Принцесса и рыцарь. Жизнь после. Рассказы

Кристина Выборнова

Принцесса и рыцарь. Жизнь после. Рассказы

Глава 1. Следующий день после событий "Принцессы и рыцаря"

Еду нам принесли быстро. Я набросилась на свой пирог, искоса поглядывая на то, что заказал Колин, и удивляясь. Его выбор блюд будто был иллюстрацией из какого-нибудь журнала о похудении и правильном питании: грустная паровая грудка индейки, тушеные овощи типа брокколи и фасоли, бледная овсянка в баночке с неприятной надписью «без сахара». Этого было к тому же явно маловато для его размера. Вот он почему такой худой!

– Ты что, – спросила я сквозь пирог, – на диете?

– На вынужденной. Сейчас, наверное, ты опять впадешь насчет меня в сомнения, но лучше сразу скажу. У меня очень херово работают желчные протоки, от всего едкого, сладкого и жареного начинаются боли. Пипец как мешает при работе, так что уж лучше и правда диета.

– Это после клинической смерти?

– Неа, это с детства, нас в детдоме в Перестройку слишком хреново кормили. От клинической смерти у меня низкое давление и еще вот, – он приподнял своей красный пуловер, и я впервые увидела его тело при свете. Наверное, будь я героиней романа, я бы начала пересчитывать ему «мускулы» и восхищаться прессом, но мне сразу бросился в глаза ряд стянутых выемок, который пересекал его ребра под грудью.

– Что это? – я осторожно тронула один шрам.

– Автоматная очередь. Спасибо еще, часть пуль в ребрах завязла, но и легкие зацепило. Теперь у меня там спайки… – Колин опустил пуловер обратно, посмотрел на меня и выговорил:

– В общем, Ксюш, ты все равно это скоро сама увидишь, поэтому сразу скажу. Я от любой простуды кашляю, как собака, и, если с едой не угадываю, могу блевать по нескольку раз подряд. У меня это бывает чаще всего ночью, поэтому заранее тебе говорю, чтобы ты не пугалась, если что. Зрелище так себе, но неопасно.

– При чем тут зрелище! Тебе к врачу надо! Я найду, у меня есть знакомые!

– Да я хожу, хожу, – Колин ласково пригладил мои волосы. – Врач в курсе и даже выдала лекарство, чтоб я сам его колол во время приступов. Поэтому я просто предупредил тебя.

– Ладно, – сказала я потерянно и прижалась к его боку, дожевывая свой пирог. Он обнял меня одной рукой, а другой тоже продолжил ковырять свой диетический ужин.

После еды на меня навалилась внезапная усталость и какая-то истома: встать с дивана казалось невозможным. Я совсем привалилась к Колину и сонно сопела, невольно вдыхая его запах. Если, опять же, вспомнить романы, в них мужчина-герой обычно даже после битвы пах чем-то нечеловеческим: мятой, корицей – в крайнем случае, мускусом. Либо у него всегда был какой-то потрясающий парфюм. Колин же, насколько я успела заметить, не использовал никакие косметические отдушки – даже волосы его не пахли ничем, кроме запаха самих волос, похожего на запах шерсти. А в целом от него пахло примерно как от любого человека, который три дня подряд пробегал по буеракам, толком не моясь: то есть пОтом, смешанным, правда, с какой-то горьковатой ноткой. Такую же горечь на губах я иногда ощущала после наших поцелуев – а, наверное, это от его проблем с желчными протоками или как он там сказал… Ох, а от меня-то самой наверняка пахнет не лучше, а даже хуже, потому что я больше потела!

– Чего ты там вынюхиваешь? – наконец обратил на меня внимание Колин и, видимо, подумав о том же, о чем и я, сказал со смешком: – Вообще-то, да, надо нам с тобой все-таки вымыться. Иди в душ впереди меня, если хочешь, я подожду.

– Да, вымыться надо, но я думала не совсем об этом… Ты духами вообще не пользуешься? Или вам запрещают?

– Ага, запрещают! – выговорил Колин, начиная смеяться. – Чтоб бандиты не учуяли! Ксюш, да у меня просто аллергия на все косметические отдушки. Так что, ради бога, не дари мне ничего пахучего – духов, дезодорантов, вот этого всего, – я смогу на это только посмотреть, не открывая.

– Ну вот, – шутливо огорчилась я. – А ты знаешь, что романтические герои в книгах всегда пахнут мятой, корицей или морской свежестью?

