Грехи богов

Ana Leon

Грехи богов

Глава 1

В конце концов, человек приучается созерцать не Бога,

а грех, медитировать над тьмой, а не над светом.

Н. А. Бердяев

Глава 1

Мысль: Похмелье проходит, а вот отвращение к миру остается.

Город Тысячи Путей стонал под багровым оком Игнисара1. В вечных сумерках Эпохи Клинка2улицы, сплетенные из страданий и лжи, кишели крэхами3. Кроваво-малиновые вспышки чревоугодия у харчевен, гнилостно-оранжевые пятна алчности на рынках контрабанды, чахлая желтизна лени в переулках... Ауры крэхов сливались в отвратительный гобелен, который Адрестель видел даже сквозь вековые стены своей обители. Начинался новый дых4.

Но Обитель Видящего Скверну была оазисом стерильного порядка. Комплекс из полированного обсидиана с серебряными жилами возвышался в сердце города. Высокие окна с витражами из дымчатого кварца пропускали скупые багряные лучи. В Черном Холле — тронном зале дворца — воздух был кристально чист и холоден. Стены из черного мрамора поглощали свет. Лишь слабое мерцание фонарей, в которых томились запечатанные в стеклянные сферы души, выхватывало из мрака золотые прожилки в камне.

Пол, отполированный до зеркального блеска, отражал немую мощь зала и ковровую дорожку цвета застоявшейся крови. Над дверьми висели Теневые Кольца5, отсчитывающие неумолимые круги6до Песни Дракона7— всего семнадцать. Их холодный свет отзеркаливался в простом глиняном кольце на руке хозяина зала.

На обсидиановом троне, темном, как провал в Бездну8, восседал Адрестель, Видящий Скверну9, повелитель Города Тысячи Путей. Полубог, рожденный в Эпоху Вальгора, разминал саднящий висок пальцами, затянутыми в тонкую черную кожу перчаток. Глаза его были прикрыты, а длинные пушистые ресницы едва дрожали.

Ярэт10на его Теневом Кольце замерла на девятом тике11, но доли12неумолимо бежали вперед, отсчитывая мгновения мучительного пробуждения. Каждое движение стрелок отзывалось болью в висках.

— Тишина, — отчаянно мелькнула мысль, острая, как бритва. — Хоть бы на миг наступила тишина.

Длинные черные волосы рассыпались по темно-красному бархату камзола, распахнутого, словно вызов миру. Серебряные нити, вышитые в искусную паутину с огромным пауком в центре, украшали дорогую ткань. Ворот черной шелковой рубашки был расстегнут, обнажая бледную кожу. От мужчины веяло терпкой горечью черного вина и холодным презрением.

Двери распахнулись с грохотом, впуская посетителя. Мужчина ввалился в зал с неприлично широкой ухмылкой. Его темная кожа лоснилась, исполинское тело в потертых кожаных доспехах было испещрено шрамами, а короткие непослушные черные волосы торчали во все стороны. Амулет войны поблескивал на его шее. Как и Адрестель, он был дитем Эпохи Вальгора, не знавшим коварного Тмеза13.

— Проснулся, красавец? — голос вошедшего гулко отозвался в зале, сорвав с тишины все покровы.

Он подошел слишком близко, и полубог невольно отпрянул, стараясь не вдыхать терпкий запах пота и крови, исходивший от мужчины.

— Ксирех... — Адрестель, не открывая глаз, поставил точку в наступившей тишине. — Каждый твой тик в моем зале — это тик, украденный у моего покоя. Умолкни. Или я верну их себе, превратив тебя в немую груду пепла. Без права на перерождение.

Тот лишь расхохотался, похабно и громко. Его аура, яростно-синее сияние гнева, дернулась и вспыхнула ярче.

— Ох, да ладно тебе! Вчера ты сам чуть не превратил в пепел половину Зала Приемов! Дрэг14, ну и зрелище! Такого Город Тысячи Путей давно не видел!

