Он за мной

Е Каши

Он за мной

Глава 1

Я стояла и смотрела на окно девятого этажа, оно было распахнуто, и молодая девушка наклонилась вперёд, смотря вниз. Её распущенные чёрные волосы свисали вниз, она была в одном бюстгальтере, который едва сдерживавшем её пышную грудь. Внезапно сзади кто-то подошёл, сжал мои плечи и прошептал на ухо:

– Ты должна закричать, ну же, давай. Посмотри вниз, быстрее. Не выдавай себя.

Я знала, кто это, и послушно опустила глаза. Я стояла в своих белых туфлях в красной луже. Мой муж лежал у моих ног в неестественной позе – его голова была вывернута так, Что глаза смотрели прямо на мои туфли, рот раскрылся в немом ужасе. Я с трудом подняла руку, закрыв рот, и закричала, ноги подкосились, я почти упала, но меня удерживал он…

Всё началось ещё в детстве, когда мне было шесть лет. Мои родители постоянно пили, дома редко была нормальная еда. Родители ругались и часто доходило до драки. Для родителей меня не существовало, и к своему возрасту я была очень самостоятельной. Игрушек у меня не было, да и одежды толком тоже. Хорошо, что соседка меня подкармливала, да иногда приносила вещи, хоть и старенькие, но чистые и целые. Дома я старалась, пока родители спят, убирать пустые бутылки, мыть посуду и собирать разбросанные вещи. В садик меня не водили, я старалась больше гулять, когда было тепло, но дети обходили меня стороной. Если кто-то оставлял игрушки, я играла с ними пока никто не видит.

Этот вечер не стал исключением. Я сидела на карусели, которая медленно крутилась по кругу, прижимая колени к груди. Мне было очень страшно.

Дома отец схватил меня за волосы и начал кричать, требуя бутылку водки. Мама в этот момент лежала в пьяном угаре на диване в одной сорочке, её рука безвольно свисала, держа пустой стакан. Им обоим было совершенно всё равно на меня и на мои страхи. Все попытки вырваться были бесполезными. Однако, вывернувшись, я смогла укусить отца за руку и убежать босиком в одной пижаме на улицу. Я беззвучно плакала и молила:

– Прошу, кто-нибудь, помогите мне… Я буду слушаться, умываться, сидеть тихо. Только чтобы меня больше не били и дали поесть.

Холодно и страшно, и так хочется есть.

– Держи булочку… – раздался тихий детский голос. Я подняла заплаканные глаза – силуэт передо мной был размытым. Там стоял мальчик с аккуратно зачёсанными на бок волосами, в белой рубашке, чёрных брюках и жилетке, с бабочкой на шее. Я никогда не видела такого чистого и опрятного ребёнка. Посмотрев на булочку, я сглотнула слюну, но не взяла её.

– Спасибо, но не надо.

– Почему? Ты же хочешь есть…

– Да, хочу, но я не могу взять, потому что тогда ты останешься голодным.

Мальчик посмотрел сначала на меня, потом на булочку и разделил её на две части.

– Вот, держи. Можно я сяду с тобой?

Я кивнула и с жадностью начала есть. Булочка была такая мягкая и сладкая, я никогда раньше не пробовала такой вкусной выпечки. Я вдохнула аромат сдобы и закрыла глаза – как же приятно пахло. Иногда, проходя мимо киосков с хлебом и булочками, я останавливалась и вдыхала этот запах. И вот теперь я могла попробовать это чудо.

От наслаждения меня отвлёк вопрос мальчика:

– Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

– Мои родители пьют, и я боюсь идти домой, пока они не уснут.

– Уже поздно и холодно. Почти осень пришла. Ты можешь замёрзнуть.

Он говорил тихо и очень серьёзно.

– А ты почему так поздно гуляешь? Где твои родители?

– Мы идём от бабушки, я побежал вперёд, хотел прокатиться на карусели.

