Полюби меня в следующей жизни

Краем глаза я взглянула на водителя. Его глаза скрывали тёмные очки, но я буквально кожей ощущала пристальный взгляд – как будто невидимые иглы прокалывали спину. По телу пробежали ледяные мурашки, грудь сдавило невидимыми тисками, и дыхание стало поверхностным, рваным. Дрожащими руками я схватила сумочку, отчаянно пытаясь найти новые таблетки. Слава богу, перед отъездом из отеля я купила небольшую бутылочку воды. Пальцы не слушались, паника нарастала, сжимая горло ледяными щупальцами.

«Да где же вы?!» – мысленно вскрикнула я. Истерика подступала всё ближе, накатывая волнами, от которых темнело в глазах. Но спустя несколько томительных секунд мне наконец удалось нащупать спасительную упаковку. Выпив таблетку, я прикрыла глаза, изо всех сил стараясь расслабиться и отогнать навязчивые мысли. Сердце постепенно замедляло бег, а дыхание становилось ровнее.

Незаметно для себя я задремала.

– Мы подъезжаем, – холодный, бесстрастный голос водителя резко вырвал меня из полусна.

Приоткрыв глаза, я увидела, как машина проезжает через массивные железные ворота с витиеватым узором. Вокруг простирался лес – но не дикий, а ухоженный: кусты и деревья аккуратно подстрижены, тропинки выложены ровным гравием, а между ними пробивалась изумрудная трава. Автомобиль плавно катился по извилистой дороге, огибающей поместье. Тишина в салоне больше не давила – теперь она казалась почти благостной, наполненной шорохом листьев и далёким пением птиц. Я с живым интересом разглядывала мелькающий за окном пейзаж, пытаясь отвлечься от тревожных мыслей.

Когда машина наконец остановилась перед домом, я замерла, заворожённая. Сердце забилось чаще, по коже побежали мурашки, а в горле встал ком. Архитектура поместья лишила меня дара речи.

Здание из тёмного камня словно плавилось в последних лучах заходящего солнца. Оно было не просто огромным – грандиозным, величественным, будто средневековый замок, перенесённый в современность. Солнечные лучи играли на гранях, превращая камень в медово‑золотистое пламя. Казалось, будто свет исходит изнутри, согревая холодные стены и придавая им почти живое сияние. Узкие окна второго этажа напоминали глаза, внимательно наблюдающие за каждым движением.

Выйдя из машины, я глубоко вдохнула. Воздух пах сосновыми иголками, полевыми цветами и свежестью озера, смешанной с едва уловимым ароматом древесины. Вдали журчал фонтан, скрытый в зарослях кустарника, а ветер шелестел листвой старых дубов, выстроившихся вдоль подъездной аллеи, словно молчаливые стражи. Дорожка из неровных булыжников выглядела живой: в трещинах пробивалась молодая трава, придавая ей естественный, слегка небрежный шарм. Окна второго этажа отражали закатные лучи, маня заглянуть внутрь и разгадать тайны этого места.

Игра света завораживала: мягкие отблески скользили по резным украшениям дверей, обещая загадки скрытых комнат. Я стояла, вдыхая воздух свободы и загадочности, чувствуя, как поместье окутывает меня своей древней аурой, словно шерстяной плед, тёплый и одновременно колючий.

Краем уха я услышала, как хлопнула дверца автомобиля: водитель вышел, чтобы достать мой скромный багаж. В этот момент входные двери главного входа распахнулись, и нам навстречу вышли мужчина и женщина.

– Добрый вечер. Вы, наверное, мисс Кембэл? – произнёс приятный мужчина лет пятидесяти в чёрном костюме. Ткань выглядела дорогой, несмотря на простоту кроя, а осанка выдавала человека, привыкшего к порядку и дисциплине.

– Я – Дуайт Клиффо, дворецкий семьи Грэнхолм. Можете обращаться ко мне просто по имени, – добавил он с вежливой улыбкой. Но что‑то в этой улыбке казалось неестественным, фальшивым, будто она была тщательно отрепетирована перед зеркалом. Его тёмные глаза, обрамлённые морщинами, внимательно, оценивающе изучали меня, словно сканировали каждую деталь моего облика. От этого взгляда стало неуютно – так, что захотелось спрятаться, раствориться в закатном свете. Я лишь вежливо улыбнулась в ответ, крепче сжимая ручку сумочки, словно она могла стать моим щитом.

