад, она едва не упала, ухватившись за край стола. В ушах звенело, мир качался. Голова раскалывалась. Она чувствовала, как что-то перестроилось внутри её черепа. Не физически. Информационно. Будто в её операционную систему загрузили несовместимый, чудовищный драйвер.

Она пыталась вытереть кровь рукавом, но взгляд её был прикован к книге. Строки уже таяли, растворяясь, возвращаясь в совершенную черноту. Но их смысл горел в её сознании раскалённым шрамом. Кровь памяти. Ключ освобождает.

– Контакт установлен, – констатировала Сорокина. В её голосе не было ни удивления, ни тревоги. Только удовлетворение от подтверждения гипотезы. Она жестом приказала грузчику закрыть кейс. – Фиксация реакции: носовое кровотечение, временная дезориентация, вербальная реакция на неизвестный стимул. Капитан, протокол.

Соколов, не отрывая взгляда от Розы, достал планшет и начал что-то вносить. Его лицо оставалось непроницаемым, но пальцы сжимали стилус чуть слишком сильно.

– Что… что это было? – хрипло выдохнула Роза, опираясь на стол.

Каждый удар сердца отдавался болью в висках.

– Это была активация, мисс Мортель, – ответила Сорокина. – Артефакт откликнулся на ваш уникальный психофизический профиль.

Вы подтвердили свою ценность для проекта.

– Ценность? – Роза закашлялась, в горле стоял привкус крови и той самой, сладкой полыни. – Он… оно хотело меня съесть. Стереть. Как того стажера.

– Стажер был неподготовленным рецептором, – холодно парировала Сорокина. – Вы – нет. Вы выдержали. Более того, вы извлекли информацию. «Ключ освобождает». Это больше, чем кто-либо получал за всё время наблюдения. – Она сделала шаг вперёред. – Теперь вопрос в вашей дальнейшей кооперации. Вы можете сделать это здесь, в вашей мастерской, под нашим наблюдением. Или в более… контролируемых условиях.

Угроза витала в воздухе, гуще запаха крови. Контролируемые условия. Камера. Лаборатория. Клетка.

Роза посмотрела на Соколова. Он закончил вносить данные и поднял на неё взгляд. Никакой подсказки. Никакого одобрения. Только та же тяжесть, что и раньше. Но теперь она понимала её причину. Он видел это раньше. Видел, чем это кончается.

– Мне… нужно время, – прошептала она, сжимая дрожащие руки в кулаки. – Чтобы прийти в себя. Чтобы понять, что со мной произошло.

– Разумеется, – кивнула Сорокина, и это было страшнее, чем если бы она настаивала. – У вас есть ночь. Завтра в 08:00 за вами заедет капитан Соколов. Он обеспечит ваш переход в наши временные исследовательские мощности. Считайте это… приглашением на сотрудничество. – Она повернулась к выходу, но на пороге обернулась. – И, мисс Мортель? Не пытайтесь ни с кем связаться. Не говорите о том, что видели. Проект «Лилит» охраняет не только государственные секреты. Он охраняет саму ткань реальности от таких, как вы. И от таких, как эта книга. Спокойной ночи.

Они ушли, забрав с собой свинцовый кейс и оставив после себя запах озона, угрозы и невысказанного ужаса.

Роза осталась одна в своей мастерской, залитой теперь не уютным светом лампы, а враждебной, режущей тишиной. Кровь на губах засохла. Головная боль утихла до тупого, фонового гула. Но внутри, в самой сердцевине её сознания, теперь жило что-то новое. Чужое. Ключ.

Она подошла к раковине, умыла лицо ледяной водой. В зеркале над раковиной на неё смотрела бледная, испуганная женщина с тёмными кругами под глазами. И в этих глазах, в самой их глубине, горел крошечный, едва уловимый серебристый отсвет – отблеск той черноты, которой она коснулась.

Она не просто увидела книгу. Она позволила ей вписать в себя первую строчку.

И как всякий текст, однажды написанный, его уже нельзя было просто стереть. Можно было только продолжить. Или быть стёртым самому.

За окном сгущались сумерки. У неё была ночь. Одна ночь свободы перед тем, как её поглотят контролируемые условия.

Роза Мортель вытерла лицо жёстким полотенцем, погасила свет и села в кресло в темноте, глядя на то место на столе, где лежал кейс. Она не знала, что делать. Но она знала, что теперь и книга, и «Лилит» будут ждать от неё следующего хода.

И оба этих ожидания были одинаково опасны.

ГЛАВА 2

ПОСЛАНЦЫ «ЛИЛИТ»

Роза не спала.

Ночь прошла в лихорадочном полусне, где обрывки кошмаров о пожирающей черноте смешивались с ледяной ясностью: у неё не было выбора. Бежать? Куда?

«Лилит» нашла её здесь, в её крепости. Они будут искать везде. И что она сможет рассказать – полиции, матери?

Что её преследуют за то, что она видит вкус страха в старых книгах? Её сочтут сумасшедшей. Или, что хуже, отвезут обратно к Сорокиной. Она собрала небольшой саквояж. Не по приказу, а по инстинкту. Чистая одежда, туалетные принадлежности, личный скальпель для реставрации (абсурдный, но успокаивающий талисман), томик Мандельштама в карманном формате – корешок целый, история тихая. Последний кусочек нормальности. Ровно в восемь утра под окном мастерской, выходившим в глухой библиотечный двор, остановился чёрный микроавтобус без опознавательных знаков. Из него вышел капитан Соколов, один. Он был в той же гражданской одежде, но сегодня она сидела на нём ещё более неловко, как маскарадный костюм. Он не вошёл в здание, а просто поднял голову, встретился с её взглядом в окне и кивнул. Жди. Процесс был лишён даже видимости вежливости. Никаких документов на подпись, никаких объяснений. Она вышла, села на заднее сиденье. Соколов за рулём. Они тронулись. Молчание в салоне было густым, как смог.

