Клуб «Твайлайт». Книга 2

Вадим молча встал, пошел на кухню, насыпал растворимого кофе в тонкий стакан – чашек в шкафчике не нашлось, а бокалы из-под вина осколками засыпали раковину – вскипятил воду и приготовил адский по крепости напиток.

– Почему никогда не рассказывал? Не истери! На, выпей.

– Я опоздал, – глухо сказал Ренат. – Искал ее неделю, а когда приехал… опоздал.

– Теперь послушай меня. Этот парень, наркоман, был неплохим человеком. Приютил ее. Между ними ничего не было, как я понял, ему уже было… не до того. Он умер… позже, ей передали. Не обижал ее, его друзья помогли ей найти другую работу. Она училась, брала уроки вокала и фортепиано. Ей было тяжело, но она… жила. У нее сильный характер, как оказалось. И защищаться она умеет… Ну что? Легче стало?

Ренат запрокинул голову на спинку дивана, закрыл глаза ладонью. Вадим пошел к раковине, принялся сгребать осколки на кусок картона, пока Муратов тихо сидел под постером рок-музыканта.

***

Дети носились по клубу. Сначала по первому уровню, снося с мест столы и стулья, и Надя терпела, поглядывая на телефон и костеря про себя припоздавшего хореографа. Но когда вся орава полезла на второй этаж и повисла на ограждении на высоте семи метров, Колесова не выдержала. Одной ей загнать юный, мельтешащий, словно блошиный цирк, коллектив «Взморья» на сцену оказалось не под силу.

Помог Джэйн. Оскал певца и его угрожающее молчание, сопровождаемое мрачным взглядом из-под разноцветной челки, произвели на детвору неизгладимое впечатление, и они гуськом двинулись за ним вниз, словно за Гамельнским Крысоловом.

Колесова выстроила ребятню на сцене. Сверилась с таблицей размеров, покрутила одну девочку. Из мастерской уже привезли бутафорные луки со стрелами, но Надя страшилась даже думать о том, чтобы раздать их развеселившимся танцорам. Костюмы еще шились. Ослепительно белые. С крылышками в перышках.

– Ты тоже танцуешь? – грозно спросила Надя у полненького мальчика с конопушками на круглых щеках.

Мальчик растерялся, сделал жалобные глаза.

– Он не танцует. Он солист, – важно подсказала девочка слева. – У него уникальный голос.

Мальчик облегченно кивнул.

– Ну, раз уникальный… – успокоилась Колесова (такого размера, как у «пухлика», в ее таблице танцоров не было). – Все остальные и поют, и танцуют, так? Дети, у вас через две недели зитцпробэ *(* Zitzprobe – нем. репетиция с оркестром)! Знаете, что это такое? Какие продвинутые детки! Просьба прийти с родителями или опекунами, подписать договор. Вы теперь – «лица» нашего ателье мод «Стейдж Тейлор».

– А я… тоже лицо? – робко спросил полный мальчик.

Колесова подошла к нему, наклонилась и, прищурившись, вгляделась в щечки, нос пуговкой и конопушки:

– Определенно! – мальчик сделал «вольно» и заулыбался. – Ты ведь статуя на фонтане? С кувшином. Ты-то мне и нужен! Костюм у тебя будет другой. А какой, мы сейчас решим. Для этого мне нужно посмотреть вашу репетицию.

Наконец появилась хореограф, очень энергичная девушка с хорошо поставленным зычным голосом и обилием уменьшительно-ласкательных суффиксов в речи:

– Купидончики мои! Встали для разминочки! – и Наде: – Где мне ноутбучек мой подключить к колоночкам? Мы без микрофончиков, с фонограммкой. В театре дышать от краски и лака невозможно, поэтому опять к вам. Олег Дмитриевич сказал, полтора часа на репетицию и полчаса вам на доработку костюмов. А сегодня реквизитик будет?

