В мутной воде

– Вот это удар! – кричал он, когда забивал сложный шар. – Маэстро!

– Сейчас зазнаешься, и я тебя сделаю, – пригрозил Серёга, целясь в свой шар.

Между партиями мы курили на улице – холодный ночной воздух отрезвлял, прочищал голову. Серёга закурил, затянулся, выдохнул дым в небо.

– Слушай, Андрюха, а тебе здесь нравится? – спросил он неожиданно. – Ну, в смысле, на заводе, в городе?

Я задумался. Нравится? Странный вопрос. Я здесь по заданию, я играю роль, я ищу крота. О каком "нравится" может идти речь?

Но вдруг я понял, что да, в каком-то смысле нравится. Работа оказалась интереснее, чем я думал. Химия перестала быть набором непонятных формул, стала живой наукой. Коллеги оказались нормальными людьми, с которыми можно и поработать, и отдохнуть. Город, конечно, серый и унылый, но в этой серости была какая-то честность, какая-то правда.

– Нравится, – ответил я удивлённо. – Знаешь, я сам не ожидал, но нравится.

Серёга улыбнулся:

– Вот и отлично. Значит, приживёшься. Многие уезжают через месяц-два, не выдерживают. А кто остаётся – остаётся надолго.

Мы вернулись в бар, доиграли партию. Я проиграл Витьку с разницей в два шара, но это было уже не важно. Важно было другое: я стал своим. Они приняли меня, открылись, показали себя настоящих – без масок, без официоза. А я показал себя – не офицера-оперативника, а обычного мужика, с которым можно выпить и посмеяться.

Расходились мы за полночь. Все уже были навеселе, но не пьяные – в меру. Витёк обнял меня за плечи на прощание:

– Ты норм, военный. Приходи ещё. Мы каждую пятницу здесь.

– Приду, – пообещал я.

Домой я шёл пешком, хотя Серёга предлагал подвезти. Хотелось пройтись, подышать ночным воздухом, подумать. Улицы были пустынными, фонари освещали асфальт тусклым жёлтым светом. Где-то вдалеке лаяла собака, из окон доносилась музыка и пьяные голоса.

Я шёл и думал о том, что произошло за эту неделю. Я пришёл на завод с конкретной задачей: найти крота. Я должен был наблюдать, анализировать, искать зацепки. И я это делал – я смотрел на людей, слушал их разговоры, запоминал детали. Но попутно происходило что-то ещё: я вживался в роль. Я становился Андреем Мещеряковым, инженером-химиком, бывшим военным, который ищет своё место в жизни.

И самое страшное: мне это начинало нравиться.

Глава 6. Тревога.

Вторая неделя началась тихо. Я уже чувствовал себя увереннее: руки сами тянулись к нужным приборам, формулы всплывали в памяти без усилий, анализы проходили быстро и точно. Кравцов даже похвалил меня в понедельник утром, когда я за час справился с работой, на которую раньше уходило три.

– Неплохо, Мещеряков, – сказал он, просматривая мой журнал. – Может, из вас действительно получится химик.

– Спасибо, Олег Викторович.

– Только не расслабляйтесь. Химия не прощает ошибок.

В среду произошло то, что перевернуло размеренный ритм заводской жизни.

Было около трёх часов дня. Я проводил титрование раствора, следил за изменением цвета индикатора, записывал показания. Серёга рядом возился с хроматографом, ругаясь себе под нос – прибор капризничал, не хотел калиброваться. Маринка у окна готовила пробы для анализа. Остальные занимались своими делами. Обычный рабочий день, ничего особенного.

И вдруг – сирена.

Резкий, пронзительный вой, от которого кровь стыла в жилах. Такой звук я слышал только во время учений в армии, когда имитировали химическую атаку. Но здесь это было по-настоящему.

Все замерли на мгновение. Потом взорвались действиями.

– Противогазы! – заорал Кравцов, выскакивая из своего кабинета. – Быстро! Все в бомбоубежище!

Мы сорвались с мест, бросив работу. Серёга схватил противогаз с полки, я сделал то же самое. Руки тряслись – чёрт, не ожидал, что настоящая тревога будет так действовать на нервы. Надел противогаз, затянул ремни. Резиновый запах ударил в нос, дыхание стало тяжёлым, хриплым.

– Все за мной! – скомандовал Кравцов.

