Записки княжны Таракановой

Алексей Борисов

Записки княжны Таракановой

Представленный ниже текст является творческим вымыслом. В связи с чем все совпадения, в том числе имен, фамилий – случайны, описанные события и поступки не следует трактовать и рассматривать применительно к реальным историческим персонажам.

Тем не менее, предлагаемый вниманию читателя очерк укладывается в историческую канву описываемой эпохи и основан на изучении сведений, касающихся того времени, представляет собой версию происхождения и жизни т. н. «княжны Таракановой». Публикация имеет целью привлечение внимания экспертов и просто заинтересованных в изучении отечественной истории людей к исследованию одной из загадок прошлого, которая, несомненно, достойна интереса современников и до сих пор волнует умы людей, неравнодушных к тайнам и легендам минувших веков.

Дед кончал войну в Прибалтике, в Восточной Померании. Эти записки он заприметил у солдат своей роты: они жаловались, что бумага плохо раскуривается. Забрал листки и просмотрел. Поначалу решил, что это – обрывки дневника какого-нибудь немецкого офицера. Но фактура старинной, толстой, пожелтевшей бумаги и характерное написание букв гусиным пером заставили предположить, что записки написаны гораздо раньше – в XIX или даже в XVIII веке.

Зная немного немецкий язык, дед попробовал перевести их, и пришел к выводу, что они написаны некой авантюристкой, которых в то время в Европе было немало. А после войны, занявшись всерьез переводом этих заметок, он назвал их «Записки княжны Таракановой» и отправил рукопись в Москву, в институт, занимающийся историей. В мои руки черновик перевода этих мемуаров попал после очередного потопа, устроенного соседями, при ремонте квартиры. Хотя он был сильно подмочен, удалось разобрать текст. Начальные и завершающие страницы отсутствуют (видимо, у оригинала их успели скурить); многочисленные вставки на итальянском и французском языках перевел с помощью интернета.

Текст начинается прямо с середины предложения:

«… я негодую и готова до бесконечности опровергать тот отвратительный слух, что матушка и ее венценосный l’époux1 не любили и даже ненавидели друг друга. Наоборот, в мои годы, а мною уже немало прожито на этой земле, я не знаю couple matrimonial2, связанной более нежным и искренним чувством. И все ces rumeurs3 порождены завистниками и недоброжелателями этой прекрасной четы, противниками великих дел, задуманных мужем и продолженных преданной супругой.

Что касается тех омерзительных сплетен о якобы имевших место passions cardiales de madame majesteux4, то творцы этих наговоров прекрасно знают им цену, и да будут Небеса им судией.

А цена этим сплетен такова: в окружении матушки-государыни еще в пору ее великокняжеского достоинства пребывала одна младая девица, которая хотя и не числилась в фрейлинах, но имела тесное общение с кронпринцессой. В ближний круг ее ввела графиня Елизавета Романовна – известная ставленница правящей императрицы при чете престолонаследников. Сообщив при этом, что сия юная особа имеет большую склонность к умственным занятиям, чтению книг и даже постановке спектаклей, что будет пользительно для кронпринцессы. Впрочем, персона та оказалась охоча и до развлекательных упражнений, и стала верной спутницей кронпринцессы в том, что англичане называют sport: конных прогулках, выездах на охоту, игре в крокет или в серсо5. Звали ту девицу на иностранный манер Кейт, но прозвание это вскорости переиначили на отечественную Катерину и Екатерину.

А так как многие из этих игр требуют участия и дам, и кавалеров, то юная красавица не могла не быть замеченной теми галантами, которые споры в поиске амурных утех. Среди таковых оказался и некий красавчик гвардеец, известный среди фрейлин двора по прозвищу Гри-Гри – настоящий Аполлон с божественными чертами лица пухленького ангелка с фресок Сикстинской капеллы.

Когда авансы этого кавалера стали нестерпимыми, сия Кейт пожаловалась своей покровительнице – в то время еще великой княгине. Но та, чувствуя пылкость натуры своей protégé и то обстоятельство, что ее супруг находится в длительном отъезде, не стала препятствовать порывам юной души и в духе тогдашней либертенской философии посоветовала дать удовлетворение чувствам, которые иначе сведут с ума и превратят остаток жизни в горькие сожаления о несбывшемся.