– А глазоньки они друг другу не повыбивают? – с сомнением спросила Надя. – Стрелы не острые, но не мягкие, чтоб уж совсем.

Хореограф призадумалась и немного неуверенно сказала:

– В прошлом году на День Нептуна с гарпунами танцевали. Справимся.

Колесова пожала плечами и принесла стопку луков со стрелами:

– У мальчика из фонтана будет кувшинчик, – уменьшительно-ласкательные суффиксы оказались делом прилипчивым. – Нужно, чтобы он не рассы́пал блестки до конца сцены. В конце он вытряхивает их на голову Влюбленному.

– Отрепетируем, – деловито обещала хореограф.

Началась репетиция. Оказалось, что полный мальчик, которого звали Вадик, тоже очень неплохо двигается. Приятно было смотреть на талантливых детей. Они пели и танцевали с тем задором, который редко можно было увидеть у взрослых актеров. Надя набросала костюм Вадика.

Кто-то ходил по залу за ее спиной, но, погрузившись в работу, она уже ни на что не обращала внимания. Через несколько минут (дети носились по сцене и стреляли друг в друга бутафорскими стрелами, хореограф болтала по телефону) эскиз, включающий отдельно прорисованные элементы костюма, был готов.

Надя наклонилась, чтобы подобрать упавший карандаш, и в обрисовавшуюся «мишень» пониже спины ударилась стрела. Не очень мягкие, поморщившись, убедилась Колесова. Со сцены донеслось хихиканье, из зала – негромкий смех. Надя выпрямилась, потерла «пронзенное» место и бросила хмурый взгляд на детвору. Шаловливые ручки с луками попрятались за спины. Колесова погрозила «купидонам» кулаком и посмотрела в зал.

За столиком во втором ряду сидел мужчина. В вестибюле двое охранников, значит, незнакомец – кто-то из «своих». Из-за работы над мюзиклом привычная, устоявшаяся рабочая рутина клуба рассыпалась на отдельные, плохо подгоняемые друг к другу части. Все резиденты надеялись, что Муратов знает, что делает. Колесова, однако, очень в этом сомневалась.

Хореограф принялась сгонять ансамбль в кучку. Под неодобрительным взглядом Нади мужчина поднялся из-за столика и направился к сцене. Протянул руку, махнул головой на эскизы на столе:

– Вы, наверное, художник по костюмам? Позвольте представиться, Климентий Савчук. Вчера прилетел из Питера.

– Савчук? Композитор? Автор музыки к «Любви дель-арте»? – удивилась Колесова, забыв о недовольстве. – Не знала, что вы приезжаете.

– Совершенно спонтанное решение с моей стороны. Ренат Тимурович неоднократно меня приглашал, но пока все наше сотрудничество происходило дистанционно. Внезапно отменился один из моих проектов. Я сразу же воспользовался случаем и прилетел. Наконец-то познакомлюсь с замечательными людьми из замечательного мюзикла. Особенно жду встречи с Верой Мутко и господином Муратовым. Честно говоря, еще не композиции доведены до ума, но я привык работать в авральном режиме.

– Вас встретили, разместили?

– Да. Все прекрасно. А добрался я к вам сегодня сам – захотелось город посмотреть. У нас в такую славную погодку многие еще купаются… Так удачно попал на репетицию. Удивительно! Понимаю, что сам автор, но словно чужих рук дело. Дети просто умнички!

– Вы написали замечательную музыку. Ренату Тимуровичу очень повезло, что вы согласились сотрудничать, Климентий…?

– Зовите меня Клим.

– А вы меня зовите Надежда Александровна.

Савчук улыбнулся тонкими губами, несомненно, отметив формальность ответа:

– Мне очень приятно с вами познакомиться, Надежда Александровна. Болит? – он кивнул ей за спину.

Надя хмыкнула:

– Нет. Издержки профессии. Я привыкла.

– Интересная у вас профессия. Можно? – композитор указал на стопку набросков.

Колесова кивнула, слегка пожав плечами.

