Хирург драконьих кланов

Натали Бурма

Хирург драконьих кланов

Глава 1

Цифровые часы на стене белого, выцветшего от едких растворов коридора показывали двадцать три сорок пять. Новогодняя ночь, спустя пятнадцать минут до ее главного момента, замерла за толстыми стеклами больничного окна. Гульнара прижала лоб к прохладному стеклу, наблюдая, как далеко внизу, в мире нормальных людей, вспыхивали и тянулись в темноту цепочки фар, а в окнах многоэтажек мигали гирлянды – синие, красные, желтые. Где-то там лилось шампанское, смеялись люди, обнимались под бой курантов. Здесь же, в отделении хирургии, пахло антисептиком, старостью и тихим отчаянием. Воздух был густым, спертым, будто выдохнутым тысячами пациентов.

Она отвернулась от окна. Ее белый халат, когда-то идеально отглаженный, теперь носил следы усталости: чуть помятые полы, пятно от зеленки у кармана, которое уже не отходило. Гульнара прошлась по пустому посту медсестер. Тишина была оглушительной после дневного гула. Все ушли. Все. На долгожданный корпоратив, который организовывали три месяца. Дежурный врач, молодой практикант Саша, сбежал два часа назад, пробормотав что-то про себя.

Позволила. Он сбежал. Уборщица Мария Ивановна, прощаясь, сунула ей в карман халата завернутый в кулёчек салат «Оливье». «Тебе, родная, ты же наша самая безотказная», – сказала она, и в ее глазах читалось не столько восхищение, сколько привычная жалость.

«Безотказная». Это слово висело на Гульнаре как клеймо. Оно означало, что именно она останется дежурить в праздники. Именно она доделает бумаги за других. Именно она сбегает в аптеку за забытыми лекарствами. Ей было тридцать два года, и вся ее жизнь, яркая в мечтах юности, свелась к этому белому коридору, к карточкам пациентов, к биксам со стерильными бинтами и к тихому, беспросветному одиночеству. Даже кошки дома не было – некогда было завести. Мечты о прекрасном принце, о захватывающих приключениях, о любви, которая перевернет мир, казались сейчас не просто глупыми, а издевательски жестокими. Ее принцами были ворчливые старики с аппендицитами, а приключениями – ночные вызовы к послеоперационным больным.

Она тяжело опустилась на стул у поста. На мониторе, показывающем пустые палаты, мигала одна-единственная точка – палата номер семь, где спал после плановой операции пожилой мужчина. Все было спокойно. Слишком спокойно. В тишине слышалось лишь гудение холодильника с лекарствами и отдаленный гул города-праздника.

Внезапно ее взгляд упал на металлический бикс для стерилизации, одиноко стоящий на тележке в конце коридора. Его должны были забрать еще днем. «Последний, – подумала Гульнара с горькой иронией. – Самый последний бикс в этом году. Символично».

Она поднялась и пошла к нему, ее практичные туфли беззвучно шлепали по линолеуму. Нужно было отнести его в автоклавную, разгрузить, вытащить простерилизованные инструменты. Работа. Всегда есть работа. Даже в Новый год.

Автоклавная представляла собой крошечное помещение, заставленное стеллажами с коробками. В центре, как древнее божество из нержавеющей стали, возвышался сам автоклав – массивный цилиндрический аппарат с массивной откидной дверью, рычагами и манометрами. Он уже остывал, завершив цикл. Из-под тяжелой двери сочился легкий, почти невидимый пар, наполняя комнату влажным, горячим воздухом и особым запахом – стерильности, металла и старого масла.

Гульнара потянула за рычаг. С тихим шипящим звуком тяжелая дверь отъехала в сторону, выпустив клубы густого, молочно-белого пара. Он вырвался наружу, окутывая ее, теплый и плотный. Она замахала рукой, пытаясь разогнать его, и заглянула внутрь. Внутри автоклава, на решетчатых полках, лежали знакомые свертки со скальпелями, зажимами, ножницами. Все на своих местах. Все предсказуемо.

Она протянула руку, чтобы достать ближайший сверток. В этот момент гул аппарата, который должен был стихать, внезапно набрал силу, превратившись в низкое, вибрирующее гудение, от которого задрожала металлическая обшивка. Свет лампочки внутри автоклава погас, а затем вспыхнул странным, мерцающим зелено-голубым светом. Пар, вместо того чтобы рассеиваться, сгустился, закрутился воронкой.

