Нерв памяти

– Органические накопители, – повторил он. – Ты понимаешь, как это прозвучит для тех, кто тебя финансирует?

– Для корпораций это будет просто новая категория ресурса, – устало сказала Лея. – Они уже говорят о “когнитивном облаке на базе живого носителя”. Для силового блока – это будет “угроза безопасности”: если сеть может хранить что-то в людях, это значит, что люди – потенциальные носители опасной информации. А для “чистых” это станет очередным доказательством того, что нас надо всех сжечь.

Она едва заметно передёрнула плечами.

– Поэтому я никому об этом так не формулирую, – добавила. – Официально мы пока на уровне “особой нейропластичности в условиях посткатастрофического города”. Звучит скучно, зато не провоцирует немедленного штурма.

– А неофициально? – спросил он.

– А неофициально я пытаюсь понять, – сказала она, – можем ли мы говорить с этим городом, если он уже научился хранить нас в себе. Или мы обречены стать просто… библиотекой, которую он перелистывает.

Она перевела взгляд с голограммы на него. Взгляд был тяжёлый, прямой.

– И здесь ты входишь в сюжет, – произнесла Лея. – Не как персонаж новостей, не как бывший следователь. Как… кусок интерфейса.

Он почувствовал, как внутри что-то сжалось. Слишком знакомое слово для слишком знакомой роли.

– Я уже отыграл эту партию, – тихо сказал он. – Один раз.

– Тогда ты был объектом, – возразила она. – На тебе ставили эксперименты. Через тебя прогоняли протоколы. Ты был проводом. Сейчас… – она чуть наклонилась вперёд, – ты можешь быть индикатором. Разница есть.

– Разница в том, кто держит руку на выключателе, – сухо отозвался Рэй.

Лея помолчала.

– Разница в том, что сейчас у тебя есть право говорить “нет”, – сказала она серьёзно. – Тогда – не было. Я не собираюсь снова превращать тебя в лабораторный стенд. Я не собираюсь повторять то, за что мы так дорого заплатили. Но… – она вздохнула, – мне нужен кто-то, кто чувствует сеть телом. Ни один прибор не даст мне того, что даст твоя кожа. Ни один сканер не скажет мне, где сигнал идёт не по картам, а по… – она поискала слово, – по памяти.

Он молчал. Слова об «индикаторе» звучали одновременно заманчиво и отвратительно. Часть его – та, что никогда не смирилась с ролью “инвалида после техногенной аварии”, – поднимала голову: ещё один шанс быть полезным, не просто выжившим артефактом. Другая часть – уставшая, ожёсточённая – шипела: тебя снова хотят включить в чужую схему.

– Что именно ты хочешь? – спросил он наконец. – Конкретно. Без общих формулировок.

Лея кивнула, будто этого и ждала.

– Во-первых, – начала она, – я хочу проверить, реагирует ли твой узор на те же самые “магистрали”, которые мы видим в мозгах носителей. Не в смысле вскрытия, – она криво усмехнулась, – а в смысле простого сопоставления. Я покажу тебе ряд изображений, ты скажешь, где ощущаешь отклик. Даже если это будет… просто ощущение.

Он вспомнил, как стоял рядом с Нией, как его кожа отзывалась на вспышки света под её кожей. Как дрогнул узор, когда он держал за руку женщину с ребёнком. Его тело давно живёт в этой роли, подумал он. Это не новая функция – просто забытая.

– Во-вторых, – продолжила Лея, – я хочу провести несколько маршрутов с тобой – по городу. В те районы, где особенно концентрируются носители и их приступы. Нет, – подняла она руку, предугадывая его реакцию, – я не поведу тебя в лаборатории и не подключу к кабелям. Я хочу, чтобы ты прошёл через эти “узлы” как человек. И рассказал мне, где город “шумит” иначе. Где он… тянет.

Он усмехнулся. Горько.

– То есть ты хочешь использовать моё проклятие как компас.

– Как инструмент навигации, – поправила она. – И да, я понимаю, как это звучит. Но лучше ты – сознательно – чем люди, которых сеть уже выбрала без их согласия.

Она говорила равномерно, без нажима, но каждая фраза ложилась тяжёлым слоем на его сомнения. Перед глазами вспыхнули образы: галерея, чужие лица, чужие детства, линии в мозгу, повторяющие карту города. И где-то рядом – Ния, с её светящимися нервами и диктофоном, записывающим шёпот улиц.