Лет тридцать восемь-сорок. Очки, небольшие залысины. Интересный, хоть и не красавец, одет просто, без богемного шика, так раздражающего Надю: шарфов в теплую погоду, тростей-зонтов и ярких бабочек.

На охотников за провинциальными барышнями, не пробовавшими ничего, слаще морковки, Колесова насмотрелась вдосталь. И не только насмотрелась. Когда-то верила, что найдет в контингенте вырвавшихся от жен и подружек заезжих шоу-мэнов кого-нибудь на срок больший, чем одна ночь. Впрочем, хоть жизнь и излечила от большинства иллюзий, но не от всех.

– Мы с Ренатом Тимуровичем, видимо, разминулись, – рассеянно пробормотал Савчук, перебирая листы с эскизами.

– Муратов сегодня на второй площадке. Можете пообщаться с Олегом Дмитриевичем, режиссером мюзикла. Он вот-вот должен подойти. Я тоже его жду.

– Буду рад. И рад, что вы тоже ждете.

Надя вежливо улыбнулась, но оценила скромность мужчины. Другой бы устроил целое шоу. Как же, столичный композитор, нашедший просвет в плотном расписании, вырвался в провинциальный городок! Такая честь! Где лимузин? Девочки в номер?

За несколько лет в «Твайлайте» Надя видела всякое. Особенно запомнился ей один «завозной», довольно известный, уже немолодой актер с юмористической моно-программой, на которого в течение нескольких вечеров шли в основном возрастные дамы интеллектуального плана. Кутил он в отеле, как в свои последние дни. Муратов отказался поставлять «развлекательный контингент» – проституток актер успешно находил сам. Ренат только зубами скрежетал, когда персонал отеля жаловался ему на активную личную жизнь гостя.

Надя извинилась и пошла в туалет. Подкрасила губы, поправила волосы. Села на подоконник, открыла окно, достала сигареты из сумочки. Еще со студенческих лет она пыталась избавиться от нездоровой привычки, но каждый раз после стресса превращалась в заядлую курильщицу.

… Марину она увидела в тот же момент, как зашла в ресторан. Тонкая фигурка у окна с пламенеющей копной. Марина вскочила, увидев Надю, сделала шаг навстречу. Если бы не этот шаг и не наполненные надеждой глаза, Колесова сдержалась бы, не расплакалась. Стыдно признаться, но плакала она от облегчения – от того, что увидела во взгляде лишь радость. Вот, казалось бы, сделала их судьба подругами даже не на год, меньше. От чего же так трепещет сердце?

Они обнялись.

– Наденька! Ты чего? Не плачь!

– Михеева! Ты такая… красивая! Другая совсем! Но красотка просто, как прежде!

– Спасибо, Надя! Ты тоже! Модница, красавица! Помнишь, Вера Алексеевна всегда приговаривала?

– Помню. Она и сейчас так говорит.

Сев за столик, они вспоминали университет, преподавателей и общагу, старательно обходя неловкую тему. Надя решилась и вздохнула:

– Я из Вадима все о тебе вытрясла. Михеева, и все-таки это … свинство! Не звонить! Не написать! Даже когда вернулась! Особенно когда вернулась!!! Ладно еще этим психам, мушкетерам! Но мне! Я так переживала!

– Наденька, прости. Мне пришлось… все связи оборвать, ты же знаешь.

– Да, – выдохнула Надя, борясь с чувством неловкости – каким болезненным ни был бы этот разговор, его необходимо было продолжить. – Ренат… тоже рассказывал.

– Надо же, – Марина блекло улыбнулась. – Вы и сейчас дружите?

– Вроде да, а вроде нет. Он мой начальник… как бы. Позволяет многое, но есть границы. Это сложно. Впрочем, Муратов умеет… обозначить. Мариночка, я так перед тобой виновата! – выпалила Колесова.

– В чем? – Марина удивилась, тряхнула волосами.

