Полная версия
Альтер М.
Кровь на алтаре
Глава первая: Тень под песком
Ветер, неумолимый и злой, гулял по пустыне, завывая на тысячи ладов. Он гнал перед собой волны раскаленного песка, которые, словно ядовитые змеи, обвивали ноги и проникали в самые застегнутые участки одежды. Песчинки звенели о стекла очков, скрипели на зубах, набивались в волосы, превращая их в колючую, неприятную массу. Воздух был густым и тяжелым, им невозможно было надышаться; каждый вдох обжигал ноздри и легкие, словно ты вдыхал не кислород, а мельчайшие частицы расплавленного стекла.
Марк Семенов стоял на краю раскопа, сняв защитные очки и с трудом протирая их краем запыленной рубашки. Его лицо, обветренное и покрытое слоем загара и пыли, было испещрено морщинами усталости. Он смотрел на раскинувшуюся перед ним панораму – море песка, переходящее в барханы, которые уходили за горизонт, к подножию лиловых, миражных гор. Здесь, в этой забытой богом и людьми пустыне Каракум, время текло иначе. Оно застыло, пропитав собой каждый камень, каждую песчинку. И именно эту окаменевшую реку времени Марк искал всю свою сознательную жизнь.
Его лагерь, состоящий из трех палаток и навеса для оборудования, казался жалкой щепкой, затерянной в этом безбрежном золотом океане. Раскоп же был подобной ране, зияющей язвой на теле пустыни. Глубокий, многоуровневый, он обнажал пласты истории, которые тысячелетиями были скрыты от солнца. Сейчас, под почти отвесными лучами полуденного светила, тени были короткими и черными, как уголь, отчего рельеф стенок ямы казался еще более резким и драматичным.
– Профессор! – раздался молодой, звонкий голос, едва пробивавшийся сквозь вой ветра. – Идите сюда! Кажется, мы нашли что-то… цельное.
Марк обернулся. К нему бежал, спотыкаясь о рыхлый песок, его аспирант Алексей. Парень был молод, полон энтузиазма, который не смогла убить даже эта изматывающая экспедиция. Его лицо, менее обожженное солнцем, сияло возбуждением.
– «Цельное»? – переспросил Марк, его собственный голос прозвучал хрипло и устало. – После черепков и обломков костей это звучит как сказка.
– Нет, я серьезно! – Алексей, запыхавшись, подбежал к нему. – Южный сектор, самый нижний уровень. Лопата Сергея во что-то уперлась. Не в камень, а во что-то… гладкое. Обработанное.
В серых, выцветших от солнца глазах Марка вспыхнула искра того самого азарта, что привел его сюда, в эту гиблую даль. Усталость будто рукой сняло. Он молча кивнул и, натянув очки, двинулся за студентом к краю раскопа.
Спуск вглубь был подобен путешествию в иное измерение. С каждым шагом по шаткой деревянной лестнице жара и ветер ослабевали, сменяясь гнетущей, мертвой тишиной и прохладой, пахнущей сырой глиной и прахом веков. Стены раскопа, прочерченные четкими геологическими слоями, упрямо молчали. Здесь были погребены цивилизации, о которых не знали учебники. Никто не помнил их имен, их богов, их страхов и надежд. Марк чувствовал это молчание кожей – оно было тяжелым, давящим, словно толща земли над головой вот-вот обрушится и похоронит его вместе с тайнами, которые он так жаждал раскрыть.
На самом дне, в узком котловане, усиленно работали двое рабочих – Сергей и невысокий, коренастый Мурат, местный проводник, чье лицо было похоже на высохшую грушу и не выражало ровным счетом ничего. Они осторожно, уже не лопатами, а кистями и совочками, расчищали что-то большое, уходящее в земляную стену.
– Осторожнее, осторожнее, – бормотал Сергей, могучий мужчина с руками, похожими на корни старого дуба. – Черт, да это же… камень. Большой.
Марк подошел ближе, и сердце его замерло, а потом забилось с бешеной силой. Это был не просто камень. Из темной, почти черной земли проступала плоскость из темно-серого, почти черного камня. Его поверхность была неестественно гладкой, отполированной до матового блеска, который поглощал свет, а не отражал его. Уже сейчас было видно, что это – часть чего-то большего. Огромного.