– Морской свежестью? Это типа как освежитель для туалета? – заинтересовался Колин. – Где ты такое добыла, дай тоже почитаю.

– Это глупые женские книжки, – смутилась я. – Я их читала, когда не было сил на что-то приличное.

– О, а я в таких случаях читаю словари. Или в соцсети выкладываю фотки чашек или мыльницы.

– Почему чашек и мыльницы??

– Потому что лицом нам светить нельзя даже под оперативным именем: секретность. Меня в юности это очень доставало: как это себя-то не показать? Я же сначала хотел поступать на актерский, а не иди в ментуру.

– Тебе бы подошло, – я положила голову ему на грудь.

– Неа, ничего подобного. У меня, кроме части артистической, есть очень большая часть… агрессивная, разрушительная такая. Я ее только на такой работе могу к делу пристроить, чтобы она никому не вредила. Без этого начал бы дурить по-всякому: пить, колоться, мелко и крупно хулиганить…

– Ну вот, так и знала, что ты опасный, – сонно пробормотала я.

– А, то есть, когда я у тебя на глазах пристрелил маньяка, ты еще сомневалась? – грудь Колина дрогнула от смеха. – Нет, Ксюш, для своих я не опасен, мой максимум – это поорать пять минут и тут же успокоиться. Если на меня что-то находит, я это стараюсь подкрутить через спорт, например. Как нам рассказывал какой-то лысый мужик на факультативе по психологии, главное – это хорошо себя знать. Темные части есть абсолютно у всех, надо их принимать и пускать в дело, а не давить со всей дури, чтобы потом они не вырвались одним куском.

– Здорово, – прошептала я и погладила его по щеке. – Кстати, кроме спорта, подкрутить темные части можно и по-другому…

Мало того, что намек мой был довольно откровенным, так и Колин не отличался недогадливостью. До душа мы так и не дошли, потому что, начав целоваться и гладить друг друга, снова не смогли остановиться. Первое время я с искренним смущением думала о собаке, но она куда-то деликатно самоустранилась. Потом возникло очередное препятствие: сложенный диван был безбожно узким, коротким, да еще и горбатой формы. Когда мы это поняли, Колин неизящно, буквально волоком, так, что мои ступни скребли по полу, протащил меня в другую комнату – у него две комнаты, оказывается?! Там было полутемно, свет долетал только из большой комнаты, зато стояла нормальная кровать. На нее мы и плюхнулись с разгону. Он оказался во мне мгновенно, мы даже не успели до конца раздеться. Я, судорожно лягнув ногами, сбросила-таки брюки, но платье было слишком тесным, чтобы задрать его наверх, и я бессильно стонала, пока Колин не нашел у меня на боку молнию и не дернул за нее. Сам он тоже наконец разделся: по крайней мере, я уже нигде не чувствовала прикосновения шершавой ткани, только его кожу, которая становилась все теплее.

На этот раз все было быстрее, сильнее и будто серьезнее. Стоны мы перестали сдерживать с первой же минуты, а Колин, к моей радости, не пытался замедлиться, даже если я очень громко вскрикивала. Что-то было по-другому, но я не могла уловить что, потому что из головы испарялись последние мозги. Ощущения быстро стали слишком острыми, чтобы еще тянуть. Я вцепилась в его плечи и выгнулась, судорожно поскуливая. Он так же судорожно прижал меня к себе… И тут до меня дошло, что мы просто забыли про презервативы. Удивительно, но эта мысль не вызвала во мне ни ужаса, ни желания вырваться: я просто прижалась к Колину еще сильнее и услышала, как он снова говорит «Я тебя люблю» – едва слышно, но очень нежно.

– Я тебя тоже, – шепнула я, перебирая его жесткие волосы.

Следующие несколько минут у меня из памяти исчезли – я, кажется, задремала, – а проснулась от того, что Колин резко шевельнулся. Я сонно приоткрыла глаза. Он лежал рядом, опираясь на локоть, и по его потемневшему взгляду и тревожно-виноватому выражению лица я поняла: до него только что дошло то, что я уже знала.

– Господи, Ксюш, прости меня, – он взял меня за плечо, отпустил и снова взял. Я сонно наблюдала. – Черт, прощение тут не поможет. Ты-то почему мне ничего не сказала?.. Ладно, при чем здесь ты, самому-то надо же было следить… В общем, я не собирался ничего такого делать. Я такое правильным никогда не считал. Честно – это у меня вообще первый раз в жизни.

