Судьба: Оруженосец

Иван Лев

Судьба: Оруженосец

Пролог

Тишина. Не секунда, не минута – застывшее, тягучее мгновение. Всё вокруг замерло, впитав последние мгновения перед бурей. Впереди вздымался Горнава – граница владений глингаров, сплошная стена из глины, расписанная рунами, высотой десяток метров. Впервые за 25 лет войны человеческое воинство стояло у самого порога их земли.

Поднялся ветер, завыл в ушах. Птицы с верхушек деревьев резко взмыли высь.

Над головами пронесся глиняный горшок. Яркий алый свет от руны на его донце осветил наши лица.

ВЗРЫВ!

Удар… в ногу? Где нога? Взглянул вниз. Не нога. Кровавая… мякоть. Белое. Кость? Не болит. Ещё не болит. ПОЛЗТИ. Тянусь, цепляюсь локтями. Ещё взрыв – осыпало землёй. Глаза заливает. Трясущимися пальцами срываю с плеч накидку. Жгут. Туго. Боль? Нет, ещё нет… И тогда – удар в спину. "Уфф!" Тяжесть. Сверху – сэр Фран. Не сдвинуть. Придавило. В ушах – сплошной свист. Застрял.

Вот и всё. Жди теперь своей кончины. Не так я её представлял. Где бочки бримля? Где красотки длинноногие? Да конечно так и прибежали, к сорокадвухлетнему оруженосцу – «ветерану чистки сапог», как прозвали сослуживцы. Хотя им явно сейчас не до смеха. Их ошмётки аккуратно разбросаны вокруг, добавляя красок в степной пейзаж. Я ещё легко отделался, подумаешь: ногу потерял – зато пиратом смогу стать, да и живой пока.

Живой, да… Надолго ли? Кажется, дела наши совсем плохи. Эти грязекопатели ждали нас. И странно что мы ударили в лоб. К самой границе подошли, стоило ждать засады. Хотя, нет. Учитывая, что наш командующий и дня в академии не отсидел, иначе быть и не могло. Я ж говорил. Да кто ж оруженосца-то послушает? Да, сэр Фран – тело, которого так любезно меня обняло, не давая встать. Папинький сынок получил звание за заслуги отца-губернатора. А что теперь? Как ты тут? Деньгами твоими помазать тебе брюхо? Может, кишки вернутся на место. Чего молчишь? Ах да, ты сдох – прости, не заметил сразу.

В глазах темнеет. Видимо, недолго мне злорадствовать осталось. Скоро стану очередным трупом, жертвой амбиций вельмож. Цели, конечно, объявили благородные. Вот только подтекст весьма алчен и скуп. Веки слипаются. И вдруг – грубый рывок за шиворот! Чьи-то руки дёрнули, потащили по земле. Над ухом рвался грубый голос, но слова тонули в сплошном гуле, в бессмысленном рёве.

ВЗРЫВ!

Глава 1

Очнувшись спустя пять лун, пробормотал:

– Я в "раю"?…

Руки потянулись к расплывчатому силуэту, склонившемуся надо мной. Сознание медленно возвращалось в привычное русло, и по мере того, как дымка сна рассеивалась, фигура обретала очертания тучной женщины, напоминающей своими формами мешок с картошкой.

Это Рафания. Медсестра из 54-го легиона, служившая под началом ныне почившего сэра Франа. Дама волевая, мужественная настолько, что лёгкая щетина на её втором подбородке казалась лишь очередным подтверждением сего факта. В моих грёзах ей явно делать нечего. Значит, столь изысканная особа могла привидеться только наяву. С этого вывод – я жив.

– О, вы очнулись, оруженосец, – сказала Рафания, перевязывая обрывком льняной рубахи остаток моей ноги.

– Извольте, у оруженосца имя есть, – буркнул я. Моё замечание не пришлось ей по вкусу; она до боли затянула повязку, сказав:

– Сейчас не важно. Раз перечить силы есть, то и идти сможешь, – подняв костыль, с откровенным желанием треснуть меня им, протянула его мне: – Ступай.

