Полная версия
Иная же эмоция принадлежала Павлу. Его тяготило подобное времяпровождение. Я не догадывался, а знал, что Павел Петрович не хотел даже косвенно прикасаться к делам управления империей. И это именно сейчас, раньше он бы лучился удовольствием от причастности к управлению империей, но, видимо, иные удовольствия оказались более сладостными. У него лямуры наметились.
У нас сыном, в некотором роде, конфликт. Вечная проблема отцов и детей. Я настолько хотел сделать из Павла идеального правителя, что не замечал его чаяния, эмоций. Сейчас вот натворили дел с Катей и что делать далее не знаем. Любовь то у Павла Петровича оплачена, по сути, нами.
Да, у наследника не может быть иного пути, как стать императором, но пока еще тринадцатилетний сын, больше увлечен двумя занятиями: стихи пишет и шпагой машет. Вот еще одно прибавилось, не без нашей помощи – волочиться за юбками. Признаться, вирши сына не плохи, даже весьма прилежны. Что до фехтования, так, была бы в этом мире Олимпиада, точно отправил на соревнования и, уверен, призовое место Павел мог бы занять. По крайней мере, мне с ним уже сложно фехтовать, если только не с подленькими приемами.
Недавно даже поссорились, что я предложил сыну показать свое творчество Сумарокову или Ломоносову, чтобы те откорректировали и пустили в издание. Это же неплохо для имиджа, что наследник не обделен даром. А то на фоне отца, то есть меня, прежде всего, как композитора, будущий император мог казаться тусклым. Мне наследник высказал, что я не понимаю его, что у него должно было личное пространство. Обвинил в том, что я решаю собственные проблемы пропаганды через раскрытие интимного внутреннего мира сына. «И вообще…». Вот это «вообще» не было объяснено, но звучало наиболее важным аргументом.
Я не давил в сыне личность, не порол, всегда старался объяснить. И все было хорошо, но год назад начались конфликты, в которых Павел стал позволять себе слишком много вольностей, в том числе и в присутствии иных людей. Пришлось и наказать, когда наследник позволил себе отхлестать по щекам одного из офицеров, который дежурил во дворце. Вначале я постарался узнать причину гнева, которой не оказалось, если не считать просто неважное настроение наследника, ну и то, что тот вожделенно посмотрел на пассию сына.
Вот рос же цесаревич в любви, большей, чем многие дети в этом времени. Боялся я того, что Павел станет неким сумасбродом, что его будет «ждать» табакерка. Потому и воспитывал иначе, чем того Павла Петровича, который в иной истории, может и был и умен, и даже чаще справедлив, но с кучей комплексов и придурей.
Вот ругаю, ссорюсь. А сам от такого далеко ушел, особенно в вопросе ревности? А мне сто лет!
– Начнем сегодня с обзора международных дел, – сказал я и открыл свой блокнот. – Господин Первый министр, прошу!
Первым министром все еще оставался Иван Иванович Неплюев, хотя я уже уверен, что Савелий Данилович Померанцев может справится не хуже, а по некоторым позициям, к примеру, делопроизводства, так и лучше. Но пока Померанцев работал в должности министра внутренних дел.
Я долго, АЖ четыре года, держал Никиту Юрьевича Трубецкого в правительстве. Но он не выдерживал того ритма работы, который был мной взят сразу и пока еще не изменялся. Постоянно князь с чем-то запаздывал, не проявлял креативного мышления и инициативу при решении разного рода проблем. Приходилось и мне встревать. Теперь Трубецкой генерал-губернатор Москвы и там, пока я не приезжаю в Первопрестольную, князь справляется. Видимо Никита Юрьевич из тех людей, которые не умеют работать в команде. Ну и заметил, что он теряется в моем присутствии.
В свою же очередь, Померанцев очень хорошо поработал в Сибири, насколько это вообще было возможно. Уже то, что Савелия два раза пытались убить и единожды даже ранили, говорило в пользу его дотошного расследования деятельности губернаторов дальних регионов.
Всего полтора миллиона рублей были похищены. Это из крупного, а по мелочам, там и больше наберется. Были суды, громкие, с описанием в прессе. Потом конфискации имущества, лишение дворянства и ссылка на каторгу. Я все еще никого не казнил, но этот факт не мешал быть жестким в отношении преступников.