– Это Агата, наша экономка. Вы можете обращаться к ней с любыми вопросами, – продолжил Дуайт, указывая на женщину рядом.

Агата молча наблюдала за нами, изредка кивая. На её лице застыла та же дежурная улыбка, что и у дворецкого, но в ней не было ни капли тепла. Когда я встретилась с ней взглядом, по спине пробежал ледяной озноб, а волоски на руках встали дыбом. Её глаза были холодными, пустыми, будто стеклянными. Они смотрели прямо в душу, проникая в самые потаённые уголки, будто пытались прочесть мои мысли. На мгновение мне стало по‑настоящему жутко, и все чувства обострились до предела. Возникло нестерпимое желание развернуться и бежать без оглядки, пока ноги ещё способны нести меня прочь от этого места.

– Мисс Кембэл, вы в порядке? Вы как‑то побледнели, – голос дворецкого вернул меня в реальность, разорвав зловещую паутину видений.

«Боже, Лина, успокойся. Не хватало ещё начать параноить», – мысленно одёрнула я себя, пытаясь усмирить разбушевавшееся воображение. Ещё раз взглянув в глаза экономки, я уже не увидела в них ничего необычного – лишь вежливое ожидание.

«Уже чудится всякое…» – подумала я, осознавая, что пауза затянулась. Постаравшись изобразить непринуждённую улыбку, я произнесла:

– Всё хорошо. Просто утомилась в дороге.

Я сильнее сжала ручку сумочки, цепляясь за неё, как за спасательный круг, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Похоже, это сработало: Дуайт расслабился и продолжил:

– Давайте я покажу вам дом и вашу комнату.

Он хлопнул в ладоши, и через пару секунд сбоку появился мужчина в униформе слуги поместья. Без единого слова он подошёл ко мне, подхватил чемодан и направился к входу. Я лишь растерянно смотрела ему вслед, пока его широкая спина не скрылась за массивными дверями, украшенными резными узорами.

– Это Грег. Он выполняет мелкие поручения. К сожалению, с рождения немой. Он отнесёт ваши вещи в комнату, в которой вы будете проживать, – произнёс Дуайт, и в его голосе прозвучала нотка почтительного уважения к немому слуге.

Под его пристальным взглядом мне стало не по себе.

– Что ж, прошу за мной, мисс Кембэл, – вежливо улыбнувшись, дворецкий направился к большим парадным дверям.

Стоило переступить порог, и я словно очутилась в другом мире. В который раз за день у меня перехватило дыхание: казалось, я попала в старинный фильм или роман. Воздух здесь был особенным – густым, напитанным вековой тишиной и ароматом полированного дерева.

Мы шли по коридорам невероятной красоты. Я не могла оторвать взгляда от окружавшего меня великолепия: переливистые стены, будто обтянутые шёлком; картины в позолоченных рамах, каждая из которых могла бы стать украшением музея; антикварная мебель с тонкой резьбой; расписной потолок, где ангелы и нимфы кружились в вечном танце. Каждое помещение выглядело как единое произведение искусства, где ни одна деталь не казалась лишней.

Дуайт рассказывал об истории поместья – о том, как оно пережило войны, смены владельцев, пожары и реставрации, – но я едва слушала. Всё моё внимание было поглощено деталями интерьера. Я старалась запечатлеть в памяти каждую мелочь: завитки лепнины, игру света на мраморных поверхностях, причудливые узоры на паркете. Взгляд цеплялся за бронзовые ручки дверей, за хрустальные подвески люстр, за старинные часы, мерно отсчитывающие секунды в этом застывшем времени.

В одном из коридоров я заметила картину. На ней была изображена девушка. Она сидела спиной к зрителю, и мягкие лучи солнца ласкали её бледную, почти молочную кожу. Нежный шёлк платья струился по хрупкому телу, а свет играл в рыжих кудрях, переливаясь множеством оттенков – от золотистого до глубокого медного.

Комната на полотне была выдержана в бежевых тонах. Художник намеренно оставил лишь очертания предметов, сосредоточив всё внимание на девушке. Она словно светилась изнутри. Игра света и цвета завораживала: каждый мазок, каждая тень отзывались в душе необъяснимым трепетом. Нежно‑голубой шёлк, плавные линии платья – всё это пленяло своей красотой и изяществом. Время будто застыло для неё, превратив мгновение в вечность.

Картина цепляла, будоражила чувства, вызывала мурашки. Я не могла отвести взгляда. Хотя лица девушки не было видно, она казалась мне до боли знакомой… родной. В её позе читалась такая тихая грусть, что сердце сжалось от необъяснимой тоски.