– У меня тоже, – сказала я. Волнения по-прежнему не было: кажется, все оно досталось одному Колину. Вид его делался все более виноватым и паническим.

– Конечно, у тебя тоже… Свадьба с пузом – это очень так себе. В результате все, кто тебя видят, думают, что вы из-за этого и женитесь.

– Что, уже свадьба? – заморгала я.

– Конечно, просто я говорю, что не хотел я так, как будто вынужденно, что ли, потому что если первая свадьба была нормальной, а потом оказалась хрень, то тут должно быть лучше, а не наоборот, потому что… – он говорил настолько быстро и сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль, что я все-таки решила его остановить:

– Колин, подожди. Скорее всего, ничего не будет – ну, день цикла такой, почти последний. Но если что – я сама была согласна. Я жила с мужем десять лет, и никогда не забывала предохраняться. Раз уж так случилось, то… В общем, я все равно не смогу с тобой расстаться, как бы ни было трудно. Не вини себя, пожалуйста, я верю, что у тебя не было коварных планов охомутать меня с помощью ребенка. Давай все-таки в душ, что ли, сходим, хотя и поздно, и поспим?

Колин сделал несколько вдохов и медленных выдохов, явно стараясь успокоиться. Взгляд его стал менее диким, хотя остался виноватым. Вздохнув, он погладил меня по щеке и медленно поднялся. Я тоже встала, и мы посмотрели друг на друга, а потом на кровать.

– Ой, – сказала я. – Прости. А я даже не заметила. Как будто кабана зарезали, надо же… Я попробую застирать. Сейчас…

Я попыталась сдернуть простыню и одновременно как-то прикрыться самой, но Колин меня остановил, положив руку на талию:

– Ксюш, ты серьезно думаешь, что мне при моей профессии может быть страшно видеть кровь? Да еще учти, что я с рождения с сестрой жил. Не суетись ты, постирает машинка, сходи лучше в душ спокойно.

– Ну, одно хорошо: срочная свадьба явно отменяется, – рассмеялась я. – А дальше я постараюсь тебе напоминать… Ну и сама…

– Будем напоминать друг другу, – он серьезно кивнул. – Но дело не в том, Ксюш, что я не хочу свадьбу. Я говорю, что мне не нравится, когда…

– Да-да. Может, отложим свадебные разговоры до даты, когда нашему знакомству исполнится хотя бы неделя? – я умоляюще прижала к груди собственное платье. – Я уже поняла, что ты не обращаешь внимания на время – наверное, из-за работы, когда не знаешь, что будет завтра… Но можно, раз уж мы разобрались, просто вымыться и спокойно поспать? Пожалуйста.

– Да, – он кивнул. – Конечно.

В глазах его при этом мелькала тревога, которую он явно старался спрятать.

Я зашла в маленькую ванную с голубым кафелем и такой же голубой занавеской с рыбками, вздохнула и прежде, чем закрыть дверь, обернулась и тихо сказала Колину:

– Зря ты боишься. Никуда я от тебя не денусь.

Из душа я вылезла совсем сонная, завернувшись в одно из двух полотенец, которые там висели – я понадеялась, что оно относительно чистое – хотя не похоже было по Колиновой квартире, чтобы он уж совсем игнорировал загрязнения. Насколько я помнила, пол и мебель были без каких-либо пятен и без большого слоя пыли…

Добредя наконец по кровати, я почти сразу вырубилась – сон накрыл меня черным колпаком. Настолько была вымотана, что даже никаких снов не снилось.

Разбудило меня настойчивое повизгивание. Кто-то тыкался в руку чем-то влажным и мохнатыми, сопел и опять визжал. Я попыталась отвернуться, но кто-то принялся лизаться.

Я открыла глаза и уставилась на серую дворнягу, которая сразу обрадовалась и изо всех сил завиляла хвостом… Это же Тобик! Я у Колина дома! А вчера – ой, сколько вчера произошло, даже в голову не помещается. Сколько же сейчас времени? Ого, почти одиннадцать, ни фига себе мы поспали. А Колин где?

Он лежал рядом, как всегда, с таким видом, будто не заснул, а упал в обморок, даже дыхания почти не было слышно. Застывшее лицо его снова выглядело гораздо более суровым, чем днем – но при этом почему-то все равно не таким суровым, как было в лагере. Поразглядывав его еще, я заметила, что у него исчезла щетина – а, видимо, вчера ночью побрился. Волосы, тоже явно более чистые, стали на полтона светлее и рассыпались по подушке, сверкая красными искорками в луче солнца из окна, будто в рекламе шампуня… Мне ужасно захотелось их потрогать, что я и сделала. Волосы были все такими же жесткими, но стали более гладкими.