Я раздражённо схватил костыль – всем видом показывая безразличие. Хоть, может, моё притворство было убедительным со стороны – себя не обмануть. Это раздражало. Даже медсестра, не называл меня по имени. Я что, скотина, выращенная на убой? Ладно, неважно. Вот осушу очередную пинту бримля у Дряньеда, и тут, гляди, забуду, что калека, что будущего нет. Да.. Так и забыл..

Попытавшись встать, помимо привычной тяжести в пояснице, странная боль в отсутствующей ноге, сковала меня. Всё зудело и ныло, аж глазёнки на лоб полезли. Пальцы, которых не было, сводила судорога. Хотя я явственно вижу, что конечности нет – лишь культя в тряпке. Так какого фига она так болит?

– Чего, нога трясётся? – громко спросила Рафания, прервав мой поток мысли.

Действительно, и правда трясётся, за этой болью и не заметил.

– Мм, видать, фантомку поймал? – добавила она.

– «Фантомка» – это что ещё за дрянь?! – спросил я дрожащим голосом в агонии.

– Ничего особенного, просто твоему телу кажется, что нога всё ещё на месте, – договорив, Рафания отвернулась, за секунду выхватила шило и резко вонзила мне в культю.

—Да что с тобой не так?! Добить решила?! – закричал я от шока.

Она широко улыбнулась, с наслаждением от своих действий. Так мне показалось.

– Хотела… Но устав не позволяет. Лучше на ногу посмотри. Болит ещё?

– Хм, действительно не болит. А как так? Что ты сделала?

Рафания почесала лоб:

– А, тьфу его знает. Просто тыкаешь шилом в культю, а оно проходит, а почему не важно. Главное работает.

– Твоя правда, – задумчиво протянул я. Действительно, какая разница, каким способом: главное, чтобы и в будущем это работало… Я надеюсь.

Выходя из палатки, слепящие, тёплые лучи солнца на фоне безмятежного неба озарили моё лицо. Лишь ужасающий трупный смрад не давал восторгаться прекрасной погодой. Вокруг палатки штабелями лежали трупы, каждую минуту с повязками на лице медбратья выносили новых.

Гм… Глядя на это, начинаю понимать, как же мне повезло. Все из 54-го легиона – такие молодые: многим и двадцати нет, а уже червей кормят. А что я мог сделать?

В ноге вновь возникла боль. Да, я знаю, как избавиться от неё – спасибо Рафании за это. Но эта гложущая тварь-совесть не даёт сделать это. Пусть хоть так буду наказан за свою беспомощность, раз жив остался.

– О! Сам ветеран чистки сапог, я полагаю. Живой? Удивительно. – прозвучал сиплый, прокуренный голос из-за спины. Я мог узнать его из тысячи – это сержант Курьем. Один из немногих, кто действительно вызывал уважение среди всего легионерского сброда. Он не раз спасал жизнь молодняку и всегда был готов поделиться папироской. Если, конечно, предварительно накапать ему на мозги.

– И я рад, что тебя трупом не застать. Не думаю, что смог бы найти столь щедрого товарища, который всегда рад поделиться папироской с калекой-сослуживцем. – Закатив глаза, он протянул папиросу.

– Я вот одно понять не мог: как ты вечно всё так выворачиваешь, фиг откажешь.

– Это опыт, мой друг: его с ногой не потерять.

Затянув терпкий табак, с любовью выращенный дядей Курьема на дойных лугах. Смотрел на беззаботных птиц, летевших сквозь чистое небо.

– Курьем, как думаешь, куда они летят?

Он выдохнул дым, бросив бычок в сторону, сказав:

– Эх… Не делай вид, будто есть дело до них. Я знаю, о чём хочешь спросить, слушаю.

– Дааа.. – протянул я. – Тебя не обманешь. Так сколько наших полегло?

– Из 54-го почти все. Тыловики остались, да дюжина молодняка. В 53-ем, 56-ом —так же. А 55-й, на подходе, хворь сгубила, по слухам, массовое отравление, – они в столицу назад ушли.