Мне стало очень обидно, что у меня нет таких прекрасных родителей и бабушки, которая умела бы печь вкусные булочки.

– Я наверное уже пойду домой, спасибо за булочку. – Я уже собиралась встать с карусели и бежать к подъезду, когда он произнёс

– Меня зовут Всеволод , а тебя как?

– А меня Света, я всё же пойду, они наверное уже уснули.

– А ты завтра придёшь? Я принесу ещё булочку.

– Да, я приду и буду ждать тебя, – с этими словами я соскочила и побежала домой. В квартире было тихо, всё же родители уснули, теперь и я могу не много поспать. Я засыпала с улыбкой и мыслю что теперь у меня есть друг.

Вся неделя прошла относительно спокойно. Родители часто уходили на подработки что бы купить себе водки и закуси. Меня они вообще не замечали и я была рада. Сева постоянно приносил мене булочки, конфеты, пирожки, я не ела такое ни когда, мне казалось я попала в сказку, пока это хрупкое детское счастье не рухнула в один из вечеров. Дома собрались собутыльники, человек пять, он кричали ругались, громко слушали музыку. Я хотела потихоньку уйти из дома, но не успела, у двери меня за руку схватил отец и повёл на кухню.

– Вот, смотри какая красавица. – Он взял моё лицо в руку и стал поворачивать в разные стороны, показывая мужику на вид совсем старому.

– Да она совсем маленькая, что мне с ней делать? – он сморщил лицо и выпел пол стакана водки. Отец не унимался.

– Как что, пускай пока занимается делами по дому, а там глядишь и подрастёт и сможет по-другому угадить тебе.

– Да чего ты ребёнка то пугаешь, сволочь – мать схватила меня и дала подзатыльник отцу. У них началась очередная ссора, а я улучив момент со всех ног бросилась из квартиры. Моё сердце колотилось с бешеной скоростью. Страх затуманил разум, я босиком добежала до карусели, где меня уже ждал Сева.

– Света, что случилось, опять родители били?

– Мне так страшно, они хотели отдать меня своему знакомому дядьке.

Я не могла говорить, рыдание встало комом в горле. Холод пробирался по босым стопам, под штаны и кофточку.

– Подожди меня в нашем домике, я сейчас приду. – Я кивнула и пошла к домику, где обычно девочки играли в дочки матери. Прошло минут двадцать когда Сева вернулся, он принёс мен носки и свои резиновые сапоги и куртку, в полиэтиленовом пакетики лежали пирожки.

– Одевайся и ешь давай. – Он протянул мне пакет и одежду. Я быстро надела всё и стала есть.

– А если твои родители узнают что пропала твоя одежда, они сильно будут тебя ругать?

Всеволод посмотрел на меня своими тёмными умными глазами и произнёс

– Нет, они у меня хорошие. Я вот тебе что ещё принёс, – он достал стекляную не большую бутылочку из внутренего кормана курточки.

– Что это? Можно я попробую?

Он отдёрнул руку.

– Нет, тебе нельзя. Сегодня когда ты придёшь домой, очень осторожно открой бутылочку и разлей в стаканы из которых пьют твои родители. Будь очень осторожна, чтобы на тебя не попало.

– А что это такое? – я с любопытством расматрива бутылочку в руках друга. Вода в ней была прозрачная и исходил странный запах.

– Когда они выпьют это волшебное снадобье, у тебя начнётся новая, спокойная жизнь.....

Глава 2

Я вернулась домой глубокой ночью. Всеволод уже ушёл, а я, как всегда, решила дождаться, пока гости Разойдутся, а мама с папой окончательно свалятся без чувств.. В подъезде стояла влажная, промозглая тишина, но, как только я открыла дверь, на меня навалилось зловоние – тяжёлый, липкий запах дешёвого спиртного, гнилой еды и застарелой грязи. Он будто пролез в лёгкие и поселился там, отравляя каждый вдох.

