Сын моего босса

Катерина Снежная

Сын моего босса

Глава 1

Воздух в кабинете Майкла Маршалла пах старыми деньгами, полированным деревом и слабым, назойливым ароматом его сигары. Кейт Риччи стояла перед массивным столом, ощущая, как холодок от кондиционера полз по спине под идеально скроенным пиджаком Chanel и терпела.

На столе лежало два предмета, заставлявших её желудок сжиматься в тугой узел. Первый – толстая папка с контрактами. Знакомый логотип саудовского холдинга Аль-Мади. Тот самый арабский контракт, ради которого они работали последние полгода. Мечта любого юриста. И её личный кошмар. Второй – лаконичное, тяжеловесное письмо на фирменном бланке BROOKS HOLDINGS. Подпись угловатая, агрессивная: Леон Брукс.

– День настал, Кейт, – голос Майкла казался спокоен, но в нём все равно звенел нерв. Он отодвинул письмо Брукса к ней. – Брукс напоминает о джентльменском соглашении. Его подпись нужна на этих бумагах. Без неё вся сделка с Аль-Мади – мыльный пузырь.

Она не была робкой. В тридцать два она была восходящей звездой Маршалл и Ко: острая, как лезвие бритвы, в судебных прениях, безупречная в деловом костюме цвета морской волны, подчеркивавшем её холодную классическую красоту и ясные голубые глаза. Волосы, убранные в строгий пучок, казались выкованными из светлого золота. Сейчас в этих глазах, обычно уверенных, мелькнула тень быстрая, как вспышка боли. Майкл поймал её взгляд.

Кейт взяла письмо. Бумага ощущалась плотной, дорогой, от неё веяло холодом стали и старой кровью. Она знала историю. Знаменитый джентльменский договор между её покойным боссом Джорджем Маршаллом и отцом Леона – Томо Бруксом. Доверие, скреплённое рукопожатием, а не чернилами. Доверие, которое, по мнению Леона, Маршаллы предали, приведя к краху и гибели Тома. Теперь сын требовал свою долю – не денег, а ритуала. Подпись на этих контрактах была для него не бизнесом, а актом власти. Последним доказательством, что Маршалл и Ко всё ещё склоняют голову перед именем Брукс.

– Сэр, – голос Кейт звучал ровно, она чувствовала, как подушечки пальцев холодеют. – Вы знаете, что произошло с Эндрю Лоуренсом. Он до сих пор в реанимации с сотрясением мозга и переломом двух рёбер. Официально – несчастный случай в лифте. Неофициально все знают: он был последним, кого мы послали к Бруксу с документами.

Майкл вздохнул, выпустил струйку дыма. Его взгляд был усталым, непреклонным. – Эндрю был самоуверен. Он пытался читать Бруксу лекции о корпоративном праве. Ты умнее. У тебя есть то, чего не было у него.

– Что именно? – спросила Кейт, уже зная ответ и ненавидя его.

– Ты – исполнение нашего обещания. Джентльменского соглашения. Мы посылаем не просто юриста. Мы посылаем лучшего. Наше лицо. Это знак уважения. Брукс ценит такие жесты. Или, по крайней мере, не ломает рёбер за них.

От этой правды Кейт стало физически плохо. В горле встал ком. Она почувствовала, как бумага в руке становится тяжелее, будто впитывала страх.

– Уважение? – её голос дал трещину, в нём впервые зазвучала не профессиональная холодность, а сдавленная боль. – Вы посылаете меня, потому что Томо Брукс называл меня своей маленькой принцессой-адвокатом? Потому что он… любил меня?

Воспоминание нахлынуло, яркое и беззащитное: огромный кабинет Томо, пахнущий кожей и дорогим виски. Она, двадцатипятилетняя стажёрка, робко поправляющая очки. А он – седовласый гигант с глазами, видевшими слишком много, – громко смеялся над её точной поправкой в контракте, хлопал по плечу и говорил своему сыну, мрачно стоявшему у окна: смотри, Леон. Вот как надо зубы точить. Не кулаками, а статьями. Леон тогда лишь холодно посмотрел на неё, и в его взгляде не было ни отцовской теплоты, ни интереса. Только оценка. Как оценивают потенциальную угрозу или актив.

– Именно потому, – голос Майкла стал тише, почти отеческим, от этого становилось только хуже. – Для Леон это не просто сделка. Это проверка. Он хочет видеть, помним ли мы его отца. Помним ли мы… его чувства. Если мы пошлём кого-то другого – это будет окончательным плевком на могилу Томо. А если пошлём тебя… – Он сделал паузу, давая ей понять страшную истину. – Это будет самым болезненным и самым честным жестом. Мы признаём, что знаем, как он к тебе относился. И используем это.