Но был в советах великой княгини и другой смысл: Гри-Гри принадлежал к изрядному кругу гвардейских чинов – юношей пылких, если не сказать – буйных, самовольных и горячих, честолюбивых до предельной крайности, природный темперамент коих подогревали слухи о coups d’etat6 в дворце турецкого султана, которые приходили чуть ли не ежемесячно. И, памятуя опыт возведения на престол природной Дщери Великого Царя, сии отроки мнили, что гвардия есть нечто подобное янычарам, чего во время своих собраний и буйств и не скрывали. А по сему великая княгиня полагала, что любовь и редкостное в столь юном возрасте разумение ее любимицы воздержат и Гри-Гри, и его сподвижников от всяческого рода эскапад. Тем более что вся эта ватага забияк и мнимых конспираторов относились к той жёнке Катерине весьма почтительно и даже обращались к ней порою с титулом «княжна». Хотя все полагали, что девица сия из заграничных родственников кого-либо из именитых россиян, и привезли ее из разоренной войной Европы, дабы повыгоднее выдать замуж за богатого помещика или достойного дворянина.

Леди Гамильтон

Неизбежное в таких случаях случилась, и вместе с страстной любовью еще пуще расцвела красота любимицы великой княгини, которая ежедневно припадала к стопам своей благодетельницы, чтобы делиться охватившим ее счастьем и восторгами от тенет, коими опутал ее сноровистый и искусный в амурных делах Гри-Гри. И юные дамы, уединившись, часами ворковали с блаженными улыбками на устах, делясь женскими тайнами и радостями, кои приносит союз с мужчинами, секретами единения с ними в тех утехах, которые столь безотказно влекут к прекрасному полу сердца избранников.

Конечно, не все было совершенно безоблачно в их беседах. Ведь, будучи в обществе Гри-Гри, названной Кейт приходилось слышать и те безрассудные речи, которые тот вел со своими компаньонами, в которых все чаще упоминались лавры Лестока7 и звучали слова о том, что «рота гренадер в этой стране сотворит что угодно». Особенно эти разговоры участились по смерти tante Elizabeth8, когда едва ли не через слово повторялась фраза «besoin d'une postérité légale9». После каковой беседы разгульные молодые люди кричали «Решено!» Били друг друга по рукам, разбивали об пол рюмки и шли на улицу петь песни, ходить ватагой от заставы до заставы, задирать прохожих и всем рассказывать о том, как здорово они придумали.

И княжна Кейт (будем ее так именовать) не могла не видеть, как эти рассказы печалят ее августейшую наперсницу. Потому как что она и ее венценосный супруг ни делали бы – и учили язык и старались говорить по-русски, и вошли в православие, и во всем подражали исконным жителям, и даже приказали ввести в титулатуру государя указание «Внук», все равно нельзя было избавиться от ощущения, что и для монда, и для клира они не совсем свои; и выходки шалопаев эту межу лишь подчеркивали.

Положенное в таких случаях случилась: княжна Кейт отяжелела, и это вызвало двойную радость ее высокородной подруги, так как женскому полу всегда любопытно переживать за тех, кто им дорог, и сопутствовать им при испытаниях, которые посылает судьба.

И, казалось бы, нет счастия большего, чем радости материнства, ожидающие княжну Кейт; но, по мере того, как близилось разрешение от бремени, юница все чаще жаловалась на своего возлюбленного. И напрасно старшая подруга говорила ей о том, что таково уж свойство мужской породы, что, сорвав цвет женской прелести, кавалер взыскует новых ароматов и нежных касаний лепестков новых цветов, и что женская доля – не только ахи и вздохи, но и умение терпеть и понимать.

Но что значат слова утешения, когда дама, носящая во чреве дитя, чувствует, что сердце отца ребенка уже принадлежит иным нимфам и сиренам?

Роды прошли благополучно. Восприемницей и крестной матерью стала сама венценосная наперсница Катерины. Чтобы новорожденное дитя ничем не было обойдено, императрица, от щедрот своих, выделила имение Бобрики, доходы с которого назначены были на кормление и обучение младенца.

