Темный ритуал

Артём вскочил, как будто его ударило током.

– Я выезжаю. Никого туда не пускать! Перекройте улицу!

Дом №15 на Лесной оказался таким же скромным, как и все остальные в этом районе. У калитки его уже ждал молодой участковый, сержант Зайцев. Его лицо было белым как мел.

– Артём Викторович, слава богу… Там… там такое…

– Кто в доме?

– Мальчик, Ваня, восемь лет. Его мать, Ольга Николаевна. Она в шоке. Я ее увел к соседям. А он… он там один.

Артём распахнул калитку и вошел во двор. Дом стоял в глубине, его окна были темными. Но оттуда доносился звук. Тихий, монотонный шепот. Тот самый, гортанный, полный шипящих и щелкающих звуков, который он слышал на поляне.

Он подошел к окну и заглянул внутрь.

Комната была освещена одной-единственной керосиновой лампой, стоявшей на полу. И все стены в этой комнате, от пола до потолка, были испещрены углем. Мальчик, худенький, бледный, в одной пижаме, стоял спиной к окну и методично, с странной, механической точностью, выводил на обоях тот самый символ. Треугольник с щупальцами. Десятки, сотни символов. Они покрывали все, сливались в единый, гипнотический узор.

И он шептал. Те самые слова, которые слышала Анна Игнатьева. «Кт'алл гхурн». Они лились из него бесконечным, монотонным потоком. Его голос был слишком низким для ребенка, слишком влажным и чужим.

Артём распахнул дверь и вошел внутрь. Воздух в комнате был ледяным. Холоднее, чем на улице. Запах озона и меди стоял здесь такой же густой, как и на поляне.

– Ваня? – тихо позвал Артём.

Мальчик не обернулся. Он продолжал рисовать и шептать.

Артём осторожно приблизился и положил руку ему на плечо.

– Ваня, ты меня слышишь?

Шепот прекратился. Мальчик замер. Затем его голова медленно, с противным хрустом, повернулась на сто восемьдесят градусов. Его глаза были открыты, но зрачки затянула молочно-белая пелена. На его губах выступила розовая пена.

И он заговорил. Но это был уже не шепот. Голос, вырывавшийся из его глотки, был глубоким, скрежещущим, многоголосым. Как будто внутри ребенка говорили десятки существ.

«Страж пробужден. Врата готовы. Три жертвы принесены. Четвертая откроет путь. Плоть молодая… плоть невинная… лучший ключ. Ты опоздал, человек-пешка. Скоро Глубинные пройдут. И этот мир станет нашей пищей».

Артём отшатнулся, с трудом удерживаясь от того, чтобы не выхватить оружие. Это был не ребенок. Это была марионетка. Говорящий проводник.

– Кто вы? – просипел он.

«Мы – те, кто был до вас. Мы – те, кто будет после. Мы – голод между звездами. Мы – Шепот в стенах мироздания».

Голос затих. Бельмо на глазах мальчика рассеялось. Его тело обмякло, и он рухнул на пол, как тряпичная кукла.

В ту же секунду со страшным грохотом взорвалась керосиновая лампа. Стекло разлетелось по комнате, и в ней воцарилась тьма. Снаружи послышался крик участкового и бегущие шаги.

Артём, дрожа, достал телефон и осветил им комнату. Мальчик лежал без сознания, но дышал. А на стене, прямо над ним, свежий, нарисованный углем символ вдруг начал дымиться. Бумага обоев почернела и свернулась, и сквозь нее проступила штукатурка. И на этой штукатурке проступил влажный, кровавый след. Отпечаток длинной, костлявой лапы с слишком большими когтями.

Он был не нарисован. Он был отпечатан.

Секта не просто проводила ритуалы в лесу. Их сущности уже были здесь, в городе. Они проникали в дома. В стены. В детей.

Война объявлена. И следующее сражение должно было произойти здесь, в Глухове. Артём понимал – он не может ждать. Он должен найти «Шептунов» до того, как они принесут четвертую жертву и откроют врата в ад.

Глава третья: Кровь на страницах

Тишина в больничной палате была звенящей, искусственной, нарушаемой лишь равномерным пиканьем аппаратуры. Ваня лежал под капельницей, его детское лицо было безмятежным и пустым, как у спящего ангела. Но Артём, сидевший у кровати, знал – эта безмятежность была обманкой. Под тонкой кожей висков пульсировало нечто чужое. Врачи разводили руками: кома неясного генеза, активность мозга на минимальном уровне, словно кто-то выключил свет в сознании мальчика.