Кейт закрыла глаза на секунду. Это было чудовищно. Её превращали в живое напоминание – и о любви отца, и о предполагаемой измене семьи Маршаллов. В разменную монету в игре, где ставки – её безопасность и её душа.

– Он ненавидит Маршаллов, – прошептала она. – А я – ваше лицо. Вы отправляете меня на заклание. Он может сломать меня, чтобы окончательно унизить вас. Или… – Она открыла глаза, и в них вспыхнул холодный, ясный ужас. – Или сделать что-то ещё. Что-то, что будет больнее, чем просто вышвырнуть меня вон.

Майкл молчал. Он не стал отрицать. Он просто смотрел на неё, и в его взгляде читалось: это цена. Цена за Аль-Мади. Цена за будущее.

– Ты обещала Томо!

Кейт стояла, чувствуя, как её идеальный мир рушится под тяжестью этого одного предложения. Обещала Томо. Эти слова висели в воздухе, как приговор.

– Он попросил тебя, – тише добавил Майкл, и в его голосе не было больше деловой хватки, только усталая тяжесть. – В тот день в больнице. Когда мы с Джорджем пришли проститься. Он взял тебя за руку и сказал: присмотри за моим делом, малышка. И за моим мальчиком, когда придёт время. Ты кивнула. Ты плакала. И ты сказала: обещаю.

Кейт вспомнила. Запах антисептика. Холодную, огромную руку Томо в её ладонях. Его потухший взгляд, искавший её. Она думала, он бредит. Думала, это слова умирающего, не более. Она дала это обещание из жалости, из уважения к титану, к легенде, которая умирала на её глазах.

– Он не бредил, – сказал Майкл, словно читая её мысли. – Он всё продумал. Он оставил тебе один процент акций Brooks Holdings в своём завещании. Не Леону. Не своим старым товарищам. Тебе. Чтобы у тебя был законный голос и, что важнее, законный интерес в том, чтобы его наследие не было растоптано. Чтобы ты могла стоять перед его сыном не как наёмный слуга Маршаллов, а как партнёр. Хранительница его воли.

Кейт почувствовала, как пол уходит из-под ног. Один процент. Это была не награда. Это была цепь. Причём цепь, о которой она узнала только сейчас, когда её уже затянули на шее. Этот процент делал её соучастницей в глазах его сына. Не просто посланником врагов, а преемницей, которую выбрал его отец вместо него. Это было хуже любой угрозы. Отличная причина для личной, яростной ненависти.

– Почему я не знала? – её голос выхреп до шёпота. – Почему вы молчали все эти годы?

– Потому что это был страховой полис Томо, – безжалостно продолжил Майкл. – На случай, если мы… не справимся. Если Леон пойдёт войной на нас. Ты была его козырем. Его маленькой, блестящей пешкой, которую он поставил на доску из могилы. И теперь, Кейт, пришёл твой ход.

Он снова положил ладонь на контракты.

– Ты идёшь к Леону Бруксу не как юрист «Маршалл и Ко». Ты идёшь как Кейт Риччи, исполнительница последней воли Томо Брукса и миноритарный акционер его компании. Ты идёшь, чтобы выполнить обещание, данное умирающему. Чтобы его сын поставил подпись, которая спасёт дело его отца от краха. И чтобы… – Майкл сделал паузу, его взгляд стал тяжёлым. – чтобы напомнить ему, кем был его отец. Не якудзой. А джентльменом, который доверял слову.

В кабинете повисла тишина, густая, как смог. Кейт понимала всю гениальную жестокость этой ловушки. У неё не было выхода. Отказаться – значит предать обещание, данное человеку, который относился к ней с добротой. Значит признать, что её процент – просто бумажка, а не долг чести. А согласиться… согласиться значило войти в логово волка, который уже давно считает её предательницей и узурпаторшей.

Она с трудом выпрямила спину. Голубые глаза, ещё минуту назад полные ужаса, застыли, как зимний лёд. В них не осталось страха. Только решимость и холодная, безжалостная ясность.

– Хорошо, – сказала она, и её голос прозвучал худо, но без колебаний.