– У-у-у-у? – спросил у меня Тобик.

Я ответила:

– А я не знаю… Ты что-то хочешь? Гулять? Поесть?

Собака слабо тявкнула и со стуком соскочила с кровати. Я вздохнула и дотронулась до лба Колина – уже запомнила, что он быстро просыпается от любого прикосновения к лицу:

– Колин! Извини, что бужу, и по возможности не ругайся, но тут твоя собака что-то хочет. Причем почему-то от меня. Ей погулять нужно, наверное?

Колин медленно приоткрыл свои карие глаза: они сразу оживили его лицо и сделали моложе и приветливей:

– Сколько времени-то? Ни хрена себе. Ладно, надо же выспаться когда. Извини, – сказал он собаке, как человеку, – щас я тебе дверь открою…

Он медленно встал и вышел из комнаты. Послышался звук открывания замка, после чего Колин пришел обратно и уселся на кровать. Я удивилась:

– А как же Тобик?

– Он ушел, – опять как о человеке сказал Колин. – Пусть сам погуляет, я не в силах сейчас. Я ему дверь открыл, а дверь подъезда он умеет сам, до кнопки достает… Он по двору шастает, все уже привыкли.

– А обратно-то как?

– Да там бабки сидят на лавочке у подъезда – слышишь, бубнят? Они его впустят.

– У тебя даже собака на самообслуживании! – рассмеялась я. – Корм он тоже может себе брать?

– Вообще-то да, я, когда ухожу надолго, ему оставляю все в открытом доступе, он сам разбирается. Сначала он от радости слишком много съедал, потом привык и теперь как-то сам распределяет.

– Он сразу такой был умный, да?

– Да где там, дебил дебилом. На всех лаял, дома оставаться боялся, еду воровал, в помойках рылся… Я его подрессировываю периодически, потому что невоспитанная псина такого размера – это был бы вечный геморрой. В помойках он, правда, до сих пор роется при любом удобном случае, но тут я от него отстал. У каждого должно быть хобби.

– А вдруг отравится? Сейчас, бывает, отраву крысиную рассыпают, и для собак бездомных тоже что-то кидают, я читала…

Колин фаталистически развел руками:

– Ну, если он настолько плохо соображает, здесь я ему не помогу. Времени и сил бдить за ним в семь глаз у меня нету, хоть застрелись. Насколько я вижу, просто с земли он ничего не подбирает, а то, что достает из урн, не жрет, просто туда-сюда таскает – но это при мне. Может, и без меня тоже, раз до сих пор живой.

Я поняла, что лезть в устоявшуюся систему его отношений с собакой как-то преждевременно, поэтому просто кивнула:

– Понятно… А тебе на работу разве не надо? Почему ты дома?

– Потому что сегодня воскресенье, – Колин щелкнул по своим часам. – В выходные я все-таки стараюсь не работать по возможности. Иногда, конечно, все равно приходится…

– Ой, а у меня же заказ висит, кстати о работе! – вспомнила я. – Обязательно надо доделать! Слушай, извини, я…

– Давай до тебя доедем, – прервал меня он. – Мне в воскресенье пофигу, где болтаться.

Пока Тобик гулял, мы позавтракали: я доела вчерашний пирог, а Колин сварил себе мрачную овсянку на воде без сахара, на которую было тошно смотреть. Я сделала себе заметку на будущее самой приготовить ему что-то диетическое, но не такое мерзкое. Кухня вообще сильнее всего показывала, что хозяин квартиры редко сидит дома и равнодушен к уюту: две жесткие табуретки, почти пустой стол с одинокой солонкой, в сушке – буквально штуки четыре разномастных тарелки и две чашки, одна из которых была просто белой, а на второй было радостно написано «С восьмым марта!». Я фыркнула со смеху, достав ее:

– Это что, тебя коллеги поздравили с женским днем?

– С них, упырей, станется, – Колин улыбнулся, – но это сестрица свою чашку притащила, ей чай пить было не из чего.

– У тебя так мало посуды… Куда она делась?

– Было больше, просто часть разбилась постепенно, и я не стал докупать. Мне-то хватает. Если тебе нужно, я могу купить сразу набор на 12 персон, бей – не хочу.

– Да не торопись ты, надо же нормально выбрать! – замахала руками я, увидев, что он достал телефон.

