Звёзды Эринии: Psi-реверберация

ГЛАВА 3

Обустройство смежного отсека выполнялось в той же философии выверенного минимализма, что и зал гибридной реальности, с одной лишь разницей, что здесь технологии притворялись уютом.

Помещение напоминало внутренность капсулы гиперзвукового шаттла, где все углы поверхностей и предметов намеренно скруглялись, а линии струились, образуя идеальные, обтекаемые формы. Белые и синие панели мягко перетекали друг в друга, создавая ощущение единой оболочки, отлитой из керамопласта. Здесь не было ничего острого, колющего, чужеродного – только плавные изгибы с идеальной аэродинамикой, словно жаждущие скорости и эффективности, но вынужденные скрываться под маской спокойствия.

Элина сидела на глубоком белом диване с шелковой обивкой, мягком, но не продавливающемся. Перед ним из белого покрытия пола вырастал низкий столик с матовой сенсорной панелью вместо столешницы. Сейчас на ней светился приглушённый интерфейс с живыми обоями – стилизованной веткой оливы.

По обеим сторонам отсека, в изогнутых стенах, зияли огромные безрамные иллюминаторы. В одном плыл ледяной спутник Стикс, похожий на потрёпанный шар из грязного снега, а за ним маячил угрюмый красноватый диск газового гиганта Коя. Из другого окна лился поляризованный свет Эринии – двойные солнца, Мегера и Алекто, озаряли раздвоенным сиянием, отбрасывая на глянцевый белый пол парные чёткие тени.

Центр отсека занимала овальная платформа – ионизатор и увлажнитель, стилизованная под очаг. Из её гладкой поверхности били вверх тонкие, невесомые струи пара. В них проецировалось синее голографическое пламя – холодное, бесшумное, абсолютно контролируемое. Внутри этого мерцающего огня танцевали абстрактные фигурки. Минималистичные, геометричные, они сливались и распадались в такт тихой фоновой музыке. Эта световая хореография рождалась из скрытых излучателей – то были человеческие формы, воплощённые в математические идеи: спирали, вращающиеся сферы, пульсирующие тороиды, исполнявшие бесконечный запрограммированный балет вечного равновесия.

Рядом с иллюминатором, на светодиодном ковре, показывавшем грациозно трансформирующиеся узоры – то геометрические мандалы, то стилизованные волны, стоял изящный открытый рояль. Его полированный чёрный корпус был единственным тёмным акцентом во всей комнате.

За ним сидел Теос.

Он не смотрел на Элину. Его пальцы, длинные, изящные, мягко касались клавиш. И в тишине отсека, с монотонным, почти неслышным гулом систем корабля, лилась «Лунная соната». Он играл её не с эмоциональным надрывом, а с холодной, безукоризненной точностью метронома. Каждая нота занимала идеальное место в пространстве и времени, создавая красоту, лишённую человеческого трепета. Живая, страдальческая музыка Бетховена сталкивалась с мёртвым цифровым танцем в «очаге» – два вида порядка, два вида вечности, и оба казались ей сейчас одинаково чужими.

На столике, на идеальной фаянсовой тарелке, томился ужин. Стейк с розовой, сочащейся соком сердцевиной, дымящееся пюре цвета сливок, крошечные овощи, глазированные чем-то блестящим. Всё выглядело так, словно его только что принесли из кухни дорогого ресторана на Порселане. Но Элина знала – это была биопринтовая еда. Идеальная по составу, питательная, даже ароматная… и абсолютно бездушная. Аромат, однако, был подобен мастерски составленному наркотику: запах жареного на углях мяса, свежего хлеба, трав. Её желудок, забывший о нормальной пище за дни стресса и питательных паст «Нереиды», сжался от мучительного, животного голода.

Рядом со столиком в позе ожидания застыла девушка-сервисный дроид. Её фигура напоминала вылепленную с феминным изяществом статую, лишённую каких-либо случайностей – только плавные, функциональные линии, идеально рассчитанные на эстетическое восприятие. Её кожа, похожая на матовый хромированный сплав, мягко отражала свет, производя впечатление жидкого металла, застывшего в человеческой форме.