И всё же внутри неё всё дрожало. Не самый лучший день в её жизни… Внешне – ледяная статуя, воплощение профессионализма. Внутри – всепоглощающая дрожь, от кончиков пальцев до самого сердца. Это не просто страх перед физической расправой. Страх перед моральным разоружением, перед тем, что её заставят увидеть в Леоне не монстра, а раненого сына, чью боль она, сама того не желая, усугубила.

Она взяла папку с письмом о контрактах. Бумага казалась обжигающе холодной. Её взгляд упал на окно, за которым кипела беззаботная жизнь города. Сегодня у неё была назначена встреча с подругой на ланч. Она собиралась купить новые туфли. Это должен был быть обычный, даже скучный день.

Теперь он пах кровью и старыми клятвами.

Глава 2

Кейт молча вышла из кабинета, щёлкая каблуками по паркету. Пальцы белели от напряжения, от сжатия папки с письмами и доверенностями по контрактам. Майкл указал на тяжелую неприметную дверь: за ней был частный лифт, спускающийся прямо в подземный бетонный бункер гаража, известный только партнёрам.

В тусклом свете аварийных ламп её ждал не просто автомобиль. Это был Audi A8 L Security матово-чёрного цвета, с почти невидимыми утолщёнными стёклами и усиленными стойками. Машина не блестела – она поглощала свет. Возле неё стоял не водитель, а охранник. Мужчина лет пятидесяти, лицо высеченное из гранита, взгляд сканировал пространство. Тёмно-серый костюм сидел идеально, под пиджаком угадывался жёсткий контур кобуры. Он открыл заднюю дверь бесшумно, одним плавным движением.

– Мисс Риччи, – низкий тон, без интонаций, как скрип двери в пустом помещении. – Пожалуйста.

Внутри пахло холодной кожей, чистотой и слабым запахом оружейной смазки. Салон был просторен, как гробница, отделан алюминием и алькантарой. На центральном подлокотнике стояла хрустальная стопка с водой без льда. Ни музыки. Ни переговорного устройства. Только глухая давящая тишина и мягкий гул двигателя.

Она села, свернула папку коленями, будто так защитит документы. Машина тронулась так плавно, что Кейт лишь по смещению пейзажа за тонированным стеклом поняла: они движутся. Выехали не через главный въезд, а через узкий служебный тоннель, выныривающий в переулке, минуя камеры.

– Адрес знаете? – голос сухой, как бумага.

– Знаю, мисс, – ответил шофёр, не поворачиваясь.

Город проплывал за стеклом: огни, вывески, лица. Она видела их сквозь своё отражение – наложение, как двойная экспозиция. В голове крутилась одна фраза: один процент. Один процент весит как пудовая гирька на дне кошелька.

На перекрёстке достала телефон. Пальцы дрожали, экран мерцал. Набрала номер подруги, прижала к уху.

– Ланч отменяется, – услышала привычное приветствие. – Да, всё нормально. Просто… форс-мажор.

Отключилась раньше, чем успела услышать ответ. Не нужны вопросы. Не нужны жалости. Нужно дышать.

Машина свернула к набережной. Ветер тянул с реки, пахнул старым железом и водорослями. Кейт опустила стекло. Прохлада ударила в лицо, заставила сжаться поры. Вспомнила: в детстве ехала на встречу, которой боялась – первый день в новой школе. Тогда открывала рот, ловила воздух, считала: раз-два-три-четыре. Сейчас счёт не помогал.

Охранник-водитель молчал. Глаза двигались между зеркалами, отслеживая каждую машину, каждого пешехода. Это был не водитель. Это был эскорт, превращённый в тюремщика. Вёз её не на встречу, а на сдачу.

Она смотрела в окно, но не видела города. Видела отражение: бледное лицо, плотно сжатые губы. Думала о Леоне Бруксе. Леон. Лев. Высокомерное, идеальное имя. По слухам, однажды голыми руками… Резко оборвала мысль.

Телефон тихо завибрировал. Сообщение от Майкла. Одна строка:

Он знает о проценте. Будь готова. Не провоцируй.

Сердце упало в ледяную пустоту. Значит, это будет не просто враждебный приём. Это будет допрос. Или хуже. Она машинально проверила, на месте ли диктофон в сумке. Бесполезно. Если Леон Брукс захочет, он найдёт.

Машина свернула с набережной в тихий престижный район. За высокими каменными стенами и вековыми кедрами прятались особняки, не попадающие в реестры. Остановились у массивных кованых ворот чёрного цвета, украшенных стилизованными львиными головами. Ни домофона, ни камеры. Ворота молча разъехались.