Как удобно, 55-й легион под управлением кронпринца Ладина Четвёртого. Пред самоубийственной вылазкой животик скрутило, а с больным животиком – как сражаться? Но эти мысли так и не посмел озвучить, даже в компании Курьема.

– Ясно, а итог каков?

Курьем, сплюнов в сторону, ответил:

– Нет их.. легионы разбиты, кто смог сбежать, здесь. Догонять не стали. Такое чувство, что хотели показать, насколько мы жалкие.

– Понятно, такой бойни с начало войны не было.. – сделал затяжку, – Курьем, может ну его? в столицу рванём, остаток дней в спокойствие проживём?

– Я бы рад, но совестно, я теперь глава 54-го, за молодняком смотреть нужно. Не могу их бросить. А ты давай ступай. А я, коль жив останусь, приду. Надеюсь, угостишь кружкой бримля.

– Конечно, любой вопрос за дятькин табак.

– Ха.. Напишу ему, путь тебе пришлёт.

– Спасибо.

Я затушил окурок о сапог, глядя, как Курьем растворяется в лагерной суете.

Да, видимо, один домой поеду. Правда, эта мысль немного пугает. Вот доберусь до Рябьхрустального, а дальше что? Я десять лет отдал армии, научен мастерски шлифовать мечи, латы, и всё на этом. Кому там такой нужен? – так ещё и одноногий. Хотя…Может, это мой шанс сгинуть не в грязи на поле боя. А в зимнем сугробе – пьяным и довольным.

Но пока расклад таков: мне, как калеке, ждать увольнительную в лучшем случае две полные луны. Пока известия дойдут до администрации, пока бумаги, накладные, распоряжения подготовят… Боюсь, больше чем на две луны это затянется. А быть мёртвым грузом, который кормить нужно, желания быть нет, да и совесть не позволяет. И так со снабжением туго: еда не каждый день бывает, а что есть – и та дрянь. Повезёт если какую дичь в лесах поймаем, хотя такого везения давно не было. Попробую примазаться к карете снабжения, вроде как на днях прийти должна. С ними в столицу и укачу.

Проститься с лагерной жизнью будет непросто. Другую и не помню так давно здесь. Но с мужиками уж попрощаться нужно достойно. Думаю, к случаю и запасы сэра Франа присвоить можно: ему всё равно теперь не нужны. Пусть его верному оруженосцу да сослуживцам достанется хотябы колбаса да вяленое мясо после его. Заодно и прощальное застолье выйдет. Может, у кого пиво сыщется. Оно, конечно, дерьмо редкостное; о бримле и не мечтаю… но что есть – то есть.

Вечером Курьем собрал мужиков – семерых оставшихся в живых «дедов», с кем ещё десяток лет назад поступил на службу. Из батальона в две сотни уцелели лишь они. Таковы реалии войны. Расположившись у костра, закинув ячменную кашу в котёл, Курьем взял слово:

– Мужики, с прискорбием сообщаю: отныне наши мечи будут тупы, а доспехи в грязи. Видь, нас покидает «ветеран чистки сопог», всеми любимый стрельщик папирос, всеми любимый добытчик генеральских сервелатов! Так подымем же кружки за первого выпусника воторого батальёна 54-го легиона, отправляющегося на гражданку!

Все молча подняли кружки, опрокинув разом – не чокаясь. Как ни старался Курьем выдать это за праздник – горький дым недавней бойни не выветривался. Ели втихомолку, глаза в кашу опустив.

Так и прошёл мой последний вечер в лагере в тяжком молчании, сквозь которое пробивалось лишь братское сочувствие. Когда настало время расходиться, мужики, словно по уговору, стали срывать с кольчужных рубах свои номерные жетоны. Семь холодных, потёртых кружочка из металла легли мне на ладонь – последние опознавательные знаки нашего сгоревшего батальона. Дар на память. И прощание словно навсегда.

Утром прибыла карета снабжения. Особых проблем договориться с отрядом снабженцев не было. Всё же вещей у меня почти нет, всего: парадный фрак, пара брюк, бельё, да походная утварь.