«Сбоит, – мелькнула трезвая, профессиональная мысль. – Надо отключить от сети». Но тело не слушалось. Ее потянуло внутрь. Не физически, а взгляд. В глубине пара, за полками с инструментами, было не привычное матовое дно аппарата, а какая-то темнота. Глубокая, бездонная, холодная темнота, в которой что-то шевелилось.

Гульнара почувствовала ледяной укол страха где-то под ложечкой. Она попыталась отшатнуться, но нога, непонятно как, ступила на порог автоклава. Металл под коленкой был уже не теплым, а ледяным. Еще шаг. Пар обволакивал ее, как саван. Еще. Темнота приближалась.

«Стоп. Это усталость. Галлюцинации от недосыпа и оливье», – отчаянно пыталась убедить себя часть ее мозга. Но другая часть, та, что верила в сказки и чудеса, замерла в трепетном ожидании.

Последнее, что она увидела в автоклавной, – это мигающие зеленым огоньки на панели управления. Последнее, что услышала, – это далекий, искаженный бой курантов из телевизора в ординаторской. Было ровно полночь.

Затем пар сомкнулся над ее головой, холодная темнота поглотила ее, и ощущение падения в бездну вытеснило все мысли. Палата номер семь, спящий пациент, салат в кармане халата, весь старый, скучный, одинокий мир остался где-то наверху, за дверью из пара и стали.

Глава 2

Падение длилось вечность и мгновение одновременно. Не было ни воздуха, ни света, только свистящий в ушах ветер и клубящаяся вокруг холодная влага пара. Гульнара инстинктивно втянула голову в плечи, зажмурилась, ожидая удара о твердый пол автоклавной.

Удара не последовало.

Она рухнула во что-то мягкое, упругое и сырое. Что-то хрустнуло у нее под локтем, издав приглушенный, негромкий звук. Воздух, ворвавшийся в легкие, был пронзительно холодным, влажным и невероятно… другим. В нем не было больничных запахов хлорки, лекарств и томографии. Здесь пахло сырым камнем, прелой землей, чем-то горьковатым и металлическим, словно кровь на языке, и едва уловимым, но стойким ароматом серы и мха.

Гульнара лежала, не двигаясь, пытаясь отдышаться и понять, что произошло. Сознание цеплялось за последнюю рациональную мысль: «Автоклав… сбой… упала… возможно, потеряла сознание». Она медленно открыла глаза, ожидая увидеть потолок автоклавной с трещинками в штукатурке.

Над ней простирался не потолок, а свод. Высокий, неровный, сосульками сталактитов, черневшими в сумраке. Они росли, как болезненные, искривленные зубы из пасти гигантского зверя. Свет исходил откуда-то сбоку – неяркий, дрожащий, красновато-оранжевый. Отблески его прыгали по влажным стенам пещеры, делая тени живыми и пугающими.

«Это сон, – решила она. – Я заснула на посту. Очень реалистичный сон. От усталости».

Она осторожно поднялась, опираясь на ладони. Под руками хрустел и ломался тонкий слой каких-то веточек, сухих листьев и… костей? Мелких, похожих на птичьи. Гульнара резко отдернула руку, как от огня. Ее халат был испачкан в темной земле и влажном мху. Она сидела на подстилке из грубых, невыделанных шкур, от которых шел тяжелый, животный запах.

«Слишком… детально для сна», – промелькнула тревожная мысль.

Шум заставил ее замереть. Это были голоса. Глухие, хриплые, говорящие на незнакомом языке с резкими, гортанными звуками. Но сквозь непривычную фонетику пробивались обрывки слов, странно знакомых, будто искаженных русских: «…смотры… у врат… нечисть… пахнет чужим…»

Голоса приближались. Свет от факелов забросал стену пещеры перед ней резвыми пятнами. Гульнара инстинктивно отползла глубже в тень, за грубый каменный выступ. Сердце колотилось так громко, что ей казалось, его слышно на всю пещеру.

Из-за поворота вышли двое. Или… не совсем люди.

Они шли на двух ногах, были одеты в нечто среднее между доспехами из темной, чешуйчатой кожи какого-то зверя и грубыми ткаными туниками. Но это было не главное. Их кожа, там, где ее было видно – на лицах, шеях, руках, – имела странный, матово-серый или землистый оттенок и была покрыта мелкими, плотными пятнышками, похожими на… чешую. На лбу, из густых, неопрятных волос, росли невысокие, но отчетливые костяные наросты, напоминающие маленькие рога или шипы. А глаза… Их глаза светились в полумраке отраженным светом факелов, как у кошек, с узкими вертикальными зрачками.

