1000 долларов за поцелуй, 50 центов за душу

Не успели мы сделать и двух шагов из проектного зала, как к нам подошёл мужик лет сорока с хвостиком, в чёрной рубашке и с лицом, будто делает вид, что не пьёт на тусовках.

– Степан? Вот уж кого не ожидал увидеть. Живой, почти трезвый и при бабах – тебя точно не подменили? – сказал он, хлопнув Профессуру по плечу.

– Я просто сегодня репетирую образ приличного человека, Ромчик, – хмыкнул тот, не улыбаясь.

– Серьёзно? Исторический момент!

– Кристина! – поприветствовал мужчина.

– Роман! Поздравляю с премьерой картины! Ну и как вам работалось с режиссёром?

Мужчина, как оказалось, знал и её.

– Сущий кошмар, он думал, что мы наняли его как художника, а нам был нужен просто работяга, который сделает всё как надо студии. Ведь видение картины уже было, и что-то привносить уже не нужно, а он… В общем, наконец отмучились – и вот премьера…

– А что сам не снял этот псевдоинтеллектуальный стон под камерой? – спросил Профессура.

– Как пошло, – сказал мужчина. – Стёпа, я знал, что ты не удержишься.

– Я выдержал полтора часа, это уже подвиг.

– Я уже давно не снимал. Решил не обманывать себя и заниматься тем, что умею. Продюсированием.

В этот момент, когда ещё никто не разошёлся, откуда-то из-за закулисья прямо на сцену выбегает молодая девушка с большой табличкой «Мы против убийства животных в кино!». Примечательным, конечно, ещё было и то, что она выбежала с абсолютно голым торсом.

– Хватит убивать животных в кино! Живодёры! Это жестокое обращение с животными! Это преступление против человечности!

– Охрана! Немедленно выведите её! – завопил Роман.

Но было уже поздно, девушка спрыгнула со сцены и понеслась между рядами зрителей.

– Схватите её!

И наконец нашлась охрана, которая поймала эту активистку, завершив её интересный перформанс.

– Даже если бы я написал в конце, что во время съёмок ни одно животное не пострадало, эти активисты всё равно бы не успокоились, – начал оправдываться Роман.

– А меня кольнул момент, когда отказали тормоза, и главный герой не догадался тормозить машину ручником или понижением передач, – вставил я, продемонстрировав небольшие знания, что остались у меня после таксопарка. – Но это клише достаточно часто встречается в кино.

– А кто это у нас? – спросил мужчина, глядя на меня.

– Никита. Друг Профессуры. Просто Никита, – сказал я сам за себя.

– Очень приятно, Никита. Роман. Добро пожаловать в сумасшедший дом.

– Я надеюсь, вы смогли «отмыть» столько, сколько потребовалось, на этом фильме? – усмехнулся Профессура.

– Да, конечно. Эту фигню забудут к понедельнику, и она даже на «Кинопоиске» не появится. Но вот зато следующий проект – просто пожарище. Там будет всё: плоть, сатира, паника, идеальный саунд. Настоящая буря.

Он похлопал по плечу Профессуру. Быстро, по‑деловому, как будто заверял сделку.

– Как и договаривались, после сеанса – в «Грибоедов». Там будет кто надо. Только не тащите критиков, эта моль нам там не нужна, посидим по‑свойски.

Профессура закатил глаза, что ему придётся терпеть и дальше весь этот кинематографичный бред. А мои глаза, наверное, заблестели, что я смогу попасть на вечеринку киношной богемы.

– Проф, не надирайся только, хорошо? – попросила Кристина.

– Дожили, мной руководит восемнадцатилетка. Тогда я накладываю вето на обещание не надираться. Вселенная требует баланса.

«Грибоедов» с его типичными питерскими интеллигентами встретил нас как приют – ламповый и полупьяный. Санкт‑Петербург… Кто-то противопоставлял его Москве, но это было вовсе не нужно. Зачем сравнивать Пушкина и Ахматову или Джека Николсона и Джо Пеши. Это были два разных мира, каждый со своей уникальной энергией и обаянием. И у Питера был свой неповторимый шарм – с его неоном на петровской архитектуре, вечно занятыми проститутками во время международного экономического форума и, конечно же его парадными, поребриками и шавермой. Жители города редко видели солнце, зато всё лето не могли уснуть от белых ночей, Невский всегда бурлил туристами, а Обводный убивал своей депрессией. Он был как старый джазмен, который давно сорвал голос, но всё ещё держал ритм.

