1000 долларов за поцелуй, 50 центов за душу

– Круто, да? – ухмыльнулся старый.

– Ага… круто. Особенно если не знать, что происходит.

– Ну, начнём с того, что эта малолетка – мажорка. Папаша у неё – мультимиллионер, инвестор или воротила, фиг его разберёшь, деньги делает быстрее, чем ты отходишь от похмелья. После смерти матери девочка осталась одна, ну как одна… в золотой клетке. Отец потакает каждому капризу. Вот она и решила, что хочет написать книгу. Я же не дурак – согласился её учить. За халявные бакинские, разумеется. Ну а пока батя в отъезде, я договорился, что буду жить тут. Прислуга всё делает, жрать подают, бухло в шкафу – идеальные условия.

– А как вы вообще познакомились?

Профессура помялся.

– Она прочитала книгу. – Профессура имел в виду ту, что написал он. – Вот она и нашла меня.

Я вздохнул и задумался.

– А про вчерашнее? Про тех, кто тебя убить хочет. Это был бред пьяного или ты серьёзно?

– Ты мне что, мать Терезу включил? Забудь, что я это сказал. Бывает, нажрусь – и несу всякую дичь, но я не дитя сопливое. Если бы было что-то серьёзное, ты бы уже проснулся в чемодане. А так, видишь, сидим, солнышко светит, авокадо растёт. Так что давай без допросов. Не твоя это война.

– Ты вчера чуть не рыдал.

– Отвали, придурок, – грубо отрезал Профессура.

– От писателя я ожидал чего-то менее банального. С таким переменным успехом вряд ли она чему-то научится у тебя.

– Эта избалованная кукла никогда не напишет настоящую книгу. Чтобы творить, нужен голод и страдание. И если уж рождаешься с серебряной ложкой во рту, как она, то должно случиться что-то действительно чудовищное, чтобы разбудить внутри творца. Великое, Никита, рождается из великого ужаса… А в её жизни, – он на секунду замолчал, обводя взглядом стерильную роскошь вокруг, – в её жизни нет даже материала для приличного некролога. Но это же не значит, что нельзя поиметь халяву.

После душа, который, к моему восторгу или ужасу, находился прямо в моей отдельной комнате, я нацепил на себя всё самое приличное, что было в дорожной сумке: рубашку с выпускного, пуговицы которой ещё держались, но уже скоро надо было подшивать, тёмные брюки и кроссовки без дырок. Я прошёл через холл и ступил на веранду.

Там был накрыт стол – нет, не просто стол, а какой-то чёртов банкет на три персоны. Белая скатерть, свечи в серебряных подсвечниках, столовое серебро, хрустальные бокалы, блюда, названия которых я бы даже не выговорил. Ужин явно был из разряда тех, что заканчиваются обсуждением цен на нефть или трактовкой Бродского через призму Фрейда.

Я присел на краешек стула, не зная, куда деть руки. Всё это выглядело как сцена из фильма, и сейчас появится дворецкий с фразой: «Месье не туда зашёл».

Скоро присоединился Профессура – при параде, но всё равно с флягой в кармане – и Кристина в лёгком платье, которое вызывало лёгкую тахикардию.

– В доме, где люди страдали, не бывает авокадо. У нас тут или борщ, или ты идёшь читать свои стихи в метро, – буркнул Профессура.

Он хоть и кайфовал от комфорта, но привычно плевался в сторону роскоши. По-своему он напоминал своей протеже, что настоящие писатели росли на боли и холодной похлёбке, а не на лобстерах с лаймом.

Мы сели за стол. Я моментально потерялся в многообразии приборов: какие-то вилки были тонкие, какие-то широкие, ложки – одна больше другой. Я выглядел как закоренелый холостяк в «Икее».

– Главное – не промахнись с рюмкой, – прошептал Профессура, ухмыляясь.