Отряд набрали из студентов военной академии – молодняк шумный, самоуверенный, простые: слушать их щебетания о ночных проделках с дамами, одна лишь услада для старого вояки. Они так уверенно плели байки: мол, любую завалить смогут, что я не выдержал. Просто не смог упустить такой шанс убавить браваду выскочкам:

– Да? Прям так любую? – Даже Рафанию?

– А то! Говорим же – любую.

По их наивным глазам сразу видно, что не понимают, о ком речь. Хотя их старшина сразу догадался. С трудом сдерживая смех, меня не выдал:

– Мои хлопчики смогут, не сомневайся – подыграл старшина.

– Ну раз вы так уверены, идите в полевой госпиталь, она там. Только цветов хоть по дороге нарвите, она всё же главная красавица 54-го легиона.

Они как послушные овцы, ведомые пастухом, принялись выполнять рекомендации. В свою очередь, я и старшина заняли места в первом ряду, в ожидании начала представления.

Парни выполнили всё как планировали, собрали букет, подозвали Рафанию. Но что-то их уверенность при виде её угасла, сразу попятились назад. Рафания – баба опытная, сразу поняла, что к чему, подойдя ближе, лишь спросила: – Кто надоумил?

Они сразу указали пальцем на меня и старшину Шорпа. Мы успели хорошо поладить, обсуждая шалость. Но, этого оказалось мало, чтобы Шорп согласился стойко принять удар госпожи Рафании вместе со мной. Только она сделала шаг в нашу сторону, он тут же смылся. Я тоже принялся на утёк; видимо, жалкое зрелище убегающего калеки остудило её пыл, настолько что в погоню не кинулась.

Готовность Шорпа поддерживать мои шутейки способствует нескучной дороге впоследствии. Да и сам малый – интересный: высокий, немного тощий, постоянно подёргивает носом в моменты заинтересованности – нервный тик такой. Небось, блефовать не умеет; интересно будет сыграть с ним в карты. Учится в академии; в период каникул подрабатывает в отряде снабжения.

Интересное это место – академия, только я привык к новой игрушке арбалету. А Шорп уже талдычит про их новую штуку – «громовуха». Мол, короткая трубка с фитилём, начиненная «гневом алхимическим», плюёт свинцом с оглушающим грохотом, проламывая латы насквозь. Может, хоть с этой приблудой сможем отеснить глингаров.

Спустя день, на первой заре, мы выдвинулись в путь. Дорога предстояла длинная – целых семь лун, но при этом спокойная: ни гор, ни оврагов. На протяжении пути мы делали небольшие остановки: то в лесу ради охоты (а то грызть сухие ржаные лепёшки откровенно достало), то у реки, чтобы окунуться в чистую воду – та ещё благодать, – да и не могли же мы упустить возможность поухлёстывать за деревенскими барышнями, пришедшими постирать вещи. Правда, вид голых солдатских задниц не очень их располагал к знакомству.

Проезжая через Ермундовы луга мимо деревни Гран (это большая часть пути), мы подобрали двух попутчиков – молодого паренька с бабушкой. Перед её милой улыбкой и свежими пирожками как устоять? Они тоже держали путь в Рябхрустальный.

—Бабуль, вы местные? – попытался завязать разговор Шорп.

—Ой, солдатик, нее. Мы из-под самой Горнавы, с преграничья.

Все переглянулись,и Шорп продолжил:

—Значит, от войны уходите?

Старушка мягко улыбнулась:

—Тифу ты скажешь, какая война? Наше захолустье и даром никому не сдалось. В администрацию идём. Вот мальцу скоро восемнадцать стукнет, заявку в академию подавать будет.

Тут я не выдержал и встрял в разговор:

—А кем же, парень, мечтаешь стать?

Он выпрямился с гордостью:

—Казначеем. Хочу деревне помочь.

—Солдатики, может, молочка тёплого желаете? – перебила бабуля, доставая из корзины глиняный горшок.

Знакомый горшок.С руной на донце.