Я стоял посреди тусовки, как чувак, который проснулся в чьей-то ванной после вечеринки и не помнит, как туда попал. Все свои, все, как говорится, знают сценарий. Это были продюсеры, режиссёры, критики – те, кто решал, что завтра будет модным, а кто отправится обратно в театральный кружок.

А ведь я – тот, кто в детстве нажимал «паузу» на DVD, чтобы разглядеть, как у Де Ниро сжимались пальцы в «Таксисте». Я мог отличить Брессона от Бергмана или в каком году Тарковский перестал верить в государство, и в каком – самому себе.

На одном из столов двое нюхали белый порошок, скрутив пятитысячные купюры. Все знали, что кино и кокаин – это уже клише, но немногие понимали, что слизистая могла повредиться из-за сальных отпечатков пальцев на купюре.

Нетрудно было предугадать мою и Профессуры траектории движения – естественно, мы сразу двинулись к бару. Кристина же нас покинула, чтобы отыскать Марию, которая не смогла приехать в кино, но точно обещала приехать на афтер‑пати.

– Боже, какие люди в Голливуде! – раздалось за спиной.

Я обернулся. К нам подошла ухоженная дама лет пятидесяти. Стрижка в духе французской богемы, запах дорогого парфюма и трёх похороненных мужей.

– Господи, Катенька! Какая встреча! – восторженно выдал Профессура, а потом добавил: – Ты всё ещё жива?

– Жива. И всё ещё помню, кто мне должен. Ты получил аванс на вторую книгу лет десять назад и с тех пор только пишешь себе оправдания, – улыбнулась она.

– Никита, знакомься, это Екатерина Борисовна, мой главред. Производная от слова «вред», – буркнул он.

– А это у нас кто? – обратилась она ко мне, как будто увидела потерянного щенка.

– Никита. Просто… Никита.

– Какой приятный милый мальчик, – нежно произнесла она так, будто дальше хотела потрепать по щеке. – Надеюсь, ты не пьёшь, как твой друг.

– Стараюсь не брать дурной пример.

– Молодец! А ещё у него дурной пример – не писать. Тоже его не бери, а то окажешься в больших долгах перед редакцией, которая опубликовала твою первую книгу и была нагло обманута по поводу второй, – всё это она произнесла, пристально глядя на Профессуру.

Тот молча отвернулся к бару и осушил до конца остатки стакана.

– Я думала, у тебя нет времени на то, чтобы писать, но оказалось, что нашлось для того, чтобы учить… Как там говорится: «Тот, кто не умеет, – тот учит»?

– Не совсем. Тот, кто не умеет, – тот издаёт, – Профессура отхлебнул от новоначисленного барменом стакана.

– Ну да ладно. Кто старое помянет, как говорится… Слышала, что ты сможешь расплатиться с нами, раз появился новый стабильный заработок. Как смотришь на то, чтобы сесть за один столик, поностальгировать?

– Что-то не хочется.

– А я думаю, тебе нужно присоединиться. С нами, кстати, и Ромчик сидит. У вас с ним разве не дела? Вы же с кинопоказа приехали.

Судя по выражению лица Профессуры, нас ожидало нечто не более приятное, чем процедура колоноскопии, я же украдкой немного обрадовался, ведь смогу влиться в эту тусовку поближе.

– Хрен с ним, – вздохнул тот.

– Расслабься. Речь пойдёт только про те книги, которые точно будут изданы, – сказала Екатерина.

Они уже сидели: Роман, Кристина и прибывшая Мария. Говорили, смеялись, в бокалах переливалось белое, будто никто из них не подозревал, что где-то за стеной мир всё ещё работает, бегает, дерётся за скидки и пытается выжить на одних макаронах. Мы подошли к столику. Роман обернулся первым, смерил взглядом, будто собирался запустить кастинг на роль статиста в своём следующем блокбастере.