– Прекратите работу кистями, – тихо, но властно приказал Марк. Он опустился на колени, не обращая внимания на влажную глину, проступающую сквозь ткань брюк. Он достал из кармана небольшую кисточку с мягким ворсом и начал сам, с почти религиозным трепетом, сметать пыль и песок с поверхности камня.
Под его пальцами проступали линии. Сначала едва заметные, потом все более четкие. Это были не просто царапины. Это была резьба. Глухая, сложная, пугающая в своей иррациональности. Спирали, которые не вели никуда, углы, которые, казалось, нарушали законы евклидовой геометрии, переплетения, напоминающие то ли внутренности, то ли корни ядовитого растения.
– Глифы, – прошептал Алексей, стоя за его спиной. – Ничего подобного я никогда не видел. Это не клинопись, не иероглифы…
– Это руны, – поправил его Марк, и его голос прозвучал глухо, словно из колодца. – Но не те, что известны нам по скандинавским или германским памятникам. Они… другие. Древнее. Чуждые.
Он работал несколько часов, не чувствуя ни усталости, ни голода. Рабочие и Алексей помогали ему, и постепенно из-под многовекового плена земли начала проявляться монументальная структура. Это был алтарь. Огромный, сложенный из того же черного камня, квадратный в плане, он уходил в земляную стену, оставляя загадку своих истинных размеров. Его лицевая часть, которую они расчистили, была полностью покрыта этими безумными рунами. Они текли по поверхности, как ядовитые реки, сходились в узлы, похожие на звериные морды с пустыми глазницами, расходились в паутину линий, от которой рябило в глазах.
Но была еще одна деталь. Та, что заставила кровь стынуть в жилах.
В центре алтаря, прямо перед местом, где, судя по всему, должен был стоять жрец, каменная поверхность была испещрена глубокими, узкими желобками. Они расходились от центральной точки, образуя сложную, тщательно продуманную систему стоков. И эти желоба, в отличие от матовой поверхности самого алтаря, имели странный, темный, почти бурый оттенок. Казалось, камень здесь впитал в себя какую-то жидкость и навсегда сохранил ее память.
Марк провел пальцем по одному из желобков. Шероховатость была едва заметной, но отличимой от гладкости окружающего камня. Он поднес палец к лицу, хотя и так все понимал. Ему не нужны были лабораторные анализы. Его археологическое чутье, его опыт, все его естество кричало ему правду.
– Кровь, – тихо сказал Алексей, глядя на него. – Это стоки для крови, да, профессор?
Марк кивнул. Он не мог отвести глаз от этого темного, почти черного налета в желобах. Сколько ее здесь пролилось? Литры? Десятки литров? Целые реки? Чью кровь впитывал этот ненасытный камень? Животных? Врагов? Или… своих? Своих собственных соплеменников, принесенных в дар темным, забытым богам?
Мысль была отвратительной и в то же время пьяняще-притягательной. Он стоял на пороге. На пороге не просто археологического открытия, а чего-то гораздо большего. Он прикасался к самой сути древнего ужаса, к ритуалу, который был стерт из памяти человечества за ненадобностью или из-за слишком тяжелой цены, которую он требовал.
– На сегодня все, – сказал Марк, с трудом поднимаясь на ноги. Колени хрустели, спина ныла. – Закройте раскоп брезентом. Никаких посторонних. Я… мне нужно подумать.
Он поднялся наверх один. Ветер, встретив его, яростно рванул на себе полы рубашки, словно пытаясь отбросить его прочь от этого места. Солнце клонилось к закату, окрашивая пустыню в багровые и золотые тона. Красота была неземная, и оттого еще более зловещая.
Вечер в лагере прошел тихо и напряженно. Обычные шутки и разговоры затихли. Все были под впечатлением от находки. Сергей и Мурат молча пили крепкий чай, изредка перебрасываясь короткими фразами. Алексей пытался зарисовать увиденные руны в свой блокнот, но не слушались ему, выходили кривыми, искаженными, будто сама бумага сопротивлялась их воспроизведению.
Марк сил в своей палатке, отгороженный от всех. Перед ним лежали его полевые дневники, но писать он не мог. В ушах стоял гул, нарастающий, как отдаленный рой пчел. Он закрыл глаза, и перед ним вновь всплыл алтарь. Эти руны. Эти стоки для крови. Они будто выжглись на его сетчатке.