Градоначальник уже не слушал. Платиновый портсигар лежал на его открытой ладони, материализовавшись по привычному жесту. Холодный металл. Символ чистоты и контроля. Мужчина открыл его. Внутри, на бархатной подложке, лежали несколько тонких, идеально свернутых сигарет. Он взял одну. Бумага была ровной и гладкой. Поднес к губам.

Щелчок, и на кончике указательного пальца вспыхнуло маленькое магическое пламя. Мужчина прикурил.

Первая затяжка. Холодок. Не просто ментоловый, а глубокий, пронизывающий, как дыхание ледника. Дым заполнил рот — чистый, с едва уловимыми нотами металла, кедра и чего-то... неземного.

Полубог задержал дым, чувствуя, как кристаллы Лунного Камня внутри сигареты работают, абсорбируя невидимую грязь мира, впитанную его телом за ночь. Затем медленно выдохнул.

Серебристая струя дыма заклубилась в прохладном воздухе зала, мерцая искрами луноцвета и застывшей росы.

— Лунный свет, — пронеслось в сознании, когда серебристый дым окутал его.

Ощущение липкой грязи на коже ослабло. Контроль возвращался.

— ...и потом, дрэг, ты возьми да реши, что статуя Мелиоры в ее храме чересчур целомудренно выглядит! — Ксирех стукнул себя по бедру, синее сияние вокруг него вспыхнуло ярче. — Хвать ту хрустальную вазу — с ночными бабочками, помнишь? — и трах ей прямиком в... э-э-э... в божественную сокровищницу! Осколки, дрэг, были повсюду! Как звездопад на моем пиру! Зрелище то еще, я тебе так скажу.

Адрестель не открыл глаз. Лишь тонкая, едва заметная гримаса презрения скользнула по его губам.

— Вот и весь его предел. Видит бунт и крушение — ликует. Никогда не поймет, что крушить свои чертоги куда больнее, чем чужие, — пронеслось в голове градоначальника.

Голос, когда он вновь заговорил, был низким, хриплым, но острым, как бритва:

— Тише, Ксирех. Твои метафоры столь же убийственны, сколь и твой голос.

Тот лишь фыркнул в ответ.

— Потом тебе, понятное дело, музыки захотелось! Ввалился в «Трещину» — ту помойку у Моста Плача, где твои крэхи-грузчики черный квас хлещут. Вырвал лютню у дроля15. Он ее до сих пор ищет, бедняга. И завел! Песню про... ну, скажем так... про то, где у Вальгора прячутся его драконьи самоцветы! Рифмы, кстати, огнище! Перевернул пару столов, пускаясь в пляс. Трактирщик аж взвыл на эту вакханалию! Попытался он тебя вразумить... Да получил лишь пересчет зубов.

Адрестель медленно приоткрыл глаза. Взгляд его, все еще затуманенный, скользнул по Ксиреху.

— Sian'dor veh keth, Ксирех, — его голос прозвучал тихо, но в нём сквозил лёд.

Ухмылка застыла на лице бога войны. Он на мгновение оторопел, будто его окатили ледяной водой. Слова сложились в странную, певучую фразу, смысл которой был ясен без перевода — угроза. Но повторить их, прошептать про себя, уловить хоть какой-то знакомый слог было невозможно. Они ускользали из памяти, как вода сквозь пальцы, оставляя лишь ощущение холода и древней, неоспоримой власти.

Адрестель медленно поправил перчатку на левой руке, не сводя с него взгляда. Голос стал тише, опаснее:

— И ты нашел это... занимательным? Наблюдать, как пьяный полубог тратит доли на битье посуды и пьяные драки? Твои развлечения, друг, столь же примитивны, сколь и громки. Или ты надеялся, что в моем... состоянии, я презентую тебе пару крэхов для твоего следующего Танца Разрушения16?