Прошло три дня с той кошмарной ночи на Лесной. Три дня, за которые Глухов окончательно сбросил с себя маску благополучного сонного городка. Слухи о «шепчущем мальчике» и «кровавых знаках» поползли по улицам, обрастая чудовищными подробностями. Родители перестали отпускать детей одних в школу. С наступлением сумерек улицы пустели. В витринах магазинов и на дверях домов появились нарисованные мелом кресты, а кое-где и подобия того самого треугольника – как защитный символ, превращенный в суеверный оберег.

Артём чувствовал себя оголенным нервом. Каждую ночь ему снилась тень с поляны и скрежещущий голос, звучавший из уст ребенка. «Четвертая откроет путь». Он знал – время истекает. Но как найти иголку в стоге сена, когда сама игла была не из этого мира?

Дверь в палату тихо открылась, и вошла Семенова. За три дня она осунулась, под глазами залегли темные тени.

– Ничего, – тихо сказала она, отвечая на его немой вопрос. – Архив – глухой угол. Никаких упоминаний о «Шептунах» или «Глубинных» больше нет. Как будто кто-то вычистил все следы. Остались только обрывки, которые мы уже нашли.

– Королевы? – спросил Артём, не отрывая взгляда от Вани.

– Никуда не выходят. Занавески задернуты. Продукты, видимо, им кто-то приносит из соседей-единомышленников. Я пыталась поговорить с соседями – все как один твердят: «Отстаньте, сами разберемся».

Артём тяжело вздохнул. Тупик. Они бились о стену молчания и страха. Он поднялся с кресла.

– Дежурить здесь будут наши люди. Никого чужого. Если он очнется…

– Он очнется? – в голосе Семеновой прозвучала надежда.

– Не знаю. Но если очнется, я должен быть первым, кто об этом узнает.

Он вышел из палаты, и его сразу же окружил больничный гул – шаги, приглушенные разговоры, скрип каталок. На выходе из отделения его остановил дежурный врач, немолодой, уставший мужчина по фамилии Орлов.

– Артём Викторович, у меня к вам вопрос. Что, черт возьми, происходит в этом городе?

– Если бы я знал, доктор.

– У этого мальчика… – Орлов понизил голос. – Анализы показывают присутствие в крови неизвестного нейротоксина. Сильнодействующего. Такого я за сорок лет практики не видел. И… – он оглянулся, – вчера ночью, когда я делал обход, мне показалось, что из его палаты доносится шепот. Я заглянул – он один, спит. Но на стене, возле кровати… я поклялся бы, что на секунду увидел тот самый знак, о котором все шепчутся. Он проступил, как пятно влаги, и исчез.

Артём внимательно посмотрел на врача. В его глазах был не суеверный ужас, а профессиональное недоумение и тревога.

– Доктор, это важно. Вы никому об этом не говорили?

– Кому? Коллегам? Они сочтут меня сумасшедшим. Но я видел. И я чувствовал… холод. Резкий, локальный.

Артём кивнул. Сущности не ограничивались домом на Лесной. Они следовали за мальчиком, как шлейф. Они были здесь, в больнице. Они были повсюду.

– Доктор, будьте бдительны. И если заметите что-то еще – что угодно – звоните мне лично.

Выйдя на улицу, Артём глотнул холодного воздуха. Солнце светило, но не грело. Город казался вымершим. Он сел в свою машину и уставился на руль. Что дальше? Давить на Королевых? Но без официального повода это могло обернуться скандалом. Искать других старожилов? Но город замер в страхе, и вряд ли кто-то согласится говорить.

Его размышления прервал звонок на служебный телефон. Незнакомый номер.

– Волков.

– Артём Викторович? – голос был старческим, дребезжащим, но в нем слышалась странная сила. – Это Анатолий Игнатьевич Седов. Я… я слышал, вы интересуетесь историей нашего города.

Артём насторожился. Откуда этот старик знает о его интересах?

– Что именно вас интересует, Анатолий Игнатьевич?

– То, что не пишут в открытых книгах. То, о чем в нашем городе предпочитают не вспоминать. Приходите. Улица Садовая, дом семнадцать. Только… только одни. И приходите до заката.

Связь прервалась. Артём мгновенно пробил номер. Анатолий Игнатьевич Седов, 1928 года рождения. Инвалид второй группы, живет один. Ни судимостей, ни связей. Просто старик. Слишком просто.

Он посмотрел на часы. До заката оставалось три часа. Рисковать было нельзя. Он вызвал Семенову.

– Ирина, я еду по одному адресу. Садовая, семнадцать. Седов Анатолий Игнатьевич. Если я не выйду на связь через два часа после того, как зайду, поднимай группу. И… будь готова ко всему.

