Нерв памяти

Рэй посмотрел на него спокойно.

– Здесь было просто человеку плохо, – ответил он. – Такое случается.

– Да ладно, – мужчина недоверчиво фыркнул. – Ты же видел. Все видели. Оно прямо под кожей… – он сделал неопределённый жест, не решаясь повторить увиденное только что. – Говорят, они могут… лучами что-то делать. Передавать. Влезать.

Слово «влезать» прозвучало особенно неприятно. В нём было всё: страх, отвращение, желание оградить себя стеной. И ещё – древний инстинкт: если что-то не похоже на тебя, оно опасно.

– Говорят много, – сухо сказал Рэй. – Обычно те, кто дальше всего стоит.

Мужчина хотел ещё что-то сказать, но встретился с его взглядом и передумал. Развёл руками.

– Ну смотри… ты, вроде, в этом понимаешь. Тебе виднее.

Фраза неприятно кольнула. Эта роль – «тот, кто понимает» – была когда-то его профессиональной клеткой. Снаружи она выглядела как статус, изнутри – как груз. Он не хотел возвращаться туда. Но город снова подталкивал.

Он кивнул мужчине, даже не уверенный зачем, и пошёл дальше. Рынок заканчивался, и он оказался на широкой улице, где, по идее, должна была находиться «нормальная жизнь». Машины, редкие автобусы, прохожие, которые спешили не потому, что убегали от чего-то странного, а потому что опаздывали на работу или в аптеку.

Он остановился у перехода. Светофор моргал зелёным, потом жёлтым, потом зажёгся красный. Он смотрел на это чередование сигналов и вдруг подумал, что город слишком любит системы, в которых всё заранее расписано: стой, иди, жди. И при этом – постоянно ломает их там, где ему удобно.

Он перешёл дорогу и свернул в сторону, где дома стояли дальше друг от друга, а между ними оставалось пространство – не пустота, а возможность. Здесь было меньше реклам, меньше лозунгов «чистых», меньше граффити с сетевыми символами. Район выглядел усталым, но не злым. Как человек, переживший больше, чем хотел, но всё ещё готовый жить.

Он шёл без цели, но шаги всё равно выбирали маршрут. Тело помнило город anders, чем голова. Он поймал себя на том, что едет по старым внутренним картам: туда, где меньше шумит сеть, где когда-то он прятался даже от себя.

Однако сегодня город решил иначе.

На углу он увидел скопление людей. Не такое, как на рынке – более плотное, более неподвижное. В воздухе висело напряжение: то особое состояние пространства, когда всем хочется подойти ближе, но никто не решается сделать первый шаг.

Рэй внутренне выругался: он не хотел ещё одного «случая». Хотел обычной улицы, обычного дня, обычного ничего. Но ноги уже не слушались этой логики.

Он приблизился, не ломясь вперёд, но и не оставаясь в стороне. Люди расступались неохотно, но его лицо всё ещё работало своим старым пропуском: «тот, кто знает». Он не любил это ощущение – и не мог от него избавиться.

В центре этого маленького человеческого круга стояла женщина. Возраст было трудно определить: не юная, но ещё не старая. На руках – ребёнок лет пяти, который крепко держался за её шею. Лицо женщины было белым, губы – сжатыми в тонкую линию. По её шее, как по шеям тех, о ком сейчас говорили новости, проходили тонкие светлые нити. Они не пульсировали ярко, но были видны. Слишком видны.

– Я… – она пыталась что-то сказать, но горло словно не слушалось.

– Отойдите! – крикнул кто-то. – Ребёнка уберите!

– Позвонить? – спросила женщина в синей куртке, держа телефон. – Или… они же теперь…

Она не договорила. В толпе зашевелились те, кто считал себя «чистыми», те, кто считал себя умнее, те, кто считал себя просто осторожными. Все они говорили разными голосами, но смысл был один: «это опасно».

Рэй быстро оценил ситуацию. Свет под кожей женщины усиливался. Не так, как у Нии – не организованными линиями, а хаотично. Как будто сеть пытается пробиться там, где её не ждут. Ребёнок испуганно вжался в неё, цепляясь маленькими пальцами.

Он шагнул ближе.

– Дайте место, – сказал спокойно, но так, что послушались.

Он встретился взглядом с женщиной.

– Вы меня слышите? – спросил он.

Она кивнула резко, слишком резко.

– Оно… больно, – выдохнула. – Как будто… внутри свет, и он жжёт. Я не хочу… я не хочу, чтобы… – она посмотрела на ребёнка. В этом взгляде была такая бездонная паника, что у Рэя что-то внутри сжалось.