Он вспомнил все мифы и легенды, которые успел прочесть об этом регионе. Смутные предания о «народе пустыни», поклонявшемся «Тому, Кто спит под песком». О культе, который не оставил после себя ничего, кроме страха, передававшегося из уст в уста кочевниками. Говорили, что они умели вызывать дождь, но цена была – душа первого ребенка. Говорили, они могли наслать мор на вражеские племена, но для этого нужно было добровольное самоубийство старейшины. Их бог не был ни добрым, ни злым. Он был… голодным. Вечно голодным.
«Чушь, – пытался убедить себя Марк, проводя рукой по лицу. – Суеверия дикарей. У нас есть артефакт. Материальное свидетельство. Его нужно изучать, а не бояться».
Но рациональные доводы разбивались о каменную громаду алтаря, стоявшую у него перед глазами. Этот камень дышал. Дышал древностью и смертью.
Ночью ветер стих. Наступила та звенящая, абсолютная тишина, которая возможна только в глубине пустыни. Ни крика птицы, ни шороха насекомого, ни шелеста листвы. Только бесконечное, давящее молчание вселенной, в которой их лагерь был ничтожной пылинкой.
Марк не мог уснуть. Он ворочался на своей походной кровати, чувствуя, как холодная дрожь пробегает по спине. Ему казалось, что он слышит голоса. Глухие, приглушенные, доносящиеся как будто из-под земли. Напевные, ритмичные. Как молитву. Или как заклинание.
Он сел на кровати, вслушиваясь. Тишина. Лишь собственное сердцебиение, отдававшееся в висках. «Нервы, – сказал он себе. – Просто нервы и переутомление». Он вышел из палатки, чтобы подышать воздухом и прогнать дурные мысли.
Ночь была безлунной, но небо, усыпанное мириадами звезд, сияло таким холодным, нереальным светом, что на земле лежали четкие тени. Марк прошелся по лагерю. Алексей спал в своей палатке, слышался его ровный храп. Рабочие тоже, судя по всему, отдыхали. Все было спокойно.
Его неудержимо потянуло к раскопу. Он подошел к его краю и посмотрел вниз. Брезент, которым они накрыли находку, был неподвижен. Из-под него тянуло запахом холодной земли и чего-то еще… металлического, сладковатого. Как будто запах старой, засохшей крови.
И тут его взгляд упал на край брезента. Он был прижат камнями, но один уголок, казалось, шевельнулся. Как будто что-то потянуло его изнутри. Марк замер, всматриваясь. Показалось. Должно быть, показалось.
Но нет. Брезент снова дрогнул. Слабый, едва заметный толчок снизу.
Сердце Марка ушло в пятки. Крыса? Змея? В этой пустыне почти не было жизни. И уж точно ни одно животное не было способно сдвинуть тяжелый, пропитанный влагой брезент.
Он оглянулся. Лагерь спал. Было тихо. И тогда им овладела необъяснимая, иррациональная сила. Та самая, что заставляет детей заглядывать под кровать в поисках монстра, а взрослых – спускаться в темный подвал без фонаря. Он должен был посмотреть. Должен был убедиться.
Марк осторожно, стараясь не производить шума, спустился по лестнице в раскоп. Воздух внизу был ледяным, несмотря на дневную жару. Он пах не просто сыростью, а гниением, разложением, словно здесь, под землей, тысячелетиями что-то медленно умирало.
Он подошел к алтарю и отдернул брезент.
Камень лежал так же, как и днем. Недвижимый, безмолвный, черный. Звездный свет почти не достигал дна раскопа, и алтарь тонул во мраке, лишь смутно угадывались его очертания. Но руны… руны, казалось, светились. Слабый, фосфоресцирующий, больной свет исходил от них, будто они были прорезаны не в камне, а в самой плоти ночи.
Марк заворожено смотрел на них. Его рациональное сознание кричало, что это невозможно, что это игра света и тени, обман усталых глаз. Но другая, более древняя часть его мозга, та, что помнила страх перед темнотой и необъяснимым, шептала, что это правда. Камень жил.
Он не помнил, как его рука потянулась вперед. Это было неосознанное движение, позыв археолога, желавшего прикоснуться к истории, ощутить связь с давно ушедшими людьми. Его пальцы, холодные и дрожащие, коснулись центра алтаря, того самого места, где сходились кровавые стоки.
И мир взорвался.
Не физически. Не звуком и не светом. Это был взрыв внутри его черепа. Оглушительная, всесокрушающая волна чужих ощущений, образов, звуков и запахов обрушилась на него, сметая его собственное «я» в клочья.