Важнейшее, чем еще занимался Померанцев, так инспектировал и направлял деятельность местных чиновников в ту плоскость, чтобы они были всегда готовы к приему новых людей. Вопросы инфраструктуры, не дорог, но расчистки направлений, строительство временного жилья для пребывающих – вот то малое, что Савелий Данилович стремился систематизировать.
Людей –то много устремилось в Сибирь. Тут и закон от рекрутах помог, когда каждый помещик мог за неплохую цену, не многим ниже рыночной, порой и сопоставимой с оной, продать крестьянина в рекруты, но уже с семьей. Вот эти самые «ректруты» и направлялись в Сибирь и дальше. Они получали начальную воинскую подготовку, но по сути были посажены на земли с правом выкупа оных. А земля в Сибири стоила многим дешевле, чем в европейской части России.
– Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа, – присутствие Екатерины и Павла увеличили количество слов в приветствии. – Начну с Англии. Георг III, после смерти отца, начал проводить достаточно жесткую внутреннюю и внешнюю политику. Окончательно сломлено сопротивление Майнсурского княжества в Индии и можно говорить о том, что Индия стала английской. Ужесточается политика короля по отношению к североамериканским колониям. После введения Гербового сбора, в колониях имеют место возмущения [Гербовый сбор был введен в РИ в 1765 году из-за кризиса после Семилетней войны, предполагал уплату пошлины за любые гражданские документы и не только].
– Возможен бунт? – просил я.
– У колонистов нет средств и оружия в достаточном количестве, вместе с тем присутствие английских войск все еще в том количестве, как во время войны. Более тридцати тысяч пехоты без учета ландмилиции, – отвечал Неплюев, кося взгляд на Шешковского.
Это я зря спросил. Подобные вопросы нужно обсуждать в более узком кругу. Это та самая теневая политика, знать о которой не нужно никому постороннему. Не то, чтобы за большим столом из красного дерева собрались посторонние, нет, как-раз таки, свои. Но как там у англичан или еще кого: что знают двое, то знает и свинья? Пусть каждый занимается своими делами, а не страдает бессонницей, фантазируя небылицы о работе иных.
Вместе с тем, мы уже давно готовились именно что к созданию США. Слышали бы меня люди из будущего, так и заклеймили. Но! Этих «но» не мало. Одно из – Российская империя прочно стоит на всем Западе Америки и даже есть некоторые подвижки к движению на Восток. Без этого огромного региона, США, как мировой лидер не сложится. Просто не хватит ресурсов.
Второе «но» – это покупка у Франции Луизианы. Да! Тогда, восемь лет назад мы несколько упростили жизнь министру финансов Людовика, но Луизина и была куплена для того, чтобы деятельно влиять на события, которые, я в этом был уверен, не заставят себя ждать. Теперь, за восемь лет освоения Луизианы, а мы пришли на хоть какую-то, но колониальную инфраструктуру, превращается в сплошной укрепрайон на юго-западе от английских североамериканских колоний. Как могли бы сказать журналисты будущего: русский авианосец в Мексиканском заливе.
Эта обширная колония может в будущем помочь в сдерживании экспансии САСШ на Запад. Луизиана, как бы вгрызается в континент, позволяя идти дальше, на Север, в такие регионы, которые могут быть названы Оклахома, Арканзас и дальше в Колорадо. А можно и потеснить испанцев из Техаса и Флориды. В любом случае, Луизиана «кость в горле» освоению территорий американцами.
Покупка Луизианы обошлась нам в большие деньги, в три с половиной миллиона рублей. Это больше, чем некогда я продал и Гольштинию и Шлезвиг. Всего-то, казалось, – колония в далеком Новом Свете, и такие суммы за актив, который Франции и не нужен! Однако уже на стадии только предварительных не переговоров, но разговоров с заверениями о намерениях, в игру вступила Англия.
Быстрые у островитян политики, сразу сориентировались и начали отговаривать французов от продажи. Пришлось и ценник завышать и немножечко углублять французский экономический кризис.