– Ну так а ты чем планируешь заняться, Никита? – завела светскую беседу Кристина.

Как я говорил ранее, по части найти стабильную работу я был безнадёжен, а сейчас и вовсе не знал свой статус. У меня не было денег, чтобы остаться, но и на обратный билет тоже. Вчера Профессура сказал, что надо спасать его задницу от злых букмекеров, а сегодня я будто сдох после вчерашней попойки и воскрес в ситкоме, где богатые тоже плачут. И хотя мне вроде как дали приют, всё это казалось временным.

– Мы пока присматриваемся, – вставил за меня Профессура, будто знал, что я задержусь в Питере дольше, чем просто приезд «в гости».

– Я уверена, ты найдёшь чем заняться, – вдруг сказала Кристина и улыбнулась, глядя в бокал. – Ты производишь впечатление того, кто всегда найдёт, как не потеряться.

– Спасибо, конечно, но мой диплом и резюме скорее вызывают судороги у эйчаров, чем интерес, – ответил я.

– А я, между прочим, мечтаю стать писателем, – Кристина с тактом не стала ковырять больную рану. – Не блогером или инстаграм-поэтессой, а настоящим писателем. Чтобы с книжным запахом страниц и предисловием от критика, который меня терпеть не может, но будет вынужден признавать.

– Амбициозно, – я не скрывал удивления. – И откуда это в тебе?

– Наверно, с того дня, как поняла, что хорошие книги лечат, а плохие – всё равно лучше таблеток. Литература – это не хобби. Это что-то между психотерапией, археологией и древней магией. Иногда я чувствую, как строчка Сэлинджера спасает меня от желания всё бросить и уехать в Монголию пасти яков.

– А ты прямо серьёзно, да?

– До тошноты. Я читаю, пишу, учусь. Проф гоняет меня как дьявол. У него всё по-взрослому: задания, дедлайны, редактуры. Если бы не он, я бы до сих пор писала фанфики про Фицджеральда.

– И правда серьёзно, – кивнул я. Её слова были не просто словами. Они были каким-то её внутренним манифестом.

– Кстати, многие фильмы снимались по книгам, – хитро уколола меня Кристина. – К тому же я считаю, что все в душе писатели. Люди пишут любовные письма, рассказывают тосты на свадьбах, произносят похоронные речи. Это неотъемлемая часть нас. Писательство – это не излишняя роскошь, это потребность. Миру нужны красивые слова, они скрашивают его уродство. А ты что думаешь, Проф?

Тот умолк на секунду, будто задумался, и в следующую секунду пёрнул. Я сразу же взглянул на Кристину, подумав, что новое поколение аристократии от этого атавизма могло бы впасть в летаргический сон, но та прямо-таки взорвалась от звонкого хохота. Благо, что стол был огромный и расстояние между нами троими было по метра три-четыре.

– Проблема в том, что ты слишком рано хочешь писать роман, – подал голос Профессура, лениво крутя бокал в пальцах. – У тебя мозги ещё мягкие. Надо сначала набить руку. Писать о том, что знаешь. Или – если совсем уже отважная – писать о том, чего не знает никто.

– Стругацкие? – уточнил я.

– Вот именно. Смотри-ка, не до конца бездарен. Значит, семестр литературы не прошёл мимо, – усмехнулся он. – А вообще, чтобы писать, надо иметь либо опыт, либо жопу железную, чтобы сидеть и переписывать до седьмого пота. А лучше – и то и другое.

– А ведь почти все известные писатели воруют. Ну, вдохновляются. Или подслушивают чужие жизни, делают их своими, – сказал я.

– У тебя руки не дошли до правды, зато язык – до морали, – с укоризной бросил Профессура.

– «Если ты ленивый, чтобы выстрадать текст сам, сиди и не п***и. У писателя два пути – или страдать самому, или воровать талантливо», – Кристина изобразила голос Профессуры, мы с ней засмеялись.