Жара. Не та, сухая жара пустыни, а влажная, удушающая, пахнущая потом, дымом и чем-то сладковато-приторным – запахом горящей плоти и ладана. Грохот барабанов, монотонный, проникающий в кости, в такт которому колотится его собственное сердце. Крики толпы, но не ликующие, а исступленные, полные какого-то животного, религиозного экстаза. И он видит…
Он видит себя. Но это не он. Его тело обнажено и разрисовано черной и красной краской, повторяющей узоры на алтаре. В руках он держит длинный, изогнутый нож, лезвие которого сделано из черного, вулканического стекла – обсидиана. Оно отливает радужным блеском в свете факелов.
Перед ним, на алтаре, лежит человек. Юноша, почти мальчик. Его глаза широко открыты, в них нет страха, лишь пустота и покорность. Его грудь ритмично вздымается. Он ждет.
А вокруг – море голов. Лица, искаженные восторгом и жаждой. Они смотрят на него, на жреца. Они ждут. Ждут действа. Ждут крови.
И он, жрец, поднимает нож. Его рука не дрожит. В его жилах течет не кровь, а лед и огонь одновременно. Он чувствует необъятную силу, текущую через него. Силу этого места, этого камня, этого голодного бога. Он открывает рот, и из его горла вырываются хриплые, гортанные звуки – слова на языке, которого Марк не знает, но понимает всем своим существом. Это слова призыва. Слова благодарности. Слова обещания.
– Каал-Шаарот! Глотатель Душ! Прими эту кровь! Утоли свою жажду!
И нож опускается.
Острый, как бритва, обсидиан входит в плоть не с глухим звуком, а с каким-то влажным, сочным хрустом. Теплая, алая струя бьет вверх, забрызгивая его лицо, грудь. Она обжигает кожу, как кипяток. Кровь не просто течет, она пульсирует, будто по желобам алтаря бежит еще одно, умирающее сердце. Она наполняет каналы, стекает в центральную чашу, и камень… камень впитывает ее. Он пьет. Он живет. Марк чувствует, как могущество божества, темное, бездонное, как сама вселенная, проникает в него, наполняет его, делает его богом среди людей. Это ужасно. Это отвратительно. Это… блаженство.
Видение исчезло так же внезапно, как и появилось.
Марк стоял на коленях перед алтарем, судорожно хватая ртом холодный воздух. Его всего трясло, как в лихорадке. По его щекам текли слезы, смешанные с потом. Он поднес руку к лицу – ему показалось, что она вся в липкой, теплой крови. Но рука была чиста.
Он с ужасом посмотрел на алтарь. Камень был неподвижен. Руны больше не светились. Все было как прежде.
Но ничего уже не было как прежде.
Он вскочил на ноги и, спотыкаясь, побежал к лестнице. Он карабкался наверх, цепляясь за шаткие перекладины, с одной лишь мыслью – бежать. Бежать подальше от этого места. Бежать от этого камня, от этого ужаса, который теперь навсегда поселился в его голове.
Он вывалился на край раскопа и рухнул на песок, давясь рыданиями и рвотными позывами. Во рту стоял вкус. Медный, соленый, знакомый до тошноты. Вкус крови.
«Галлюцинация, – пытался он убедить себя, упираясь лбом в холодный песок. – Отравление. Солнечный удар. Психическое расстройство. Все что угодно, только не…»
Только не правда.
Он лежал так, не в силах пошевелиться, пока на востоке не начала проступать первая, бледная полоса зари. С первыми лучами солнца животный страх начал отступать, сменяясь леденящим душу, трезвым ужасом.
Он прикоснулся к алтарю. И алтарь прикоснулся к нему в ответ. Он показал ему свою историю. Историю, написанную кровью.
Марк поднялся. Ноги его подкашивались. Он посмотрел на раскоп. Теперь это место выглядело не как археологическая удача, а как братская могила. Как врата в ад.
Он знал, что должен сделать. Он должен был все остановить. Закопать это. Уехать. Забыть.
Но когда он побрел обратно к лагерю, его взгляд упал на его собственную руку – ту самую, что прикоснулась к камню. Ему показалось, что на кончиках пальцев, под ногтями, застыл темный, почти черный налет. Как будто следы той самой, древней крови.
И в глубине его сознания, тихо, но отчетливо, прозвучал хриплый, гортанный голос, произнесший два слова на забытом языке. Он не знал их перевода. Но он понял их смысл с безошибочной ясностью.