Я не думал.Рука сама рванулась вперёд, выбила горшок из её рук и швырнула его из повозки. В тот же миг я рухнул на пол, крича:

—Ложись!

Тут же по спине пришёлся лёгкий удар тростью.

—Ты что, окаянный, учудил? Чем тебе моё молоко не угодило?

—Да не в молоке дело! – выдохнул я, всё ещё прижимаясь к полу. – Горшок этот… он взрывается!

—Эх, дурень ты, дурень… Не все горшки такие. Этот просто подогревает. Да и откуда бы у меня взялся твой военный горшок, а?

Мне помогли подняться.Я отряхнулся.

—Бабуль, а вообще-то откуда у тебя глингарская вещь?

—Ты-то глянь, – пожала она плечами. – Живём у самой границы, они к нам захаживают. Не все они плохие. Ну, неказистые, сероватые, да волосы из ушей, по самые плечи, торчат… Так что ж сразу всех врагами народа клеймить?

Курсанты и даже Шорп начали поддакивать этому бреду.

Я слушал,не желая спорить. Лишь буркнул:

—Ага… – и, не глядя ни на кого, вышел из кареты, чтобы закурить.

На улице было спокойно:щебет птиц, бескрайние поля ржи, а в центре – деревушка Гран. Лет двенадцать назад я собирался поселиться здесь. Выращивать картофель, варить бримль. Я их понимаю головой – может, и правда не все они плохие… Но боль в культе не даёт в этом убедиться.

—Господин ветеран чистки сапог, пойдёмте. Ехать пора, – позвал Шорп.

Он что,специально так окликнул? Сопляк, знает же, как это меня бесит.

—Как ты меня назвал?.. Мне послышалось, да?

Он глупо хихикнул:

—Да, да, прости. Ты так в себя ушёл, я уж думал, иначе тебя с небес не вернёшь.

—Ладно, – буркнул я и взялся за скобу двери, чтобы влезть.

Шорп протянул руку помочь.

—Я сам. Подай костыль.

Держась за дверцу,я запрыгнул внутрь на одной ноге.

—Едем.

Заняв своё место,я извинился перед всеми, и мы спокойно продолжили путь..

Подъезжая к городу, я всё ещё таил глупую надежду увидеть ту самую деревушку – с покосившимися ночлежками, где воздух густел от дешёвого бримля и едкого табачного дыма, где грохотали кости в подпольных игорных притонах.

Десять лет. Всего. Десять. Лет.

Вместо неё нас встретил гигантский второй город, прилепившийся к стенам Рябьхрустального. Море лачуг, палаток и уже кривых каменных коробок. Беженцы. Толпы измождённых, грязных людей. Калеки войны с пустыми глазами, подтянутой рукой молящие о подаяние. Невольно в голову лезли мысли: Неужели и меня это ждёт? Вымаливать корки у стен. Нет! Я не позволю меня списать, как старую клячу. Я не столь отчаявшийся. Элин бы мне это не простила.

И не только наши беженцы ютились у стен. Вот они – смуглые, с горбоносыми профилями, в рваных плащах и тюрбанах. Люди Аркинского княжества. Аркинцы. Те, с кем мы лили кровь ещё вчера, считая непримиримыми врагами. Теперь они ютились у наших стен, искали спасения. Их можно было понять. Наши мелкие, жалкие распри прошлого, меркли перед бедствием что на их свалилось.

– Мужики, стоп! Дайте выйду, – выкрикнул я у врат города.

– Уже? – Шорп поморщился. – Эх… Спасибо за компанию, старый ворчун. Куда направитесь?

Я медленно пытаюсь выйти с кареты.

– Выпить.

– Понятно. Вы это… чуть что – приходите в академию. Спросите Шорпа с четвёртого курса военного командования. Там меня знают.

Я скупо улыбнулся сказав: – Конечно, успехов в учёбе.

Шорп с ребятами поехали дальше, скрывшись за крепостными вратами. Эх… И хоть бы трактир Драньеда не изменился. Вроде как, если память меня не подводит он был недалеко от врат.. За этим скопищем палаток, смога костров, я скорее вторую ногу потеряю, а не найду трактир.