– Ну как же… – Надя подождала, пока официант разложит меню. – Я столько лет себе повторяла: если б не я, может, ничего не случилось бы.

Марина наклонила голову набок, потребовала взглядом: объясни. Наде было тяжело говорить – она вязла в узнаваемой мягкости, податливости, оставшейся у Марины в манере общения от той, прежней девочки, наивной и восприимчивой. Вопрос был в том, нуждалась ли теперь Михеева в объяснениях, оправданиях, опеке.

– Помнишь тот день, когда Муратов в больницу загремел… в первый раз… ну, на балкон когда полез… Я ведь тебя не отговорила. Подумала: вот мне шанс в Муратовскую компанию попасть. Еще и подначивала…

– Я была влюблена, – мягко напомнила Марина. – И влезла во все это сама.

– С моей подачи, – Надя сердито шмыгнула носом. – Ты ко мне прислушивалась. Доверяла мне. А я сначала тебя запугивала, а потом сама стала подталкивать. Хотела ведь на двух стульях усидеть. Ты же знала, да?

– Про Вадима? Догадывалась.

– Я поступила, как эгоистка. Из желания быть ближе к парню, который мной даже не интересовался.

– Ты поступила как влюбленная девушка. Как я. И не недооценивай мою решимость тогда. Я всегда была упрямой… где-то внутри. И еще: я влюбилась гораздо раньше, чем это осознала. Ты ничего не смогла бы сделать.

– Я все эти годы жила с чувством вины.

– Глупое чувство! Ты помнишь мою маму?

– Ольгу Сергеевну? Конечно!

– Она жива только благодаря моему… общению с Муратовыми. Все еще чувствуешь себя виноватой?

– Мог быть другой выход…

– Нет, – слова Марины прозвучали тихо, но твердо, – не могло быть ничего другого. Я не жалею. Ни о чем. И о тех шести месяцах вместе с Ренатом не жалею.

– Что ж, – вздохнула Надя, поразмыслив. – Но ты…

– Со мной, как видишь, тоже все в порядке. Хватит о грустном, – Марина раскрыла меню. – Давай о тебе. Ты и Вадим.

Надя засмеялась, негромко и неискренне:

– Еще спрашиваешь? Мы так с печальной волны не слезем.

– Так… значит, ничего так и не было? Я подумала… – Марина заметно растерялась.

– Что между нами что-то было? Что я переболела? Что мы попробовали, и ничего не получилось? Что он мне надоел, и я его отшила? Что мы и пытаться не стали?

– Ну… да, что-то вроде этого.

– Ох, Михеева… как ты думаешь, почему я до сих пор работаю в «Твайлайте»? Не по специальности. За достаточно скромные, с точки зрения моей семьи, деньги.

– Тебе же всегда нравилось…

– Нравилось. И нравится. Клуб. Муратов. Его идеи. То, как он творит. Вечный праздник… Но праздника вокруг и без «Твайлайта» хватает. Ты же знаешь, кем занимался мой папа до пенсии?

– Он снимал рекламу. У него была собственная студия?

– Да. Сейчас он отошел от дел, но студия до сих пор ему принадлежит, он мог бы по одному моему жесту меня туда пристроить. Тоже кипение. Тоже интересные люди. Возможность со временем начать свой проект. Да хотя бы и о моде.

Марина распахнула глаза, слегка покачала головой. Надя с сарказмом озвучила прочитанную в глазах подруги мысль:

– Конченая дура, да? Платонически конченая. Не поверишь, если расскажу, сколько раз отношения начинала. Шаг вперед и два назад. И опять… та же пластинка.

– Но… почему?

– Долгая история.

– Я никуда не спешу.

Надя стиснула пальцы в кулачок, прижала к губам, вспоминая:

– Я ведь влипла как-то незаметно, потому что он увлекся тобой. Глаз с него не спускала. И видела, как он в тебя влюблен – мучается, но терпит. Меня это зацепило за живое. Как так? Столько пацанов с ним дружить хотело, а он Муратову, словно верный пес… Им такие девчонки интересовались, он – в первокурсницу без памяти! У него ее увели из-под носа, а он…! Я ведь именно из-за этого влюбилась. Из-за, черт побери, сдержанности этой! Может, из-за жалости! Думала: я бы тебя утешила! Ты только заметь меня!