Добро пожаловать.
Глава вторая: Шепот в песках
Солнце поднялось над пустыней, безжалостное и ясное. Оно сожгло ночные страхи, превратив их в смутное, липкое воспоминание, похожее на дурной сон. Но сны не оставляют после себя вкус крови на губах и не выжигают на внутренней стороне век изображение ножа, входящего в плоть.
Марк Семенов стоял у входа в свою палатку, потягивая обжигающий чай из металлической кружки. Рука дрожала, и чай расплескивался, оставляя коричневые пятна на пыльном грунте. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, опустошенным, будто все внутренности кто-то выскоблил тупым скребком. Ночь была прожита в состоянии, среднем между бодрствованием и кошмаром. Каждый раз, закрывая глаза, он вновь видел факелы, искаженные лица, блеск обсидианового лезвия и – самое ужасное – покорный взгляд юноши на алтаре. Он чувствовал ту самую, пьянящую силу, что текла через жреца. И от этого воспоминания ему становилось одновременно мерзко и… тоскливо. Как будто он лишился чего-то очень важного.
– Профессор, вы в порядке?
Марк вздрогнул и обернулся. Рядом стоял Алексей, его молодое лицо было искажено беспокойством. Парень смотрел на него так, будто видел впервые.
– Что? Да, конечно, – буркнул Марк, отводя взгляд. Голос его звучал хрипло и неестественно. – Просто не выспался. Нервы шалят.
– Вы выглядите ужасно, – откровенно сказал Алексей. – Как будто всю ночь… не знаю… бегал по пустыне.
«Или перерезал глотку невинному», – пронеслось в голове у Марка. Он сглотнул комок в горле.
– Пустое. Скажи Сергею и Мурату, чтобы готовили оборудование. Сегодня начнем детальную съемку и зачистку алтаря. Нужно сделать точные слепки рун.
Алексей не двигался с места.
– Марк Семенович, может, стоит взять паузу? Этот артефакт… Он какой-то не такой. Вчера вечером, когда вы спустились, мне тоже стало не по себе. Как будто за мной кто-то наблюдал из темноты. И запах там странный.
Запах. Сладковатый, металлический. Запах старой крови. Марк почувствовал, как его желудок сжимается.
– Археология – это не только про золото и глиняные черепки, Леша, – сказал он, стараясь говорить как можно более нормально. – Это и про такие вот находки. Они неприятны, но от этого не менее ценны. Это часть истории. Нашей с вами работы. Иди, готовься.
Алексей помедлил еще мгновение, затем кивнул и направился к палатке с оборудованием. Марк видел, что он не убежден. И в этом была его собственная вина. Обычно он, профессор Семенов, горел своими проектами, заражал энтузиазмом студентов. А сейчас он был похож на загнанного зверя, который пытается прикинуться ручным.
Он не мог уехать. Мысль о бегстве, такая ясная и соблазнительная ночью, теперь казалась абсурдной. Что он скажет коллегам? Ректору? Спонсорам? «Извините, камень показал мне страшный сон, поэтому я бросил раскопки века»? Его поднимут на смех. Карьера, репутация, все, что он строил десятилетиями, рассыпалось бы в прах. Нет. Он должен быть профессионалом. Ученым. Он должен доказать самому себе, что все это – галлюцинации, вызванные стрессом и непривычной средой.
Он спустился в раскоп первым. Брезент лежал на месте. Марк сдернул его с таким усилием, будто он был привален многотонной глыбой. Алтарь предстал перед ним в холодном утреннем свете. Просто камень. Большой, покрытый странными узорами, мрачный – но всего лишь камень. Никакого свечения. Никакого шепота.
«Вот видишь, – сказал он сам себе. – Ничего нет. Выдумки».
Он надел перчатки. Тонкие, хлопковые, чтобы не повредить поверхность артефакта. Но в тот момент, когда его пальцы в перчатке снова коснулись камня в том самом месте, где сходились стоки, его пронзила молчаливая, внутренняя вспышка. Не видение. Не звук. А ощущение. Острое, до боли знакомое чувство… ожидания. Как будто что-то огромное и древнее, дремавшее под толщей песка, на мгновение приоткрыло один глаз и посмотрело прямо на него. И в этом взгляде не было ни злобы, ни доброты. Был только голод. Бездонный, всепоглощающий голод.