За ними – длинная идеально прямая гравийная аллея, обрамлённая стрижеными тисами. Место напоминало не сад, а лабиринт. В конце стоял не классический особняк, а современный бетонно-стеклянный монолит в стиле минимализма. Выглядел как полированный надгробный камень. Ни одного лишнего окна. Ни намёка на жизнь внутри.

Машина бесшумно подкатила к главному входу – массивной двери из матового металла. Охранник вышел, обошёл машину, открыл дверь.

– Вас проводят внутрь, – сказал он. Впервые в его голосе прозвучало что-то кроме пустоты. Сожаление? Предупреждение?

Кейт вошла. Гравий хрустел под каблуками, звук был громче, чем нужно, будто аллея сама сообщала: ты на чужой территории. Ветер утих, воздух стал плотным, как перед грозой. Папка дрожала в левой руке, правая висела свободно, пальцы напряжены, готовые к жесту, хотя она не знала, к чему именно.

Дверь отворилась без звука. В проёме, освещённая резким контровым светом, стояла фигура женщины – высокая, худая, в сером костюме-футляре, с лицом, лишённым возраста и эмоций. Лидия Борисовна. Седые волосы в тугом пучке оттягивали кожу, делая черты острыми и неумолимыми. Взгляд светлых, почти бесцветных глаз скользнул по Кейт с головы до ног – быстрая, безошибочная оценка угрозы, уязвимости, стоимости костюма и состояния нервов.

– Мисс Риччи, – голос был низким, с едва уловимым жёстким акцентом. – Пожалуйте. Мистер Брукс ожидает в зимнем саду. Прошу следовать за мной.

Лидия Борисовна провела не через парадные залы, а через серию лифтов и переходов. Сначала – маленький лифт, обшитый медью, поднял их на несколько этажей. Потом – узкий коридор с голыми бетонными стенами, освещённый встроенными в пол светодиодами. Путь рассчитан на дезориентацию, лишение чувства пространства и контроля.

Наконец они подошли к маленькой кабинке из полированной стали и тёмного стекла, похожей на сейф. Лидия приложила ладонь к сканеру, дверь отъехала.

– Поднимайтесь, – сказала она, оставаясь снаружи. Взгляд её встретился с Кейт: не предупреждение, а констатация – ты вошла, теперь принадлежишь ему.

Кабинка понесла вверх. Быстро, плавно, беззвучно. Сквозь стекло мелькали пустые пространства, заставленные дорогой мебелью, как в музее-призраке. Остановка. Дверь открылась не в коридор, а прямо в приемную и через нее в кабинет.

Первое, что ударило – тишина. Плотная, давящая, в которой слышен собственный стук сердца. И свет. Весь верх был одной огромной комнатой со стеклянным потолком и панорамными стенами. Закатное солнце лилось внутрь, окрашивая всё в багровые и золотые тона, но тепла не было. Ослепление.

В центре, спиной к свету, стояла массивная неподвижная фигура. Леон Брукс.

Он обернулся. Свет бил в спину, очерчивая силуэт, потом шагнул вперёд, и лучи упали на него. Тёмные волосы коротко подстрижены, лицо высечено: тяжёлая челюсть, высокие скулы, глубокая борозда между бровями. Глаза золотистые, не тёплые, как мёд, а холодные, как расплавленное золото, залитое льдом. Они смотрели без любопытства, только с животной мгновенной оценкой угрозы.

Он двинулся – не быстро, а широко, неумолимо, будто сходящая лавина. Расстояние сокращалось с пугающей скоростью.

– Кто вы такая? – голос бас, хриплый, почти рык. В нём не было вопроса, был приказ немедленно оправдать своё существование в его пространстве. – Вы пришли с бумагами от людей, укравших у моего отца последние годы.

Он остановился в двух шагах. Его тень накрыла её целиком. От него исходило физическое тепло и запах: дорогое мыло, кожа, что-то металлическое, как паяльник на морозе.

Кейт почувствовала, как дыхание перехватило. Подготовленный спич испарился. Внутри всё замолкло от ужаса. Она видела, как его взгляд скользнул по папке в её дрожащих руках, по бледному лицу. В золотых глазах вспыхнуло презрение.