– Надя… – начала Марина.

– Я в порядке, – Колесова смотрела в меню, но ничего не видела. – Я поняла все. О Вадиме. У меня много времени было, чтобы разобраться. Он слишком хорошо понимает людей: пару минут с человеком поговорил и отстранился, вежливый, равнодушный, значит, не интересно ему. А бывает, не узнать: душа парень, очарует, расположит, особенно, если для работы нужно. Джекил и Хайд… Ему скучно. Скучно жить. Поэтому он всегда там, где азарт. Ты была очень необычной девочкой, яркой, особенной. Он ведь первым тебя заметил, он, а не Ренат. А Муратов – это отдельная песня, с ним вообще каждый день, как в омут с головой, Вадим с детства по пятам за ним ходил. А я? Что во мне? Вадиму я неинтересна. Я скучная.

– Надюша…

– … Он без матери рос. Отец – известный математик, какой-то лауреат. Ради сыновей в школу пошел работать. Вадим весь в отца: интеллект и холод. Ледяная река горная. Так хочется в эту реку войти.

– Для меня он всегда был больше Хайдом, чем Джекилом, – призналась Марина.

Надя усмехнулась:

– Я знаю. Поэтому я с тобой и дружила. Поэтому нашла силы прийти сюда сегодня. Думаешь, я тоже такая жертвенная? Ну почему, почему Муратов не захотел с тобой встретиться?! Если бы вы объяснились! Если бы у вас опять завязалось! Не смотри на меня так! Я несу чепуху! Чего меня именно сейчас вдруг развезло так? Было кое-что в последнее время, будто… искра промелькнула. Я подумала: а если? Решила: дам себе последний шанс – в этот раз ничего не выйдет, тогда все! Уйду из клуба, а там что-нибудь да получится.

– Почему ты ему ничего не рассказала? Столько лет молчала!

– Чтоб он меня презирал? Как тех баб, что на него в клубе вешаются? Марин, я гордая! Как-то проснулась утром и решила: а черт с ним! Пусть будет платонически! Неплатонически – это мне только бросить клич, желающие набегут. Если Вадим сам за столько лет не заметил, что рядом с ним хороший человек и привлекательная женщина, какой смысл? Знаю я, кто у него был… и в клубе, и вообще. Девки сейчас – хищницы, а тут, на первый взгляд, бери да пользуйся, – Надя говорила, немного задыхаясь, стараясь не упустить капризную мысль, что много лет не поддавалась никакой формулировке. – Только не все так просто. Я могла бы попасть к нему в постель, легко! Но это тупик, такое я тоже наблюдала, неоднократно: холодное утро следующего дня, равнодушные приветствия на работе и с каждым днем все меньше и меньше общения. А чего интересного в женщине, с которой ты уже?! Не-е-ет, это не для меня! Уж пусть лучше так: каждый день видеть его, разговаривать о пустяках каких-нибудь… Где же наш заказ?! А говорили, хороший ресторан!

– Надя, – Марина нервно сцепила пальцы, – боюсь, я подала Вадиму ложную надежду. Тоже пыталась строить из себя манипуляторшу. Я не знала. Он застал меня врасплох.

– Михеева, – Надя вздохнула, – это теперь неважно. Я, признаться, тебя пару дней даже ненавидела… почти. Но я не из тех, кто… Одним словом, ты моя горькая таблетка. Лекарство. Появилась и вылечила. Пора все это прекращать. Теперь, когда сердечко начинает романтически пошаливать, я вспоминаю, как Вадим о тебе говорил недавно, в каких словах, с каким лицом.

– Между нами все равно ничего не будет. Я его прогоню. Я знаю как.