Мы выбежали в коридор. Там уже толпился народ из других лабораторий – все в противогазах, все паникуют. Кто-то кричал что-то нечленораздельное, кто-то толкался, пытаясь протиснуться к выходу. Сирена выла не переставая, от этого звука хотелось зажать уши и спрятаться куда угодно.

– Не паниковать! – орал Кравцов, но его голос тонул в общем гаме. – Организованно! По одному!

Но организованности не было. Толпа двигалась хаотично, давила, напирала. Я инстинктивно напрягся – армейская подготовка включилась автоматически. Взял Серёгу за плечо, притянул к себе:

– Держись за меня! Не теряйся!

Мы шли в толпе, я прокладывал дорогу локтями и плечами. Навыки толпы из Чечни пригодились – там тоже приходилось пробиваться через панику, когда началась стрельба на рынке. Главное – не останавливаться, не давать себя затоптать.

Лестница вниз была узкой, народ застревал, кто-то упал, его подняли. Я помог Маринке, которая споткнулась на ступеньке – подхватил под локоть, придержал. Она кивнула в благодарность, глаза за стеклом противогаза были огромными, испуганными.

Подвал встретил нас сырым холодом и тусклым светом аварийных ламп. Бомбоубежище оказалось огромным помещением с бетонными стенами и низким потолком. Вдоль стен стояли скамейки, в углу – ящики с водой и консервами, на стене висела схема эвакуации. Народ набивался внутрь, рассаживался где попало, кто-то прислонялся к стенам, тяжело дыша.

Я насчитал человек двести, может, больше. Все в противогазах, все напряжённые. Дежурный офицер безопасности – капитан в форме, с рацией в руке – стоял у входа и что-то говорил по связи, но из-за противогаза было не разобрать слов.

– Серёга, ты как? – спросил я, снимая противогаз. Воздух в бомбоубежище был затхлым, но чистым. Если бы была реальная утечка, нас бы здесь не держали без масок.

– Нормально, – Серёга тоже снял противогаз, вытер вспотевшее лицо. – Чуть не обделался, честно говоря. Думал, это конец.

– А что вообще произошло?

– Хрен знает. Сирена же не просто так воет.

Я огляделся, ища Кравцова. Нашёл его в дальнем углу – он сидел на скамейке, снял противогаз, и лицо его было белее мела. Руки тряслись так сильно, что он не мог открутить крышку фляги с водой. Рядом сидела Маринка, пыталась помочь, но он отмахнулся.

Я подошёл, присел рядом.

– Олег Викторович, вы в порядке?

Он вздрогнул, посмотрел на меня остекленевшим взглядом. Губы шевелились, но слов не было. Я взял флягу из его рук, открыл, протянул. Он сделал несколько глотков, закашлялся.

– Спасибо, Мещеряков, – выдавил он наконец. – Просто просто испугался. Думал, это настоящая утечка.

– Дышите глубже. Всё позади.

Он кивнул, сделал несколько глубоких вдохов. Постепенно цвет лица вернулся к нормальному, но руки всё ещё дрожали. Я смотрел на него и думал: это нормальная реакция человека, который работает с опасными веществами? Или что-то большее? Может, он знает что-то, чего не знаем мы?

Прошло минут двадцать томительного ожидания. Народ постепенно успокаивался, начинал переговариваться. Кто-то шутил нервно, пытаясь разрядить обстановку. Витёк Рыжов, сидевший неподалёку, громко объявил:

– Если нас тут замуруют, я первым сожру Толика. Он самый толстый, мяса больше.

– Иди ты, Рыжий, – огрызнулся Толик, но все засмеялись.

Наконец сирена смолкла. В наступившей тишине голос дежурного офицера прозвучал громко и чётко:

– Внимание! Тревога ложная! Повторяю: тревога ложная! Опасности нет. Всем организованно покинуть убежище и вернуться на рабочие места!

Поднялся гул облегчения. Люди начали вставать, натягивать противогазы обратно – на всякий случай. Мы тоже поднялись, поплелись к выходу.

Наверху, в лаборатории, царил хаос. Столы сдвинуты, стулья опрокинуты, на полу валялись осколки разбитых колб – кто-то в панике смёл их со стола. Пахло едко – видимо, что-то разлилось. Кравцов остановился посреди лаборатории, огляделся и выматерился.

– Срань господня. Час работы минимум, чтобы привести это в порядок.

– Олег Викторович, что вообще произошло? – спросил Толик. – Почему была тревога?