Глава 3

Кейт слышала только гул собственной крови в ушах. Папка в её руках вдруг стала чужой – слишком тяжёлой, слишком шуршащей. Она подняла глаза. В золотых зрачках мужчина не было ни тени сомнения: перед ним стоял враг. Не юрист. Не посланник. А наследие предательства, завёрнутое в костюм Chanel. Она сделала шаг вперёд. Не назад. Не в сторону. Вперёд и прямо…

Мужчина повернулся медленно, будто весь мир вращался только по его команде. Свет за его спиной рвался сквозь максимально открытые жалюзи, превращая его в силуэт, обведённый огнём. Но даже когда он сделал шаг вперёд, свет не согревал – он только подчеркивал, насколько холодны были его золотистые глаза.

Они сузились, словно деньги, что проходят через счёт – без шума, без жалости, без ошибки.

– Я знаю всех адвокатов города.

Голос – не баритон, а броня. Ни одна буква не царапала воздух, каждая врезалась, как пуля в сейф.

– Всех, кто имеет значение. Ты не входишь в их число.

Он произнёс это без презрения. Презрение – слишком человеческое. Это была просто констатация: ошибка в базе данных.

Его рука двинулась незаметно, как тень, когда солнце заходит за облака. Пальцы скользнули к внутреннему шву пиджака – там, где ткань слегка приподнята будто весом стальной пружины.

Не к оружию. Нет. К возможности. К тому, что если мир вдруг решит измениться – он успеет его переломить о колено. Она выдохнула буквально на инстинкте самосохранения:

– Я была партнёром вашего отца.

Кейт чувствовала, как холодок струится по позвоночнику – не от кондиционера, а от близости его тела. Тень Брукса легла на неё плотной, почти осязаемой тканью; в ней не было ни тепла, ни запаха табака, только металл и лёд.

– Партнёр моего отца, – повторил он, будто пробовал вкус каждого слова. – Интересно. Он никогда не упоминал о… компаньонке. Особенно такой молодой.

Он сделал шаг. Свет позади него ослеплял, и Кейт видела только контур – широкие плечи, линию челюсти, золотистые глаза, что светились в полумраке, как у дикого кота, загнанного в угол. Её собственное отражение в стекле мерцало рядом – бледное, чужое, слишком хрупкое для этой комнаты.

– Каковы условия вашего… партнерства? – голос Брукса стал шепотом, но от этого он звучал острее: лезвие, проведённое по стеклу. – И почему вы пришли ко мне?

Кейт подняла подбородок. Пальцы сами собой сжали папку до хруста картона.

– Он сам послал, – сказала она, стараясь держать тон ровным, без инфекции страха. – Сказал, что у вас есть подробности по поводу контрактов с шейхами. Поэтому я здесь.

Минуту спустя она поняла, что промолвила это слишком быстро – почти выстрелом. Лицо Брукса не изменилось, но в зрачках мелькнуло что-то живое: вспышка, будто кремень ударил о сталь.

– Почему ты так пялишься на меня? – слетело с губ Кейт до того, как она успела прикусить язык. Голос звучал глуше, чем она ожидала: не ярость, а усталость. – Эй! Ты меня за кого принимаешь? За соску твоего отца?

Она сделала полшага вперёд – уже в свете, уже в зоне досягаемости. И тут же пожалела: расстояние сократилось до одного метра, и она чувствовала тепло его тела, запах кожи и чего-то едкого – может, яда, или просто ярости.

– Иди ты нафиг! – вырвалось у неё, уже шепотом, почти просьбой.

Леон не шевельнулся. Только взгляд опустился на её руки – на костяшки пальцев, побелевшие от напряжения. Потом – на лицо. И вдруг он улыбнулся. Усмешка была короткой, беззвучной, но она открыла зубы – белые, ровные, хищные.

– Вот теперь ты хоть не притворяешься, – прошипел он. – Продолжим?

Кейт сглотнула. Горло сухое, как пергамент. Она кивнула – не потому, что хотела, а потому что другого выхода не осталось.

Лицо Леона осталось каменным – только в зрачках вспыхнула холодная ярость, будто за стеклом бронированного витрина кто-то щёлкнул предохранителем. Он схватил Кейт за запястье не рывком, а точным ручным тормозом: сжал, перекрыл кровь, заставил дрогнуть до костей. Папка чуть не выпала из онемевших пальцев.

– Ты ошибаешься, – прошептал он, притягивая её ближе, до расстояния одного горячего вдоха. – Мой отец мёртв. Умер три года назад от пули, предназначенной мне.

Его дыхание било в ухо ледяной струёй; голос превратился в низкое шипение токсичного газа.

– Так что ты либо очень плохо проинформированная посыльная… либо лгунья. И то, и другое в моём мире имеет одинаковые последствия. Говори, кто ты на самом деле и что тебе нужно?

