Лик зла

Касимов с трудом дочитал до конца. Он сидел неподвижно, уставившись в одну точку на столе, где лежали эти листы. Его сознание, старающееся всегда сохранять профессиональную дистанцию от происходящего, дало трещину. Это была не просто жестокость. Это была система. Целая философия смерти, выстроенная на костях и крови невинных людей. Этот маньяк не просто убивал – он оправдывал свои убийства целым трактатом о бренности бытия. Он возводил свои чудовищные преступления в ранг высокого искусства, в акт познания истины. Он кичился своим изуродованным благородством и упивался своей безумной философией… И самое ужасное, что в этом бреде была своя логика. Пусть извращённая, но логика. Логика абсолютного одиночества, абсолютного презрения ко всему живому.

Касимов почувствовал, как у него закружилась голова. Пространство рабочего кабинета поплыло перед глазами. Он увидел не строки, а лицо Екатерины, застывшее в немом вопросе. Увидел безглазое лицо Алисы. Увидел обезглавленное тело Виталия.

Всё тело Касимова свело судорогой, и он испытал такое чувство, словно кто-то вывернул его желудок наизнанку. Резкая, кислая волна подкатила к горлу. Он попытался встать, оттолкнуться от стола, но не успел. Следователь наклонился и его вырвало. Прозрачная, горькая жидкость с вкраплениями непереваренного чая выплеснулась на грязный пол, заляпала ботинки и ножку стола.

Он сидел, согнувшись, давясь кашлем и собственной слабостью, а вонь рвоты смешивалась с запахом табака и пыли и заполняла собой кабинет. Касимов тупо смотрел на лужу на полу, на разбросанные листы рукописи… И впервые за долгие годы он понял, что имеет дело со злом, которое нельзя посадить в клетку или приговорить к высшей мере наказания. Его можно только прочитать. А прочитав, уже никогда не быть прежним.

4.

23 ноября, 1994 г., Можайск, квартира Касимова, 21:15

Ключ с трудом повернулся в скрипучем замке входной двери, словно тот не хотел впускать Касимова обратно в эту домашнюю и размеренную жизнь. Квартира встретила его запахом пыли и того особого затхлого воздуха, который бывает в местах, где жизнь остановилась, но по инерции ещё продолжается. Прихожая была узкой и тёмной. На стене висел коврик с оленями, выцветший до неразличимости, а под ним – старенький половик. С потолка свисала одинокая лампочка под матовым колпаком, отбрасывающая желтоватый свет, чем-то напоминающий цвет кожи глубоко нездорового человека.

Касимов скинул с себя плащ и повесил его на крючок, который грозил вот-вот вывалиться из стены (починить вешалку у Касимова всё никак не выходило). Потом, тяжело опустившись на старую коричневую тумбу у двери, он с трудом стащил с ног потрёпанные ботинки, которые, сказать по правде, нужно было уже давно выкинуть на помойку и приобрести вместо них новые. Из-под стелек поднялось облачко пыли. Касимов сидел, сгорбившись и уставившись в темноту коридора, и слушал, как из-за закрытой двери комнаты его дочери Наташи доносился хриплый голос Юры Хоя. Из динамиков старого советского магнитофона «Электроника» лилась песня «Русский мат». Голос Хоя резал слух, будто ржавая пила. «Сектор Газа». Музыка поколения, которое следователь давно перестал понимать.

Касимов нашёл в себе силы подняться. Он подошёл к двери и, не открывая, сказал глухо:

– Наташ… Опять в училище не была. Мне звонили.

Музыка резко оборвалась. Наступила оглушительная тишина, а затем дверь комнаты рывком распахнулась. На пороге стояла Наташа. Стройная, как тростинка, в облегающих потёртых джинсах и чёрной футболке с черепами. Иссиня-чёрные волосы обрамляли бледное и весьма симпатичное лицо.

– А тебе не кажется, папа, что у нас сейчас немного другие времена? У нас теперь свобода, если ты не заметил! – язвительно начала она без предисловий, с вызовом глядя на отца. – Ты хорошо учился. В армии лучшим был. Как ты там любишь хвастаться? Отличник боевой и политической подготовки, был направлен в милицию по комсомольской путёвке… И кто ты теперь? Кем стал? Прозябаешь в своей ментовке, получаешь гроши, сутками дома не появляешься. А я так жить не хочу. Я хочу быть свободной. Я хочу хорошо жить. И сейчас, чтобы жить хорошо, необязательно пятёрки иметь. Можно вообще не учиться. Главное – дела делать.