Ксирех замер, его синяя аура сжалась. Но Адрестель уже продолжал, слова текли, как капли яда:

— Ты испачкал сапоги, Ксирех. И не только их. Ступай. Приведи себя в порядок, пока я не решил, что этот запах — твой новый фирменный аромат.

Полубог снова откинулся на спинку трона, закрыв глаза. Боль в висках не утихла, но ее теснил знакомый холодный контроль.

В зале воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь его ровным дыханием и тихим потрескиванием Теневого Кольца, отсчитывающего время.

Мысли, скользнув от вчерашнего разбоя к скачущему пересказу событий покинувшего его бога хаоса, коснулись матери. Иштарриэль17. Та, что осмелилась полюбить смертного короля Мальверда18— Элиона Мальвердского, казненного своим же народом за "осквернение" богини... которая родила полубога... и поплатилась за это жизнью. Официальная версия, навязанная Вальгором19: Иштарриэль героически погибла в "битве с вышедшими из-под контроля силами Шторма20", но эти события произошли якобы задолго до рождения Адрестеля, что уже вызывало вопросы.

Мужчина всегда считал эту историю странной — он был лишь "нежеланным плодом запретной связи, случившейся после гибели богини". Это же просто невозможно! Ведь она его мать, но как могла погибнуть до рождения Адрестеля? А вчера... в пьяном бреду ему мерещилось иное.

Обрывки. Только обрывки. Тепло. Колыбельная. А потом — яростный рев дракона и имя Тмеза на устах, обращенных к небу. Прошлое сжалось внутри него. Проклятое прошлое тянет свои щупальца. Шепот о матери... Тень, за которой скрывается… истина?

Прошлое тянуло к нему нити из Бездны, где пал Тмез, и из кровавой тайны гибели матери, которую он не помнил, но чью смерть ощущал, как незаживающую рану. От тоски каждый круг градоначальник напивался чёрным вином до беспамятства.

Градоначальник вновь открыл глаза. Адрестель машинально провел перчаткой по серебряной паутине на камзоле. Скверна внизу клокотала по своим законам. Он был ее Видящим и Судьей.

Первая фаза21нового круга только начиналась. В Городе Тысячи Путей хватало своих грехов.

Глава 2

Мысль: Трещины на фарфоре не появляются просто так. Они — следствие слишком сильного сжатия или удара, который уже нельзя отменить.

Тринадцатый тик. Золотая стрелка Ярэт на её простом глиняном Теневом Кольце неумолимо двигалась к отметке, за которой её свет должен был стать ярче — к полудню. Но для Лираэль полдень был лишь отсрочкой. Он отодвигал тот страшный час, когда Ярэт уступит место Норэт1, и та, достигнув двадцать восьмого тика, станет кроваво-красной, возвещая полночь.

Она сидела в дальнем углу «Рычащего Борова», вонючего прибежища отчаявшихся. Запах дешёвого черного кваса, прокорклого жира и немытых тел висел в воздухе густым туманом, но её голубые глаза, странно ясные для обитательницы подобных этому мест, видели сквозь него, будто через мутное стекло.

Сама девушка казалась чужеродным пятном. Кожа цвета слоновой кости, почти фарфоровая в багровых отсветах Игнисара, пока ещё скрывала сеть серебряных трещин — днём они были едва заметны, лишь лёгкая шероховатость под пальцами выдавала их присутствие. Но к ночи... к ночи они проступали ярче, превращая её тело в узор из светящихся ран.

Пшеничные волосы, собранные в небрежный хвост, тускло поблёскивали в полумраке. Она смотрела на почти пустую миску с соевой похлёбкой — мутную жидкость с плавающими кореньями и редкими крупицами сои. На мясной бульон здесь явно не скупились — мяса не чувствовалось вовсе.

— Еда бедняков, — мысленно усмехнулась она, отламывая кусок чёрного хлеба, на треть состоявшего из пепла. Еда лишь заглушала спазмы желудка от голода, но не могла унять другое, куда более страшное — страх перед наступающей ночью.