Спустя минуты пристального осмотра зданий, я его нашёл. Покосившееся двухэтажное каменное строение, из дверей которого валил плотный табачный дым способный затмить амбре здешних улиц. Только вот странно, вроде как раньше вывезка была. «Драньедова харчевня» а сейчас ничего. Ладно. Глист с ней, с вывеской, это не столь важно главное чтобы бримль бы прежним.

Зайдя внутрь, меня перекосило. Вместо вояк, которым всегда была скидка, здесь сплошь и рядом одни аркинцы: поставили свои вазы с трубками и пыхтят, хлеща ячменную мочу. Бармен – тоже аркинец.

Где Драньед? Здание точно то… Вон же надпись «Курьем угощает» – я её лично на стойке вырезал, лет двенадцать назад.

Бармен швырнул мокрую тряпку на стойку, прямо на вырезанные буквы:

– Добры вчер, солдот. Тебе чако? – просипел он на ломаном Авалорском.

– Бримль, – буркнул я, тыча костылём в липкий пол.

– Минату, – кивнул бармен и тут же гаркнул что-то на аркинском в сторону кухни.

Оттуда вынесли закопчённую кастрюлю – странно, ведь бримль всегда разливали из бочек. Бармен черпнул мутную жидкость кружкой, шлёпнув её передо мной.

Запах – тот самый: терпкий, сладковато-землистый, как брусчатка после дождя. Вкус…

А вкус.. Это ещё та дрянь.. Они разбавили бримль водой, толи чаем каким-то. Где сладковатая горечь, что сменялась терпкой кислинкой, наполнявшая смыслом жизнь? Я не вы держал. Сорвался.

– Это что за дерьмо?! – рявкнул я, швыряя кружку на стойку. Брызги мутной жижи заляпали бармена.

– Если бы я хотел ослиной мочи, я бы пиво заказал. Где Дряньед?! Он вообще знает что за дерьмо вы подаёте?..

Бармен, вытирая лицо, закатил глаза:

– Варвар… – буркнул он по-аркински.

Это слово я знал. В былые годы они так пренебрежительно называли всех Авалорцев.

Последняя капля. Я так долго мечтал о глотке нормального бримля… а этот урод напоил меня мочёй да ещё и оскорбил. Уже вскипел, готовый лезть в драку, хоть и на костыле – как вдруг сзади чья-то тяжёлая рука легла мне на плечо.

Тихий, хрипловатый голос с лёгким аркинским акцентом прозвучал за спиной:

– Успокойся, служивый. Арамин, слей ту бурду. Плесни ему с бочки.

Прежде чем я успел развернуться, тяжёлая рука мягко прижала меня к стойке.

– Садись-ка… – в воздухе запахло благовонием вперемешку с табаком и мятой.

Рядом уселся пожилой аркинец с густыми усами, словно щётка для лат, и в бардовом тюрбане.

– Ты как баран в новом стойле. – хрипло усмехнулся он.

– Давно меж мирных не бывал?

– Давно. Ты кто? И где Дряньед?

– Я Овчибран, пастух… был пастухом. Теперь – беженец, как все.

– Рад знакомству, я…

– Держáти! – бармен шлёпнул две кружки на стойку.

– Спасибо, Арамин. Так вот, Драньед… – начал Овчибран, но слова его потонули в янтарном свете кружки.

Мир сжался до стенок деревяного сосуда.

Первый глоток:

– Сладость, ударившая в нёбо, как солнце в степи после дождя.

Второй:

– Горечь, въедливая, честная.

Третий:

– Кислинка на губах – дикая яжевика с придорожного куста.

Настоящий. Тот самый.

Мягкий дурман пополз к вискам, смывая пыль дорог, горечь поражения. Тёплая волна накрыла грудь. Спустя столько времени, я наконец мог сказать – я дома.

Из речей Овчибрана стало ясно: Драньед продал трактир и открыл новый за стенами Рябьхрустального. А новым владельцем этой харчевни стал сам Овчибран. Откуда у простого пастуха-беженца столько денег? Он так внятно и не объяснил. Весь трактир замирал когда говорил Овчибран, видимо мужик не так прост как о себе говорит.