Кравцов помолчал, потом махнул рукой:

– Не знаю. Наверху разберутся, нам скажут. А пока – убирайте здесь. Всё, что разбито – в утиль. Что разлито – соберите адсорбентом. И проветрите помещение.

Мы принялись за уборку. Серёга собирал осколки, Маринка вытирала разлитые растворы, я открыл окна настежь, несмотря на холод. Работали молча, каждый думал о своём.

Я украдкой наблюдал за Кравцовым. Он стоял у своего стола, делал вид, что разбирает бумаги, но руки всё ещё дрожали. Лицо осунувшееся, глаза бегают. Что с ним? Почему такая реакция?

К концу дня пошли слухи. Серёга, который ходил в туалет, вернулся с новостями:

– Говорят, в закрытой зоне кто-то пытался вынести образец. Сработала сигнализация, охрана среагировала, подняли общую тревогу.

– Кто пытался? – спросил Витёк, навострив уши.

– Не знаю. Говорят, задержали кого-то из инженеров. Но кого именно – никто не говорит. Секретность, всё дела.

Я почувствовал, как учащается пульс. Кто-то попытался вынести образец. Крот? Или просто идиот, который решил заработать? Нужно срочно связаться с Вронским, узнать подробности.

Вечером, когда смена закончилась, я не пошёл в общежитие. Вместо этого направился к автомату на вокзале – единственное место, где можно было безопасно позвонить куратору. Набрал номер, который знал наизусть.

– Слушаю, – раздался голос Вронского.

– Это Мещеряков. На заводе сегодня была тревога. Говорят, кто-то пытался вынести образец из закрытой зоны.

– Я знаю. Задержали инженера Семёна Михайлова. Сейчас его допрашивают. Но я не уверен, что это наш человек.

– Почему?

– Слишком грубо, слишком очевидно. Крот, который работает три месяца и ни разу не попался, не стал бы действовать так топорно. Михайлов либо паникёр, либо мелкий жулик, решивший срубить денег. Либо отвлекающий манёвр.

– То есть крот всё ещё на заводе?

– Скорее всего, да. Так что продолжай работу. Наблюдай, слушай, фиксируй. И, Мещеряков.

– Да?

– Будь осторожен. Если на заводе кто-то пытается выносить образцы, значит, ставки растут. Крот может начать нервничать, совершать ошибки. Или наоборот, может стать опасным.

Я повесил трубку и вышел из будки. На улице уже смеркалось, фонари зажигались один за другим. Я закурил – привычка, от которой так и не избавился полностью, – и пошёл к общежитию медленным шагом.

В голове крутились мысли. Михайлов задержан, но это, возможно, не тот, кого мы ищем. Значит, крот по-прежнему где-то рядом. Может, это кто-то из моих коллег? Серёга, который так старательно со мной возится? Толик, который слишком много знает? Или Кравцов, который так странно отреагировал на тревогу?

Я вспомнил его лицо в бомбоубежище – белое, испуганное, руки трясутся. Это был не просто страх. Это была паника. Паника человека, который знает больше, чем должен. Или человека, у которого есть что скрывать.

Я достал блокнот, который носил во внутреннем кармане, записал: "Кравцов. Странная реакция во время тревоги. Проверить."

Потом добавил: "Михайлов. Связан ли с основной утечкой? Выяснить."

И ещё одна запись: "Кто мог знать о попытке Михайлова заранее? Была ли это провокация?"

Я сунул блокнот обратно в карман и ускорил шаг. Завтра нужно копать глубже. Наблюдать внимательнее. Ловить каждое слово, каждый жест, каждый взгляд.

Глава 7. Ночной визит.

Утром в понедельник я пришёл на работу, как обычно, за пятнадцать минут до начала смены. Привычка военная – лучше прийти раньше и спокойно подготовиться, чем влететь в последнюю секунду, запыхавшись. Прошёл через проходную, где охрана теперь проверяла каждого с удвоенной тщательностью – после истории с Михайловым всех встряхнули. Дошёл до корпуса номер пять, открыл дверь.

И сразу понял, что что-то не так.

У входа в лабораторию стояли двое в форме заводской охраны и человек в штатском – худой мужик лет сорока пяти с лицом, на котором было написано "ФСБ" крупными буквами. Они что-то обсуждали вполголоса, но замолчали, когда я появился.

– Вы кто? – спросил человек в штатском.

– Мещеряков, инженер-химик. Работаю в лаборатории номер пять.

Он достал блокнот, пробежал глазами список.

– Проходите. Но ничего не трогайте до указания начальника лаборатории.