– Выбрать? Чтобы к занавескам по тону подходило, что ли? – Колин кивнул на окно. Там были глухие жалюзи бежеватого цвета. Я тяжело вздохнула и похлопала его по плечу:

– Совсем ты тут одичал, товарищ майор. Ты же был женат, что я тебе объясняю! Дело не в цвете, а в форме, удобстве… Чтобы, знаешь, уютно и красиво, а не только функционально. Ну я сама посмотрю.

– Женат-то я был, но Катя в смысле уюта была даже хуже меня. Мы в основном на работе жили, а не дома. Ладно, Ксюш, хорошо, сама выберешь, – Колин сунул телефон в карман и бросил в раковину тарелку из-под мерзкой каши. По этому резковатому движению мне показалось, что настроение у него со вчерашнего вечера не исправилось: он то ли все еще тревожился, то ли даже слегка сердился. Может, опять давление упало?

– Тебе кофе не надо? – спросила я на всякий случай.

– Нет, переживу еще денек без этой мерзости. О, Тобик скребется. Поехали к тебе?

На улицу мы вышли минут через десять, поскольку оба умели быстро собираться. Я наконец-то увидела ту самую «синюю» машину Колина, которая оказалась вовсе даже серо-голубой. Она была явно повыше и пошире машины-бутерброда, хотя до внедорожника не дотягивала. Я подозревала, что Колин выбрал ее просто потому, что в нее ему легче влезать.

Внутри тоже было относительно свободно: я с комфортом расположилась на сиденье и упихала вниз свой рюкзак. Колин повернул ключ, и машина, поприветствовав нас китайским голосом, зажгла на приборной панели кучу экранов и непонятных значков.

– Господи, – изумилась я. – Это что и зачем?

– Да нахуевертили приспособ, чтоб подороже продать, – смачно выразился Колин. – Мне они лично никакие не нужны, особенно, блин, вот этот экран парковки, который не выключается. Мне и зеркал по уши хватает.

– А мне нет, – призналась я. – Я плохо вожу. В Москве просто боюсь, за город иногда друзья меня пускали за руль… Тоже так себе. Я невнимательная.

– Опять прибедняешься? – Колин, бросив в зеркало короткий взгляд, выехал с парковки и прозмеился между плотно стоящими вдоль дороги машинами. – Что у тебя за привычка такая – на себя наговаривать? У тебя, скорее всего, просто опыта мало, потому что редко ездишь, вот и все. Если хочешь, бери эту синюю и катайся по дворам, пока не полегчает, – он постучал по рулю.

– Да ты что, а если я ее разобью?!

– Починим. Главное, сама цела останешься, во дворах особо не разогнаться.

– Ну хорошо, потом, – решила не спорить с ним я, потому что он все еще был в непонятном настроении. Наверняка устал после расследования и на самом деле хотел бы спокойно посидеть дома, просто не говорит об этом, как обычно. А ему теперь еще поперек Москвы из-за меня тащиться…

– Ехать, конечно, далеко, – сказала я виновато.

– А, да ничего, сейчас же этот сделали… Московский сопливый диаметр.

– Что??

– Ну, МСД.

– Он реально так расшифровывается?

– Это я его так называю, потому что каждый раз забываю расшифровку, – Колин наконец-то убрал с лица мрачное выражение и рассмеялся, я тоже.

По «сопливому диаметру» удалось доехать и правда довольно быстро. Пока мы поднимались на мой пятый этаж, я волновалась и безуспешно пыталась припомнить, не раскиданы ли у меня по кровати трусы и не оставила ли я мусор, который теперь наверняка завонял. На всякий случай я сразу предупредила Колина:

– По сравнению с тобой у меня беспорядок и куча вещей, так что не пугайся. Проходи.

В моей квартире, к счастью, ничем не воняло. На кровати валялась одежда, но хотя бы не нижнее белье, а сама кровать была, конечно, не застелена. Я беспокойно повела головой, пытаясь увидеть свою маленькую квартирку с единственной комнатой, заставленной музыкальным оборудованием и заваленной мелкими безделушками, как единое целое, и понять, насколько ужасно это смотрится для нового человека.

Колин, встав у порога, как я вчера, быстро пробегал взглядом по всей комнате: мебели, стенам, потолку – будто сканировал глазами и ставил какие-то ему одному понятные пометы. Я могла бы поклясться, что он запоминает расположение предметов и, если надо, мог бы описать его в каком-нибудь полицейском протоколе. Наконец он сказал с оттенком то ли уважения, то ли даже восхищения в голосе:

– Ни фига себе сколько всего! Уют так уют – еще немного, и через край посыпется.