– Это одна из любимых картин мистера Грэнхолма, – раздался тихий голос Дуайта.

Я вздрогнула. Погрузившись в созерцание, я не заметила, как он подошёл. Растерянно перевела на него взгляд.

– На ней изображена леди Ариана. Она должна была стать невестой пра‑пра‑прадедушки мистера Грэнхолма, – дворецкий, как и я, не отрывал взгляда от полотна, и в глубине его глаз таилась глубокая печаль. Он сделал паузу, словно подбирая слова, затем продолжил чуть тише: – Говорят, её красота была такой редкой, что даже природа замирала, когда она выходила в сад.

– С ней что‑то случилось? – вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела его обдумать.

Дуайт оторвался от картины и внимательно посмотрел на меня – словно взвешивал, стоит ли делиться этой историей. Агата стояла чуть поодаль, казалось, совершенно не интересуясь нашим разговором. Её цепкий взгляд скользил по холлу, игнорируя нас, но я невольно подумала, что она слышит каждое слово.

– Она погибла до того, как успели объявить о помолвке, – произнёс он наконец. – Карета, в которой она ехала, упала с обрыва в бурный поток. Тело нашли лишь спустя несколько дней… – Он замолчал, и в этой тишине я услышала, как тикают старинные часы в конце коридора. – Но самое горькое в этой истории то, что картина, которую вы видите, была написана уже после её смерти.

– Как такое возможно? – я невольно шагнула ближе к полотну, всматриваясь в переливы света на шёлке платья.

– Прадед нынешнего хозяина, тот самый, кто должен был жениться на леди Ариане, был не только аристократом, но и талантливым художником‑любителем. Он делал наброски с неё при каждой встрече – то профиль в тени лип, то руку, покоящуюся на спинке скамейки, то взгляд, устремлённый вдаль… – Голос Дуайта дрогнул. – После трагедии он заперся в мастерской на месяцы. Из этих разрозненных зарисовок, из воспоминаний, он создал этот портрет. Каждый мазок – это невысказанное признание, каждый оттенок – слеза, которую он не позволил себе проронить.

Я замерла, внезапно осознав, почему картина так меня потрясла. Это было не просто изображение – это была исповедь, застывшая на холсте.

– Почему же она кажется мне такой знакомой? – прошептала я, сама не ожидая, что произнесу это вслух.

Дуайт посмотрел на меня с непонятным выражением – то ли сочувствия, то ли тревоги.

– Многие говорят, что в её чертах есть что‑то неуловимо близкое. Возможно, это магия искусства – оно пробуждает в нас то, что мы сами о себе не знаем. Или же… – он запнулся, – или же это эхо прошлого, которое находит отклик в наших сердцах.

Я снова взглянула на девушку. Теперь я видела то, чего не заметила сначала: едва уловимую тень тревоги в изгибе спины, напряжение в пальцах, сжимающих край платья. Она словно чувствовала надвигающуюся беду, но не могла её предотвратить.

«Как странно, – думала я, – я стою здесь, спустя столько лет, и чувствую её страх, её невысказанные слова, её оборванную жизнь. Почему именно сейчас, именно со мной это происходит? Неужели прошлое способно так властно вторгаться в настоящее?»

В голове роились вопросы. И самый тревожный: почему я так отчётливо представляю себе всё это, словно видела своими глазами?

– Говорят, – тихо продолжил Дуайт, – что по ночам её силуэт иногда появляется в этом коридоре. Не как призрак, нет… скорее как воспоминание, которое никак не может раствориться. Слуги стараются не ходить здесь после заката.

Я невольно огляделась. Тени в конце коридора вдруг показались мне слишком густыми, слишком… осмысленными.

– Но вы ведь не верите в эти суеверия? – попыталась я улыбнуться, но голос дрогнул.

– Я верю в силу человеческой памяти, мисс Кембэл. А память порой творит странные вещи. – Он снова посмотрел на картину. – Знаете, мистер Грэнхолм никогда не разрешает её перемещать. Говорит, что это единственное, что осталось от той истории. Единственное, что связывает нас с ней.

Я провела пальцем по раме, чувствуя под пальцами тончайшие бороздки резьбы.

«Она была живой, – думала я. – Дышала, смеялась, мечтала. А теперь – только это полотно, только воспоминания, только боль, застывшая в красках».

– Почему вы рассказали мне это? – спросила я наконец, поднимая взгляд на дворецкого.