– Посмотрите на меня, – спокойно сказал он. – Не на них. На меня. Держите дыхание ровно. Пожалуйста. Вот так. Ребёнок – жив? Чувствует себя нормально?

Она кивнула снова.

– Он… ничего. Только боится.

– Хорошо, – сказал он. – Это уже половина дела.

Он чувствовал на себе десятки взглядов. Взглядов, полных вопросов: «кто он такой», «почему мы должны его слушать», «почему он так уверен». Он не был уверен. Но уверенность – это иногда единственное лекарство, которое люди готовы принимать.

Свет под кожей женщины усилился ещё больше. На секунду её нервы превратились в тонкие линии, сияющие изнутри. Рэй почувствовал, как его узор снова вздрогнул. Он хотел отступить – рефлекс – и понял, что отступить нельзя. Не сейчас.

Он осторожно приблизился ещё на шаг.

– Можно я? – тихо спросил он, кивнув на её руку. – Я не сделаю больно. Обещаю.

Женщина сглотнула, потом кивнула. Слишком много доверия к незнакомцу – но не к толпе. Это был выбор, продиктованный страхом и отчаянием. И ещё – каким-то древним инстинктом: искать опору там, где слышат.

Он осторожно коснулся её запястья.

Мир снова на мгновение накренился.

Не так яростно, как с Нией. Иначе. Там была музыка – пусть и рвущаяся, больная. Здесь – был крик. Не голосом. Нервами. Рэй ощутил, как через контакт с её кожей к нему прорывается волна сырой, неподготовленной боли, в которой перемешалось всё: страх за ребёнка, травматичная память о первых новостях о «носителях», ощущение собственной «испорченности», вина. И где-то там, на дне – чужое. Что-то, что не принадлежало ей.

Он тихо втянул воздух. Узору это не понравилось – он откликнулся острым, но коротким импульсом, словно предупреждая: «осторожнее».

– Это не ты, – сказал он женщине, глядя ей прямо в глаза. – Слышишь? Это не ты делаешь. Это – на тебе. Это разница.

Она вскинула взгляд. В её глазах мелькнуло непонимание – потом слабая, почти неуловимая искра: мысль, за которую можно зацепиться.

– Дыши, – повторил он. – Ровно. Ты – здесь. Это – просто проходит через.

Слова были простыми, но он вкладывал в них больше, чем буквы. Он сам когда-то жил по другую сторону этого процесса. Знал, каково это – когда тебя пытаются использовать как трубу для чужих потоков.

Толпа молчала. Люди смотрели – кто с надеждой, кто с недоверием, кто с желанием увидеть провал. Город любит наблюдать за тем, как кто-то стоит на краю.

Свет в теле женщины начал менять характер. Было трудно описать это словами, но Рэй ощущал – да, именно ощущал – что хаос становится менее резким. Линии под кожей всё ещё вспыхивали, но теперь не бесконтрольно. Как будто сеть, получив ответ, на мгновение перестала ломиться и начала… слушать.

Ребёнок тихо заплакал. Не громко. Скорее, как будто позволил себе наконец выдохнуть. Женщина прижала его ближе, но уже без той судорожной паники. Её дыхание выровнялось. Свет стал тускнеть.

– Вы справляетесь, – сказал Рэй. – Видите? Оно не сильнее вас. Оно просто громче.

Она закрыла глаза на секунду. Когда открыла – лицо было всё ещё бледным, но в нём появилась жизнь.

– Спасибо, – выдохнула. – Я… думала… сейчас…

– Не думайте дальше, чем на десять секунд, – мягко сказал он. – Этого достаточно.

Он отпустил её руку. Его собственная кожа ответила благодарным, утихающим теплом. Узору словно понравилось, что на этот раз они вытащили ситуацию не через боль, а через удержание.

– Ей в больницу! – снова крикнул кто-то из толпы, но в голосе было уже меньше агрессии и больше попытки вернуться в знакомую систему координат: «есть проблема – есть врачи».

– Ей нужен врач, – согласился Рэй. – Но не как к угрозе. Как к человеку. – Он посмотрел на женщину. – У вас есть кому вас довести?

Она кивнула.

– Муж… он за углом. Я боялась… – она запнулась.

– Лучше пусть он будет рядом, чем весь этот хор, – сказал он. – И ещё… – он сделал паузу, понимая, что сейчас его слова могут быть использованы против или за неё, – не верьте тем, кто скажет, что вы теперь – не вы. Вы – всё ещё вы. Просто вас теперь слышно.