– Слушай, девочка, мир несправедлив. Всегда был. И если ты ждёшь разрешения, чтобы сказать правду, – ты не писатель, а нотариус.

Они оба резко замолчали. Степан резко потяжелел взглядом, а Кристина отвела глаза, чуть сжав губы. Казалось, обсуждение перешло грань, где кончается теория и начинается что-то опасно близкое.

Профессура налил себе ещё. Он пил быстро, залпом, будто виски было бензином, который нужен, чтобы сжечь что-то внутри. Лицо у него покраснело, глаза налились стеклянным блеском. Он уже был пьян – не слегка, а как следует.

– А если бы кто-то взял твою жизнь – и сделал из неё роман? Без твоего разрешения. Ты бы что сделал? – вдруг спросил он не глядя.

Он задал этот вопрос нарочито спокойно, без нажима, почти в лоб – так, будто проверял не ответ, а реакцию. Я уже было хотел ответить, но Кристина меня опередила.

– А может, это не воровство, а оммаж? – вдруг вставила Кристина, элегантно отпивая вино. – Ну, знаете, как дань уважения. Когда один художник настолько восхищён другим, что подражает ему. Правда, если говорить о тебе, Проф… – она сделала паузу, окинув его ироничным взглядом, – …не думаю, что кто-то в здравом уме захочет отдать дань уважения твоим недельным запоям и дружбе с белой горячкой.

Мы засмеялись, а Профессура недовольно поднялся, шатко, но с достоинством, как пьяный монарх. Покачнулся и вышел на задний двор, оставив нас вдвоём в мерцающем полумраке и тишине с девочкой из солнечных бликов, книжных цитат и розовых очков.

– И вот остались только мы, свечи и моя врождённая неспособность молчать, когда рядом красивая девушка.

Кристина засмеялась.

– Ты пугающе хорошо разбираешься в плохом флирте.

– Ну не я же тут писатель, чтобы быть оригинальным. Хотя я однажды чуть не начал роман с кассиршей из «Пятёрочки». Там тоже были свечи. Правда, в отделе с хозяйственными товарами.

Кристина снова захохотала. «Кажется, нащупывается, наклёвывается», – подумал я. Я воспользовался моментом и пересел поближе, на соседний стул, стараясь не выглядеть чересчур нарочито. Просто вроде бы поудобнее – но мы оба знали, к чему всё идёт.

– Слушай, у меня важный вопрос, – сказал я, глядя на неё серьёзно. – Ты веришь в любовь с первого взгляда, или мне стоит ещё раз пройти мимо?

Кристина закатила глаза, но улыбнулась:

– Классика жанра. Ты ещё спроси: вашей маме зять не нужен?

– Для меня торопить события – моветон. Хотя, если бы ты была книгой, я бы точно не сдал её в библиотеку.

– Господи, Никита, ты невозможен.

– Возможен. Особенно после третьего бокала. Но пока держусь. – Кажется, красное взыграло на моих «вчерашних дрожжах».

Мы оба улыбались. И, кажется, впервые – по-настоящему. Я смотрел на неё и вдруг подумал: может, стоит рискнуть. Медленно потянулся вперёд, ближе к её лицу, чтобы поцеловать.

Кристина резко отстранилась и захохотала так громко, что моя попытка поцелуя была гораздо смешнее, чем шутки.

– Боже, нет, ты не так понял, Никита! – смеётся она. – Ты, конечно, милый, но я не по этой части.

– В каком смысле?

– Я так скажем в данный период своей жизни сейчас нахожусь в переосмыслении своей сексуальности.

– Ты больше по девочкам?

– Что ты?! Нет! – вскинулась Кристина.

– Сейчас я пытаюсь переосмыслить влияние общественных стериотипов на женщин как эксплуатацию деторождением и материнством.

– Ты из этих что-ли?

– Феминисток?

– Я хотел сказать…– я покрутил пальцем у виска.