– Потому что вы смотрели на неё так, как никто прежде. Словно пытались что‑то вспомнить. – Он сделал шаг назад, и в его глазах мелькнуло нечто неуловимое – то ли предостережение, то ли сожаление.

В глубине души шевельнулась тревожная мысль: Дуайт явно знал больше, чем сказал. И, возможно, то, что он утаил, было куда важнее рассказанной им истории.

«Кто ты? – безмолвно спрашивала я. – И почему я чувствую, что наша встреча не случайна?»

Ветер за окном шелестел листьями, будто пытаясь что‑то прошептать. Я прижала ладонь к груди, чувствуя, как колотится сердце. Что‑то в этой истории – в этой картине, в этих стенах – отзывалось во мне с такой силой, что становилось страшно.

Последний раз взглянув на полотно, я отошла. Дуайт, видимо поняв, что я закончила любоваться, повёл меня дальше. Но я уже не смотрела по сторонам – все мои мысли были заняты рыжеволосой девушкой с картины. Её образ преследовал меня, словно тень, шепчущая что‑то на забытом языке.

Ещё около получаса мы осматривали поместье, слушали его историю, пока наконец не добрались до комнаты, где мне предстояло прожить ближайший месяц.

– А вот и ваша спальня, – Дуайт распахнул массивную резную дверь и жестом пригласил войти. – Прошу прощения, но на этом я вынужден вас покинуть. Если вам что‑то понадобится, смело обращайтесь ко мне или к Агате.

С этими словами он взглянул на карманные часы – явно безумно дорогие, с тонким узором на крышке – и вышел, оставив меня одну.

Я растерянно оглядела интерьер. Светлая, просторная спальня в кремовых тонах. Большие окна выходили на роскошный сад, где розы и пионы сплетались в причудливый узор. Всё выглядело настолько утончённым и изысканным, что я почувствовала себя не в своей тарелке – словно была здесь лишней, случайным гостем в этом мире благородных линий и безупречного вкуса.

В простых джинсах и толстовке я казалась себе чужестранкой в этом пространстве, во всём этом доме. Здесь всё говорило о традициях, о поколениях, бережно хранивших этот уголок, а я была лишь мимолётно появившейся фигурой, чьё присутствие нарушало вековую гармонию.

Я медленно подошла к окну, коснулась гладкой поверхности подоконника. За стеклом шелестели листья, а вдалеке виднелась беседка, утопающая в плюще. Где‑то пел соловей, и его трели смешивались с шорохом ветра.

«Что ждёт меня здесь?» – подумала я, чувствуя, как тревога снова подступает к горлу. Но вместе с ней было и что‑то ещё – робкое любопытство, желание разгадать тайны этого места, которое уже начало втягивать меня в свой загадочный водоворот.

– Ужин подать в столовой или желаете поесть в комнате? – голос Агаты звучал ровно, без малейших оттенков эмоций. Казалось, передо мной не живая женщина, а безупречно отлаженный механизм: движения точные, речь выверенная, взгляд холодный и отстранённый.

– Если можно, я бы хотела поужинать в спальне, – ответила я, невольно сжимая пальцами край кофты.

Агата коротко кивнула, даже не удостоив меня взглядом. Развернулась с механической грацией и вышла, оставив после себя едва уловимый шлейф лавандового парфюма – единственный признак человеческой природы.

Я медленно обвела взглядом комнату. Массивная кровать с резным балдахином из бордового бархата, расшитого золотыми нитями, занимала почти половину пространства. У её подножия сиротливо примостился мой чемодан – единственный осколок привычной жизни в этом чужом, пропитанном старинной роскошью мире.

Подойдя к кровати, я без сил опустилась на мягкий матрац. Пружины едва слышно скрипнули, принимая мой вес. Закрыла глаза, пытаясь упорядочить вихрь мыслей. Воспоминания о ночном кошмаре вспыхнули перед внутренним взором – по спине пробежала ледяная дрожь, а шея вновь отозвалась тупой пульсирующей болью.

Тишину разорвал тихий, почти робкий стук в дверь. Я резко села – голова тут же закружилась, перед глазами заплясали разноцветные искры. Стук повторился, на этот раз чуть настойчивее.

«Наверное, Дуайт вернулся. Может, что‑то забыл?» – подумала я, пытаясь унять внезапную волну тревоги. В то, что стучать может Агата, верилось слабо – её шаги всегда бесшумны, а решения окончательны.