– И в-третьих, – добавила Лея тише, – мне нужен рядом кто-то, кто сможет сказать “стоп”, если я зайду слишком далеко. Потому что, если честно, – она посмотрела в сторону на секунду, – когда ты каждый день смотришь в мозг города через головы людей, очень легко перестать видеть границы. А ты… – она снова взглянула ему в глаза, – умеешь их чувствовать. И ненавидишь, когда их переступают.

Это было неожиданно честно. И именно от этой честности стало хуже.

Он опустил взгляд на свои руки. Ладони. Шрамы на пальцах. Тонкие ветви узора, едва заметно проступающие в местах, где кожа тоньше. Когда-то эти линии светились. Теперь – были тихими. Но они никуда не делись.

Он хотел оставить всё позади. Это желание было не капризом, а инстинктом выжившего: выжечь мосты, засыпать коридоры, разобрать по кирпичу ту линию, которая соединяла его с сетью. Он выстроил свою жизнь на окраине так, чтобы город был фоном, а не партнёром. Ходил по другим улицам, избегал мест, где чувствовал под кожей дрожь.

И вот теперь – Лея ставит перед ним на стол его прошлое, только в другом масштабе. Мозг вместо карты. Люди вместо протоколов. Вопрос тот же: готов ли ты снова дать себя в аренду чему-то, что масштабом больше тебя?

Он молчал слишком долго, чтобы это было незаметно. Лея не подгоняла. Смотрела. Ожидала. Не как начальник, не как учёный, а как человек, у которого слишком мало ресурсов и слишком много ответственности.

– Я не буду твоим героем, – сказал он наконец. Голос прозвучал хрипло. – Не жди от меня чудес. И не рассчитывай, что я выдержу всё.

– Я и не рассчитываю, – ответила Лея. – Если честно, я больше боюсь, что ты попытаешься выдержать больше, чем нужно. Потому что ты так устроен.

Он фыркнул. Справедливо.

– Я согласен… – он сделал паузу, – на первое. На изображения. На тест. На то, чтобы понять, вообще ещё есть ли во мне что-то, что чувствует сеть. – Его пальцы непроизвольно коснулись груди. – А дальше… дальше посмотрим.

Лея медленно кивнула. Не победно – уважительно.

– Этого достаточно, – сказала она. – Для начала. Если окажется, что ты больше не резонируешь – честно признаем и отпустим. Если нет… – она пожала плечами, – будем думать, как использовать это так, чтобы в этот раз ты был не объектом, а участником.

Он хотел сказать: «Сеть не отпустит». Но удержался. Это и так было понятно обоим. Эта фраза не нуждалась в произнесении.

– Когда начнём? – спросил он.

– Хоть сейчас, – сказала Лея. – Но я дам тебе час. Пройтись по центру, собраться. Ты все ещё человек, а не прибор.

– Спасибо за напоминание, – хмыкнул Рэй.

Он поднялся, чувствуя, как под одеждой узор чуть теплеет – не от сканеров, не от имплантов. От внутреннего напряжения. От того, что, сколько бы он ни убегал, город всё равно нашёл дорогу к нему – через чужие головы, через Леины карты, через этих людей, в которых светились не их собственные воспоминания.

Он вышел из кабинета, оставляя Лею среди голограмм и отчётов, среди требования спонсоров и собственных страхов. В коридоре воздух был всё тот же – стерильный, сладкий, густой. Но теперь в нём добавился новый оттенок – предвкушения. Не радостного. Тяжёлого. Как перед тем, как снова войти в воду, в которой ты однажды уже почти утонул.

Он провёл ладонью по гладкой стене. Поверх пластика скрывались живые каналы, проводящие сигналы, кровь и данные. Он чувствовал их, как раньше – едва заметное дрожание, почти мираж. Город не отпустил. И, может быть, он никогда и не обещал отпустить.

Он не стал уходить далеко. Просто спустился на два уровня ниже, в тот же коридор, где начиналась галерея, и прошёл мимо прозрачных перегородок медленнее, чем обычно. Он мог бы выйти наружу, вдохнуть холодный воздух улицы, услышать живой шум города – но именно здесь сейчас было нужное расстояние до центра происходящего. Достаточно близко, чтобы чувствовать пульсацию того, ради чего Лея вообще всё это затеяла, и достаточно далеко, чтобы не смешаться с чужой болью окончательно.