Меня трясло от холода, хотя на мне была куртка. Осторожно, чтобы не скрипнули половицы, я сняла сапоги и, ступая по липкому линолеуму, прошла в комнату, где спала мама. Она лежала, раскинувшись поперёк дивана, и, как всегда, в её руке был зажат стакан. Иногда мне казалось, что он уже прирос к её пальцам. Почти не дыша, я вывернула стакан из её руки и поставила на пол. Осторожна открыла бутылка жидкостью, что мне дал Всеволод – я налила в стакан половину, вторую отнесла в кухню и наполнила для папы, который спал, уткнувшись лицом в стол.

Схватив подушку и одеяло, я пошла в ванную. Это давно стало моим укрытием. В тесном, пахнущем ржавчиной и хлоркой пространстве было хотя бы тихо, залезла в ванну и легла, укутавшись с головой. В ванной я чувствовала себя почти в безопасности – за тонкой дверью оставались крики, бутылки и шёпот злого хмельного бреда.

В эту ночь я уснула быстро. Всеволод сказал, что завтра моя жизнь изменится, и я верила ему так отчаянно, как верят только дети. Я старалась поскорее уснуть, чтобы проснуться уже в новой жизни.

Мне снился невероятно красивый сон. Я лежала на мягкой лужайке из густой, ярко-зелёной травы. Вокруг качались под лёгким ветерком цветы всех возможных оттенков, над ними порхали бабочки. Небо было чистым, глубоким, голубым – голубым, и солнце ласково грело кожу. Ко мне бежал Всеволод, смеялся, махал рукой. Я улыбалась и тоже махала ему навстречу.

И вдруг этот мир разорвал звук. Рядом, будто у самого уха, раздался чудовищный, не человеческий крик. Солнце погасло, как лампочка – одним щелчком. Лужайка исчезла, цветы превратились в чёрные лоскуты, которые разметал внезапно налетевший ветер. Небо раскололось на полосы, и меня потянуло вверх, в чёрную, бешено вращающуюся воронку. Воздух вырвало из груди, я пыталась закричать, но голоса не было – только немой ужас. Меня закручивало всё сильнее, я чувствовала, как меня тянет куда-то, где нет ни света, ни тепла.

В тот момент, когда казалось, что меня разорвёт или унесёт навсегда, чья-то рука крепко схватила меня за запястье. Я дёрнулась – это был Всеволод. Он тряс меня изо всех сил и кричал что-то, но его голос будто доносился из-под воды. Мир дрожал, проваливался, ломался, и я, захлёбываясь страхом, распахнула глаза.

Надо мной стояла мама.

Она трясла меня за плечи, так сильно, что голова билась о край ванны. Из её рта по подбородку текла тёмная кровь. Глаза были расширены до безумия, в них не было ни капли осознанности – только тупой, звериный ужас. Из её горла вырывался хрип – рваный, сиплый, будто кто-то изнутри рвал ей голосовые связки. На секунду мне показалось, что это не мама, а какая-то вылезшая из кошмара тварь, которая научилась пользоваться её телом.

На кухне раздался дикий, пронзительный крик отца – он кричал и бранился так, будто в голосе была не только злость, но и паника. Тарелки и чашки звякали и разбивались о пол, летя осколками, которые сыпались как дождь; звук их удара разрывал тишину и делал её ещё невыносимее. Мама словно обмякла: тело её осело, плечи свисли, глаза закатились в белки и больше не смотрели на мир, а изо рта раздавался тот самый хрип – длинный, судорожный.