– Войдите, – произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Дверь приоткрылась с тихим скрипом, и на пороге возникла миниатюрная девушка лет семнадцати. Её светлые волосы были заплетены в две аккуратные косички, перевязанные голубыми лентами. В глазах – смесь робости и искреннего любопытства.

– Добрый вечер, мисс Кембэл. Я Мэри, с этого дня буду вашей личной горничной, – она склонилась в почтительном поклоне, одновременно вкатывая в комнату столик с ужином. Только сейчас я разглядела её форменное платье: тёмно‑синяя юбка, белый передник и кружевной чепчик, аккуратно прикрывающий волосы.

Я попыталась улыбнуться как можно теплее:

– Привет, Мэри. Можешь звать меня Лина.

Девушка на мгновение замерла, словно не веря своим ушам. Затем робко улыбнулась в ответ и кивнула.

– Я могу вам чем‑то помочь сейчас? – её голос звучал тихо, но в нём чувствовалась искренняя готовность угодить.

Я задумалась. Взгляд невольно упал на чемодан у кровати. Просить незнакомку разбирать личные вещи казалось неправильным, но и справляться в одиночку не было сил.

– Знаешь, Мэри, – начала я осторожно, – тут есть место, где я могла бы порисовать? Я художница, и мне важно иметь пространство для работы.

Её глаза удивлённо расширились – видимо, такой вопрос она не ожидала. На лице промелькнуло замешательство, сменившееся решимостью.

– Я немедленно узнаю у дворецкого! – воскликнула она с энтузиазмом. – А пока… может, вам помочь с вещами? – она бросила взгляд на чемодан, и в её глазах читалась почти детская надежда: «Позвольте мне быть полезной».

Я заколебалась, но всё же покачала головой:

– Спасибо, я сама. Но буду очень благодарна за информацию о месте для рисования.

Мэри слегка поджала бледные губы, но тут же снова улыбнулась:

– Конечно! Я скоро вернусь.

Она вышла, тихо притворив за собой дверь. Наконец‑то я смогла расслабиться. Глубоко вздохнув, поднялась и подошла к чемодану. Расстёгивая замки, я невольно думала о том, как странно всё складывается в этом доме.

Спустя примерно четверть часа дверь снова приоткрылась. Мэри вошла с сияющей улыбкой:

– Дворецкий сказал, что подготовит для вас небольшую студию на втором этаже. Там достаточно света и тишины – идеальное место для творчества!

– Спасибо, Мэри, ты просто чудо! – искренне поблагодарила я.

В этот момент телефон в кармане джинсов завибрировал. Я достала его и прочитала сообщение:

«Привет, Огонёк! Можешь начинать хвалить меня. Твой лучший друг Кайл смог договориться с клиентом. Заказчик согласился перенести сроки, но с одним условием: ты нарисуешь картину красками. Позвони мне, когда будешь свободна».

Улыбка невольно растянулась на лице. Дав знак Мэри, что она может идти я набрала номер Кайла – в ответ лишь длинные гудки.

«Неужели занят?» – мелькнула мысль.

Пройдясь по комнате, я снова опустилась на кровать. Взгляд невольно устремился к балдахину. Витиеватый узор из золотых нитей на бордовом бархате завораживал: казалось, он движется, сплетаясь в причудливые образы. Я всматривалась в него, пока реальность не начала расплываться, словно акварельные краски под струёй воды.

Меня затягивало в туманную воронку. Лишь когда с пересохших губ сорвалось облачко пара, я сумела вынырнуть из забытья. В спальне резко похолодало – настолько, что дыхание стало видимым. Кожа покрылась мурашками, в глазах потемнело на секунду. Живот скрутил болезненный спазм, от которого перехватило дыхание.

Тяжёлый смрад ударил в нос – запах сырости, гнили и чего‑то ещё, неуловимо знакомого. Тошнота подкатила к горлу, вызывая волну паники. Выронив телефон, я вскочила с кровати. Голова гудела, ноги подкашивались, а воздух словно сгустился, мешая дышать.

«Дыши… Дыши… Это всё не по‑настоящему», – мысленно повторяла я, пытаясь сосредоточиться на ритме сердца.

Внезапно тишину прорезал чей‑то хриплый вздох – будто кто‑то тяжело дышал прямо за спиной. Я резко распахнула глаза и медленно обернулась.

Спальня утопала в густом, почти осязаемом тумане. За окном больше не было видно ни неба, ни цветущего сада – лишь беспросветная пустота, поглощающая всё вокруг. В груди похолодело, дыхание стало прерывистым. Тёмные изломанные тени скользили по стенам, смыкаясь вокруг меня, словно живые существа. Возникло жуткое ощущение, что я здесь не одна.