За стеклом по-прежнему сидели люди. Кто-то уже другой, кто-то тот же – и в этом тоже был ритм. Центр жил сменами эмоций, как лёгкими: вдох боли, выдох притупления, вдох паники, выдох усталой ясности. И в этом дыхании – отдельной, невидимой, но ощутимой волной – было дыхание города.

Он остановился у одной из перегородок. Там сейчас сидела девушка лет двадцати, держала на коленях блокнот и что-то в нём рисовала. Не из тех, кто тарабанит карандашом от нервов – наоборот, её движения были уверенными, плавными. Рэй не видел рисунка, но по выражению её лица было понятно: она рисует не ради искусства. Ради того, чтобы удержать форму мира. Чтобы хоть что-то зависело от её руки.

Он подумал, что Лее придётся однажды столкнуться не только с психикой, но и с искусством. Когда люди начнут не просто говорить о чужих воспоминаниях – а рисовать их, записывать музыку, строить макеты. Когда чужое начнёт жить не только в голове, но и в материальном мире, где его уже не вырежешь скальпелем.

Он прошёл дальше. Остановился, сел на скамейку, прислонился плечом к холодному стеклу стены. Дал телу расслабиться так, как ум расслабляться отказывался. Закрыл глаза. Не для медитации – для настройки. Он не любил это слово, но оно здесь подходило. Его кожа всегда была чуть быстрее сознания. Она замечала шумы сети раньше, чем он успевал об этом подумать.

И шум был.

Не резкий. Не как тогда, в катастрофе – не тот обжигающий взрыв сигналов, когда мир перестал быть разделённым на «я» и «всё остальное». Сейчас – тонкий, многослойный. Как если бы в соседней комнате кто-то тихо перебирал струны странного инструмента, на котором играют разумом.

Сеть больше не кричала. Она нашёптывала.

Он открыл глаза, медленно провёл пальцами по шраму на груди – будто проверял, всё ли на месте. Легко. Без демонстрации. Просто факт: он всё ещё способен чувствовать.

И от этого стало одновременно легче и тяжелее.

Лея нашла его именно в этот момент – точнее, не искала специально, просто вышла из лифта, оглянулась и увидела. Она шла чуть быстрее обычного, но не в панике – скорее с ощущением человека, который боится потерять «пока ты не передумал».

– Нашла, – сказала она и присела рядом, не спрашивая разрешения. – Ты выглядишь… как человек, который слышит музыку без наушников.

– Так и есть, – коротко ответил он. – И да, не спрашивай – я не могу пока «расшифровать».

– Я и не требую, – мягче, чем обычно, сказала Лея. – Я всё ещё считаю тебя человеком, а не спектральным анализатором.

Она замолчала на секунду, словно прислушиваясь к тишине – той, что между фразами.

– Я подготовила всё, – сказала она. – Если готов – пойдём наверх.

Он кивнул и поднялся.

Они снова оказались в её кабинете, но теперь там уже ждал другой мир. На столе – не просто голограммы. Несколько стоек с портативными датчиками, кабели, тонкие пластины, похожие на прозрачные листья. Стул с закреплённой мягкой спинкой. И – что важнее всего – рядом стояли двое людей: молодая нейрофизиолог с сосредоточенными глазами и худощавый парень из технической команды, та самая порода специалистов, у которых в руках всё внезапно работает лучше.

– Это не операционная, – сразу сказала Лея. – Это не больно. Это не опасно. Это… максимум – дискомфортно. И то не телу. Сознанию.

– Прекрасно, – сухо заметил он. – С сознанием у меня всегда был сложный контракт.

Она улыбнулась кратко, успокаивающе, как врач, который тоже когда-то боялся врачей.

– Садись, – сказала она.

Он сел. Мягкая спинка опустилась чуть ниже плеч, словно пытаясь удержать его не физически – психологически. Девушка-нейрофизиолог, представившись коротко по имени (он его тут же забыл, память выбрала пока более важные вещи), начала аккуратно прикреплять к его вискам тонкие сенсоры. Ключицы – ещё пара маленьких контактных подушечек. К запястьям – одноразовые пластины. Всё это было не инвазивно, не драматично, без крови, без проколов. Но всё равно создавало ощущение, будто тебя постепенно включают в некий тихий контур.