Мы ранее стали весьма споро скупать французские бумажные ливры, которые из-за увеличившегося спроса, нами же и спровоцированного, поднялись в цене. Исходя из слабого представления о механизмах инфляции, министры Людовика с упоением и азартом давали указания на выпуск все новых и новых банкнот. Ну а мы еще… да чего уж там, и сами сделали эмиссию во французскую экономику. Бумажные купюры же примитивные, подделать, да с имперскими специалистами – плевое дело. И тут Франция начинает затягивать переговоры о покупке нами Луизианы.
Появляются с десяток толстосумов, которые требуют обмена своих бумажных ливров на золото, ну или уже, в крайнем случае, на серебро. Если бы такое произошло не одномоментно, то экономическая система Франции, несмотря на кризисные явления, не особо прочувствовала выдачу миллионов ливров, эквивалентно трем миллионам рублей. Но все случилось в один день и обязательства французским банком не были выполнены. Поползли слухи, не без нашей помощи и другие французы попытались избавится от бумаги.
Вот такая репетиция произошла перед более серьезными ударами по французской экономике. Протестировали французскую финансовую систему, посмотрели на наши возможности. Остались довольны, в том числе и тем, что Франция так и не поняла, что именно произошло, просто министры стали чуть меньше печатать денег.
Так что продали нам Луизиану раньше, чем в иной истории избавился от этого актива Наполеон, продав обширные французские владения на юге Северной Америки САСШ [В РИ Франция продала Луизиану САСШ в 1803 году, за чуть большую сумму, но и чуть большую по площади].
– Вопрос об отношениях с североамериканскими колониями, пожалуй, оставим на позже, – сказал я после паузы, когда обдумывал, пора ли посвящать собравшихся в суть американских «заготовок» и планов, или же пока рано.
– Как будет угодно, Вашему Величеству. Позвольте тогда описать взаимоотношения с Австрией, не вдаваясь в подробности, – сказал Иван Иванович Неплюев, намекнув, что ряд, опять же теневых политических реалий не стоит разглашать.
Вообще, с приходом на заседание Государственного Совета Павла Петровича и Екатерины Алексеевны, атмосфера стала какой-то… менее открытой, опасливой. И дело тут, скорее всего не в Великой княгине, так как все прекрасно знают, что она уже более десяти лет под таким присмотром, что в пору сравнивать с заточением. Не станет Екатерина Алексеевна шпионить, даже при желании не получится.
Вместе с тем, присутствующие на Государственном Совете знали и несколько взбалмошный, скорее подростковый, характер Павла Петровича, который бывал не всегда сдержан. Он мог, даже не злонамеренно, но что-нибудь, да сказать или какой даме, или даже послу иной державы.
Хотел я ранее отдать мальчонку в Петровское училище, аналог Суворовского, в иной истории. Но тут встали на дыбы все, чем даже ошарашили. Я-то думал, что имеет место быть полное и безусловное подчинение, что мои исполнители смирились с участью слуг государевых. Нет! Весь Государственный Совет в едином порыве, может только при некотором сомнении Померанцева, «посоветовал» мне не отсылать цесаревича учится в бессословное училище, даже, если оно и считается престижным. Мне понятна была проблема сословности, но в Петровских училищах учились и дворяне и сыновья тех, кого можно было бы назвать российской элитой.
Пришлось и мне дать заднюю и отступить, при этом ужесточить Павлу дисциплину на домашнем обучении. Уверен, что в Петровском училище, он стал бы более понятливым и прилежный, прежде всего внутренне, так как многие его поступки из-за слабого понимания самоорганизации. И я не трублю в трубы, не бью в колокола, не рву кудрявые волосы на голове и уж точно не выкалываю последний глаз. Считаю, что серьезной проблемы с наследником нет. Уверен в правильности слов еще не рожденного Уинстона Черчилля о том, что тот, кто не был в молодости бунтарем, у того нет сердца, ну а кто не стал к старости консерватором, у того нет головы. Пусть сын пока живет во-многом эмоциями, но он умен, он поймет, в будущем, необходимость принятия и кровавых решений.