И, казалось бы, заботы и уход за ребенком должны были отвлечь юную родительницу от горьких мыслей. Но, по мере того, как младая мать восстанавливалась после родов и, как и полагается по женской природе, естественный зов организма и пылкий нрав требовали возобновления битв со стрелами амура и копьем эрота, пренебрежение со стороны легкомысленного аманта становилось все более уничижительным. И невольно бедная страдалица поражалась мысли: неужели она настолько дурна, что любая встречная-поперечная девица милее возлюбленному, чем она – мать его ребенка, прекраснейшего дитя на свете?

А потом пришел день, когда княжна Кейт припала в слезах к коленям благодетельницы и вскричала, пряча лицо в подоле ее платья:

– Он меня не любит! – и любые слова утешения и надежды бессмысленны, так как рана, нанесенная любящей женщине, была глубже, чем ее утешительница или кто-либо иной могли себе представить. – Il m'a séduit et m'a conquis à cause de mes origines10! Из-за крови Великого Царя, что течёт в моих жилах! Они строят заговор, как Лесток в пользу tante Elizabeth! – конечно же, эти слова со стороны персоны, которую все принимали за бедную родственницу, прибывшую с стольный град в поисках подходящей партии, у ее покровительницы не могли вызвать ничего, кроме изумления и сомнения в здоровье разума несчастной, да и у всех, кому они позднее были повторены.

Однако, доля истины в этих речах была. И чтобы понять, в чем эта истина заключалась, перескажем историю Кейт-Катерины не с ее сбивчивого и неполного рассказа, но с тех слов, которые стали известны по показаниям некоторых людей, да по записям, сделанным во время оно теми, кому чернила тратить по службе положено.

А зачин этой сказки надо отнести к тому светлому мартовскому дню, когда казнили Марию Гамильтон – фрейлину царицы Екатерины и ведомую фаворитку самого великого царя. Рыжеволосая красавица взошла на эшафот в белом подвенечном платье, отделанном черными траурными лентами. На помосте ее ждал былой любовник, возжелавший посмотреть вблизи на гибель некогда любимой. Мария пала перед ним на колени, моля о помиловании. Но не успела открыть и рта: палач единым взмахом меча отсек ей голову, обагрив алым фонтаном камзол царя и ботфорты.

А тот поднял за волосы упавшую к его ногам еще живую голову, кривящую губы в жутком безмолвном крике, развернул кровоточащим срезом к толпе зевак и принялся, с присущей ему назидательностью и тягой к научному познанию, показывать, где в шее у человека проходят жилы и дыхательные горла, и как гладко палаш разрубил хребет несчастной.

Одним среди зрителей этого лекциона стало дурно, другие отметили, что обезглавили Марию не топором, а мечом, как казнят только самых знатных и высокопоставленных. Когда же царь утомился докладом и отбросил голову несчастной в грязь, уже многие сочувствовали погибшей в цвете лет девице, и обсуждали, таясь и оглядываясь, приговор.

Ибо нашлось в простоте сей вердикции и нечто непонятное. Потому как поначалу винили девицу Гамильтон в сущей ерунде – бабьей склоке с такой же фрейлиной, как и она. Потом нашли в ее светлице брильянты и украшения, украденные из гардероба царицы. Но сама Екатерина вступилась за свою «ближнюю девку», заявив, что дала драгоценности ей поносить, а иные и подарила, и в любом случае наказанию она не подлежит. И тогда вдруг выявилось, что «Машка Гамонтова» – так уж переделали рассудительные люди ее фамилию – тайно родила, младенца удавила и выбросила в сточную канаву. И даже трупик нашли, завернутый в покрывало с царскими вензелями! Видно, чтобы выйти на след было проще!

И, вроде, всё сходится, да только, не говоря уже о том, что детоубийство противно женской природе, зачем надо было «Машке Гамонтовой» губить ребенка? Родить от царя – это ж как повысить свой ранг и статус среди дворцовой челяди?

И ведь планида подобного рода мэтрессок вовсе не была обидной! Куда как гоже выйти замуж за какого-нибудь кавалера, коему отказаться от такого венца не можно, а уж царь-батюшка позаботится, чтобы муженек был достойно вознагражден и чинами, и землями, и кристианами, и чтобы молодое семейство нужды ни в чем не знало… За примерами далеко ходить не надо: по слухам, сам генерал-фельдмаршал Румянцев-Задунайский в подобном супружестве родился!