Рука дрогнула — на внутренней стороне запястья, где кожа была особенно тонкой, уже виднелась пара едва заметных серебристых линий, словно первые трещинки на фарфоре старой куклы.

— Рано... ещё слишком рано для них, — подумала девушка, сжимая запястье, пытаясь вдавить незримую боль обратно под кожу.

Она машинально провела пальцами по тыльной стороне ладони левой руки, под широким рукавом грубой холщовой рубахи. Сейчас, при свете Игнисара, трещины были невидимы. Они проявлялись лишь позже, начиная с пятнадцатого тика, становясь всё явственнее по мере приближения ночи — тонкие серебристые линии, словно паутина, сплетённая из лунного света. А к двадцать восьмому тику... к двадцать восьмому тику они превращались в глубокие, светящиеся раны, из которых сочилась её душа.

Но боль... Боль была постоянной спутницей. Девушка не помнила, когда это началось. Казалось, это было с ней всегда. Смутные воспоминания о тёмных комнатах, о рыданиях, которые будили приёмных родителей. Они водили её к знахарям в глухих деревнях, к провидцам на рыночных площадях, даже к жрецам Вальгора в столице, отдавая последнее, что у них было, лишь бы помочь девочке. Никто не мог ничего увидеть. Никто не мог понять.

— Ночные кошмары, — говорили одни, отводя глаза.

— Капризы избалованного ребёнка, — бурчали другие, бросая на неё раздражённые взгляды.

— Слабость духа, не угодная богам, — сурово заключали третьи, осеняя себя знаком дракона.

Лекарства, травы, молитвы — ничто не помогало. И был только страх. Глухой, всепоглощающий страх перед наступлением темноты, перед тем, как тело начнёт разрываться изнутри агонией.

— Место свободно? Или твои мысли дороже компании?

Голос прозвучал прямо над ухом, заставив её вздрогнуть и поправить рукав. Перед ней стоял мужчина в тёмном плаще с капюшоном. От него пахло дорогими, чужими духами, перебивающими вонь таверны. Гонец. Гонец Мелиоры2.

— Я... я ем, — пробормотала Лираэль, инстинктивно прижимая локоть к боку в попытке скрыть от посторонних глаз тонкую кожу на запястье, и родинку-полумесяц на левом плече. Было неприятное липкое ощущение, что посланник богини видит ее насквозь, и никакая одежда не прикроет ее хрупкое тело.

— Вижу, — насмешливо протянул незнакомец, бросая на стол маленький свёрток в чёрной шёлковой ткани. — Пища, достойная твоего... положения.

Его пальцы с длинными, ухоженными ногтями принялись отстукивать по дереву нетерпеливый ритм.

— Она ждет. Или ты уже забыла о вашем уговоре?

Забыла? Как можно забыть то, чего не помнишь до конца? Девушка знала только боль, всепоглощающий ужас перед ночью и этот отчаянный договор — единственный глоток воздуха перед погружением в пучину.

— Я не забыла, — прошептала она, спрятав руки под столом так, что костяшки побелели. — Что нужно?

— Адрестель. Его клинок.

Лираэль непроизвольно дотронулась до родинки-полумесяца. Опять... опять воровать, предавать, убивать? Но знакомый, предательский зуд под кожей, нарастающий с каждым тиком, напоминал: выбора нет. Никогда не было.

Гонец наклонился ближе, и сладковатый запах его духов стал почти удушающим.

— Градоначальник. Адрестель. У него есть клинок. Охраняется тщательно. Никто не знает, как выглядит. Но ей он нужен.