– А вот и они, – сказала Екатерина, виляя голосом, как хвостом. – Смотрите, кого я привела. Это же наш ворчливый писатель, который не пишет.

– Екатерина, моя дорогая, – начал Роман, протягивая бокал и не моргая, – по‑моему, в пору уже посадить за печатную машинку мартышку. Даже она, рандомно нажимая клавиши, с учётом теории вероятности рано или поздно выдаст что‑нибудь, хоть немного тянущее на фабулу с саспенсом.

– Мне хватило уже одного несносного орангутана, – усмехнулась она и обратилась к Кристине, мягко коснулась плеча; оказалось, она знакома и с ней. – Детка, как я рада тебя видеть… Дорогая, после ухода твоей мамы в мире литературы стало так пусто. Будто умер сам слог. Прими мои глубочайшие соболезнования… ох, голубка… на кого же тебя оставила она…

– Спасибо, Екатерина, – тепло обняла ту Кристина.

Так вот почему она решила писать. Не потому, что «понравился Профессура», и это была не прихоть богатой девочки, играющей в «воскресную Ахматову». Её мама была писательницей. Писать для неё – не просто «пойти по стопам», а способ удержать её в сердце. Я посмотрел на Кристину, она поймала мой взгляд и поняла, что я хотел ей что‑то сказать, но так по‑взрослому кивнула, что, мол, «всё хорошо, давай потом».

Екатерина перевела взгляд на Профессуру – тот медленно поднёс рюмку, втянул воздух и сделал вид, что ничего не слышит.

– Не переживайте, – спокойно сказала Мария, не отрываясь от экрана. – Она в надёжных руках.

Я прочитал вторую часть фразы в её глазах: «и я не дам нахлебникам сесть ей на шею». Она всё ещё помечала территорию, как альфа‑самец, только без рыка – одной построенной бровью.

– А он, – Екатерина кивнула в сторону Профессуры, не меняя тембра, – троглодит, тебя научит только не писать. Ой, бросай этого пьющего забулдыгу.

– Вот и я о том же ей твержу, – снова подхватывает Мария. Она повернула голову ко мне, оценивающе. – А то моя Кристина скоро дом превратит в приют для безработных.

Профессура не повёл бровью. Я отпил виски, повернул голову и увидел девушку. Она стояла в толпе, общалась с прочими гостями, пила и была абсолютно беззаботной. Обычная на вид девушка, если не учитывать тот факт, что примерно полчаса назад я видел её полуголой с табличкой о жестоком обращении с животными. Это была та самая протестующая. Я с удивлёнными глазами повернулся к Роману предупредить о надвигающейся опасности.

– Не стоит переживать, это одна из моих актрис.

– Как это?

– Надо же как‑то пиарить слабоватые фильмы, – улыбнулся Роман, – а чёрный пиар тут тем более пиар.

– Душка, – обратилась Екатерина к Роману, – твой артхаус – что‑то с чем‑то. Чувствую, уже завтра в кулуарах соцсетей будут воспеваться оды! Уверяю, вовсе не нужно было придумывать такой подставной перформанс.

Оба принялись обмениваться воздушными поцелуями. Хвалить – норма. Лизать жопу – уже индустрия. Никто не скажет «дерьмо». Максимум – «не для всех». Я смотрел на них и думал: тут правду не говорят. Тут делают комплименты – потому что за каждым бокалом стоит чей‑то бюджет.

– Из этого артхауса мы выжали всё, что могли, но я всё равно больше не буду связываться с режиссёрами‑визионерами, – сказал Роман, разглядывая свой бокал, как будто там плавала его прошлая ошибка.

– А я слышала, что все режиссёры – извращенцы, – Мария выплюнула это как диагноз. – Вуди Аллен домогался до своей дочери!

– Фактически инцеста не было, – сказал я. – Она была приёмной. И вообще, позже он женился на Сун‑и Превин.

– А может, ты чешешь языком не только по ушам, но и по другим местам? – не унималась со своим подозрением Мария.

Я промолчал. Даже не повернулся к ней. Бросать перчатку тому, кто ищет повод, – всё равно что спорить с шизофренией.

– А что вы думаете об экранизациях? – спросила Екатерина.