Я допил осадок, швырнув кружку на стойку:

– Понятно. Прости, спылил немного… – голос хрипло зацепился за горло.

Овчибран кивнул бармену. Тот плеснул новой порции.

– Бывает, – хмыкнул старик. – Сложно освоится в старом стойле когда всё вокруг иначе, хоть и в стенах прежних.

– Да, дело говоришь, – делая глоток бримля. – Вы-то чего к нам таким скопом? Аль у вас там потоп случился?

– Первородного хлопнули…

Моя кружка грохнулась о пол. Глаза полезли на лоб.

– К-как?! – выдавил я. – Которого? Волохов? Глингаров?

– Не-ет… – протянул я. – Это бред…

– Какими бы они ни были, они – не боги, – продолжил Овчибран. – «Гнев алхимический», так вы называете ту штуку… рванул в упор. Даже первородный не осилил

Он замолчал, глядя в кружку.

– Слепая удача. Сами не чаяли… А он… реку Аркин перед смертью в пыль. А города наши… – он закурил, – все в пойме стояли. Жили.

Тишина повисла в трактире. Воздух словно замер.

– Засуха. Голод… Мясо соседа вместо хлеба. Вот и потянулись остатки к вашим стенам.

– Мне жаль…– прошептал глядя в кружку.Так кто это был?

– Первородный Зарзиаров.

– Зарзиары? Но как?? Они же вымерли лет триста назад.

– Да. Но один из тройки их первородных остался. Скитался по пустыням три века… Пришёл к нам, провозгласил себя богом… Хотел храмы. Мы не подчинились. Вот и итог.

Остаток вечера пролетел за кружкой бримля да байками. Я рассказывал о степных битвах, пьяных драчунах из 54-го, глупости молодых лейтенантов. Он о тягости жизни в пустыни. Овчибран оказался крепким стариком – хоть и враг вчерашний, а выпить да посмеяться, мастер. Думаю ещё не раз приду на кружку бримля.

Он предложил остановится у его, на втором этаже. Я не стал отказываться время уже позднее в город завтра схожу.

Рано утром я уже стоял у врат Рябьхрустального. Пройти пропускной пункт не проблема, всё же я местный.

Город встретил меня шёпотом родных улиц.

Под ногами знакомая мозаика, искрившаяся солнечными зайчиками от хрустальных пирамид на крышах. Вдоль дорог журчали тонкие каналы, ведущие в каждое здание. Шаги сопровождало мирное кваканье почтовых жаб и воспоминания.

Здесь, на ступенях ратуши, я впервые встретил Элин. Мне только что подарили долгожданную почтовую жабу – и я не успел донести её до дома. Юркое создание выпрыгнуло из рук… прямиком на роскошное платье незнакомки. Она сидела на ступенях – шатенка с пышными волосами, в очках, погружённая в книгу. Элин. Вскочила как ошпаренная, её нежный голосок взвизгнул:

– Какого чёрта?! Идиот, лови жабу!

Я тогда был застенчив не в меру. Застыл столбом. Она же, не дожидаясь, сама принялась ловить юркую тварь, крича сквозь злость:

– Мраморный мальчик! Долго стоять будешь? Я одна твою жабу ловить должна?! Жабу мы так и не поймали. А Элин в отместку всё талдычила: «Должок!» Твердила, что я ей обязан за испорченное платье. И при каждой случайной встрече напоминала, лукаво сверкая глазами:

– Мраморный мальчик! Ну что, когда долг вернёшь?

Так длилось неделями, пока я не набрался духу и не пригласил её в «Пир Хрусталь» – самое пафосное заведение города, куда даже лорды очередь ждут. Я свято верил, что теперь хамка отцепится. Но незаметно для себя проникся её странным обаянием: этими глупыми шутками, придурковатой грубостью, почему-то это заставляла улыбаться. Год за годом её настойчивость таяла моё упрямство, пока через два года мы не стояли у алтаря.