И тут партия нашлась подходящая: не кто иной как царский денщик Ванька Орлов. С первого намека покаялся, что и «Машку Гамонтову» обрюхатил, и дальше брюхатить готов – только под венец пустите!

А был тот Ванька рода непростого: вел происхождение от того ведомого стрельца Михайлы, которого казнить за бунт вместе с толпой других служивых в Москве назначили. И якобы шел тот Михайла на казнь с гордо поднятой головой, а когда под ноги ему откатилась отсеченная и изувеченная многочисленными ударами неумелых рук палача голова товарища, пнул ее с силою и бросил заплечных дел мастеру:

– Ну кто же так рубит? Вот, смотри! – выхватил у опешившего ката из рук топор, пригнул за чуб шедшего следом товарища к колоде, и одним ударом обезглавил того.

– А ну-ка! Покажи еще! – крикнул венценосец, в тот день и себе, и боярам divertissement по забаве с топором устроивший. Любил Великий государь в людях лихость и потеху!

Пригнули подручные к плахе еще одного несчастного, и Михайло вновь одним ударом отделил непутёвую голову от тулова. И пошел махать топором так, что и записной палач не сумеет. К вечеру был тот Михайла среди царских подручных уже за своего: и пил со всеми за «окончание великого дела», и чарку ему велел подавать сам Петр Алексеевич.

И приблизил он к себе Михайлу, а сына его даже взял к себе денщиком. И даже наградить хотел «шубой с собственного плеча», да что-то не срослось! Видно, метила Мария Гамильтон много выше, чем царский денщик! И как тут не вспомнить, как поднималась она на эшафот в белом подвенечном платье навстречу тому, кому дарила некогда самое сокровенное.

Так неужто? Понуждала монаршую персону? Мол, род Гамильтонов – не чета Скавронским! Второй по знатности в древней Шотландии! И не достойнее ли помазаннику будет, развеяв один союз, заключить другой, куда как более чтимый? Да ещё и скрепленный таким надежным залогом, как плод, вынашиваемый в теле невесты?

Может, и вела девица Гамильтон подобные речи, но разве за такие словеса казнят? Посмеялся бы великий царь над гордячкой, да записал бы в своих штудиях для будущих лекционов о том, что «жёнки, кои в тягости пребывают, под влиянием бремени своего, случаем говорят то, что в здравом уме никогда бы не сказали, и сами того не понимают».

Но если не требовала Машка Гамонтова от Великого царя взять ее замуж, уповая на древность рода Гамильтонов, то какую же страшной тайной она его стращала, да так, что ее на плаху повели и слова перед смертью вымолвить не позволили?

Вела та Мария своё родословие от двоюродной сестры одной из самых влиятельных женщин в царствие Алексея Михайловича – Евдокии Гамильтон, супруги боярина Артамона Сергеевича Матвеева, ближайшего друга и советника царя, его правой руки во многих делах государственных и военных. В свое время Артамон Сергеевич привез иноземную невесту из заграничья, и от той поры остались такие романтические предания, какие только в старых сказках бывают.

После убиения несчастного Карла I царь Алексей Михайлович вельми прогневался на агличан, всякую дипломатию с Лондоном прекратил, а аглицким купцам, ведшим на Руси дело со времен Грозного царя и его дружбы с ихней королевой Елизаветой, и крайне с той поры приумножившихся и охвативших своей торговлей многие отрасли, велел немедленно убраться. И хотя понесла казна убыток и потерю от утраты пошлин и налогов с этого предприимчивого и тароватого люда, и последовали от того медный и другие бунты, но Алексей Михайлович был непреклонен, тем более что сын покойного короля – тоже Карл – собирал в Шотландии войска против Кромвеля и готовился повоевать протектора.

И надо тому было случиться, что как раз в это время в доме Гамильтонов произошел некий «конфуз», после которого Артамон Матвеев, бывший в то время в небольших чинах и неизвестно по какой причине находившийся в Шотландской землице – то ли на дипломатической поприще ратоборствовал, то ли на военном – познавал нужды короля-претендента Карла, будущего «старого Роули11», в помощи людьми иль оружием, но миссия его закончилась неожиданно и чудесно: обручившись с девицей Гамильтон, Артамон отбыл с молодой на родину, где, как говорится, стали «они жить да поживать, да детишек нарождать».