– Это ты сама решай, мне все равно. Я, может, тоже хочу, как он: ради дружбы переступить через дела сердечные. В конце концов, у меня за десять лет ни одной нормальной подруги не было. Все какие-то… зависть, бабские перетирания. Еда! Наконец-то! Умираю с голоду! Помнишь сэндвичи в кафетерии? До сих пор то же меню. Муратов девять лет в универе не был, и вдруг решил там выступить. Лучше бы и не ездил. С того момента все в клубе пошло наперекосяк.

– Надя, Вадим…

– Хватит. Забили на мужиков. Если ты, конечно, не хочешь поговорить о Муратове.

– Не хочу.

– И все же, как тебя угораздило с ним по соседству поселиться?

– Сейчас расскажу. Забавная история.

– Забавная? Михеева, ты все-таки изменилась!

– Жизнь научила, что нужно смеяться. Говорят, серьезные вымирают первыми.

– Ты определенно изменилась! Научилась одеваться. Это ведь «Катрин Лусье», маленький магазинчик в торговом центре на выезде. О нем мало кто знает. Дорого, но скидочная система неплохая.

– Надя! А ты вот совсем не изменилась! Я это название недавно еле по этикетке выучила, а ты на раз определила!

– Михеева, это ведь моя жизнь, работа моя. Мужики уходят, одежда остается. Была у меня одна претендентка в подружки. Как нового мужика заведет, за его счет меняет весь гардероб. Мужика через месяц – вон, шмотки носит до новой коллекции. А что? Зато ни то, ни другое не успевает надоесть… Михеева, я так рада, что ты вернулась! Честно! К черту мужиков! Давай по бокальчику! Здесь хороший «Траминер»*(* сорт вина). Я знаю, что ты не любитель, но за встречу надо! Рассказывай же! Забыла совсем: Тёма заедет, хочет поздороваться!

– Портос! – Марина расплылась в улыбке. – Я только теперь поняла, по кому больше всего скучала. По тебе и Артему! За нас! И к черту всех, кто нас не сто́ит!

… Надя вздохнула и встала с подоконника. Ей нелегко дался тот разговор с Мариной. Зато стало легче. К тому же Вадим уехал на несколько недель. Это дало ей время успокоиться, обдумать все еще раз и прийти к выводу, что решение было правильным. Будет больно. Но ей и так все время больно.

Она посмотрела на себя в зеркало, усмехнулась. Есть пока и в ее колчане купидоновы стрелы. И еще: за десять лет рядом с желанным мужчиной, умеющим читать в глазах людей все «бегущие строки» и «сноски», она кое-чему от него научилась, например, уважать правдивость и откровенность в людях. Это тоже зачтется. Марина тому доказательство: не прогнулась, не сдалась, осталась прежней, искренне любимой и ценимой. А Наде просто не повезло. Не повезло в любви, повезет в чем-то другом.

… Режиссер и композитор смотрели репетицию, горячо обсуждая только им понятные нюансы. Надя уже собиралась потихоньку уходить, когда в зал вошел Вадим. Сразу направился к ней:

– Надя, мы поговорим?

– Я устала, Вадь. Иду домой. Кстати, это Климентий Савчук. Муратов говорил, что он приезжает?

– Да, был разговор, – Ярник с недовольством посмотрел в сторону активно обсуждающих номер хореографа, режиссера и композитора.

Надя представила Вадима питерскому гостю. Ярник при ней позвонил Ренату, и Колесова с изумлением уловила в их разговоре знакомые нотки. Они помирились? Не цедят сквозь зубы, не тянут голосами, от которых у окружающих сохнет в горле? Не вымораживают между собой пространство? Она искусала губы, прислушиваясь к репликам Ярника. Вадим назвал Муратова по имени, даже один раз Мурашкой.

С Мариной что-то происходит, слухи какие-то странные. Михеева уехала к маме. Оставила Наде сообщение, что приедет и всё расскажет. ЧТО «ВСЁ»?