Всё вокруг кружилось. Сердце стучало в ушах, дыхание обрывалось. Руки подкосились, не могла пошевелиться, не могла закричать. Я зажмурила глаза и плотно закрыла уши ладонями, будто это могло отгородить меня от безумия, что творилось рядом. Не знаю сколько я так просидела, но когда открыла глаза и убрала руки стояла тишина. Я собрала всю свою силу и выглянула из ванной, на полу лежала мама, скрюченная, как сломанная кукла. Её тело было вывернуто в неестественной позе, лицо скрыто спутанными волосами, а вокруг растеклась тёмная лужа – густая. Я старалась не смотреть, не думать, что это значит, заставила себя сосредоточиться на коврике, на трещинах в штукатурке, на чём угодно, лишь бы не видеть. Поставила одну ногу на пол – холодный линолеум обжёг кожу, как лёд, – уже занесла вторую, когда вдруг…

Холодная, липкая рука схватила меня за лодыжку. Пальцы впились, как когти, с такой силой, что я почувствовала, как ногти впиваются в кожу. Я дёрнулась, но хватка не ослабла. Мама шевельнулась, её голова медленно повернулась, волосы разметались, открывая лицо: глаза, белые и без зрачков, уставились на меня пустотой, рот искривился в беззвучном крике, а из горла вырвался новый хрип – мокрый, булькающий, как будто вода хлестала внутри. Ужас парализовал меня заново, ноги отказались слушаться, и мир сузился до этой руки – холодной хватки из могилы, тянущей обратно в кошмар.

Мне казалось, если я сейчас не вырвусь, не убегу – она меня утащит с собой в ад, в ту чёрную воронку из сна, где нет ни света, ни спасения.Собрав всю смелость, я выдернула ногу из цепких пальцев мамы, и рванула к входной двери. Меня всю трясло, колени подгибались, а сердце колотилось так, будто хотело вырваться из рёбер. Двери я не закрывала на ключ – инстинкт подсказывал: в случае чего секунда решит всё. Руки скользили по холодной ручке, пальцы онемели от страха, но я распахнула её одним рывком. Холодный воздух подъезда ударил в лицо – сырой, пропитанный запахом кошачьей мочи и вчерашнего супа. Я вылетела наружу, спотыкаясь и врезалась прямо в соседку, которая как раз выходила из своей квартиры с мусорным пакетом в руках.

Она – тётя Люба, вечно хмурая пенсионерка , с бигудями в волосах – посмотрела на меня и расширила глаза до размера блюдц. Её рот приоткрылся в беззвучном "о", пакет выскользнул из рук, катаясь по ступенькам. Я увидела своё отражение в её зрачках: бледное, искажённое лицо, спутанные волосы, кровь на щеке от царапин – призрак из кошмара.

– Что… что с тобой? – прошептала она, но слова утонули в гуле в ушах.

Мир поплыл, тьма сомкнулась вокруг – ноги подкосились, сознание провалилось в бездонную яму. Последнее, что я уловила: визг соседки, топот по лестнице, и далёкий, пробивающийся сквозь стены, хрип из квартиры.

Глава 3

Я очнулась в больнице от резкого, непривычного ощущения тишины. Не той тяжёлой, тревожной тишины, к которой привыкла дома, между криками и грохотом бутылок, а другой – мягкой, приглушённой, наполненной шёпотом голосов где – то в коридоре и редким звоном посуды. В палате стояли три кровати, помимо меня, были еще две девочки. Они тихо играли: у одной в руках была кукла в ярком платье, у другой – пластиковый зайчик и маленькая машинка. Они раскладывали игрушки на одеяле, что – то обсуждали вполголоса и иногда улыбались. Мне было странно и немного больно наблюдать за этим – у меня никогда не было таких игрушек, да и вообще никаких.

Через какое то время дверь палаты приоткрылась, и к одной из девочек вошла женщина – её мама. Она была такая красивая и аккуратная: тёмные волосы собраны в пучок, чистое пальто, на шее шарф, от неё пахло чем – то тёплым и домашним – мылом и мандаринами. Мама села на край кровати, нежно провела ладонью по волосам своей дочери, поправила подушку и достала из пакета несколько мандаринок. Одну она начала медленно чистить: тонкая оранжевая кожура спиралью свивалась в её пальцах, в воздухе сразу потянуло сладким цитрусовым ароматом. Потом, улыбаясь, она поднесла дольки к губам дочери, что – то шутливо говоря, а девочка смеялась и кушала мандарин.