Она кивнула, крепче прижимая ребёнка. В глазах её была благодарность – и ещё неуверенность. Но между этими двумя состояниями уже не зияла пропасть.

Толпа начала расходиться. Кто-то вздыхал с облегчением. Кто-то шептал: «вот ещё одна». Кто-то смотрел на Рэя с вопросом «а ты кто вообще?» Он сделал то, что всегда делал в таких случаях: просто ушёл, не объясняясь.

Он прошёл несколько кварталов, прежде чем позволил себе остановиться. Оперся ладонью о холодную стену. Закрыл глаза.

Внутри было странное чувство: как после тяжёлой физической работы, где устали не только мышцы, но и нервы. Не потому, что он сделал что-то выдающееся. Потому что он снова оказался в эпицентре процесса, который слишком напоминал прошлое – но при этом был уже другим.

Тогда он был проводом по принуждению. Теперь… город, похоже, пытался предложить ему роль добровольную. И это было страшнее.

Он не любил признавать очевидное, но отрицать стало труднее: «носители» – не единичные случаи. Это уже не аномалия. Это – новая реальность. Люди, чьи нервы теперь полупрозрачны, как стекловолокно, чьи тела становятся частью чужой системы – хотят они этого или нет. Власть называет их объектами наблюдения. «Чистые» называют угрозами. Город – узлами.

А он, оказывается, всё ещё умеет с ними разговаривать.

– Чёрт, – тихо сказал он сам себе.

В его голосе не было брани. Только усталая констатация: всё, от чего он пытался уйти, догнало его через живых людей.

Телефон в кармане коротко вибрировал. Он вздрогнул, будто его вернули в реальность рывком. Достал. Сообщение. Не от Марека. Не от бюро. Номер незнакомый.

«Если он снова будет говорить слишком громко – не оставайся один».

Он сразу понял, от кого.

Рэй посмотрел на экран ещё секунду, потом медленно набрал ответ:

«Ты тоже не оставайся».

Он нажал «отправить» и вдруг понял, насколько естественно прозвучало это «тоже». Как будто он уже принял факт, что они – не по разные стороны чего-то, а в одной системе координат. Может, не в одной роли – но точно в одном поле.

Город шумел. Где-то далеко снова завыла сирена. Где-то смеялись дети. Где-то, возможно, очередной человек обнаруживал под своей кожей лишний свет.

Рэй выпрямился, провёл рукой по лицу, пытаясь стереть остатки напряжения, и пошёл дальше. Без спешки. Без ясного плана. Но уже точно зная: его попытка жить «в стороне» официально закончилась.

Глава 3. Чужие воспоминания

Первые истории про чужие воспоминания Рэй воспринял как городские байки. Город любил придумывать себе новые страшилки – особенно после того, как старые вдруг оказывались документированными фактами. Но байки, в отличие от протоколов, редко повторялись с одинаковыми деталями. Здесь же детали начали совпадать слишком часто.

Утро началось с голоса из соседского коридора. Дверь была приоткрыта, звук проходил сквозь щель. Соседка в халате, та самая, что считала его «странным, но полезным», разговаривала по видеосвязи. Её голос, обычно громкий и уверенный, звучал сейчас по-другому – с примесью растерянной обиды.

– Я тебе говорю, он никогда там не был, – настаивала она. – Никогда! В порту он работал, да. Но на этих ваших… как их… биостанциях? Какие эксперименты? Он физик по образованию? Да он гайки всю жизнь крутил!

Кто-то на том конце связи пытался возразить. Слышались отдельные слова: «симптомы», «подмена», «случаи участились».

– Он вчера сидит за столом, – продолжала соседка, и голос её сорвался, – и вдруг начинает мне объяснять, как… как вы там говорите… раскладывать ткани по слоям. Говорит: «Если мы возьмём образец и пропустим через биофильтр третьего уровня, мы сможем стабилизировать матрицу». Это мне человек говорит, который два года назад считал, что «матрица» – это фильм! И смотрит на меня… как будто это я ненормальная, что не понимаю.

Рэй застыл на пару секунд в прихожей, ключ ещё в руках. Это была не та истерика, что раздаётся после обычной семейной ссоры. В этих словах было другое: страх перед тем, что привычный человек стал говорить незнакомым голосом. Даже если тембр тот же.