Дом №17 на Садовой был старым, дореволюционной постройки, из темного, почти черного бруса. Он стоял в глубине заросшего сада, словно прячась от посторонних глаз. Артём, оставив машину в переулке, медленно прошел по заросшей тропинке к крыльцу. Воздух был неподвижен, и лишь сухие листья шелестели под ногами.

Дверь открылась еще до того, как он успел постучать. В проеме стоял высокий, иссохший старик с пронзительными голубыми глазами, которые казались не по возрасту яркими. Он был одет в поношенный, но чистый костюм-тройку, и в руках держал толстую, потрепанную папку.

– Входите, Артём Викторович, – произнес он, отступая вглубь прихожей. – Я вас ждал.

Внутри дом пахло пылью, старыми книгами и сушеными травами. В гостиной, заставленной тяжелой, темной мебелью, на столе уже стоял самовар и две простые чашки.

– Садитесь, – указал Седов на кресло. – Чай не предлагаю – вы все равно не станете пить. Не доверяете. И правильно.

Артём сел, не спуская с старика глаз. Тот занял место напротив, положив папку на колени.

– Вы удивлены, что я вас позвал. Не стоит. В городе, где все всех знают, слухи разносятся быстро. Особенно слухи о приезжем следователе, который рыщет по архивам и задает вопросы о том, о чем спрашивать не положено.

– А что не положено, Анатолий Игнатьевич?

– Историю нашу темную. Культ «Глубинных». «Шептунов». – Старик произнес эти слова без тени страха, с каким-то даже ученым интересом. – Вы на верном пути, молодой человек. Но вы копаете недостаточно глубоко.

Он открыл папку и достал оттуда несколько пожелтевших листов, исписанных убористым почерком.

– Мои предки жили в Глухове с основания. Я – последний из рода. И я – хранитель. Хранитель памяти. И предостережения.

Он протянул Артёму первый лист. Это была рукописная копия дневника некоего земского врача, Федора Петровича Зарубина, датированная 1891 годом.

«…сие явление не поддается никакому рациональному объяснению. Ребенок, мальчик лет восьми, был доставлен ко мне в полном беспамятстве. На теле его обнаружены странные, почти симметричные синяки, словно от пальцев огромной силы. Но самое ужасное – его речь. Он непрестанно шептал на неведомом языке, а на стене его комнаты сам собою проступил знак – треугольник с отростками, подобный щупальцам. Приходской священник отказался отчитывать ребенка, заявив, что сие – не бесовщина, а нечто иное, древнее и куда более страшное…»

– Это первый задокументированный случай в нашем городе, – пояснил Седов. – Но не первый по сути. Культ существовал здесь всегда. С самого основания Глухова, а может, и раньше. Это место… особенное. Тонкое. Черное озеро – это не просто водоем. Это точка соприкосновения миров. «Врата», как они их называют.

– Кто «они»? – спросил Артём, сжимая в руках хрупкие листы.

– «Шептуны». Те, кто служит «Глубинным». Они не всегда носят черные балахоны и не собираются толпой. Чаще всего это обычные люди. Пекарь, учитель, лесник… Они живут среди нас, но их души принадлежат… Иному. Их задача – поддерживать равновесие. До поры до времени.

– Какое равновесие?

– Между нашим миром и их. «Глубинным» нужна энергия. Жизненная сила. Особенно чистая, детская. Они питаются ею. Но чтобы пройти в наш мир, им нужен мощный выброс этой энергии. Ритуал. Жертвоприношение. Четыре невинные души, принесенные в определенных точках, образующих ключ… Они открывают Врата.

Артём вспомнил карту, четырехугольник, в центре которого было Черное озеро.

– Четвертая жертва… – прошептал он.

– Да. Они уже убили троих. Лиза, Витя, Маша. Четвертая станет последней каплей. И тогда Врата откроются. И «Глубинные» выйдут на свободу. Не как тени, а во плоти. И наш мир станет их охотничьими угодьями.

Старик достал еще один лист. На нем была схема – тот же четырехугольник, но с более сложной геометрией. Линии соединяли не только места исчезновений, но и другие точки в городе – старую заброшенную церковь, каменный карьер, и… дом Королевых.

– Почему дом Королевых? – резко спросил Артём.

– Потому что Игнат Королев – не просто отец пропавшего мальчика. Он – Старейшина. Глава местных «Шептунов». Его сын был принесен в жертву не против его воли. Он отдал его добровольно. Во имя великой цели.

Ледяная волна прокатилась по телу Артёма. Добровольно. Отдал собственного сына. Это объясняло его поведение, его страх, его слова: «Некоторые двери лучше не открывать».