Один, повыше и массивнее, с рогом, надломленным у основания, говорил, жестикулируя рукой, на пальцах которой были не ногти, а короткие, толстые когти.

«…Каменная Чешуя говорит, что границу нарушили. Искали что-то. Возможно, шпион Огненных, – произнес он, и Гульнара с ужасом поняла, что действительно слышит знакомую речь, но с диким акцентом и вкраплениями чужих слов.

– От Огненных пахнет гарью и спесью, – проворчал второй, поменьше ростом, с длинным шрамом через глаз, который его вертикальный зрачок делал особенно жутким. – А здесь… странный запах. Чистый. Как горная вода после дождя. И… лекарственный».

Он повел носом, обнюхивая воздух, и его взгляд скользнул прямо в темноту, где пряталась Гульнара. Казалось, он смотрит прямо на нее.

Паралич страха сменился чистейшим, животным инстинктом. Она вжалась в камень, затаив дыхание. Мысли неслись вихрем. «Мутанты? Эксперимент? Галлюцинация? Нет… Слишком реально. Пещера, холод, запахи…» Отчаянье подкатило к горлу комом. Она в другом мире. В самом буквальном смысле. И здесь явно идет война. И она, в больничном халате, сидит в лагере одной из сторон.

«Шпионка, – прошептал высокий, и его когтистая рука потянулась к грубому ножу за поясом. – Вынюхивает наши слабости. Где раненые?»

Слово «раненые» прозвучало для Гульнары как щелчок выключателя. Сквозь панику, сквозь невероятность происходящего, прорезался годами наработанный профессиональный стержень. Раненые. Значит, есть пострадавшие. Значит, нужна помощь. Ее помощь.

Это была безумная мысль, но в этой безумии была единственная нить знакомого, понятного мира. Мира, где она что-то значила, где умела что-то делать.

Она не думала. Она действовала.

Когда двое существ обошли выступ и их факелы осветили ее, сжавшуюся в комок в грязи и в помятом белом халате, Гульнара поднялась. Не как шпионка, не как испуганная девушка, а как старшая медсестра, заставшая санитаров курящими в ординаторской. Голос у нее дрожал от страха и холода, но слова вышли такими, какими она отчитывала нерадивых коллег:

—Какие раненые? Здесь что, больные есть? Где пострадавшие? Вы что, не понимаете, им нужен покой и стерильность, а не ваше хождение тут с этими… факелами!

Она выпалила это на одном дыхании, тыча пальцем в их факелы, в их грубые доспехи, в грязный пол пещеры. Ее русская речь, четкая, полная профессионального негодования, прозвучала в пещере полной дисгармонией.

Оба существа застыли, как вкопанные. Их змеиные глаза расширились от чистого, немого изумления. Они переглянулись, явно не понимая, что делать с этой маленькой, грязной, странно пахнущей женщиной, которая кричала на них так, будто они были непослушными детьми в палате. Высокий даже разжал пальцы на рукояти ножа. Младший со шрамом непроизвольно отступил на шаг, огрызнувшись, но уже без прежней уверенности:

– Это… что за наречие? Какая «стерильность»? Ты кто? Откуда ты взялась, белая тень?

Гульнара, осмелев от их замешательства, сделала шаг вперед, подняв подбородок. Внутри все трепетало, но на лице застыла маска медсестринской непреклонности.

– Я не тень. Я медицинская сестра. И если у вас тут есть раненые, ведите меня к ним. Сейчас же! – ее голос сорвался на высокой ноте, но приказной тон был неоспорим.

Мгновение длилась тишина, нарушаемая только потрескиванием факелов. Существа переглянулись еще раз. В их взгляде изумление сменилось нерешительностью, а затем – странной, осторожной надеждой.

– Мед… сестра? – переспросил высокий, коверкая непривычное слово. – Ты… лекарь? Белый лекарь?

– Да! – выдохнула Гульнара, понимая, что это, возможно, ее единственный шанс не быть тут же заподозренной в шпионаже и убитой. – Я лекарь. Ведите меня к тому, кому хуже всех.