– Может, он это где-то видел? – мягко спросили с той стороны. – По новостям, в рекламе… Память так работает, улавливает…

– Память у меня работает, – отрезала соседка. – Я двадцать лет с ним живу. Если бы он умел так говорить, я бы заметила.

Рэй тихо прикрыл за собой дверь, словно боялся спугнуть не её, а сам разговор. На лестнице пахло несвежей едой и влажным бетоном. Он спустился на один пролёт – и который раз поймал себя на том, что идёт не просто так, а «фиксировать факты». Привычка была крепче любой официальной отставки.

У почтовых ящиков он встретил того самого «он» – мужа соседки. Невысокий, с тяжёлыми руками, которые помнили металл, а не стекло интерфейсов. Лицо у него было обычное, серое – такое, что теряется в толпе, и это всегда было его преимуществом. Сейчас в этом лице появилось что-то новое – странная, застенчивая настороженность.

– Доброе, – кивнул ему Рэй.

– Ага, – хмыкнул тот. Помолчал, потом зачем-то добавил: – Слышал, женка там на всех жалуется?

– Слышал, что она беспокоится, – спокойно ответил Рэй.

Мужчина почесал затылок.

– Я сам беспокоюсь, если честно, – произнёс он после паузы. – Вчера… ну… – он смутился, – снился мне сон. Как будто я в белом халате, прикинь. И стою у такой… банки. Большой. Внутри… – он поискал слово, – масса. Я знаю, как её мешать. Как мерить. Я прям чувствую, что делаю всё правильно. Не страшно, не противно. Нормально. Привычно. А просыпаюсь – у меня руки вот эти, – он поднял ладони, в шрамах от металла, – и никогда никакой массы я не мешал. А голову ломит так, как будто все формулы через неё пропустили.

Он замолчал, ожидая – чего? Насмешки? Успокоения?

Рэй кивнул.

– А слова, которые вы жене говорили… про матрицы, фильтры… Вы где-то раньше слышали?

Мужчина поджал губы.

– Вот в том-то и дело, что… да, слышал. Но не как сейчас. Раньше это было как шум – боком. По телеку, по новостям, где-то в рекламе. Я их, эти слова, от себя отмахивал, как мух. А вчера… – он нахмурился, – они стали как… инструменты. Я их беру, и они мне в руку ложатся. Понимаешь? – он вдруг посмотрел на Рэя с такой надеждой, как будто тот и правда «понимает». – Я знаю, как их использовать. Но если спросить – откуда – ответить не могу.

Он произнёс это быстро, словно боялся, что отнимут.

– Вы об этом кому-нибудь ещё говорили? Врачу? – автоматически спросил Рэй, уже почти слыша в голове голос Леи, которая сказала бы: «Таких нужно регистрировать. Это важно».

– В поликлинике сказали, что это стресс, – усмехнулся мужчина, но в усмешке было мало весёлого. – «После событий», – он криво изобразил кавычки в воздухе. – Прописали таблетки, сказали меньше смотреть новости. Но дело… – он понизил голос, – не в новостях. Я иногда вспоминаю, как держу в руках пробирку. Я знаю, что в ней за раствор, до долей. Я знаю, где в лаборатории стоит кофе-машина. Я чувствую, что у меня есть любимый халат, не тот, что мне выдали, а который я купил сам. И каждый раз, когда это вспоминаю… – он сжал кулаки, – понимаю, что это не моя жизнь.

Он произнёс последнее почти шёпотом. Как признание.

Узору под кожей Рэя это не понравилось. В груди прошел лёгкий, сухой ток. Не больно. Просто тело отметило: «внимание».

– Вы когда-нибудь были в центре? – уточнил он. – В биолабораториях, на экскурсиях, по работе?

– Я? – мужчина усмехнулся уже почти обиженно. – Кто меня туда пустит? Я только контейнеры до ворот довозил, и то по расписанию. Дальше – пропускной. А… – он замялся, – а помню так, будто ключ-карту сам к считывателю прикладывал.

На секунду в его взгляде мелькнуло то самое ощущение, которое Рэй знал по себе: когда мир вдруг признаётся, что часть твоей памяти принадлежит не тебе.

– Может, и правда стресс, – сказал мужчина, но не убедительно. – Или… – он стукнул кулаком по своему лбу, слишком грубо, – сети досиделся.

Рэй хотел сказать ему что-нибудь успокаивающее, но слова застряли. Любое обыкновенное «это пройдёт» звучало бы ложью. Любое честное «вы – не один» требовало объяснений, к которым он сам ещё не был готов.