–Надолго? – спросила она наконец, глядя ему в спину.

–Зависит от вас, – ответил он, не поворачиваясь. Голос был низким, без эмоций, но в нём не было ледяной бесчеловечности Сорокиной.

Была усталая констатация факта.

– От чего именно?

– От того, как быстро вы сломаетесь. Или как быстро они решат, что вы слишком опасны, чтобы оставаться в сознании.

Он сказал это так просто, будто обсуждал прогноз погоды.

Роза почувствовала, как желудок сжался в холодный комок.

– А что обычно бывает быстрее?

– По-разному. – Он на секунду встретился с её взглядом в зеркале заднего вида. – Держитесь подальше от майора Сорокиной. Отвечайте на вопросы профессора Волхова, но не всё. И главное – не пытайтесь использовать ваш дар на территории объекта без разрешения. Чем меньше волн, тем дольше продержитесь.

Это не была забота. Это была инструкция по технике безопасности для расходного материала. Но в условиях тотальной угрозы и это было чем-то.

Они не уезжали далеко. Микроавтобус нырнул в неприметный въезд в подземный гараж какого-то административного здания, спустился на несколько уровней вниз, а затем въехал в длинный, слабо освещённый тоннель. Воздух изменился – стал стерильным, с примесью озона и бетонной пыли. Запах подземелья. Запах власти.

Бункер «Лилит» не был похож на фантастический командный центр. Он напоминал гибрид сверхсекретного архива, патологоанатомического института и тюрьмы строгого режима. Бесконечные белые коридоры с люминесцентными лампами, не оставляющими свет. Полы – линолеум стального цвета. Двери – матовый металл с кодовыми панелями. Ни окон, ни картин, ни намёка на то, что за этими стенами существует солнце, небо, дождь.

И тишина. Не библиотечная, насыщенная смыслом. А глухая. Подавленная. Будто сам воздух здесь был прослушан и приглушён.

Соколов провёл её через пост охраны (двойная проверка, сканирование сетчатки, её саквояж ушёл на досмотр), затем по длинному коридору к лифту. В лифте он набрал код, и кабина поехала вниз. Не вверх, к кабинетам. Вниз, к корням.

– Профессор Волхов хочет увидеть вас первым, – сказал Соколов, когда лифт остановился. – Он отвечает за научную часть. С ним… проще. Он видит в вас явление, а не угрозу. Пока.

Он привёл её в лабораторию. Это была комната, заставленная приборами, мониторами, но в центре стоял обычный стол и два стула. За одним из них сидел Игорь Волхов.

Увидев его, Роза на мгновение растерялась. Она ожидала сухого, щуплого учёного в халате. Волхов же был мужчиной за пятьдесят, с проседью у висков, уложенной с безупречной аккуратностью. Он был в безукоризненном тёмно-сером костюме, но поверх него – белый лабораторный халат, расстёгнутый. В его позе читалась не нервозность захватчика, а сосредоточенное любопытство хирурга, готовящегося к вскрытию.

– Мисс Мортель! – он поднялся, и его лицо осветилось улыбкой, которая показалась Розе почти искренней. – Наконец-то. Прошу, садитесь. Капитан, спасибо, я справлюсь.

Соколов кивнул и вышел, заняв позицию за стеклянной перегородкой, откуда было видно всё помещение. Наблюдатель.

– Не обращайте внимания на обстановку, – Волхов махнул рукой, усаживаясь напротив. – Всё это бутафория для отчётности. Меня интересует только то, что произошло здесь. – Он ткнул пальцем себе в висок. – Между вами и «ОП-Праксис». Вы совершили то, что мы называем «осмысленным контактом». Вы не просто ощутили аномалию. Вы прочли её. Буквально.

Он смотрел на неё не как на человека, а как на невероятно сложный и красивый прибор, только что выдавший уникальные данные.

– Я… увидела строки. На латыни, – осторожно сказала Роза.

– «Clavis absolvit», – тут же сказал Волхов, и его глаза загорелись. – Да, мы расшифровали аудиозапись с ваших губ. Ключ освобождает. Потрясающе! Это не просто метафора. Это, я убеждён, функциональное описание. Артефакт – не книга. Это устройство. А эта фраза – его интерфейсная строка. Вы, со своим даром, нажали «Enter».

Его энтузиазм был заразительным и от этого ещё более пугающим.

Он говорил о ней как о части эксперимента.

– Что оно освобождает? – спросила Роза.

– Вопрос на миллион, – Волхов откинулся на спинку стула. – По нашей рабочей гипотезе – потенциал. Спящие отделы мозга, доступ к иным слоям реальности… или к её исходному коду. «Праксис» может быть своего рода компилятором, переводящим намерение, подкреплённое определённой психофизикой, в изменения физического мира. Ваш стажер… его сознание не выдержало попытки «скомпилировать» запрос. Оно было стёрто ошибкой. А вы… вы, похоже, просто прочли файл с инструкцией. Без запуска. Это великолепно!

Он говорил страстно, его руки летали в воздухе, рисуя невидимые схемы. Роза слушала, и часть её, учёная, жаждущая понимания, отзывалась на этот азарт. Но другая часть, выживающая, слышала в его словах страшную вещь: для него она была ключом к двери, за которой лежала величайшая тайна. И он не задумывался, что будет с ключом, когда дверь откроется.