Правда, детишки у Артамона Сергеевича и Евдокии Гамильтон родились не скоро: много лет прошло по приезду их в Россию. Зато в семье Кирилла Нарышкина – ротмистра рейтарского полка, которым командовал Артамон Сергеевич – вскоре по прибытии полковника к отечественным пенатам появилась дочь. Девочку назвали Натальей, и почти сразу же Матвеевы взяли ее к себе в дом на воспитание.

И после этого пошли дела у Артамона Матвеева в гору: звал его царь и для совета, и на охоту, и на войну, и почестями и званиями отличал, а девицу Наталью после смерти первой супруги взял в жёны: царь – и дочь безродного ротмистра!

Была ли на самом деле Наталья дочерью принца Карла, будущего короля Англии? Превратившего родовой замок Гамильтонов в штаб по подготовке войны за отцовское наследство? Если «да», то почему прикрыть грех царственной особы попросили именно россиянина, пребывавшего неизвестно зачем в тех краях?

Что? Гамильтоны уже тогда готовились перейти на сторону республиканцев, и хотели поглубже скрыть связь своего клана с сыном казненного короля? Узнать то ныне невозможно: Артамон Матвеев был растерзан бунташными стрельцами, когда пытался защитить юного царя Петра, сына Натальи Нарышкиной. Жена его, Евдокия Гамильтон, умерла ещё раньше.

И если всё так, то виден и козырь, который «девица Гамонтова» могла предъявить царю: если его мать Наталья действительно дочь короля Карла, то она рождена от него вне брака с ним. А по европейским понятиям, незаконные дети августейших персон, то есть, бастарды, и их потомки не имеют прав на престол!

И над этими словами Великий царь мог бы посмеяться: слишком уж шатки и легковесны доказательства, слишком невероятным смотрится происхождение его матушки от чресл Стюарта. Но, может, у Марии Гамильтон были и дополнительные свидетельства? Кто знает, какие тайны хранил многолюдный и разветвленный клан Гамильтонов, который и в Голландии свои ветви пустил, и в Швеции, и в Дании? И какие из этих тайн могла выведать означенная Мария?

Или царь не мог забыть красные сапоги Артамона Сергеевича, как они взлетели в воздух, когда бунташные стрельцы брали заступника царя на копья, как потом рубили опекуна его матери на куски под дворцовой лестницей? И, вспоминаючи, и в падучей забывался, и гневу удержу не знал?

А ведь спор с Милославскими за трон не был закончен! Соправитель Иван, хоть и числился болезным и неспособным, нарожал дочерей, повыдавал их замуж за заморских принцев, и скоро уж внуки у них пойдут, и кто знает, на чью сторону встанут верховники после смерти сына Нарышкиной? Чуял самодержец, что поднял он Россию на дыбы, картина получилась красивая, да только в такой позе конь лишь копытами в воздухе сучит, но телегу государства вперед не тянет! Дело всей жизни в застой да казнокрадие многое влипло, в народе недовольство растет, многие из знати косо смотрят! Искру кинь, и полыхнёт! А тут еще Машка Гамонтова со своими сказками! Как не убрать такую куда подальше?

Марию пытали, и под пыткой она во всем покаялась: и что золотые булавки с брильянтовыми камушками воровала, и что ребенка родила и удавила. В одном только не повинилась: ни слова о Ваньке Орлове не молвила. Может, и на самом деле любила тайно, да так сильно, что и раскаленными клещами из нее ничего о нём не вытянули. А, может, и просто не знала такого.

Ванька же, хоть и не женился на Марии Гамильтон, но за сообразительность и преданность был отмечен: попёр он по службе вверх и вскорости значился уже фендрихом лейб-гвардейского полка, а при Елизавете и до генералов дослужился.

И не только Ваня выслужился до высоких постов: внучатый племянник Михайлы – Григорий – пошел еще выше: вплоть до губернаторских чинов. От его чресел и произошли Гри-Гри и четыре его брата-гвардейских заговорщика. И кто знает, что им нашептал Иван Михайлович о том, кто на самом деле обрюхатил «Девку Гамонтову», и душила ли она своего новорожденного?

Была ли у Марии Гамильтон какая заступа в ее бедах? Ведь род ее обширен и знатен не только в Шотландии, но и на Руси!