Я кивнул и вошёл внутрь. То, что я увидел, заставило меня остановиться на пороге.

Лаборатория была разгромлена. Не так, как после паники во время тревоги – это был методичный, целенаправленный погром. Столы сдвинуты, ящики выдвинуты и опрокинуты, их содержимое валялось на полу. Шкафы с реактивами открыты, часть бутылок стояла не на своих местах. На полу валялись осколки разбитых колб, блестели на свету разлитые растворы. Весь пол был усыпан бумагами – листы из папок были разбросаны, словно кто-то искал что-то конкретное и торопился.

У своего стола стоял Кравцов, бледный, с синяками под глазами. Он держал в руках толстую папку и смотрел на неё так, будто видел впервые. Рядом с ним Маринка тихо всхлипывала, вытирая слёзы – видимо, её любимые колбы и пробирки были среди разбитых.

– Что случилось? – спросил я, подходя к Кравцову.

Он поднял на меня глаза – в них читалась смесь ярости и страха.

– Ночью кто-то проник в лабораторию. Взломал замок или у него был ключ – не знаю. Перерыл всё, искал что-то. Сработала сигнализация, приехала охрана, но его уже не было. Сбежал через окно в туалете – оно выходит на пожарную лестницу.

– А что пропало?

Кравцов помолчал, потом сказал тихо:

– Журнал регистрации входящего сырья. За прошлый год. Всё остальное на месте, даже деньги из моего ящика не взяли. Только этот чёртов журнал.

Я нахмурился. Журнал регистрации? Что в нём может быть ценного? Просто записи о том, какое сырьё приходило на завод, когда, в каком количестве. Рутинная бухгалтерия, никаких секретов.

Или есть?

– Олег Викторович, а что особенного в том журнале?

Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом отвернулся.

– Не знаю. Может, ничего. Может, кто-то ошибся, думал, что там что-то важное.

Он врал. Я видел это по напряжению в плечах, по тому, как он избегал смотреть в глаза. Кравцов знал, что в том журнале было нечто важное. Но почему не говорит?

В лабораторию вошли ещё несколько сотрудников – Серёга, Толик, Витёк, Коля. Все застыли на пороге, глядя на разгром.

– Ёлы-палы, – протянул Витёк. – Кто это сделал?

– Не знаем пока, – ответил Кравцов устало. – Следствие разбирается. Нам нужно привести лабораторию в порядок. Проверить все реактивы, все приборы. Если что-то испорчено – составить акт. Работы на весь день.

Мы принялись за уборку. Работали молча, каждый думал о своём. Серёга собирал осколки, бормоча себе под нос проклятия. Маринка сортировала бумаги, пытаясь понять, какие документы пропали, кроме журнала. Толик проверял приборы – включал, калибровал, записывал результаты. Я помогал Витьку и Коле передвигать столы на место.

Человек в штатском ходил по лаборатории, осматривал всё внимательным взглядом. Время от времени задавал вопросы:

– Окна всегда закрыты?

– Да, – отвечал Кравцов. – Мы всегда закрываем их на ночь. Инструкция.

– А сигнализация?

– Ставим каждый день. Я лично проверяю перед уходом.

– Когда сработала сигнализация?

– В два часа ночи. Охрана приехала через пять минут, но взломщика уже не было.

– Камеры видеонаблюдения есть?

– В коридоре есть. Но запись почему-то прервалась ровно в час ночи. Говорят, технический сбой.

Человек в штатском усмехнулся:

– Технический сбой. Как удобно.

Он ещё походил, поговорил с охранниками, потом ушёл, пообещав вернуться с дополнительными вопросами.

К обеду мы более-менее привели лабораторию в порядок. Столы стояли на своих местах, осколки убраны, разлитое вытерто. Но ощущение нарушенного пространства осталось. Кто-то чужой был здесь ночью, рылся в наших вещах, искал что-то. И нашёл.

В столовой все только и говорили о ночном взломе. Оказалось, что это была не единственная попытка – на прошлой неделе кто-то пытался проникнуть на склад реактивов, но охрана засекла вовремя. А месяц назад из лаборатории номер три пропали образцы промежуточных продуктов синтеза.

– Кто-то целенаправленно собирает информацию, – сказал Толик, размешивая сахар в чае. – Сначала образцы, теперь журналы. Это система.

– А зачем кому-то старый журнал? – спросил Витёк. – Там же ничего секретного, просто учёт сырья.