Глаза защипало. Я резко отвернулась к стене, уставившись в белую, слегка потрескавшуюся краску, чтобы не видеть эту картину. Моя мама никогда так обо мне не заботилась. Никогда не гладила по волосам, не сидела у кровати, не чистила фрукты, не приносила вкусности. В груди тяжело кольнуло: я снова ясно ощутила, что я – лишний ребёнок, никому не нужный. До меня нет дела ни дома, ни здесь.

Стараясь не думать о плохом, я сжала кулаки и торопливо стёрла слёзы костяшками пальцев, но они, словно назло, всё равно катились по щекам одна за другой – горячие, обидные. Я прикусила губу, чтобы не всхлипнуть вслух, и старалась дышать ровно. В этот момент кто – то осторожно провёл ладонью по моим волосам – мягко, аккуратно, как гладят маленьких детей, когда хотят успокоить.

Я удивлённо повернула голову.

Рядом со мной стояла та самая мама девочки, которую минуту назад кормила мандаринами. В её руке был маленький очищенный мандарин – ровный, круглый, оранжевый, разделённый на аккуратные дольки. Она протянула его мне, наклонившись чуть ближе, чтобы наши глаза оказались почти на одном уровне. Я почувствовала, как во рту мгновенно набралось слюны от одного только запаха – сладкого, свежего, почти сказочного для меня.

– Не бойся, бери, ешь, – мягко сказала она. – Я всем почистила. Вы такие маленькие, но уже такие самостоятельные. Вас тут трое, вам вместе не будет так страшно. Я буду часто приходить и приносить разные сладости.

Я не сразу осмелилась протянуть руку. Казалось, что если я возьму этот мандарин, он рассыплется или исчезнет, как сон. В этот момент девочка, та, чья мама стояла у моей у кровати, вдруг сказала:

– Мама, у этой девочки нет родителей. К ней никто не придёт. Можно я с ней буду делиться?

Женщина посмотрела на меня внимательнее. В её глазах мелькнула боль. Влага блеснула в уголках глаз. Она ещё раз погладила меня по волосам – чуть дольше, чем в первый раз, будто пытаясь через прикосновение передать то тепло, которого мне не хватало.

– Как тебя зовут, дитя? – спросила она негромко.

Я растерялась. Никто никогда не называл меня «дитя» – разве что соседка, которая иногда подкармливала меня оставшейся едой и ворчала, что я слишком худая. Я немного помолчала, собираясь с духом, и сама удивилась, насколько чужим и тихим прозвучал мой голос:

– Меня зовут Света, – выдохнула я, чувствуя, как имя, которое я привыкла слышать только в окриках и ругани, вдруг прозвучало по-другому – мягко, почти бережно.

– Света… красивое имя. Не плачь, Света. Жизнь нам нелегко даётся, но знай: всё пройдёт, уйдут невзгоды, и обретёшь ты своё тихое счастье.Женщина тихо сказала, будто боясь спугнуть что – то хрупкое внутри меня:

Эти простые слова, заставили моё маленькое сердце дрогнуть и вдруг забиться по – другому – не от страха, как обычно, а от осторожной надежды. Будто в груди зажёгся крошечный огонёк, который до этого кто – то упрямо гасил годами темноты и криков. Я вслушивалась в каждое слово, бережно складывая их где- то глубоко внутри, как самый драгоценный секрет: «уже было плохо – значит, может стать хорошо».

Мы быстро подружились. Девочки, с которыми я делила палату, оказались удивительно весёлыми и добрыми. Они пододвигали ко мне свои сокровища – кукол, машинки, выцветшие книжки – и никогда не делали вид, что это «их, а не моё». Вместе мы придумывали истории, устраивали «чайные» с куклами, смеялись над глупыми рисунками. К ним регулярно приходили мамы и папы – с фруктами, соками, сладостями, мягкими игрушками. Иногда заглядывали бабушки – с вязанными носочками, пирожками и терпеливыми сказками. И самое удивительное: все они, незнакомые взрослые, не проходили мимо меня, не делали вид, что я – пустое место. То конфетку сунут в руку, то погладят по голове, то спросят: «Как ты, солнышко?» Это было так непривычно, что сначала я даже не верила, что всё это по – настоящему, а не просто чья – то ошибка.