– Ты милый, Никита. Такой… безнадёжный. Но милый. Это новый вектор женской философии. У меня даже есть наставница.

Я пожал плечами, скрывая неловкость под лёгкой ухмылкой:

– Вот это да.

– Так что давай будем друзьями.

Она сделала глоток вина, чуть успокоилась и добавила, уже спокойнее:

– Ну ладно, что-то мы засиделись. Пока ты не нашёл работу – побудь немного с нами. Завтра мы идём на закрытый предпоказ одного артхаусного фильма. Будет ещё и афтепати. Ты с нами. Можешь считать это твоим вступлением в клуб бесполезных, но обаятельных людей.

Она рассмеялась и быстро, чуть театрально, чмокнула меня в щёку. А потом, не оборачиваясь, убежала на второй этаж, оставив после себя запах духов и эхо смеха. А моя эрекция опала так же стремительно, как курс рубля.

Глава 3

– С каких это пор ты стала увлекаться мужским полом? – смеётся менеджер, видимо зная о социально-биологической "избрачности" Кристины.

– Я не собираюсь его затаскивать в постель, – смеётся Кристина, – это просто друг. Никита, познакомься. Это Наташа. Никто лучше неё не подскажет, что лучше сегодня надеть тебе на вечеринку.

Мы находились в одном из моднейших бутиков, в ТЦ, куда обычно забегают невзначай потратить пару миллионов питерские мажорики, и в который меня привезла буквально силком Кристина. Целью было обернуть в соответствующую этикетку друга-натурала как стильный аксессуар на грядущий закрытый показ некоего артхаусного кино, что намечался этим вечером в Сейнт‑Пи, как говорит золотая молодёжь. Как бы я тактично ни отнекивался, она меня заверила, что совершенно никаких денег тратить мне не потребуется, всё за счёт бонусной карты постоянного клиента её отца.

– Думаю, Армани подойдёт, – как бы оценивая меня взглядом, который бегает то вверх, то вниз, говорит Наташа.

– Значит, Армани! – восклицает Сисиль.

Кто бы мог подумать, что в примерочную мог зайти обычный и ничем не примечательный на вид парень, а выйти человек, который смахивает на миллиардера или какого-нибудь воротилу с Уолл‑стрит, этакого Бада Фокса, с пятью сотнями тысяч бакинских в год. Армани творит чудеса, подумал я, когда ощутил на себе пожирающий взгляд Наташи.

Честно, я чувствовал себя Золушкой – только вместо тыквы был каршеринг, а вместо феи – девочка с бонусной картой на несколько сотен тысяч. Этот костюм, гладкий, дорогой, стоил, наверное, больше, чем я за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь даже на горизонте мог бы намечтать. Буквально позавчера я был хроником с пакетиком из «Пятёрочки», а сегодня на мне Армани, такой сказочный, будто сшит в аду и одобрен самим Сатаной. В Питере меня приютили, накормили, напоили – осталось только спросить: а во сколько подадут мои яйца к завтраку?

– Предлагаю перед тем, как ехать домой, посидеть, выпить кофе. Без кофе в Петербурге как без Медного всадника. Я возьму карамельный макиато. А ты можешь сгонять в «Перекрёсток для богатых» и взять свою блестящую баночку пива, – сказала Кристина.

Она взяла кофе с собой, я сгонял за пивом, и мы сели в павильоне.

– И как ты выследила этого старого поэта на пенсии?

– Написала в издательство, поговорила с редактором. Он дал номер Профессора.

– И всё? Просто так?

– Ага.

– Я забыл, прости. Для вас же с отцом нет ничего невозможного, есть только ещё неопределённая цена. Надеюсь, вы с утра не пьёте адренохром и не закусываете девственницами?

Кристина усмехнулась, а потом резко остановилась, даже немного побледнев.