Кейт закатила глаза, дернулась – бесполезно. Хватка была стальной, без шума и без жалости.

– У меня поручение от твоего отца! – вырвалось у неё сквозь зубы. – Чёрт, да отпусти же. Оно действует и после его смерти. Его никто не отменял.

Леон не ослабил хватку, но лицо его изменилось: взгляд стал аналитическим, будто сканер, водящий лучом по строкам кода, ищущий баг.

– Поручение после смерти, – тихо проговорил он. – Значит, это дело с шейхами. Старое, незавершённое дело.

Он внезапно отпустил запястье, одновременно перекрыв путь к выходу своим телом. Из внутреннего кармана появился не пистолет, а тонкий серебряный портсигар, который он открыл одним щелчком ногтя.

– Он оставил кодовое слово. Скажи его – и мы поговорим. Ошибёшься – и твои следующие слова будут адресованы моим людям в подвале. Выбор за тобой, детка.

Кейт потерла кожу на запястье, чувствуя, как там проступают белые следы отпечатков.

– А может, всё-таки посмотришь документы? – бросила она, подбираясь к сарказму, чтобы не дрожать. Кодовое слово – просто чушь какая-то.

Леон извлёк сигарету, не торопясь вставил между губ, но не искал огня. Его золотые глаза сверкали, как у монарха, переданного в золоте, но без теплоты человеческой жалости.

– Документы подделать легко, – отозвался он. – Слово – нет. Оно было только у него и у того, кому он доверял безгранично. Последний шанс.

Пауза затянулась, густая, как дым несгоревшего табака. Он наклонил голову:

– Или ты предпочитаешь, чтобы я сам проверил подлинность… другими методами?

Кейт поджала губы, грубо толкнула ладонью его грудь – попыталась пройти, как через турникет. Он не дрогнул, будто перед ней стояла бетонная колонна. Рука молниеносно схватила её за плечо, развернула к себе лицом.

– Неправильный ход, – прохрипел он почти с сочувствием; но в этом сочувствии не было ни капли пощады, только констатация: партия закончилась, теперь – либо ответ, либо следующий ход будет стоить боли.

Его свободная рука легла на её грудь не как притязание, а как инструмент: два пальца проскользнули под шёлк блузки, нашли тонкий контур бюстгальтера – и вытащили. Не кружево. Микронакопитель. Чёрный, размером с ноготь, с матовым швом пайки. Он держал его между большим и указательным, как чип из казино, только ставка была выше.

– Настоящие посыльные не носят прослушку, – сказал он, и в голосе впервые прозвучало не шипение, а безразличие победителя. – Кто твой работодатель? ЦРУ? Интерпол? Или просто глупый конкурент?

Глаза Кейт округлились – не от страха, а от возмущения, такого чистого, что оно даже не дрожало.

– Это не моё! – вырвалось у неё, и голос звучал выше, чем она рассчитывала. – Ты сам это подбросил!

Мужчина издал звук, который мог бы быть смехом, если бы у него был диапазон эмоций шире, чем у ножа. Поднёс накопитель к её лицу, как зеркало, в котором она должна была увидеть свою вину.

– Подбросил? За три секунды, что ты здесь? Ты недооцениваешь мою наблюдательность и переоцениваешь свои актёрские способности.

Он отпустил плечо, но пространство вокруг не расширилось – присутствие Брукса оставалось стеной. Он шагнул к письменному столу из африканского дерева, положил накопитель рядом с ноутбуком – аккуратно, как шахматную фигуру, которую вот-вот поставят на мат.

– Теперь у нас два варианта, – выговорил он, не оборачиваясь. – Либо ты начинаешь говорить правду… либо я подключу это к системе и посмотрю, на кого оно записывало. Угадай, какой вариант будет для тебя болезненнее.

Кейт выбрала вариант три. Не слово. Не правду. А движение.

Как только он отошёл на три метра – не больше, но достаточно, чтобы его тень перестала лежать у её ног – она рванулась. Не к двери, а в дверь. Каблуки – низкие, судебные, предназначенные для бега по мрамору и по жизни. Брючный костюм – не облегающий, не стесняющий. Она знала: это её формула свободы.

Но он не побежал. Даже не обернулся. Только поднял левую руку, как дирижёр, дающий такт, и нажал кнопку на внутренней стороне запястья часов. Щелчок. Не громкий, но окончательный. Замок в двери вошёл в стальную раму, как пуля в гильзу.