– Они просто считывают поверхностную активность и температурные колебания, – спокойно прокомментировала Лея. – Ничего внутрь тебя не отправляют. Даже не касаются нервных стволов. Нам важно только одно: совпадают ли всплески твоего узора с картами, которые я буду показывать.

– А если совпадут? – спросил он.

– Тогда у нас появится подтверждение, что сеть работает по тем же “дорогам”, что и раньше. Только теперь – не по городу, а по людям, – ответила она.

Парень с техникой включил систему. Воздух едва заметно изменился – даже не звук, не температура. Скорее ощущение присутствия чего-то внимательного. Он узнал его. Это не сама сеть. Это – привычка человека, который много раз сидел под аппаратурой и научился отличать пустую тишину от «рабочей».

Лея села напротив, чуть в стороне, чтобы не нависать, и повернула к нему экран. На нём – снова мозг. Но уже не один. Смена изображений – как медленная прокрутка ночного города, где вместо улиц – извилины.

– Готов? – спросила она.

– Насколько вообще можно быть готовым к тому, что тебя опять превращают в датчик, – ответил он. – Давай.

Первое изображение – он почти не почувствовал ничего. Узор под кожей реагировал слабо, словно с интересом, но без признания. Девушка-нейрофизиолог отметила что-то на терминале.

Второе – лёгкий толчок в области груди, будто изнутри кто-то постучал, проверяя: «Ты здесь?». Он вдохнул чуть глубже, автоматически.

– Есть что-то? – тихо спросила Лея.

– Лёгкий отклик. Не сильный. Как будто знакомый пейзаж, но издалека.

Третье – словно нечто тонкое провели по его позвоночнику. Не боль. Скорее касание. Он поморщился.

– Сильнее?

– Да. Как… как узел. Как место, где сходятся линии.

Она кивнула нейрофизиологу – та отметила данные.

Четвёртое изображение он узнал, ещё не увидев толком. Тело отозвалось раньше, чем глаза. Узор под кожей вспыхнул глухим теплом, от груди к плечам, как волна. Ничего яркого. Ничего катастрофического. Но так явно, что он едва не сжал кулаки.

– Это… – он выдохнул и закрыл глаза на секунду, – это точно. Это сеть.

– Где именно чувствуешь? – тихо спросила Лея.

– Грудь. Внутренняя поверхность рук. И ещё… – он прислушался, – где-то на уровне шеи. Как будто меня на секунду подключили к старому узлу.

Она медленно кивнула. На экране – тот самый участок ярких магистралей, который в предыдущей голограмме соответствовал вспышкам чужих воспоминаний у носителей. Совпадение было слишком чистым, чтобы быть случайностью.

Они продолжили.

Он не всегда мог описать словами, что ощущает. Иногда – лёгкий холод. Иногда – сухое тепло. Иногда – лёгкий зуд под кожей, знакомый по прошлым контактам с сетью. Где-то – ничего, пустота, как на старых, отрезанных ветвях. Где-то – наоборот, ощущение странной «живости», как будто по невидимой дороге идёт движение.

Нейрофизиолог фиксировала данные. Лея молчала всё чаще – её лицо становилось тем спокойнее, чем яснее становилась картина. Когда они дошли до последнего блока, она выключила изображения и на секунду просто посмотрела на него.

– У тебя до сих пор есть контур, – сказала она тихо. – Он не работает так, как раньше. Он не автономен, не активен сам по себе. Но он реагирует. И реагирует точно на те же паттерны, что и у носителей.

Он откинулся назад, позволив девушке снять с него сенсоры. Лоб покрылся лёгким потом – не от нагрузки, от внутреннего напряжения.

– Прекрасно, – выдохнул он. – Значит, я всё ещё “частично город”.

– Значит, – мягко поправила Лея, – у нас появился инструмент, который город когда-то создал против твоей воли… и который мы можем использовать теперь – твоей.

Её слова звучали красиво. Но он прекрасно понимал, что это – только одна грань правды. Вторая была тяжелой: сеть действительно не отпустила. Не разорвала связь. Просто изменила её.

Теорию Леи о «органических накопителях» теперь нельзя было отмахнуть как панику и научную фантазию. Если он – не носитель в полном смысле, но уже говорит с той же логикой сигнала, что и они, значит, сеть давно вышла за пределы инфраструктуры. Она поселилась в людях не как вирус – как следующая стадия своей архитектуры.

Лея, словно чувствуя его мысли, встала и прошлась по комнате. Она всегда так делала, когда ей нужно было отдышаться от собственных выводов.