– «Сияние», «Спартак», «Пролетая над гнездом кукушки», «Завтрак у Тиффани», «Крёстный отец», «Список Шиндлера», – выдала Кристина на одном дыхании, будто сдаёт экзамен по очевидностям.

– Кен Кизи, кстати, отрёкся от «Гнезда», – сказала Екатерина.

– Но Джек Николсон всё равно получил «Оскар», – добавил я. – Если предательство и было, то как минимум – успешное.

Профессура снова выпил.

– Это очень интересно, – сказала Екатерина. – Тогда, по‑вашему, что именно является предательством в кизианском смысле: плохая, по его мнению, адаптация или сама по себе экранизация?

– Смена главного героя его просто доконала. Сюжетный фокус был сосредоточен на МакМёрфи, герое Джека Николсона, а не на голосе рассказчика книги – Вождя Бромдена. – Мне нравилось проявлять эрудицию там, где эти знания ценились.

– Я слышала, фильм основан на реальных событиях, – добавила Мария, почувствовав себя не у дел и попытавшись обратить на себя внимание.

Кристина и Роман посмотрели на неё как на профана: экранизированный по книге роман не обязательно основывался на том, что реально происходило. По сути, она сморозила чушь, но, как бы мне ни хотелось поддержать Марию, мой внутренний киноэрудит всё же вылез наружу на её удачу, хоть одолжений я не планировал ей делать.

– На самом деле Кизи не просто так всё выдумал: кажется, была такая настоящая больница – называлась «Кукушкино гнездо».

– Вообще больница занимает особое место в книге. Это не просто учреждение с персоналом, а среда, где любая попытка свободы встречает дисциплинарную машину, – пристально глядя на меня, продолжала Екатерина.

Я это заметил, но не мог понять, почему главред издательства заигрывает со мной? С Профессурой всё понятно – безнадёжный случай, но и я был «зять – нехер взять». Ей скорее впору было продолжить флиртовать с Романом. И молодое дарование феминизма не смогло продолжить мысль Екатерины, отчего мне пришлось перехватить инициативу и вызвать нарастающую профессиональную ревность у Кристины.

– И мало кто понимает, что она чётко архетипируется в виде конкретного человека. И в книге, и в фильме – это сестра Рэтчед.

– В каждой истории, даже с неочевидным противоборством, должен быть антагонист, – лукаво улыбнулась Екатерина. – По‑вашему, в экранизации нужно превращать живые прототипы в архетипы и приписывать им все грехи мира?

– Не знаю, надо или нет, но Луиза Флетчер тоже получила «Оскар».

– Эффектно сыграть «суку» – большая ответственность, – улыбнулся Роман. – У нас в России не каждая актриса так сможет. Но я работаю с одной гениальной как раз в своей следующей картине.

– Правда? Вы уже определились с ролью? – наконец‑то отвернулась от меня Екатерина.

– Валерия Старкова, – с гордостью произносит Роман. – Если она возьмёт темп дыхания – зрителям придётся дышать вместе с ней.

Кто не знал Валерию Старкову? Я, как прогнивший киноман, знал её очень хорошо. Гордость всего русского синематографа. Её визитной карточкой стала роль проститутки и сцена, где её изнасиловали. Она получилась настолько правдоподобной благодаря игре Валерии, что, казалось, «Необратимость» была лёгкой прогулкой для Моники Беллуччи. Это и стало проходным билетом на кинофестиваль в Берлине. А уже после – большие роли и народная слава.

– Ого, – Екатерина искренне улыбнулась. – Она будет играть антагониста?

– Да, – Роман кивнул. – Долго думали, кто подойдёт по уровню. Решили, что Старкова сможет показать на камеру ту самую мать.

– И как она? Готовится? – спросила Екатерина.

– Старкова готовится по методу. Реальные артефакты. Поэтому ей нужно больше данных, чтобы вжиться в роль.

Роман посмотрел на Екатерину, Екатерина посмотрела на Профессуру.

– А что, книги ей не хватило? – спросила Екатерина.

– В том‑то и суть: она хочет вжиться в роль по‑настоящему, ей нужны первоисточники, а не сценарий. Она – гений.