– Итак, Мария-Терезия проводит политику по вытеснению и принижению дворян, которые доброжелательно настроены по отношению к Российской империи. В газете появляются статьи, в которых говорится о том, что Россия незаконно присвоила себе Константинополь и, что удерживает балканские страны только лишь силой и угрозами. Подобное стало появляться только как полгода назад и сейчас хула на Россию только усиливается, – докладывал Иван Иванович Неплюев.
– Чем мы отвечаем? – спросил я.
– Приемами в Русском доме, подкупом иных чиновников. Однако, замечу, что подобное уже не столь привлекает венский двор, – сказал Неплюев.
– Господин министр иностранных дел! – обратился я к Никите Ивановичу Панину, требуя от него дополнений.
– Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа! Австрия подтверждает свои союзнические отношения, но австрийские дипломаты начали работу, направленную на то, чтобы заключить с нами новый союз, направленный только и исключительно на противодействие Пруссии. При этом, требую отсутствия иносказательности в документе и, в некотором роде, верховенства принятия решений за Австрией, – сказал Панин.
Оскудела земля русская хорошими дипломатами. Прежде чем назначить Панина министром иностранных дел, перебрал просто огромное количество персоналий. Не хотел я видеть рядом с собой вольнодумца, пусть и изворотливого политика, это все о Никите Ивановиче.
Между тем, те противоречия в характерах, тот контраст Неплюева и Панина дает, как мне кажется, весьма недурственный результат. Иван Неплюев – «господин Нет», Панин, «господин весьма возможно, мы обсудим». Своего рода злой-добрый полицейский.
Не подрос еще Безбородко, чтобы войти в мою компанию. Этот человек, если судить из того, что я про него знал, был весьма профессионален и мог и Шешковскому конкуренцию составить, но в будущем, точно не сейчас. Пока этот казак блестяще учится в Петербуржском университете и даже приятельствует с цесаревичем.
– Россия не будет заключать союз с одной стороной для ссоры с другой. В таком случае нам может быть даже выгоднее подружиться с Фридрихом. И я понимаю, господа, что союзные отношения с Австрией… использую такое слово, как «анахронизм». Османской империи нет. Зачем нам дружить тесным образом с Марией-Терезией? Против Польши? – размышлял я вслух.
Пусть слышат присутствующие, что именно я думаю, чтобы и они размышляли со мной в одном направлении.
– Ваше Величество! – неожиданно встрял Павел Петрович. – Но отчего нам ссорится с Австрией или с Пруссией? Аахенский договор подписан, неужто необходимо вновь развязывать войну?
– Господа, попробую ответить вашему будущему императору, – я посмотрел на сына с некоторой укоризной. Мы договаривались, что он пока только слушает, с максимально умным лицом, а после общается со мной и разъясняет все интересующие вопросы наедине. – Скажу одну фразу, которую, считаю, должен знать каждый правитель: у каждого поколения своя большая война. У нас таковая была, но она не решила тех проблем, которые довлеют над правящими домами Европы. Пруссия не совсем довольна, Австрия совсем не довольна. Франция опозорилась и была бы не прочь доказать, что еще может стать европейским гегемоном. Англия не доделала свою работу, так как французы все еще в Канаде. Но главной занозой являемся мы, так как вышли в мягкое подбрюшье Европы, в Средиземное море. Нами же контролируется Балтика. Европа боится нашей огромности.
Я сыпал в своей импровизированной речи афоризмами про огромность и союзников в лице армии и флота, за что спасибо Александру III из иной истории, который и произнес это некогда. Все сказанное скорее было для того, чтобы чиновники разбирали фразы на штампы, лозунги, усиливая и без того слаженную систему пропаганды.
– Итак, господа, моя воля по Австрии такова: начать симметричную атаку на Марию-Терезию в нашей прессе. При этом увеличить дотации Русскому дому, но он должен работать более по-византийски, с хитростью. Вот пусть пригласят петербуржский гарнизонный оркестр и те исполнят мое последнее произведение. Оно неплохое, повестку газет легко перекроет. Работают и на скандал… Я еще кое-что придумаю, – сказал я, вчитываясь в записи блокнота. Еще немало вопросов, а мы и обзор по политике не провели.
А придумал я то, чтобы дать поручения братьям Орловым похулиганить в Вене. Пусть влюбляют в себя каких дам, кутят и дуэлируют. Австрийское общество будет про них говорить, обязательно. Как бы то не было, но в этом времени лихость и безрассудство привлекает людей, особенно дам.