Существо со шрамом кивнул, все еще не сводя с нее пристального взгляда своих вертикальных зрачков.

– Хорошо, Белая Тень. Идем. Но знай – если это ловушка, или если наш воин умрет от твоих чар… – он не договорил, просто провел когтем по горлу в универсальном, понятном на любом языке жесте.

Гульнара кивнула, сглотнув комок страха. Она подобрала полы грязного халата и пошла за ними, вглубь пещеры, навстречу запаху крови, боли и своей новой, немыслимой реальности. У нее не было инструментов, кроме знаний. Не было лекарств, кроме смекалки. Не было дома. Была только работа. И, как оказалось, в этом странном мире ее работа могла быть и спасением, и смертным приговором.

Глава 3

Их провели вглубь пещеры, которая оказалась не просто логовом, а целым лабиринтом ответвлений и залов. Влажный холод сменился более густым, спертым воздухом, в котором преобладал тот самый металлический запах крови, смешанный с гноем и дымом от чадящих, плохо горящих факелов. Гульнару вел высокий стражник со сломанным рогом – его назвали Грохот. Второй, со шрамом – Зубарь, шел позади, не спуская с нее глаз. По пути они миновали несколько ниш, где в полумраке лежали или сидели фигуры, похожие на ее проводников – с той же чешуей, рогами, когтями. Одни просто отдыхали, другие тихо стонали, обхватив перевязанные грубыми тряпками конечности.

Она смотрела на них уже не с чистым ужасом, а с нарастающим профессиональным анализом. «Перелом, судя по положению ноги… У этого, вероятно, внутреннее кровотечение, бледность… А у этого тряпка гноится, нужна обработка…» Мысли текли автоматически, успокаивая панику. Это была работа. Знакомая, хоть и в немыслимых декорациях.

Наконец они вошли в небольшой тупиковый грот, где воздух был особенно тяжелым. Здесь, на подстилке из шкур, лежал один раненый. Рядом на камне сидела старая, сгорбленная женщина – нет, существо – с лицом, покрытым морщинистой, как кора старого дерева, чешуей. Она качала головой и что-то бормотала на том же гортанном наречии.

Воин был молод. Его черты, несмотря на чешую на скулах и лбу, и два коротких, острых рога, могли бы быть почти человеческими, если бы не страдальческое искажение боли. Он был без доспехов, только в портках из грубой ткани. Его торс был обернут тряпками, пропитанными чем-то темным и липким. Но самое страшное было не это.

Вокруг раны, чуть ниже ребер, кожа (или то, что ее заменяло) была не просто разорвана. Она будто… кристаллизовалась. От краев зияющей плоти расходились мерцающие в свете факелов прожилки, похожие на серый, тусклый мрамор или соль. Они медленно, почти незаметно ползли вверх к груди и вниз к бедру. Кожа вокруг этих прожилок была воспаленной, багрово-синей, а из самой раны сочилась не кровь, а густая, желто-зеленая жидкость с ужасающим сладковато-гнилостным запахом.

«Окаменение… – прошептал Зубарь, стоявший у входа. – Магия Каменного Дыхания клана Скальных Грив. Яд в ране превращает плоть в камень. Никакие наши травы не берут. Трое суток. Он умирает».

Старуха подняла на Гульнару слезящиеся глаза с мутными вертикальными зрачками. В них не было надежды, только безысходность и укор.

Гульнара замерла на пороге. Вся ее теоретическая храбрость, весь профессиональный стержень затрещали под натиском этого зрелища. Это было за гранью любого медицинского опыта. Гангрена, абсцесс, некроз – с этим она сталкивалась. Но чтобы плоть превращалась в камень? Это было из области сказок или самых страшных кошмаров.

«Я не справлюсь. Это магия. У меня нет антибиотиков, нет скальпелей, нет даже чистой воды!» – кричал внутри голос паники.

Но другой голос, тихий и упрямый, тот самый, что заставлял ее оставаться на сверхурочные, тот, что шептал: «Ты можешь помочь», – уже диктовал действия. Она видела признаки классической, пусть и «магической», инфекции: воспаление, гной, лихорадочный блеск в глазах раненого, его прерывистое, хриплое дыхание.

Она сделала шаг вперед. Потом еще один. Подошла и опустилась на колени на грязные шкуры, не обращая внимания на запах и влагу. Раненый открыл глаза. Его зрачки, узкие щелки в мутной желтизне белков, с трудом сфокусировались на ней. В них не было ни страха, ни любопытства, только тупая, всепоглощающая агония.