– Может, в учёте сырья и есть что-то интересное, – задумчиво произнёс Толик. – Например, можно вычислить, что именно производится, по тому, какие реактивы заказываются. Если знаешь химию, конечно.

Я слушал и мысленно записывал. Толик умный, это уже понятно. Он быстро вычисляет логические связи, видит то, что другие пропускают. Может ли он быть кротом? Или наоборот, может помочь его вычислить?

Коля Петров сидел молча, уставившись в тарелку с супом. Он почти не ел, только изредка подносил ложку ко рту. Лицо у него было серым, осунувшимся. Я заметил, что у него под глазами тёмные круги, руки дрожат.

– Коля, ты в порядке? – спросил я тихо.

Он вздрогнул, посмотрел на меня испуганно.

– Да, всё нормально. Просто плохо спал.

– Может, домой сходи, отдохни?

– Не, работы много. После взлома все анализы нужно переделать, проверить всё заново.

Он снова уткнулся в тарелку. Я наблюдал за ним краем глаза. Что с ним не так? Почему он так нервничает?

После обеда в лабораторию пришёл директор завода Михайлович – грузный мужик лет шестидесяти, с седой шевелюрой и лицом партийного начальника. С ним были ещё двое в форме – представители службы безопасности.

– Товарищи, – начал директор, и все замолчали, повернулись к нему. – В связи с происшествием на территории завода вводятся усиленные меры безопасности. С сегодняшнего дня все сотрудники при входе и выходе будут проходить личный досмотр. Сумки, портфели, карманы – всё будет проверяться. Также вводится запрет на вынос любых документов без специального разрешения начальника отдела. Нарушение этих правил будет караться увольнением и передачей дела в правоохранительные органы. Всем понятно?

Мы кивнули. Директор продолжал:

– Кроме того, устанавливаются дополнительные камеры видеонаблюдения во всех лабораториях и коридорах. Ночные патрули увеличиваются вдвое. Тот, кто взломал лабораторию, будет найден и понесёт наказание. Это я вам гарантирую.

Он ещё что-то говорил про бдительность и ответственность, но я уже не слушал. Думал о том, что означает пропажа журнала. Вронский говорил, что крот действует тонко, незаметно. А тут – открытый взлом, разгром лаборатории. Это либо отчаяние, либо отвлекающий манёвр. Либо вообще другой человек, не связанный с основной утечкой.

Нужно было связаться с Вронским, рассказать о происшествии. Но телефон-автомат на вокзале теперь казался небезопасным – после усиления охраны за всеми следили внимательнее. Нужно было найти другой способ связи.

Вечером, когда смена закончилась, нас всех пропустили через досмотр. Охранники открывали сумки, вытряхивали содержимое, проверяли карманы. Некоторые женщины возмущались, но охранники были непреклонны. Приказ есть приказ.

Когда очередь дошла до меня, я спокойно открыл свою сумку. Там были только личные вещи – кошелёк, ключи, пачка сигарет, зажигалка. Охранник покопался, кивнул, пропустил.

Я вышел за ворота и направился не в общежитие, а в центр города. Нашёл интернет-кафе – небольшое помещение с десятком компьютеров и сонной девушкой-администратором. Оплатил час, сел за компьютер в дальнем углу.

У меня с Вронским была договорённость: в экстренных случаях я мог отправить ему электронное письмо на специальный адрес. Письмо должно было выглядеть как обычная переписка, но содержать ключевые слова, по которым Вронский понял бы, что произошло.

Я набрал:

"Привет, Сергей. Как дела? У нас тут на работе проблемы – вчера ночью кто-то влез в кабинет, украл старые документы. Бухгалтерию за прошлый год. Начальство в панике, усилили охрану, всех обыскивают. Не знаю, что им нужно было в старых бумагах, но явно что-то важное. Напиши, как у тебя дела. Андрей."

Отправил письмо, очистил историю браузера, вышел из кафе.

На улице уже стемнело. Я шёл к общежитию, и в голове крутились мысли. Кто-то проник в лабораторию и украл журнал регистрации сырья. Зачем? Что в нём может быть настолько важного? И главное – кто этот кто-то? Сотрудник завода с доступом? Или человек со стороны, которого наняли?

И ещё один вопрос: почему Кравцов так нервничает? Что он знает?

Я свернул в переулок, закурил, прислонившись к стене дома. Холодный ветер трепал полы куртки, где-то вдалеке лаяла собака. Я стоял и смотрел на светящиеся окна домов, думая о том, что игра становится всё опаснее.