Дальше была нудная и пространственная аналитика о положении Пруссии. Нужное дело, пусть и так все понятно и об этом говориться практически одними и теми же словами на каждом Государственном Совете. Такие заседания в том числе и для сверки общегосударственной позиции.
А Фридрих себе не изменяет, как не изменяет он и внутреннюю политику своего государства. Прусская армия увеличивается в количестве, обучается. Вся экономика поставлена военные рельсы. Прусский король, к слову, экономику с них, этих рельс, и не снимал вовсе. Все для фронта, все для победы! Вот какой лозунг подошел бы для уже как десять лет мирно существующей Пруссии.
Интересным во всех отношениях был доклад… Григория Александровича Потемкина. Интересным с той точки зрения, что я имею возможность самолично убедиться в незаурядном уме и изворотливости молодого мужчины, который в иной истории занимал весьма высокое положение, по мнению немалого количества исследователей, не зря. Так же мой интерес подпитывался тем, что я хотел увидеть реакцию Екатерины на появление этого статного гвардейца.
И реакция эта… даже и не знаю: понравилась, или же разочаровала, если я рассчитывал на шквал эмоций. Катя не увлеклась Потемкиным, лишь мазнула взглядом по гвардейцу на докладе в Государственном Совете, и все, ничего более. Мимолетный интерес Катерины, скорее всего, вызвал сам факт присутствия и доклада слишком молодого, для советника точно, человека.
Может быть правы были те, кто считал, что Григорий Александрович покорил Екатерину Великую своими творениями в эпистолярном жанре. Любовь через переписку. Ну и ладно, не заимел бурных эмоций ревнивца, за то, скорее всего, растет неплохой управленец и смена Христофору Антоновичу Миниху.
Год назад, когда Потемкин блестяще закончил университет, не без моего вмешательства в деле убеждения Григория не забрасывать обучение, молодой, да ранний, гвардеец был зачислен в ординарцы генерал-фельдмаршалу Миниху.
В этой истории так же произошло чуть ли не отчисление Потемкина из университета, вместе с Николаем Николаевичем Новиковым. Вот был я уверен, что Григория отчислили из-за лености, как и звучит документ об отчислении, но нет, если истории повторились. Вольтерианство всему виной. Новиков, этот, в иной истории, главный русский масон, а в этой… хрен ему, задумал создать студенческое общество. Потемкина взял себе в напарники. Оба обладают замечательными организаторскими способностями, поэтому очень быстро студенческая среда стала бурлить. Ректорат счел лучшим отчислить двух вольнодумцев по тихому, не привлекая общественность, уж тем более Шешковского.
Как раз-таки глава Тайной канцелярии узнал о начале работы кружка почитателей Вольтера и иных «Монтескье» и поручил куратору университета от своего ведомства тихо разобраться. Одного переезда в Петропавловскую крепость, всего-то на двое суток, хватило и Новикову и Потемкину, чтобы понять свои заблуждения, по крайней мере, на словах.
Потемкин стал лучшим выпускником университета в 1761году. Ему даже рекрутер от Петербуржского университета предложил должность преподавателя столичного университета. Это так, получается, Эммануил, наше все, Кант высоко оценил знания Григория. Потемкин, было дело, начал размышлять над тем, чтобы продолжить научную карьеру, я в какой-то момент даже собирался ему это позволить. Но Миних не вечный, а юго-западное направление моей империи важнее иных.
Христофор Антонович писал уже, что Потемкин весьма толковый и инициативный ординарец, который, в сущности, должен стать заместителем Миниха и некогда, но занять его место. Проблема, между тем, была, вернее две. Первая – это слишком активный Григорий Александрович, с замашками большевиков из иной истории, работал по принципу: мы все разрушим, а потом… Ну и второе – это то, что Григорий мог впасть в меланхолию или схватить хандру. Но, как утверждал Миних, который и рад был спихнуть хоть часть своих забот на иные плечи, парень – лучшее, что можно здесь и сейчас найти.
– Флот готов? – уже с нотками усталости, спросил я у генерал-адмирала Григория Андреевича Спиридова.