– Если станет хуже, – произнёс он в итоге, – если придут не только картинки, но… действия. Если вдруг поймёте, что хотите сделать что-то, чему вас никогда не учили – не делайте. Задержите руку. И позвоните. – Он достал из кармана маленький листок, быстро написал свой номер. Обычно он этого не делал. Сегодня – сделал.

Мужчина удивился, взял бумажку аккуратно, двумя пальцами, словно это была капсула с лекарством.

– Вы что, обратно… работаете? – спросил он тихо.

– Нет, – ответил Рэй. – Просто… иногда полезно иметь кого-то, кто поверит вам раньше, чем протокол.

На улице воздух был плотным, солёным. Где-то вдалеке, со стороны доков, гудели насосы. Город продолжал жить своим тяжелым ритмом. Но теперь в этот ритм добавилась новая тональность: люди стали чаще оглядываться не из страха перед очередным техногенным сюрпризом, а из боязни собственной головы.

По дороге к остановке Рэй услышал другой разговор – совсем короткий, но застрявший в памяти. Мальчик лет восьми стоял с матерью у перехода и настойчиво тянул её за рукав.

– Я помню, как нас запирали в подвале, – говорил он. – Там были металлические двери и зелёный свет. И пахло, как в больнице.

– Тебя никогда не запирали, – устало ответила мать, не отрывая взгляда от светофора. – Хватит.

– Не меня, – объяснял ребёнок терпеливо, как взрослый. – Других. Там был мальчик. Он боялся воды. А я… – он замялся, – я держал его за руку.

Мать нахмурилась.

– Ты опять это придумал из своих игр, – сказала она. – Ты в том подвале ни разу не был. Мы вообще в домах без подвалов живём.

– Я знаю, – сказал мальчик. – Поэтому и странно.

Рэй прошёл мимо, не вмешиваясь. Но фраза «поэтому и странно» зацепилась за его сознание, как крючок. Дети в этом городе слишком рано учились отличать свои страхи от чужих.

Дома он включил новости на беззвучном режиме, как делал последнее время. Картинка – без голоса – иногда была честнее.

Ленты сменяли друг друга. Репортаж о новой программе поддержки «несущих последствия». Интервью с городским психиатром, который успокаивал население, говоря о «коллективной посттравматической реакции». Врезка с кадрами из больницы, где людям в нейтральных палитрах выдавали одинаковые одеяла и таблетки.

И отдельный блок – о феномене «подмены памяти». Слово уже закрепили в заголовках, как маркировку.

Крупным планом – лицо мужчины с неудачно подстриженной бородой. Ниже – подпись: «Техник». Он говорил быстро, запинаясь.

– Я помню женщину, у которой был голос… – он поискал, – высокий такой. Она говорила: «Ну же, малыши, ещё чуть-чуть». Я слышу этот голос, когда засыпаю. А когда просыпаюсь… – он глотнул слёзы, – понимаю, что я никогда не был женщиной. Я никогда не держал на руках младенцев. Но руки помнят. Понимаете? Я иногда смотрю на свои пальцы и жду, что они будут другого цвета.

Кадр сменился. Молодой парень, студенческого вида. Настороженный, с теми самыми кругами под глазами, которые выдавали людей, плохо спящих уже недели.

– Я помню, как… – он поморщился, – как у меня отворачивают голову и говорят: «Смотри прямо в свет, не моргай». А потом делают укол. И я… – он посмотрел в камеру, как если бы фотографировался, – знаю, что это не со мной было. Потому что в моём детстве не было таких ламп. Но мозг… – он постучал пальцем по виску, – решил, что было.

Рэй выключил экран. В комнате стало тихо. Слишком.

Он сел за стол, открыл блокнот. Страница с заметками про Нию, про вспышки, про узлы была уже исписана. Он перевернул на следующую.

«Чужие воспоминания – термин закрепился в медиа. Но фактически – пересборка опыта на уровне сети? Возможные сценарии: 1) Утечка фрагментов из архивов Биосети (если она действительно сохранила не только паттерны, но и эпизоды). 2) Спонтанная синхронизация нервных структур через остаточные каналы. 3) Психосоматика, усиленная фоном.»

Он ненавидел третий пункт за его удобство. Всегда проще списать непонятное на химию мозга.

Он дописал: «Муж соседки – случай склейки “простые руки” и “сложная лаборатория”. Ребёнок – чужой подвал. Общий мотив – ощущение НЕсвоего, при этом телесное узнавание среды».