– Я понимаю, – сказала она, глядя в окно, – что это звучит так, будто город нас всех “использует”. И это отчасти правда. Но… – она повернулась обратно, – в этом есть ещё одна линия. Если сеть хранит воспоминания людей в людях же… значит, она начала считать человеческий опыт чем-то слишком ценным, чтобы растворять его. И это… пугающе и утешающе одновременно.

– Утешающе? – он удивлённо поднял бровь.

– Да, – кивнула она. – Потому что это значит: сеть не просто машина. Не просто паразит. Она… учится ценить. Может, по-своему. Может, страшно. Но ценить. – Она остановилась. – А страх… с ним разберёмся позже.

Он вздохнул.

– Ты, как обычно, находишь в кошмаре место для надежды.

– Если её там не находить, – тихо ответила Лея, – мы просто перестанем быть людьми. А тогда всё это – бесполезно.

Они замолчали. В кабинете стало очень тихо. Никаких драматических звуков, никакого символического грома. Просто два человека, которые поняли: мир снова изменился – и они в эпицентре.

– Ладно, – наконец сказал Рэй. – Дальше что?

Лея посмотрела на него уже не как врач и не как руководитель центра. Как друг.

– Дальше – осторожно, – сказала она. – Никаких поспешных шагов. Никаких геройств. Мы будем двигаться маленькими порциями. Ты – не инструмент. Ты – свидетель. И если я хоть на секунду попытаюсь превратить тебя обратно в “объект”, – она подняла руку, – ты имеешь полное право мне об этом сказать. Громко.

Он усмехнулся.

– Будь уверена. С громкостью у меня проблем нет.

Она ответила той же усмешкой – короткой и настоящей.

Но где-то в глубине обоих уже поселилось то чувство, которое невозможно назвать. Не страх. Не надежда. Скорее – ощущение входа в огромную, темную комнату, где пока видишь только первые метры пола. И понимаешь: назад дороги всё равно нет.

Сеть не отпустила. И, возможно, не должна была.

Они сделали паузу – не по протоколу, не для фиксации данных. Для человеческой выдержки. Лея настояла на кофе, хотя кофе здесь был больше символом, чем напитком: тёплая горечь, дающая мозгу возможность зацепиться за что-то обыденное. Рэй молча держал стакан, почти не пьёл, согревая пальцы. Его тело уже было не в кабинете – оно снова училось быть границей между собой и чем-то большим.

– Я хочу показать тебе кое-что ещё, – сказала Лея, когда кофе закончился и комната снова вернула свою лабораторную нейтральность. – Это уже не отдельные мозги. Это – мы.

Она включила другой терминал. Экран медленно загорелся – не привычными диаграммами или срезами, а картой города. Только это была не обычная карта улиц. Ни домов, ни кварталов, ни уровней инфраструктуры. Город был представлен как сеть точек – живых, меняющихся, связанных тонкими пульсирующими линиями. Некоторые точки светились ярче – узлы, к которым тянулись сразу несколько связей. Некоторые – мерцали тревожно, как сигнал неисправности. В нескольких местах карта словно рассыпалась – зоны, где линии обрывались или путались.

– Это… – он наклонился ближе, – сеть носителей?

– Отчасти, – кивнула Лея. – Это совмещённые данные. Мы нанесли на карту всех, кто официально обращался в центр с феноменом “чужих воспоминаний”. Потом добавили тех, кого зарегистрировали частные клиники, с которыми у нас соглашения об обмене данными. Потом – ещё пласт: людей, задержанных в городе за странное поведение, у которых во время обследования обнаружили характерные неврологические маркеры. И наконец – статистику анонимных обращений на горячие линии. Не идеально. Но достаточно, чтобы увидеть тенденцию.

Тенденция, как ни странно, выглядела красиво. Страшно – но красиво. Город словно обрёл другую геометрию: не административную, не транспортную, не социальную. Живую. Там, где раньше были просто районы, теперь возникали “сгустки присутствия”. Там, где на старых картах значились пустоты, теперь – мерцание.

– Это не просто точки на карте, – продолжала Лея. – Это – динамика. Смотри.

Она задала команду, и карта ожила. Линии начали двигаться. Где-то усиливались, где-то слабели. Узлы на секунду вспыхивали ярче, будто через них проходил очередной “пакет”. Рядом с одним из крупных скоплений едва заметно проступили цифры времени – Лея дала понять, что это – не статичная картинка, а процесс.