– Надя.

– Что еще, Вадь?

– Давай поговорим.

– Ну что ты заладил? Марина что-то сказала обо мне? Она пошутила. Она теперь много шутит.

– Нам нужно поговорить.

– Ты не отстанешь ведь, нет? – Колесова вздохнула. – Встретимся где-нибудь в городе? Только не сегодня. Завтра или послезавтра.

– Я согласен.

Надя направилась к выходу, уложив эскизы в тубу и попрощавшись.

– Надежда Александровна! Ренат Тимурович обещал прислать за мной шофера. У меня примерно час. Не откажите туристу. У вас неподалеку есть какое-то замечательное кафе, я в сети видел. Очень вас прошу.

Савчук даже руки сложил молитвенно. Колесова колебалась. Ее немного познабливало. Казалось, она сейчас выйдет не в бабье лето, что балует нынче отдыхающих, а в промозглую осень, какой ей и полагается быть по календарю.

– Я не женат, – сказал Клим, глядя ей в лицо. – Не успел, все творил как-то, творил… с подругами вот тоже, не везло. Если вы, конечно…

– Я одна, – сказала Надя, не затрудняясь делать вид, что огорошена или смущена откровенностью мужчины, с которым знакома чуть больше часа. В конце концов, она тоже уже давно умеет читать по глазам, особенно мужским. – Ладно. Можно успеть попробовать несколько сортов пуэра и овсяного печенья. Но вас ведь этим не удивишь, верно? Сейчас в каждом городе местечки на любой вкус и цвет. В Питере, наверное, особенно.

Савчук засмеялся:

– Мы, питерцы, любим чай и хорошую компанию. Говорят, хюгге *(* датское – уют, система, создания атмосферы расслабленности, включая интерьер, освещение, отдых и еду) придумали у нас, одним морозным летом. Просто мы поленились патент оформить – слишком хлопотно и от чтения и кофе отрывает. Вы улыбаетесь? Я рад, что смог вас насмешить. Позвольте вашу куртку.

Мимо прошел полненький Вадик за руку с хореографом:

– До свидания, тетя Надя!

– Удачи! Ты теперь – «лицо», помнишь?

Вадик гордо кивнул.

Глава 4

Вечером, обедая с гостем из северной столицы в уютном ресторанчике на набережной, Ренат старательно поддерживал беседу. В конце концов, даже увлекся и немного отвлекся от мыслей, пузырящихся в голове. Но лишь немного. На подоконнике лежало несколько журналов, среди них последний выпуск «Кофе». Муратову хотелось плюнуть на собеседника, открыть страницу номер девятнадцать и читать… опять. Улучив момент, он запихнул журнал за кадку с цветком. Стало немного легче.

Они говорили о мюзиклах, в том числе, о недавнем провале пафосного проекта «Лето нашей зимы», к которому Савчук написал музыку. Муратов подозревал, что именно из-за этого провала композитор согласился сотрудничать с провинциальным театром. Хотя Савчук был не виноват – мюзикл провалился из-за амбиций молодой режиссерши, до этого ставившей скандальные фильмы о молодежных проблемах. Проект просто не собрал зал: секс, наркотики и истерия зрителю приелись. Музыка Савчука была хороша, в сети уже ходили треки из «Лета…», пользующиеся большей популярностью, чем сам спектакль. Предложение Рената застало композитора в разгар депрессии, но сейчас Савчук вовсе не казался подавленным.

– Ренат, – сказал вдруг Климентий. – У меня к вам просьба. Найдите мне квартиру примерно на месяц, здесь, в Мергелевске. Есть желание работать над проектом, так сказать, вживую. Все за мой счет. Хочу совместить работу с отдыхом. Я так давно не был у южного моря. Отдохну, проветрю мозги, может, что-нибудь напишу. И конечно, буду активно сотрудничать. А вдруг полюблю Мергелевск и никуда не захочу уезжать!