– Вода, – сказала Гульнара, не отрывая взгляда от раны. Голос ее звучал чужим, плоским, лишенным эмоций. – Кипяток. Чистые тряпки. Лучше, если их прокипятить. И свет. Много света.

Грохот и Зубарь переглянулись.

– Кипяток? Для чего? – спросил Грохот.

– Чтобы очистить рану! – выдохнула она, и в голосе прорвалось прежнее раздражение. – Вы что, не видите? Гной! Инфекция! Эти тряпки – рассадник заразы! Быстро!

Ее тон, полный непоколебимой уверенности, подействовал. Зубарь кивнул Грохоту, и тот выскочил из грота. Старуха что-то пробормотала, но Гульнара ее уже не слушала. Она осторожно, кончиками пальцев, которых почти не чувствовала от холода и страха, начала отдирать присохшую к ране тряпку. Воин вздрогнул и издал сдавленный стон. Под тряпкой открылось все ужасающее зрелище. Прожилки «окаменения» были глубже, чем казалось. Они уходили внутрь, будто кристаллы, прорастающие в мышцы. Гной скапливался в карманах вокруг них.

Принесли деревянную кружку с горячей, почти кипящей водой и охапку сравнительно чистых, грубых полосок ткани. Ни марли, ни бинтов. Гульнара мысленно выругалась. Она сняла с себя халат – ее белая, хоть и испачканная, одежда была все равно чище всего вокруг – и, оторвав от подола относительно чистый клочок, опустила его в кипяток с помощью двух палочек. Пока он остывал, она при свете принесенного факела и какого-то светящегося мха в чаше внимательно изучала рану, пытаясь понять структуру «окаменения».

«Не камень… Скорее, что-то вроде плотной кристаллической инфекции… Органического происхождения. Значит, может быть подвержено… химическому или механическому воздействию». Мысли лихорадочно скакали. У нее не было антисептика. Но был карман халата.

Дрожащими руками она достала оттуда забытый еще с прошлого дежурства флакон. Флакон с надписью, которая сейчас казалась святой: «Перекись водорода 3%». Чудом не разбитый. Ей нужно было промыть рану перед обработкой горячей водой. Но перекиси было меньше двадцати миллилитров. Надо было экономить.

Она сняла крышечку и, бормоча про себя что-то успокоительное и для больного, и для себя самой: «Сейчас, милый, сейчас, только потерпи, будет легче…», – осторожно полила перекисью прямо в рану, на самые гнойные карманы у краев окаменевших прожилок.

Эффект был мгновенным и ошеломляющим.

Рана, как живая, зашипела. Из нее повалила белая, обильная пена, смешиваясь с гноем. Но что важнее – серые кристаллические прожилки в местах контакта с пеной… потемнели и потрескались. Не растаяли, нет, но их мерцание потускнело, а структура стала явно более хрупкой.

В гроте воцарилась гробовая тишина. Даже стонущий воин затих, уставившись на шипящую, пенящуюся плоть на своем боку. Старуха перестала бормотать, ее челюсть отвисла. Зубарь, стоявший у входа, замер, не мигая.

Гульнара и сама была шокирована. Она ожидала антисептического эффекта, но не… нейтрализации магии. «Перекись водорода… окислитель… Возможно, нарушает структуру этого органического кристалла…» – мысленно констатировала она, стараясь сохранить научный, а не магический подход.

Не давая себе опомниться, она взяла остывший до терпимой температуры клочок халата, смоченный в кипятке, и начала методично, с силой, на которую только была способна, очищать рану от пены, гноя и размягченных кусочков «окаменения». Это была ужасная, кропотливая работа. Воин кричал, дергался, его пришлось держать Грохоту, который вернулся. Гульнара плакала. Слезы текли по ее грязным щекам сами собой, смешиваясь с потом. Она рыдала от страха, от отвращения, от беспомощности, но руки ее не дрогнули ни разу. Они действовали четко, вычищая полость за полостью, срезая тупым ножом, который дал Зубарь, самые выступающие, уже мертвые на вид кристаллы.

Через полчаса, который показался вечностью, рана, хоть и ужасающая, выглядела… чистой. Живой. Кровоточащей, что было хорошим признаком. Прожилки окаменения остались, но они были темными, потрескавшимися и не распространялись дальше. Воспаленный ореол вокруг них уменьшился.