Дроид носила длинное вечернее платье насыщенного сапфирового оттенка – фирменного цвета «Теос Инк.». Фасон был безупречен и безжалостен: гладкий, обтягивающий силуэт, он открывал глубокое декольте и имел высокий разрез от бедра, обнажая совершенную линию ноги из того же матового хромированного сплава. Демонстрация абсолютного контроля над формой, где даже намёк на чувственность служил подтверждением её полного отсутствия – плоть как безупречный инженерный материал, красота как математическая константа, а не инструмент соблазнения. Платье не скрывало машину – оно выставляло её напоказ, подобно драгоценной оправе для непогрешимого инструмента.

В руках она держала закрытый серебристый поднос, а на сгибе другой, свободной, руки висело белоснежное полотенце, выглаженное до состояния абсолюта. Каждая деталь, включая этот театральный бесчувственный наряд, работала на общий эффект: здесь всё, включая намёк на человеческое, было спроектировано, отполировано и лишено души. Декорация в спектакле безупречности, разыгранном создателем.

Элина сидела сжавшись, стараясь не смотреть на еду. Она не хотела ничего брать. Ни крошки. Но ослабленное тело, измотанные нервы, пустой желудок предали её. Аромат был слишком настойчивым, а обстановка – нарочито безопасной.

Девушка неуверенно, будто совершая преступление, подняла вилку. Металл идеальной формы удобно лёг на пальцах. Она отрезала крошечный кусочек стейка. Сочный вкус – насыщенный, с дымной нотой.

Под сонату Бетховена, в призрачном свете двух солнц и голубых отблесков очага в тело по крупице возвращались силы. И этому не могли воспротивиться ни события последних дней, ни двуличные намерения маэстро, ни безмолвный взгляд хромированной служанки, застывшей с образцовым полотенцем, которого Элина так и не попросила.

Роуз отложила вилку. Звук металла о фаянс прозвучал неожиданно громко в затихшей комнате.

В тот же миг музыка не оборвалась, но изменила природу. Теос поднялся с сиденья, и едва его пальцы оторвались от клавиш, над инструментом вспыхнула сетка голубоватых лучей. Рояль продолжил играть самостоятельно – клавиши плавно опускались и поднимались под невидимым давлением, «Лунная соната» безупречно звучала дальше, бездушная, как запись.

Теос не спеша направился к Роуз, его тень, удлинённая от света двух солнц, двигалась по светодиодному ковру. Он остановился на почтительном расстоянии.

– Вам могло показаться, что это не самое удобное место для ужина, – начал Теос, и его голос воспринимался как продолжение лекции, а не забота хозяина. – Столовая могла показаться логичней. Но это не торжественный приём. Основная задача – оптимизация психосоматических функций и структурное восстановление. Данный отсек для этого и спроектирован.

Его рука с тростью описала плавную дугу, указывая на обстановку.

– Обшивка здесь – не просто панели. Это композит с памятью формы и статическим зарядом, снижающим тревожность. Оттенки белого и синего подобраны по шкале Манселла для максимального визуального успокоения. Освещение имитирует естественный цикл Алекты, но без ультрафиолетовых пиков, нарушающих циркадные ритмы. Всё просчитано.

Он сделал паузу, и взгляд его опустился на тарелку, где остался кусочек стейка.

– Еда. Она кажется вам искусственной. Вы правы. Она синтезирована. Но она состоит из тех же элементов таблицы Менделеева, что и её органические аналоги. Углерод, водород, азот, кислород – после правильного синтеза они становятся органическими. Вопрос не в происхождении атомов, а в их структуре. В формуле.

Теос слегка наклонил голову, как учёный, разглядывающий интересный образец.

– Я придал ей вид, неотличимый от настоящей. Это не обман. Это – преимущество. Такая пища не только аппетитна. Она усваивается на 93%, в отличие от натуральной. Я могу удалить избыточные сахара, насыщенные жиры, холестерин. И добавить то, что нужно: пептиды для нейрорегенерации, митохондриальные антиоксиданты с пролонгированным высвобождением для клеточного восстановления. Без потери вкуса.