Нет, Голицын не умер, но сильно сдал в последние два года. Много он отдал своего здоровья и сил на алтарь возвышения русского флота. Такого деятельного организатора искать будешь, да не найдешь. Вот только годы не щадят никого. Михаил Михайлович сам попросился в отставку, уже не выдерживая рабочего ритма. И получил ее.
Патриарх наш Димитрий было дело что-то соизволил возмущаться по поводу того, что я повелел изготовить памятник генерал-адмиралу, с последующей установкой его на Аллее Славы русского оружия, мол, нельзя вот так, при жизни. Но вяло, как-то, главный православный пастырь просил, без огонька. А то уже давненько я не препирался с церковниками, почитай с момента Вселенского православного Собора в 1755 году. А за то, чтобы Михаил Михайлович Голицын еще при своей жизни узрел, сколь Россия ценит его вклад в возвеличивание русского флота, я готов был драться.
Аллея Славы, как это преподносится, высшая степень признательности своих сыновей от Отечества. В шикарном парке стоит бюст адмирала Бредаля, будет еще один флотский – Голицын. Надо бы Миниха туда же, да Салтыкова, но они еще на службе. А бюст, по тому указу, что я подписал, можно было ставить либо после смерти, либо после почетной отставки. Но все слепки будущих скульптур сохраняются.
Теперь командующим флотом стал очень даже молодой для такой должности, Григорий Андреевич Спиридов. В замах-товарищах у него Степан Петрович Хметевский, героический капитан, который десять лет назад, командуя линкором «Три святителя» взял на абордаж два английских фрегата. Были у него и после успехи в мореплавании. Но, что важнее всего, именно Хметевский был направлен на испытания боевых пароходов. Он первый и увидел и командовал и даже принимал участие в разработке отдельного Устава для службы на пароходе. Новое веяние в морском деле и, как я надеялся, у нас есть адмирал, который понял и сущность нового корабля и его возможности, имеет понятие о вероятных тактиках применения данного вида кораблей в системе русской военной мощи.
– Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа! – Спиридов встал со своего стула. – На данный момент программа строительства русского океанского флота подходит к завершению. В строю: девяносто три линейных корабля, сто пять фрегатов, пятьдесят четыре брандера, сто сорок семь галер и двести пятнадцать иных, менее тоннажных судов, как военного, так и вспомогательного назначения.
– Ого! – не выдержал все же цесаревич и выразил свое восхищение междометием.
Многие улыбнулись. Такой пассаж Павла Петровича выглядел где-то и мило, как одобрение работы всех присутствующих. Так и читалось в глазах членов Государственного Совета: «Вот какие мы, Павел Петрович, не зря свой хлеб с золотой посуды кушаем!» Только министр финансов Рычков закатил глаза. Для него флот – еще более саднящая рана, чем даже армия и строительство культурных объектов и железных дорог.
– И это, как я понимаю, – решил я остудить воодушевление присутствующих. – Меньше в два раза, чем флот Англии и сопоставимый, но все равно, меньший, чем у Франции.
– Так точно, Ваше Величество! Однако, в этом количестве есть некоторое неучтенное… – сказал генерал-адмирал и замялся.
Все же чуть не разгласил государственную тайну, которая уже как год стала «секретом Полишинеля». Тайной, о которой всем интересантам известно. Скрыть выход пароходов в Балтийское море, как и в Черное, было невозможным. Весь мир узнал о новых русских кораблях. Вместе с тем, ничего катастрофически страшного в том я не видел. Мало кому, даже частью и нам самим, понятно, что такое мы создали и как это поможет в дальнейшем. Не говоря уже о потенциальных противниках, которые еще не подошли даже к мысли о том, что паровые машины можно ставить на корабли. Может они и близки к этому, по крайней мере, англичане что-то там пытаются за нами повторить относительно железнодорожного транспорта, но пока у них нет даже прототипа паровоза, чего уж там до парохода.
– Говорите уже, Григорий Андреевич, вот пусть и цесаревич послушает, – сказал я Спиридову, потом обратился, к сидящему рядом Шешковскому. – Степан Иванович, снимите гриф «секретно» с проекта «пароход».