На мгновение показалось, что тени скалятся в уродливой пародии на улыбку – их контуры дрожали и искажались, принимая пугающие формы. Чужой взгляд ощущался почти физически – будто чьи‑то невидимые пальцы скользили по коже. Запах становился невыносимым, проникая в каждую клеточку тела. Истерика подступала к горлу, но крик застыл в груди, когда я увидела: за окном, в кромешной тьме, на меня смотрели два горящих неоновым светом красных глаза…

Глава 11

– Е‑е‑е‑ва‑н‑ге‑ли‑ли‑на… – противный скрипучий шёпот пробирал до костей, вибрировал в воздухе, проникал в каждую клеточку тела. Перед глазами всё плыло – комната то расплывалась в мутной дымке, то вновь обретала очертания, но уже искажённые, чудовищные. Темнота сгущалась, обступая со всех сторон, а шёпот всё звучал и звучал, будто сверлил череп изнутри.

– Кто ты?! Что тебе от меня нужно?! – крик сорвался с губ, но тут же утонул в зловещем завывании, раздавшемся со всех сторон. Тени заплясали в безумном танце, сливаясь в жуткую какофонию силуэтов. Я слышала их шёпот, их голоса – десятки, сотни голосов, шепчущих что‑то неразборчивое, но от этого ещё более пугающее. Ужас пробирал до самых костей, ледяными щупальцами обвивая сердце. Кожа горела от пронизывающего холода, будто кто‑то высасывал из неё тепло.

«Что происходит? Они не настоящие… Не настоящие… Они не могут быть реальными!» – панические мысли бились в помутневшем сознании, словно раненые звери в клетке. Я пыталась ухватиться за логику, за здравый смысл, но реальность ускользала, растворялась в этом кошмаре.

– Найди нас… – горячее дыхание опалило макушку, и по телу прокатилась волна первобытного ужаса. Я резко мотнула головой, пытаясь избавиться от наваждения, но взгляд невольно упёрся в стену.

На кремовых обоях, теперь казавшихся грязно‑серыми, танцевали огромные искажённые тени. Они изгибались, вытягивались, принимали очертания чудовищ с когтями и клыками. Я ощущала, как немеют пальцы, как бешено колотится сердце в груди, но стояла словно парализованная, не в силах пошевелиться.

– Не до‑до‑ве‑ряй… – одна из теней будто оторвалась от стены. Её ноги коснулись ковра, и тот мгновенно окрасился тёмно‑бордовыми пятнами, будто пропитался кровью. Она сделала шаг вперёд, вытянув длинную когтистую лапу в мою сторону. Шёпот был едва слышен, но я сумела разобрать последнее слово.

– Кому не доверять?! Что вам нужно от меня?! – истерика подступала к горлу, душила, сжимала тисками. Мои вопросы тонули в завываниях этих тварей, растворялись в хаосе звуков и образов. По щекам бежали слёзы, тело била крупная дрожь, а в груди разрасталась пустота, поглощающая последние крохи самообладания.

Отчаяние накатило с такой силой, что колени подкосились. Удушающий спазм сжал горло, не позволяя сделать вдох. Мир сузился до размеров этой комнаты, до этих теней, до этого невыносимого шёпота. Не выдержав, я зажмурила глаза, помутнённые от слёз.

А тени всё кружились в безумном танце. Я слышала их смех, их голоса, чувствовала их присутствие – осязаемое, подавляющее. Но стояла, не в силах прекратить этот кошмар.

И вдруг – тишина.

Оглушающая, абсолютная тишина обрушилась на меня, словно тяжёлый занавес. Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Меня всё ещё трясло, тело казалось ватным, непослушным, но… теней больше не было. Туман рассеялся. Комната выглядела обычной – той самой, куда меня поселили несколько часов назад.

– …Лина?! Ты слышишь меня?! – голос Кайла прорвался сквозь пелену шока не сразу. – …Чёрт побери, Кембэл! Если ты сейчас же не возьмёшь трубку, то я…

На трясущихся ногах я подошла к кровати, нащупала телефон, лежавший рядом с подушкой. Экран светился, отображая имя друга.

– К‑кайл… – удалось выдавить из себя только его имя. Голос не слушался, дрожал, прерывался. Хотелось кричать, биться в истерике, но я не могла позволить себе эту роскошь.