Если такая заступа и была, то творилась, разумеется, без огласки. Известно только, что Андрей Матвеевич, сын мученика боярина Артамона Матвеева и Евдокии Гамильтон, до того бывший в первых рядах царских сподвижников, начал от него отдаляться. Вряд ли по своей воле! Видно, все-таки молвил словечко на свою голову! И ребеночка, рожденного от царя, припрятал. А потом проявил опасливость. Потому как сам и лично участвовал в суде над царевичем Алексеем. И хотя вслух все говорили, что смерть его – государственная необходимость, но и шепоток прошел, что всего лишь расчищается дорожка к престолу для потомства Марты Скавронской.

Долго держать у себя девочку Андрей Матвеевич не мог: и положение его при дворе таяло, да и глянет какой забулдыга через забор, увидит ребеночка и крикнет: «Слово и дело!»

Но был Андрей Матвеевич человеком находчивым – не даром дипломатом многие годы трудился. Вызнал он, что в Казани томится шведский генерал Гуг Иоганн Гамильтон – отчаянный рубака, попавший в плен под Полтавой. Так как перейти на русскую службу тот Гуг Иоганн отказался, то отправили его на жительство до конца войны в Казань – под слово, что не сбежит.

И вот война закончилась, и засобирался Гуг Иоганн Гамильтон в родную Швецию, и скоро ли, долго, но доехал до финского города Або, чтобы дальше плыть в Стокгольм морем. Тут дошли до него неприятные новости: власти в Швеции поменялись, генералы ныне не в чести, и хотя и отдал он свою шпагу под Полтавой, стоя по пояс среди трупов своих рейтар и их коней, сраженных русской картечью, но кто знает? Могут и опалу наложить, а то и казнить!

И оставил Гамильтон небольшой обоз со своими пожитками в Або, и отправился налегке встречать свою участь, и хотя и не казнили его, но по службе долго ещё обходили, и до преклонных лет командовал он полком, хотя по возрасту и выслуге лет давно бы мог стать фельдмаршалом.

Но это присказка; а сказка в том, что после отъезда генерала в семье абоского купца и мэра этого города Карла Мертена появилась девочка, и прозвали ту девочку Евой.

А через двадцать лет грянула новая война. Русскими войсками, занявшими Або и окрестные земли, командовал знатный шотландец, генерал-аншеф Яков Кейт. В отличие от предыдущей, война эта велась не с былой ожесточенностью; серьезных сражений почти не было. А Яков Кейт, известный своей учтивостью и мягкостью нрава, так вообще споро поладил с населением покоренной области. И вскоре уже загремели ассамблеи и балы, которые устраивали то русские офицеры, то местные купцы и дворяне. И ярче всех на этих балах блистала девица Ева Мертен, дочь местного градоначальника – особа веселая нравом и привлекательная, столь несхожая живостью характера, густой тёмно-рыжей копной волос и умением вести достойные речи с тем представлением, которое обычно имеется у жителей континента о коренных финках и шведках. И не было у этой девицы отбоя от поклонников из числа офицеров русского корпуса, так она была пригожа и разумна в беседах, и даже генерал Кейт, как истинный джентльмен, не мог не воздать ей знаков внимания.

Оккупация Або и Абоской волости вскоре закончилась. Яков Кейт отправился на следующую войну, и девица Мертен последовала за ним. Влюблена ли она была без памяти в бывалого вояку? Или же девица Мертен после смерти отца, последовавшей вскоре после ухода русских, предпочла стезю искательницы приключений и спутницы знатного кондотьера пресному житию-бытию наследницы купеческого капитала? Или на это поспешание вслед за участником всех якобитских мятежей и половины войн на континенте, до сих пор среди походов, ран, сражений не преклонившего колено перед властью Амура, ее толкало нечто иное? Плод любви, зреющий под сердцем северной красавицы?

Или же причина этого союза, который так и не увенчался брачным венцом, но всеми был почитаем как супружеское соединение, имела более глубокие корни? И шотландец Кейт знал какие-то известия о шотландке Марии Гамильтон и ее потомстве, и со свойственной ему учтивостью взял, без лишней огласки, на себя заботу об этой девушке, жилы которой наполняла кровь великого царя?