Наемница ощутила, как по спине пробежал ледяной пот. Адрестель. Говорят, в Городе Тысячи Путей души не перерождаются. Он запирает их в стеклянные сферы и развешивает вдоль мостов. Особо провинившихся — в фонарях у входа в свой дворец. Щелчок пальцев. Именно так, по слухам, он и убивал. Ни меча, ни заклинаний — просто щелчок, и от тебя остаётся лишь горстка пепла, без права на перерождение, развеиваемая ветром над Морем Шёпотов. Тот, кто от скуки может сжечь храм Вальгора, что уже однажды случалось. Украсть у Него? Это было похоже на изощрённое самоубийство.

— Как я… как я могу? Он же…

— У каждого есть слабости, — перебил гонец, и его голос стал приторным, как забродивший мёд. — Найди их. Используй. Ты умеешь быть... убедительной. — Его взгляд скользнул по её фигуре, не задерживаясь на лице, оставляя на коже ощущение липких прикосновений. — И помни: следующая полночь на двадцать восьмом тике. Через... — он мельком глянул на Теневое Кольцо у себя на запястье, — пятнадцать тиков. Твоя кожа... она уже начала напоминать о себе? Зуд?

Лираэль невольно прижала ладонь к предплечью, словно пытаясь вдавить обратно ту самую, знакомую с детства щемящую боль, что всегда предвещала ночной кошмар.

— Я… я сделаю это.

Мужчина усмехнулся — плотоядно и коротко.

— Отлично. Встретимся здесь послезавтра на тринадцатом тике и сорок третьей доле. Жду отчёт.

Он встал и растворился в полумраке таверны так же бесшумно, как и появился, оставив лишь свёрток и сладковато-тошнотворный шлейф, который висел в воздухе, как дурное предчувствие.

Шум «Рычащего Борова» — громогласный, грубый, живой — вновь обрушился на Лираэль. Она сунула подачку глубоко в карман. Зеркальная Пыль3. Цена за кражу у пособника Тмеза. Иначе язык не поворачивался назвать того, кто правит городом Тысячи Путей.

Девушка снова поднесла ложку ко рту, но есть больше не могла. Ком стоял в горле. На её запястье Ярэт почти достигла четырнадцатого тика. Полдень. До пятнадцатого тика, когда трещины станут ощутимее, оставалось всё меньше.

Время действовать. Страх сжимал горло холодной рукой, но под ним, глубже, клокотало знакомое упрямство. Она встала, оставив недоеденную похлёбку. Ей нужно было в город Тысячи Путей. Украсть клинок у того, кто видел все грехи мира, кроме её собственных — скрытых под бледной кожей до наступления ночи.

На её невидимых пока трещинах лежала печать незнакомого прошлого, и она шла навстречу новому греху, чтобы купить себе несколько тиков покоя от вечной, необъяснимой боли. Она поправила прядь выбившихся пшеничных волос и шагнула к выходу. В последний момент её взгляд упал на грязное зеркало за стойкой — там отражалась девушка с невинными голубыми глазами и кожей, которая к ночи превратится в паутину из света и боли.

Лираэль вышла под багровый свет Игнисара и шагнула вперёд, ощущая под грубой тканью назойливое, живое обещание боли, нарастающее с каждой долей.

Глава 3

Боль — лучший учитель послушанию. И самый верный клей для проклятий — из проповедей жрецовМелиоры.

Ворота Отплытия в порту Сольнеля, столицы Альтерии1, возвышались мрачным исполином. Черный базальт арки был увенчан каменной головой Вальгора, его рубиновые глаза пылали отраженным светом Игнисара, словно следя за каждым входящим и выходящим, впитывая их тайные страхи. Воздух был густым от запаха морской соли, перегоревшего машинного масла и тысяч людских жизней, перемолотых в пыль этим местом.

Лираэль едва успела мельком увидеть грубо выцарапанную надпись чуть ниже постамента:

— Между материками лежит не море, а тысяча правд — и все они лгут.

Мальчишка-подмастерье, лицо которого было серым от страха, яростно замазывал буквы черной, дурно пахнущей краской из ведра. Рядом стоял стражник в латах с драконьей чешуей, его рука лежала на рукояти меча, холодный взгляд выискивал в толпе слишком внимательных зрителей. Его пальцы постукивали по эфесу, отсчитывая ритм нетерпения.