– Это… похоже на работу мозга, – тихо сказал он.

– Или города, который пытается быть мозгом, – кивнула она.

Рэй молчал. У него было странное ощущение déjà vu: как будто он смотрит на уменьшенную, но живую копию чего-то, во что уже когда-то погружался с головой. Только тогда это было “внутри”, а теперь – “снаружи”, на экране. Но от того – не менее реально.

– Вот здесь, – Лея увеличила фрагмент карты, – район, который раньше считался относительно “чистым”. Мало подключений к Биосети, много старых домов, где модернизация так и не случилась. Но смотри: теперь это – один из активных узлов. Носители там появляются чаще, чем статистика позволяет списать на случайность. И каждый новый случай усиливает этот участок – как если бы сеть прокачивала туда больше “сигнала”.

– А это? – Рэй указал на зону почти тёмную, с редкими тусклыми точками.

– Это бывший технологический кластер, – ответила Лея. – Район, где раньше стояли крупные узлы старой Биосети. Там всё обрезали жёстче всего. Там больше всего “чистых зон”. И – парадокс – там почти нет носителей. Как будто сеть временно сдалась. Или пока собирает силы.

Он кивнул. Внутри всё холодело от понимания: сеть не только существовала – она стратегировала.

– И это ещё не всё, – добавила Лея. – Помнишь историю с инженерами, которые “помнят” несуществующие узлы? Мы наложили их теоретические схемы на эту карту. – Она щёлкнула. – И вот.

На прежней карте появились дополнительные светящиеся структуры – не реальность, а гипотеза. Но они ложились слишком ровно в “прореженные” зоны, чтобы быть игрой воображения. Будто сеть уже “мысленно” проложила новые дороги – осталось только дождаться, пока у неё появится достаточно носителей, чтобы реализовать их в людях.

– Она строит, – тихо сказал он.

– Или планирует строить, – кивнула Лея. – И использует город не как пространство, а как ткань. Людей – как клетки. Узлы – как нервные скопления. Это уже не технологическая система. Это – процесс организма.

Она выключила дополнительные слои, оставив только текущую динамику. Некоторое время они просто смотрели. Это было гипнотически. Как смотреть на пульсирующее сердце изнутри грудной клетки.

– И где я в этом? – спросил Рэй, не отрывая взгляда от карты.

– Пока – вне, – честно ответила Лея. – Но это “пока” может быть обманом. Если твой узор до сих пор реагирует, значит, сеть тебя… – она замялась, – помнит. А если помнит – значит, не списала. А если не списала…

– …значит, может снова попытаться включить, – закончил он за неё.

– Да, – тихо сказала она.

В комнате стало плотнее, хотя воздух не изменился.

– Я не хочу тебя пугать, – добавила Лея. – Но ты должен понимать: твой внутренний конфликт – это не только твой внутренний конфликт. Твоё желание «быть только человеком» – абсолютно нормальное. И справедливое. Но город… – она посмотрела на карту, – уже не про «только». Он про «совместно».

Он сжал зубы.

– “Совместно” – слишком часто означало «меня используют», – сказал он.

– Я знаю, – ответила она. – И именно поэтому мне нужен ты – не как готовый ответ, а как тот, кто способен сказать “нет”, когда это “совместно” перестанет быть этическим. У нас нет никого, кто чувствует сеть и при этом ей не принадлежит полностью. Ты – редкая комбинация.

Редкая комбинация. Как товар в закрытом каталоге. Он усмехнулся про себя – коротко и без радости.

Лея не отвела взгляда.

– Рэй, – сказала она очень тихо, – я не прошу тебя “вернуться в сеть”. Я прошу – не убегать, пока она сама идёт к нам. Если мы не будем рядом, когда она будет определять свои правила – эти правила напишут другие. С теми мотивациями, которые ты знаешь. Контроль. Власть. Выгода.

Слова были ясны и неприятно точны. Он видел в воображении, как силовые структуры обсуждают “программу контроля носителей”. Как корпорации мечтают о “персонализированной памяти как услуге”. Как “чистые” поднимают очередную волну ненависти. И где-то между всем этим – люди, которые просто хотели жить в своих головах.

Он долго смотрел на карту. Линии пульсировали. Узлы мерцали. Местами город словно делал вдох – где-то, наоборот, замирал.