Прошло четыре дня. В палату, чуть слышно шаркая по полу, вошла пожилая женщина. На ней была аккуратная вязаная шапочка, старенькое, но чистое пальто и поношенные, немного раздутые сапоги. Лицо морщинистое, усталое, но глаза – тёплые, внимательные. В руках она бережно прижимала к груди небольшой пакетик, как будто там лежало что- то очень ценное. Не знаю почему, но в ту же секунду я всем существом почувствовала: она пришла именно ко мне. Видимо, бабушка тоже сразу поняла, кто есть кто: не раздумывая, она пошла прямо к моей кровати, не оглядываясь по сторонам.

– Светочка, здравствуй, – её голос был хрупким, но в нём звучала такая любовь и вина, что у меня перехватило дыхание. – Я твоя бабушка. Прости, что не могла раньше к тебе прийти. Твоих родителей больше нет… мне сообщили слишком поздно. Я собираю документы и после больницы заберу тебя к себе.

Слова будто поплыли перед глазами, распались на кусочки: «твоя бабушка»… «родителей больше нет»… «заберу к себе». Всё происходящее казалось сном – слишком светлым и невозможным, чтобы быть правдой. Я прислушивалась к себе, пытаясь найти внутри боль о родителях, слёзы, тоску, но не находила ничего, кроме странного, почти стыдного облегчения. Не было больше бутылок, криков, страха ночей. Вместо этого – ощущение, будто с меня сняли ржавые цепи, к которым я давно привыкла и уже не замечала, как они ранят кожу.

Вспомнились слова Всеволода – о том, что скоро моя жизнь изменится. Он был прав: в этот момент где -то там, далеко, старая жизнь окончательно обвалилась, как сгнившая стена, а за ней показался узкий, но настоящий проход в другое будущее. С бабушкой я никогда раньше не встречалась, не знала даже, что она существует. В тех редких разговорах, что слышала от родителей, слова «бабушка», «родня», «семья» никогда не звучали. И всё же сейчас, глядя на эту маленькую, усталую женщину с тёплыми глазами и крепко сжатым в руках пакетом, я чувствовала лишь одно: как же хорошо, что она есть. Что у меня вообще кто – то есть. Что я больше не пустое место в чьей- то пьяной жизни, а внучка – настоящая, живая, нужная.

Глава 4

Бабушка, как и обещала, вернулась за мной в больницу через несколько дней. Она привезла мои тёплые вещи – аккуратно сложенные в старый, подтрёпанный чемоданчик: вязаную шапочку, шарфик, варежки и даже пару новых носочков, которые, как она сказала, сама вязала по ночам, думая обо мне. В палате пахло лекарствами и свежими мандаринами от визитов мам девочек, и в этот момент всё казалось таким хрупким, таким настоящим – как будто я наконец-то обрела свой уголок в мире. Я обняла каждую подругу по очереди: Аню с её куклой, Машу с машинкой. Мы обещали друг другу ещё когда-нибудь увидеться, и слёзы снова навернулись на глаза, но теперь они были не от боли, а от благодарности за эти короткие дни тепла.

Мы шли не спеша по заснеженной улице, бабушка крепко держала меня за руку – её ладонь была мозолистой, тёплой. Ветер трепал её вязаную шапочку, а она приговаривала тихонько, с виноватой улыбкой:

– Какая же ты маленькая, худенькая, моя Светочка… Прости меня, родная, прости, что так поздно.…

– Бабушка, а почему ты раньше к нам не приезжала? Мама не рассказывала, что у меня есть ты.