Марк резко отдернул руку. Сердце бешено заколотилось. Он оглянулся. Никто не видел. Алексей и рабочие только начинали спускаться.
«Воображение, – судорожно подумал он. – Просто воспоминание о вчерашнем. Все пройдет. Нужно работать».
Работа закипела. Они установили мощные осветительные приборы, чтобы прогнать глубокие тени со дна раскопа. Щелкали фотоаппараты, скрипели карандаши Алексея в его блокноте. Сергей и Мурат осторожно расчищали землю вокруг основания алтаря. Марк, взяв в руки кисточку и пинцет, сам начал очищать поверхность рун от налипшей за тысячелетия грязи. Он погрузился в привычный, почти механический процесс. Каждая вычищенная линия, каждый обнаруженный новый символ отдаляли кошмар, возвращали ему почву под ногами. Это была наука. Материальный мир.
Но чем глубже он погружался в работу, тем сильнее становилось странное чувство. Руны под его пальцами казались… теплыми. Не той теплотой, что на солнце, а иной, идущей как бы изнутри камня. И они начали обретать смысл. Не через перевод, а интуитивно, на уровне подсознания. Вот этот изогнутый шип – «боль». Вот эта спираль, уходящая в никуда – «вечность». А этот узел, похожий на сведенные судорогой пальцы – «жертва».
Он не читал их. Он чувствовал их. Как слепой чувствует шрифт Брайля.
– Профессор, – позвал Алексей, прерывая его трансовое состояние. – Посмотрите, что мы нашли сбоку.
Марк оторвался от алтаря, и мир вокруг на секунду поплыл. Он подошел к тому месту, где работали Алексей и Сергей. У самого основания алтаря, почти под ним, они расчистили небольшую нишу. В ней лежали предметы.
Не золотые украшения и не ритуальные сосуды. Кости. Несколько человеческих черепов, аккуратно уложенных в пирамиду. И вокруг них – десятки мелких косточек. Фаланги пальцев. Ребра. Все они были темного, почти черного цвета, будто обожжены. И на каждом черепе, прямо в центре лба, зияла аккуратная, идеально круглая дырочка.
– Жертвы, – беззвучно прошептал Алексей. – Не просто символические… Их было много.
Сергей перекрестился, что было для него крайне нехарактерно.
– Мерзкое место, профессор. Я на многих раскопках бывал, но такое… Чувствуется, что тут лихо закручено.
Мурат, молчавший до этого, подошел ближе. Его темные, узкие глаза внимательно осмотрели кости, потом алтарь, и наконец остановились на Марке.
– Это плохое место, – сказал он на своем ломаном русском. Его голос был глухим и бесстрастным. – Старики в ауле говорили. Здесь жил старый дух. Дух песков. Он пил дыхание людей. Лучше уйти. Закопать обратно.
– Суеверия, Мурат, – отрезал Марк, но в его собственном голосе не было никакой убежденности. – Это археологический памятник. Наша задача – его изучить, а не бояться.
– Не бояться того, чего не знаешь, – глухо произнес Мурат. – Глупо. А знать этого… – он кивнул на алтарь, – никто не должен.
Он развернулся и пошел прочь, к лестнице.
– Ничего, профессор, – сказал Сергей, стараясь вернуть бодрость в голос. – Местные они всегда такие. В каждом камне черта видят.
Марк не ответил. Он смотрел на темные черепа с дырками во лбах. Он почти физически чувствовал тот самый обсидиановый нож, входящий в мягкие ткани, пронзающий кость. Это был не просто ритуал. Это была система. Конвейер смерти.
Работа продолжалась до вечера. Марк с головой ушел в документирование. Он фотографировал, зарисовывал, делал пометки в полевом дневнике. Чем больше он работал, тем более странное состояние его охватывало. Усталость как рукой сняло. Его сознание было кристально ясным, мысли текли с необычайной скоростью. Он видел связи между рунами, улавливал их внутреннюю логику, словно разгадывал головоломку, которую знал когда-то очень давно. Он почти не замечал, как Алексей несколько раз предлагал ему сделать перерыв, поесть. Еда казалась ему чем-то абсолютно незначительным.
К концу дня он сидел на складном стуле перед алтарем, глядя на свои записи. Солнце уже село, и в раскопе царствовал искусственный электрический свет, отбрасывающий резкие, неестественные тени. Все остальные ушли наверх, ужинать. Он остался один. Он не хотел уходить. Здесь, у камня, он чувствовал… ясность. Силу.