Он остановился. В голове настойчиво крутились слова из новостей: влажные стены, зелёный свет, запах антисептика. Они были слишком знакомы. Слишком похожи на его собственные детские коридоры, даже если детали не совпадали.

На этот раз телефон вибрировал не как обычный канал. Короткий, отрывистый сигнал по старому зашифрованному протоколу, который, по идее, давно уже вывели из эксплуатации вместе с его должностью.

Рэй застыл. Сердце, казалось, пропустило одну ноту.

Он поднял аппарат. На экране – ничего лишнего. Только всплывающее окно с текстом: «Канал 7. Подтверждение личности». И знакомый маркер – короткая последовательность символов, которую невозможно было подделать: цифровой почерк Леи.

Он не сразу понял, что улыбается. Улыбка вышла хмурой, но настоящей.

– Ты всё ещё умеешь находить лишних людей, – пробормотал он.

Пальцы сами набрали код подтверждения. Старая мышечная память. Больше, чем просто привычка – часть его встроенной архитектуры.

Экран мигнул, сменился. На секунду – пустота. Потом – текст, без видео, без аудио. Как и подобает тому, что называется «секретным запросом», даже когда все понимают, что в этом городе секретов не бывает.

«Рэй. Если ты читаешь это – значит, ты ещё не выкинул старые ключи. Это хорошо. Мне нужен человек, который помнит, как выглядела сеть ДО. И который теперь живёт С. Нужна консультация по феномену, который официально назвали “эпизодической диссоциацией с внешними паттернами” (да, я знаю, что это ужасная формулировка). Неофициально – люди приходят и говорят: “Я помню чужую жизнь”.»

Он прочитал ещё раз. Слова ложились ровно на то, что происходило вокруг. То, что он пытался пока держать на уровне записей в блокноте и случайных разговоров в подъезде, теперь было вшито в рабочий словарь Леи.

«Я сейчас в центре, который формально числится как “исследовательский модуль по постинцидентной нейроадаптации” – она, похоже, не могла писать без кавычек. – Неформально – мы собираем тех, кто говорит, что их память больше не их. У меня есть записи интервью. Есть биометрия. Есть карты их перемещений. Не хватает одного: понимания, КУДА всё это стекает. Я знаю, что ты чувствуешь сеть кожей – даже если не хочешь это признавать. Мне нужно твое “не хочу”.»

Он усмехнулся. Это было очень похоже на неё: честно поставить диагноз ещё до того, как он начнёт оправдываться.

В конце – привычная, почти домашняя приписка: «Да, это просьба. Не приказ. Ты свободен сказать “нет”. Тогда я попробую найти кого-то другого, кто пережил то же, что и ты, и всё ещё умеет складывать факты. Но город таких много не сделал».

Рядом – временная метка и адрес центра. Район – ближе к середине города, там, где биоструктуры уже чувствовали себя увереннее, чем старый бетон.

Узор под кожей медленно, но очень определённо отозвался. Лёгкое, густое тепло разлилось от груди к плечам. Тело будто говорило за него.

«Не хочу», – подумал он.

«Надо», – отозвался город, тихо, через знакомый рисунок под кожей.

Он посмотрел на сообщение ещё несколько секунд, потом перевёл взгляд на блокнот. Слова «подмена памяти» в его записях и «чужая жизнь» в тексте Леи, казалось, переглянулись друг с другом.

Его попытка жить в стороне дала трещину ещё утром, когда мужчина с привычными руками описывал ему лабораторию, в которой никогда не был. Теперь трещина стала шире. Через неё уже просматривалось нечто, от чего он когда-то бежал прямо в лабораторные коридоры, а теперь пытался убежать в сторону мокрых окраин.

Он вздохнул.

«Отложить ответ» – значилось одной из опций в интерфейсе. Он нажал не на неё.

Пальцы сами набрали короткое: «Пришли записи. Посмотрю. По адресу смогу завтра. Ненавижу твои формулировки».

Через секунду пришёл ответ – в её стиле: лаконичный и упрямый.

«Записи – только здесь. По понятным причинам. Завтра – достаточно. Формулировки – взаимные».

Он отключил канал, сидел какое-то время, глядя в выключенный экран, где отражалось его собственное лицо – старше, чем в его внутренних воспоминаниях, и спокойнее, чем он чувствовал себя на самом деле.

Город, который пытался шить себя из обрывков, теперь начал перебирать чужие жизни, как отрезы ткани. Люди приходили в центр Леи и говорили: «Это не мои стены», «Не моя рука держала этот скальпель», «Не я был заперт в том подвале». Но кто-то же был.