Гульнара, вся в крови, гное и слезах, откинулась назад, тяжело дыша. У нее кружилась голова. Она вытерла лицо чистым краем халата и посмотрела на воина. Его дыхание стало ровнее, не таким прерывистым. Боль, судя по расслаблению мышц на его лице, отступила, сменившись истощением. Он смотрел на нее не с агонией, а с немым, бездонным удивлением.

– Вода, – снова прошептала Гульнара, на этот раз уже просяще. – Чистую воду ему пить. И… нужно закрыть рану. Чем-то чистым.

Зубарь подошел ближе. Он смотрел сначала на рану, затем на ее окровавленные, дрожащие руки, потом в ее заплаканное лицо. В его вертикальных зрачках не осталось ни подозрения, ни угрозы. Было нечто, похожее на благоговейный ужас.

– Белый Лекарь, – произнес он тихо, почтительно. – Ты… остановил Каменную Чуму. Одной своей… белой магией.

– Это не магия, – автоматически поправила его Гульнара, с трудом вставая на ватные ноги. – Это просто… обработка раны.

Но в ее голосе уже не было прежней уверенности. Она сама видела, как перекись водорода вступила в реакцию с чем-то, чего в ее мире не существовало. Здесь, в этом мире, ее простейшие медицинские манипуляции были волшебством. И этот факт был одновременно пугающим и дающим какую-то странную, новую надежду.

Она была не просто медсестрой. Она была Белым Лекарем. И, похоже, только что спасла свою жизнь в этом странном, жестоком и магическом мире. Ценой слез, дрожи в коленях и флакончика перекиси водорода.

Глава 4

Следующие несколько часов слились в одно мутное, изматывающее пятно. Гульнару не отпускали от раненого, которого, как она узнала, звали Гранит. Старуха-знахарка, представшая как Бабка Хрипла, теперь смотрела на нее не с укором, а со сложной смесью страха, зависти и вынужденного почтения. Она приносила отвары из горьких трав, которые Гульнара, понюхав и вспомнив курс фармакологии, одни отвергала, а другие, пахнущие ромашкой и чем-то вяжущим, разрешала давать раненому для питья.

Сама Гульнара, промыв руки в последней чистой воде, сделала примитивную повязку из прокипяченных тряпок, стараясь изолировать рану от грязи пещеры. О перекиси больше не было и речи – флакончик она спрятала в глубокий карман своих порванных штанов, оставшихся под халатом, как величайшую драгоценность.

Она сидела на камне у входа в грот, завернувшись в грубый, но сухой плащ, который дал ей Грохот. Дрожь, наконец, начала отступать, сменяясь леденящей, всеобъемлющей усталостью. Руки пахли кровью и чужим потом. Мысли пытались ухватиться за реальность, но она уплывала, как дым.

«Меня зовут Гульнара Иванова. Я старшая медицинская сестра хирургического отделения городской больницы номер три. Я должна была дежурить в новогоднюю ночь. Я зашла в автоклав…» Дальше цепочка обрывалась. Логика не работала. Перед глазами стояли вертикальные зрачки, чешуя на скулах, рана, пузырившаяся пеной от перекиси.

Шаги заставили ее вздрогнуть. Из темноты тоннеля вышел не Грохот и не Зубарь. Это был другой стражник, старше, с мощными, неповрежденными рогами, закрученными, как у горного барана. Его доспехи были не из грубой кожи, а из темных, отполированных пластин, напоминавших черный сланец. За ним шли еще двое. Их осанка, взгляд – все говорило о статусе.

– Белый Лекарь, – произнес старший. Его голос был низким, как перекатывание камней в глубине ущелья. – Вождь Каменной Чешуи желает тебя видеть.

Не «просит», а «желает». Гульнара медленно поднялась, чувствуя, как каждая мышца ноет. Она кивнула, не находя слов. Что она могла сказать? Отказаться? Она была в их власти, в их каменном чреве.

Ее провели через лабиринт пещер в более просторную, даже обжитое помещение. Это была не просто пещера, а нечто вроде зала. Стены здесь были частично обработаны, сколоты, чтобы сделать их ровнее. В нишах горели не факелы, а чаши с тем же светящимся мхом, дававшие мягкий, холодноватый свет. В центре на массивном, грубо отесанном троне из цельного куска черного камня сидел тот, кого назвали Вождем.