Крот почувствовал, что его ищут. И начал действовать.

Глава 8. Откровение Коли.

Прошло три дня после взлома лаборатории. Жизнь на заводе вошла в новый ритм – ритм подозрительности и страха. Охрана досматривала всех при входе и выходе так тщательно, что очереди растягивались на полчаса. Камеры видеонаблюдения установили везде, даже в туалетах – правда, не в кабинках, но в общих зонах. Люди переговаривались вполголоса, оглядываясь по сторонам. Атмосфера стала тяжёлой, давящей.

Я продолжал работать, наблюдать, слушать. Вронский прислал короткий ответ на моё письмо: "Понял. Продолжай. Осторожно." Больше ничего. Но этого было достаточно.

Кравцов после взлома стал другим. Он больше не задерживался после смены, не курил в беседке, не разговаривал о книгах. Приходил ровно к началу работы, уходил ровно в конец. На вопросы отвечал односложно, взгляд всё время отсутствующий, будто думал о чём-то своём. Я пытался с ним заговорить пару раз, но он отмахивался: "Занят, Мещеряков. Потом."

Коля Петров тоже изменился. Он стал ещё более замкнутым, если это вообще возможно. Работал молча, почти не поднимая глаз от стола. На обеды ходил один, садился в дальний угол столовой, ел быстро и возвращался в лабораторию. Под глазами у него синяки стали ещё темнее, руки дрожали постоянно. Серёга как-то заметил:

– Коля совсем плохой. Может, его к врачу отправить?

– Жена больна, – тихо сказала Маринка. – Рак. Последняя стадия. Он каждую ночь в больнице сидит, а потом на работу. Конечно, он плохой.

Я запомнил это. Больная жена, дорогое лечение – классический мотив для предательства. Деньги нужны, отчаяние растёт, появляется соблазн. Коля Петров поднялся в моём списке подозреваемых.

В пятницу вечером я, как обычно, пошёл с ребятами в бар "Якорь". Атмосфера была не такой весёлой, как раньше. Все пили молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Витёк попытался пошутить про то, что скоро нас будут проверять ректальным зондом при входе на завод, но никто не засмеялся.

– Достало всё это, – буркнул Толик, допивая пиво. – Работаешь себе спокойно, никого не трогаешь, и вдруг – камеры, досмотры, допросы. Как в тюрьме.

– Ну а что делать, – вздохнул Серёга. – Раз кто-товорует, значит, всех проверять будут.

– Поймают этого крота, и всё наладится, – сказал Игорь, наливая водку в стопки.

Я пил и молчал. Думал о том, что крот сидит где-то рядом. Может, даже за этим столом. И никто не догадывается.

Мы разошлись около одиннадцати. Витёк и Игорь поехали на такси – оба были уже прилично навеселе. Толик пошёл пешком в свою сторону. Серёга предложил подвезти, но я отказался – хотел пройтись, подышать воздухом.

Шёл по пустынным улицам, руки в карманах куртки, голова полна мыслей. И вдруг услышал шаги за спиной. Быстрые, торопливые. Я инстинктивно напрягся, замедлил шаг, прислушался. Шаги тоже замедлились.

Я свернул в боковой переулок. Шаги последовали за мной.

Армейские инстинкты включились мгновенно. Я резко остановился, развернулся, напрягся, готовый к драке. И увидел Колю Петрова.

Он стоял в нескольких метрах от меня, тяжело дыша, лицо бледное в свете уличного фонаря. Руки засунуты в карманы, плечи ссутулены. Он выглядел испуганным, измотанным, отчаявшимся.

– Коля? – я расслабился, но не полностью. Что ему нужно? Почему он следил за мной? – Что случилось?

Он молчал, глядя мне в глаза. Потом сделал шаг вперёд, ещё один. Остановился совсем близко и сказал тихо, почти шёпотом:

– Мне нужно с тобой поговорить, Мещеряков. Наедине.

– Мы наедине.

– Здесь не безопасно. Пойдём.

Он развернулся и пошёл дальше по переулку. Я последовал за ним, держась на расстоянии, готовый среагировать в любой момент. Не знаю, чего я ожидал – нападения, ловушки, провокации. Но точно не того, что произошло.

Коля привёл меня на детскую площадку за жилыми домами. Там стояли старые качели, покосившаяся горка, песочница. Всё пустое, безлюдное. Только вдалеке мигал неоновый свет рекламы магазина.