Девушка отвела глаза, но слова уже впились в память, зацепившись за что-то глубоко внутри. «Тысяча правд... все лгут». О её тайной боли. Об Адрестеле, в чьё логово она шла. О Мелиоре, чей заказ таился в её голове, вгрызаясь в мозг, отравляя собой мысли, словно ядовитый паук. Истина казалась такой же неуловимой, как дым от самоходов.

Эти странные кареты без коней скользили по черной стеклянной брусчатке, их шины шипели на мокром камне. Изящные корпуса сверкали неестественным блеском, но истинное сердце скрывалось внизу: за толстыми кварцевыми пластинами в стальных клетках бешено бились камни агаты — кроваво-красные кристаллы, выпотевающие алый пар. Чем яростнее пульсировал камень — тем быстрее мчался самоход, оставляя за собой шипящий след и вонь затхлого воздуха. Обрывки хвастовства долетали до девушки, врезаясь в общий гул порта:

— ...мой ревёт с прошлой Черной Никтелы2!

— ...жалкая искорка, мой самоход разорвёт твой на вираже к дворцу!

У таможенной заставы толпился народ вокруг огромной клети из матового металла. Внутри, шипя и щёлкая чудовищными клешнями, метался скорпионопард — гибрид пумы и скорпиона: гибкое тело ядовито-жёлтого цвета, длинный хвост со стальным жалом, бьющим в такт яростных бросков на прутья. Диковинка с Мальверда для забавы альтерийской знати. Из пасти чудовища капала слюна, оставляя едкие пятна на полу.

Лираэль вспомнила другой, куда более жуткий слух: о двуглавом льве Вальгора — Ауриксе. Шептали, что его туловище имело причудливый окрас: левая половина сияла янтарно-золотым светом полудня, правая же переливалась глубоким звездным пурпуром полночи. Две головы венчали глаза цвета жидкой ртути — холодные, всевидящие. И если кто-то лгал в его присутствии, эти серебряные зрачки вспыхивали ядовито-нефритовым светом. Говорили, что после этого лжеца ждала незавидная участь — стать новым "кирпичом" в мостовой у трона Вальгора, его душу навеки замуровывали в камне.

Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя вмятины-полумесяцы от коротких ногтей, Лираэль поспешно отвернулась от ядовито-жёлтой шкуры и стального жала, растворяясь в людском потоке. Ей нужно было решить, и быстро. До Мальверда, до проклятого города Тысячи Путей на краю Моря Шёпотов, вели пути, о которых шептались с опаской даже в портовых кабаках.

Её глаза, привыкшие выискивать детали, скользнули по причалу дальнего мола. Там, на отгороженном участке под усиленной охраной стражников в латах Вальгора, лежали три огромных круга из чёрного, отполированного до зеркального блеска, обсидиана. На их поверхности были высечены сложные, словно кровоточащие в тусклом свете Игнисара, руны. Разрыв Плоти. Путь богов и их избранных жрецов.

Лираэль слышала леденящие душу истории: как смельчаки пытались активировать круги кровью животных или криками отчаяния — и превращались в кровавый фейерверк из разорванных внутренностей. Говорили, только сами боги могли пользоваться такими порталами безнаказанно. Смех, рвущий пространство... Мысль заставила её содрогнуться, по коже побежали мурашки. Не для смертных. Не для неё.

Девушка перевела взгляд на открытое море. Туда, где над свинцово-серой гладью Шёпотов уже сгущались привычные туманы, скрывающие горизонт. У ближайших причалов покачивались корабли. Но не обычные.

Их паруса, огромные и треугольные, словно крылья гигантских нетопырей, мерцали холодным, призрачно-серебристым светом даже под багровым Игнисаром. «Крылья Никтелы» — пропитаны контрабандным лунным серебром из садов Лаимир. Они ловили ветер даже в штиль над Шёпотами. Но цена проезда была не только в монетах. Шёпоты. Говорят, они заползают в уши, шевелятся в мозгу, принимают голоса любимых, зовут за борт...