– Тебе нужно знать обо мне одну вещь. Скрывать не буду, просто скажу один раз и всё. Всё равно узнаешь. Моя мама погибла меньше года назад.

Я поперхнулся. Чтобы не выглядеть как быдло, когда тебе рассказывают такое, я сразу отложил жбшку.

– Авиакатастрофа, разбилась на вертолёте в Ленинградской области. С тех пор я бросила учёбу в Англии, вернулась сюда. Для отца любое чувство – это фора, а форы в его мире не дают. Поэтому он настаивал на том, чтобы я вернулась в Англию. Я ведь подрастающая наследница его империи, и как мне без образования принимать бразды правления? А я не могла. Моя мама была единственной, кто мог поспорить с ним, а теперь её нет. Как будто во мне ампутировали какой-то жизненно важный орган. Душу. И с тех пор я хожу одним большим сгустком фантомной боли. После смерти мамы я вообще задумалась, что во мне настоящее, а что навязанное, поэтому, несмотря на настояния отца, взяла академический отпуск. И вдруг, как знак свыше, полгода назад мне попалась книжка Степана. Я прочитала её и впервые с момента похорон почувствовала, что кто-то меня понимает…

– Кто? Профессура? Кристина, не хочу тебя разочаровывать, но этот старый пройдоха…

– Не он. Главный герой книги. Мальчик. У нас хоть и разные биографии, но я почувствовала, что он испытывал то же самое.

– А что там с этим мальчуганом? – спросил я, почесав затылок.

Кристина сначала недоуменно уставилась на меня, потом резюмировала:

– Книжки надо читать, а не ждать экранизаций, Никита.

Я пожал плечами. Конечно, я бы хотел сказать, что насмотренность ничем не хуже начитанности, но не стал озвучивать колкости в такой момент откровения.

– Он не был сиротой, его родители не погибали.

Кристина до этого момента смотрела вдаль павильона, а сейчас строго взглянула на меня.

– Родители бросили его. Он стал беспризорным.

– Понятно.

– И я почувствовала, что он чувствовал то же самое, что и я. Отец пропал в деловых встречах и командировках, и я стала будто бесприютной, как будто даже круглой сиротой.

– Поэтому Профессура? Хочешь научиться так же?

Кристина замолкла. Её исповедь для меня содержала столько боли, а Профессура говорил о ней как о бесперспективной пустышке. Я решил отплатить девочке должной монетой.

Кристина вслух ничего не ответила, едва кивнула, так что это даже был не кивок, а просто её хрупкое тело шевелилось от кондиционеров.

– Только не строй иллюзий по поводу старика. Он – кидала, алкоголик и срать хотел на всё, кроме своего похмелья.

– Боже, ну ты и говнюк, – протянула Кристина. – Вы же вроде друзья.

– Он просто тот ещё старый ублюдок, – посмеялся я. – Я его знаю как знатного алкоголика и совратителя студенток. Так что ты сама будь по‑аккуратнее.

– И речи быть не может, – сразу же отмахнулась Кристина. – Я ему как дочь.

– Вы вроде бы друзья, пьёте и пишете вместе, но по большому счёту этому сукину сыну важна только его собственная шкура. Думаешь, вы с ним друзья? Чёрт, да ты ему платишь. Поэтому он с тобой и нянчится. Ты в курсе, что у него финансовые проблемы?

– Нет.

– Он за зелёную бумажку может всё что угодно кинуть.

– Но он же пригласил тебя в Петербург, как ты можешь такое говорить?

– Я даже не знаю, зачем он меня пригласил, жду очередной фортель…

Мы вышли из ТЦ и двинулись на парковку. Кристина бросила мне ключи от «Порше» из отцовского гаража. Таким образом она дала понять, что пребывала в добром духе, несмотря на неприятный диалог о Профессуре.

– Ну ладно, – подумав, сказал я, – я буду твоим «таксистом Джо».