Она замедлила шаг, вздохнула тяжело, как будто воспоминания давили на грудь камнем. Её глаза, морщинистые и добрые, на миг затуманились грустью, и она погладила меня по руке, прежде чем ответить:

–Светочка, так получилось… Марина, твоя мама, не хотела, чтобы я вмешивалась в её жизнь. Она так была слаба душой, упрямая… Я пыталась помочь, но она отталкивала – кричала, ругалась, говорила, что сама справится. Шесть лет я не знала даже о том, что ты родилась. Узнала случайно, от соседей, когда уже всё… Когда погиб твой папа… твоя мама утоляла горе в вине. А потом появился этот непутёвый Гришка – пьянчуга, безродный, только хуже сделал всё.

Папа? У меня был настоящий папа?

– Погиб мой папа? – мой голос дрогнул, тихий и растерянный, как шелест снежинок, падающих на землю.

Бабушка кивнула. Её руки обняли меня – крепко, но нежно, передавая тепло сквозь пальто.

– Да, солнышко мой… Автокатастрофа. Хороший был человек, твой отец, инженер, мечтал о большой семье. Но Марина… после него сломалась совсем. Не вини её, родная, и себя не вини. Теперь мы вдвоём – и всё у нас будет хорошо.

Мы медленно дошли до остановки, и мне казалось, что начинается настоящее приключение – волшебное, как в тех сказках, что иногда слышала от соседки. Впервые в жизни я поеду на автобусе, увижу мир за пределами серой площадки и душной квартиры. Сердце колотилось от волнения и страха: а вдруг это сон, и я проснусь снова там, в ванне, с холодной рукой на лодыжке? Бабушка крепко держала меня за руку – её пальцы были тёплыми, чуть дрожащими, и это прикосновение давало ощущение безопасности, которого я никогда не знала. Она то и дело поправляла мою шапку, одёргивала шарфик, приговаривала: «Не простудись, Светочка моя, держись ближе», – и каждое такое движение было таким непривычным, таким заботливым, что внутри разливалось тепло. Я решила: во всём буду слушаться бабушку, помогать ей по дому, быть тихой и хорошей – только бы она меня не бросила, не исчезла, как все остальные.

Автобус подъехал с шипением и рокотом, двери открылись с усталым вздохом, и мы забрались внутрь. Доехали быстро, хотя может мне так показалось, потому что я не сводила глаз с окон: люди спешили по тротуарам, закутанные в пальто, с сумками, витрины магазинов сияли огнями, полные ярких игрушек, фруктов, конфет – всего, чего я никогда не касалась; дома мелькали мимо, такие высокие и незнакомые, а небо над ними было серым, но чистым. Я прижималась к стеклу носом, впитывая каждую деталь, и бабушка улыбалась, гладя меня по спине: «Скоро дома будем, родная».

Она жила в трёхэтажном стареньком доме на окраине, с облупившейся краской на стенах и скрипучей деревянной лестницей, пропахшей далёким ароматом пирогов. Квартира была на втором этаже; бабушка открыла дверь и нас встретил запах чистоты, лаванды и чего-то домашнего – такого уютного, что я на миг замерла на пороге, боясь поверить. Две комнаты: в одной бабушка устроила меня – простая кровать с пуховым одеялом и вышитой наволочкой, маленький столик с лампой, стул с мягкой подушкой, на окнах – старенькие, но чистые занавески в мелкий цветочек, пропускающие мягкий свет. Для вещей стоял деревянный комод с четырьмя ящиками; одежды у меня было мало – пара платьев от соседки, свитер и штаны, – так что места хватило с лихвой. Бабушка поставила пакетик на стол, развернула его: там лежали новые тапочки, пара трусиков и носки – «чтобы тебе тепло было, солнышко». Я стояла посреди комнаты, трогая кровать пальцами, и слёзы снова навернулись – не от горя, а от счастья: это был мой уголок, мой настоящий дом, где пахло не спиртом и грязью, а надеждой на новую жизнь.