Я слегка обиделась и хотела сообщить, что просто, в отличие от некоторых, работаю дома и мне нужно много условий, но он вдруг сорвался с места и начал все осматривать. Осмотр этот сильно походил на обыск, потому что он заглядывал под кровать и стол, открывал шкафы и выдвигал все ящики, но те предметы, которые брал, потом аккуратно клал в точности на то же место, даже если это был яблочный огрызок, который завалялся на краю стола. Я, решив ему не мешать, – в конце концов, то, что он странный, мне и до этого было известно, – попятилась на кухню и попыталась там с усилием закрыть сушку, из которой вываливалась посуда.

Сушка угрожающе загремела. В кухне сразу же возник Колин и уставился на полностью заставленный стол и тумбочку, заваленную пакетами с продуктами, которые я не убрала в холодильник, после чего перевел взгляд на сушку и, протянув свою длинную руку, достал оттуда пару тарелок.

– Это надо вынуть, иначе не закроется. Офигеть сколько посуды. Тебя тут как будто двадцать человек живет!

– Тебе не нравится?

– Да нет, ну почему же, я люблю, когда много чего можно изучить, – он достал из сушки огромную серую квадратную чашку, которую мне когда-то дарили заказчики, и заглянул в нее, как в колодец. – Просто не могу представить, как ты тут живешь и это не падает тебе на голову.

– Падает, – призналась я. – Знаю, всего слишком много. Часть вещей тут из квартиры родителей и бабушки. Этой квартиры уже нет, пришлось продавать из-за долгов на лечение и потом купить вот эту, маленькую. Вроде надо выкинуть, но рука не поднимается…

Колин кивнул и, ловко протиснувшись мимо заминированной пакетами тумбочки и звенящего ложками и чашками стола, обнял меня сзади.

– Милая, да не обращай ты на меня внимания, – сказал он. – У тебя из нас двоих как раз более нормальное человеческое жилье, а не перевалочный пункт. Если жалко лишнюю посуду выкидывать, как раз можешь мне отдать.

– Ой, и правда, хорошая мысль, – ободренная тем, что он не счел мою квартиру помойкой, я воспрянула и похвасталась: – А еще у меня много еды! Давай я сейчас приготовлю что-то диетическое, но не мерзкое! А ты лучше из кухни выйди, тут очень мало места. Вон, в комнате можно на кровать сесть… Ну, или за синтезаторы.

Подумав, что можно приготовить нейтрального, но не противно-диетического, я в конце концов сделала курицу с овощами. Из-за шума воды и треска сковородки я некоторое время не знала, что там делает Колин, а когда вышла из кухни, аж чуть не попятилась обратно.

Моя комната никогда не выглядела такой прибранной. Исчез мелкий мусор и огрызки, вещи не изменили основного положения, но легли ровно, рядами и стопками. Помимо этого, из шкафа больше не торчала одежда – теперь он был нормально закрыт – и навал забитых коробок на верху второго шкафа будто уменьшился и ушел вглубь, перестав нависать над головой.

Колин сидел на кровати – конечно же, заправленной и застеленной покрывалом.

– Я тут тебе все упорядочил немного, – сказал он деловито. – Кардинально ничего не смещал, просто реально чтобы на бошку тебе ничего не свалилось. Ну и мусор выкинул. Ничего?

– Конечно! – я подбежала к нему и обняла. – Я просто под впечатлением! Никогда не видела, чтобы у меня было так убрано. Спасибо тебе большое! Вот, держи, поешь нормально, а то я вижу, что у тебя настроение с утра не очень – ты, наверное, хотел у себя спокойно посидеть? Ты меня вовсе не обязан возить, я бы доехала сама…

– Ксюш, да ты чего, при чем тут обязанности, – поразился Колин. – И у настроения совсем другие причины. Мне просто не хочется жить с тобой в разных местах, – вдруг сказал он откровенно. – Понятно, что ты не можешь мгновенно перетащить свое оборудование, а я не могу надолго оставить собаку, поэтому пока уж как есть. Но на ночь придется уехать.

– Не хочется? – шепнула я.

– Неа. С тобой я хоть сплю.

– Эмм… в каком смысле?

– Да у меня просто бессонница очень часто. А с тобой удается нормально поспать. Я еще когда мы в палатке ночевали, заметил.