Совру, если скажу, что мне не нравилась четырнадцатилетняя Ванесса Паради, исполняющая одноимённую песню. Что-то было в её щербинке в зубах, что вызывало из спячки гумбертовский ген. Хоть Кристине и было восемнадцать, своей юностью и своенравностью она походила на набоковскую нимфетку. К тому же мало кто знает тот факт, внимание – спойлер, что первый опыт интимной близости Лолита, согласно роману Набокова, испытала именно с девочкой, как и Кристина, ну а я, как Гумберт, получается, был не совратителем, а пленником молодой красоты.

Когда мы подъехали к особняку, я первым заметил её: незнакомку в коротком платье, с парой чемоданов. Упругая, уверенная, красивая. Слишком красивая, чтобы быть случайной.

– Мария! – воскликнула Кристина и, тут же бросив пакеты с покупками, помчалась к ней.

Девушка была действительно как амазонка – под два метра высотой, крепкие плечи, короткое платье демонстрировало весьма крупные, накаченные, но без фанатизма бёдра. Она смахивала на какого-то суперуспешного фитнес‑тренера, но все её мышцы лишь подчёркивали женскую красоту, а не делали её мужеподобной.

Кристина была ниже меня, а на фоне почти двухметровой амазонки и вовсе походила на девочку‑подростка. Стало очевидно, что это девушка Кристины, а я думал увидеть «бучиху» в широких джинсах и свисающей цепи с пояса, клетчатой рубашке, грушеобразной фигуры и угрями на носу. Но нет, та была обворожительна под стать Кристине, но, видимо, в выданной Кристиной ей связке ключей от сердца – ключа от дома не висело.

– Но мы тебя не ждали сегодня!

– Появился рейс пораньше, и я поменяла билеты. Ты рада? – улыбнулась амазонка.

– Никита, знакомься: это моё сердечко Мария. Моя наставница по курсу переосмысления женщин как членов общества. Мария, это Никита, друг Профа. Он поживёт у меня немного.

«Поживёт немного», – повторил про себя я. Меня всё‑таки временно прописали.

– Ты всех бродяжек, что ли, решила приютить?

– Не стоит беспокоиться, вшей не наблюдается, – скромно кивнул я, но руку не подал.

Мария не разделила энтузиазма. Мы зашли в дом.

– Господи, я так устала, – простонала Мария.

– Прими ванну. Прямо сейчас. Чувствуй себя как дома.

– Заманчиво. Но я заехала только проведать тебя и сразу домой. А твой отец вернулся?

– Нет. Говорят, прибудет только в следующем месяце. Какой-то безумный проект.

– А где твой учитель? В очередной нирване под вискарь?

Кристина смутилась. Видимо, уже поделилась чем-то лишним про нашего общего кумира. Профессуры дома не было. Он днём исчезал, возвращался под вечер – и под градусом. Стёб за спиной Профессуры – роскошь, которую можно позволить только тем, кто его любит, поэтому я решил выступить «адвокатом дьявола»:

– Нагуливает мудрость, – сказал я.

– Чувак когда-то написал книгу, а потом ушёл в алкоголь.Есть много другиз современных писательниц-женщин, у которых можно научиться куда большему чем у алкоголика— не унималась Мария.

– Тут соглашусь, – усмехнулся я.

– Вы ничего не понимаете, – уже всерьёз сказала Кристина и поднялась удалилась наверх.

Битва взглядов и прелюдии продолжались недолго. Мария подошла ко мне и резко схватила своей рукой мои яйца.

– Она мне немного рассказала о вас с этим Степаном. Прожигатели жизни. Выпьете всё, что горит, трахаете всё, что раздвигает ноги. Типичные мужланы. Так что не стоит тут корчить невинность. И знай, если подкатишь яйца к Кристине – тут же их и лишишься.

От хлынувшей боли мои перепонки заложило, и я уже едва что-то слышал, но смысл был и так понятен.