Лираэль видела, как один из моряков, грузящих на такой корабль ящики с увядшими чёрными лилиями, вдруг замер, прислушиваясь к пустоте, его глаза остекленели, а по лицу стекала слеза, которую он, казалось, не замечал. Он простоял так несколько долей, пока его товарищ не толкнул его в плечо с грубым смешком. Моряк вздрогнул, словно очнувшись, и, смахнув влагу с щеки оборванным рукавом, с новой яростью впился в работу, будто пытаясь загнать подальше нашептанное видение.

— Шёпоты... — холодная игла страха кольнула Лираэль под ложечкой. — Они уже здесь, у самого берега.

«Морская Призрачка» — прочитала наёмница название на ближайшем судне, выведенное на корме блеклыми буквами, которые, казалось, вот-вот сотрутся соленой водой и временем. Пять, а то и семь дыхов в этом шепчущем аду. Но шанс добраться целой — был. Единственный, что у неё оставался.

— Ищи в ночь Агонии, когда Никтела чернее сажи... — донёсся обрывок фразы от двух старых моряков, делавших зарубки на деревянной плахе. — Мост Теней откроется над самыми глубокими водоворотами. Только шагни в пустоту... если вера твоя крепка. Или отчаяние глубоко.

Девушка сжала кулаки, чувствуя, как под кожей на запястьях уже начинает пощипывать. Она слышала об этом. Невидимая дорога из спрессованных страхов и сломанных клятв. Шаг в сторону — и ты становишься вечным «кирпичом» в его кладке, а твоя тень будет стаскивать в Бездну новых путников. Путь для фанатиков, крэхов или тех, кому нечего терять. У неё же была цель. И страх перед падением был сильнее отчаяния.

Где-то в толпе пробурчали о «Туннелях Плача» — легендарных подземных ходах сквозь самую толщу мира, где текут реки Лаимир.

— Войдёт лишь тот, чья боль чиста, как слеза богини...

Лираэль горько усмехнулась, уголки её губ нервно дрогнули. Её боль была паутиной трещин на коже, а не чистым ручьём. Она была грязной, липкой, ядовитой.

Выбор был очевиден, хоть и отравлен страхом. Девушка направилась к сходням «Морской Призрачки», её шаги были тверды, но плечи напряжены. Пять дыхов, чтобы притупить ночную боль наркотиком и обдумать западню Мелиоры.

— Что за клинок? Почему он так важен? Почему я?

Доверять богине иллюзий было безумием. Но ощущения под кожей, предвещавший полночь, были сильнее разума. Она ступила на покачивающуюся палубу, чувствуя, как мерцающие лунным серебром паруса бросают на неё холодную тень, словно сама Никтела протянула над ней свою руку.

Попутчики не внушали доверия. Мужчина в бархатном камзоле, на котором кислотные пятна соседствовали с вышивкой, нервно перебирал пальцами чётки из желтоватой, похожей на человеческую, кость. Его глаза, запавшие и блестящие, как у голодной крысы, метались по палубе, выискивая что-то — или кого-то. Лираэль заметила, как он ловко, почти незаметно, сунул маленький свёрток в руку одному из матросов в обмен на несколько монет. Торговец. И судя по характерному блеску в глазах и лёгкой дрожи в пальцах, торговец Зеркальной Пылью. Он был здесь не пассажиром, а поставщиком.

Рядом с ним, прислонившись к борту, стояла худая женщина в грязных лохмотьях. Она качала на руках младенца, который надсадно плакал, его лицо было красным от напряжения. Женщина смотрела в пустоту, не пытаясь успокоить ребёнка, лишь механически покачивая его, словно это была не живая душа, а обуза, которую некуда деть.