– Брооо, – простонал я, – да какие проблемы? Всё путём.

Ещё пара секунд в тисках – и мои тестикулы были освобождены. Я выдохнул.

– Ну вот и славненько, – добавила Мария. – Теперь мы точно уяснили, что бычок должен оставаться в стойле.

– Вот и славненько, теперь познакомились по‑настоящему, – ещё сквозь боль ответил я.

Кристина была идеальной женщиной: восемнадцать по паспорту, шестнадцать на вид, и я было уже начал прикидывать в своей голове план по её половому воспитанию – так сказать, вернуть в изначальные лона природы здоровой гетеросексуальности без всех этих разговорах про матриархат и патриархат. Но теперь появилась фроляйн наставница по правильному позиционированию ненависти к мужскому полу, а третьего лишнего я всегда считал этаким парнокопытным, которое слишком тупо, чтобы перестать мешать двоим, таким образом наставляя рога самому же себе.

Чтобы пережить остатки боли, я закурил сигарету. Спустя минуты полторы, погасив окурок в горшке с монстерой, я двинулся в дом и взял пива. Устроившись на диване, я стал его неспешно потягивать.

Мария задержалась ненадолго – выпила чай и мельком глянув на телефон, вдруг сказала, что у неё там уже целый парад из сообщений от заказчиков. «Консалтинг – как подлянка: всегда всплывает в самый неподходящий момент». Она сказала, что перед вечерним кинопоказом и тусовкой нужно срочно разгрести завалы и уехала к себе домой. Минут через сорок дверь хлопнула – ввалился Профессура. Конечно, поддатый. На вопросы, где он был, он ответил фирменно: «в поисках истины». Дальше объяснять не стал и удалился в свою комнату.

Наступал вечер, и нам всем пора было собираться на показ. Профессура клятвенно пообещал «держаться в рамках» – пообещал так, как это делают мужики, которые дают обещания только для того, чтобы потом их красиво нарушить.

– Продался? – кивнул Профессура на мой смокинг.

– Сделай одолжение, напиши себе эпитафию и сдохни.

– А ты сделай себе одолжение, научись вообще читать.

Профессура же был в белых помятых брюках и яркой зелёно‑оранжевой гавайской рубашке, которая подходила больше для пляжа, чем для закрытого кинопоказа. Так он бунтовал против элиты, против успешных и публикующихся. Его извечный алкогольный марш был протестом против глянцевых обложек и «пидаров‑кутюрье», против клубники со сливками или икры с шампанским, против недостойной литературы и любых экранизаций.

Охренительно красивая, хоть и безнадёжно феминистическая Кристина спустилась к нам. На ней было золотое длинное платье, которое от чего-то блестело. Видимо, был такой материал. Лиф, вопреки всем канонам сопромата, удерживался на молодых торчащих сосках, а глубокое декольте сзади намеревалось вот‑вот и показать ямочки над ягодицами. Я был просто ошеломлён и смотрел на неё как «Человек дождя» на дифференциальное уравнение, а Профессура, к моему счастью ревнивца, даже и глазом не повёл.

Мы сели в Кристинин «Порше», обусловившись, что туда поведу я, а уже обратно сядет она, ведь я не намеревался не пить, и поехали на показ. Закрытый и чопорный до скрипа зубов. Даже я, будучи большим знатоком кино, считал, что артхаус – это когда сюжет считается излишеством. Ты выходишь из зала и чувствуешь себя тупым. А если вдруг что-то понял – значит, идиот вдвойне. Актёры смотрят в камеру, как будто ты им должен денег за их гений, что ты лицезреешь. Музыка звучит, как будто пианино столкнули в шахту. И всё это ради сцены, где убивают собаку главного героя – в знак утраты человечности. Если бы не заранее припасённые шкалики, то традиция киношников досматривать титры до конца точно спровоцировала бы Профессуру и меня на суицид.