Наташа замолчала и теперь выжидательно смотрела на отца. Касимов молчал, с печалью глядя на дочь. Он видел в её глазах не только подростковый бунт, но и укор. Постоянный и глубокий, как заноза. И он знал, за что дочь корит его. Может быть, даже ненавидит.

– Или вот мама! – не дождавшись ответа Касимова, продолжила Наташа. – Она тоже училась. Кандидат наук, между прочим! Диссертацию защитила, в НИИ работала. И что? Пропала без вести на даче, и никто её не нашёл. Никто даже не искал её нормально. Даже твои коллеги, папа, срать на неё хотели.

Наташа ударила в самое больное. Снова. В который раз. Лицо Касимова исказила гримаса отчаяния. «Никто не искал». Эти слова падали между ними, как камни. Каждый раз. Он слышал их каждый раз, когда они ругались, и каждый раз эти слова жгли его изнутри. Он опустил взгляд вниз, не в силах смотреть дочери в лицо. Спорить с Наташей у него не было ни сил, ни желания. Сил не было вообще никаких и ни на что.

– Наташа, просто… будь в училище хотя бы иногда, ладно? Чтобы мне… Чтобы мне на работу не звонили. Хорошо?

Касимов развернулся и медленно побрёл на кухню, оставив дочь стоять в дверях.

Кухня была маленькой. Типичная кухня в «хрущёвке». Обои в мелкий синий цветочек, которые местами начали отклеиваться. Он включил свет – жёлтая лампочка несколько раз моргнула, прежде чем загореться, и тускло осветила пространство кухни. Касимов достал из старенького холодильника, гудевшего как трансформаторная будка, кастрюлю с борщом. Поставил её на газовую плиту с чугунными конфорками. Зажёг пламя. Оно вспыхнуло синим и оранжевым, высветив его осунувшееся лицо.

Касимов стоял и смотрел, как по стенкам кастрюли поднимаются первые пузыри, когда в дверь позвонили. Резкий, настойчивый звонок, услышав который, следователь почему-то подумал, что это точно не к Наташе.

Звонок повторился, а затем из коридора раздался голос Наташи, в котором не было и следа прежней язвительности, но в котором теперь звучали растерянность и почти детский испуг:

– Па-ап! Это к тебе… наверное.

Касимов медленно выдвинул ящичек, в котором лежали столовые приборы, и вытащил из него кухонный нож. Спрятав правую руку, сжимающую нож, за спину, следователь осторожно вышел из кухни.

У распахнутой входной двери стояла Наташа. На пороге Касимов увидел фигуру незнакомца, освещённую жёлтым светом коридорной лампочки – мужчина в довольно новой, добротной чёрной кожаной куртке, под которой угадывалась плотная водолазка. Лицо его скрывали большие, зеркальные очки-«хамелеоны». Руки в тонких кожаных перчатках были спокойно сложены перед собой.

– Константин Егорович Касимов? – вежливо осведомился мужчина в очках. Голос его звучал ровно, но без тепла (как у диктора, который зачитывает сводку погоды). – Прошу прощения за беспокойство в столь поздний час. Мы понимаем, что вы устали и хотели бы отдохнуть, но дело не терпит отлагательств. Борис Михайлович Круглов просит вас приехать. С вами очень хотят поговорить.

Воздух в тесной прихожей застыл. Даже Наташа замерла, понимая, что дело принимает серьёзный и опасный оборот. Касимов почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Не страх. Скорее, тяжёлое предчувствие скорой беды. Предчувствие того, что день, и без того переполненный смертями и безумием, ещё не закончился и спешит подкинуть ему, Касимову, ещё одну неприятность. И что встреча с отцом убитой девушки будет куда страшнее, чем любая рукопись маньяка.

Касимов молча кивнул, глядя на своё отражение в чёрных стёклах очков незнакомца. Так же молча следователь протянул кухонный нож Наташе – он понял, что опасаться незнакомца незачем и что убивать его никто не будет (по крайней мере, сегодня).

– Сейчас, только ботинки надену, – тихо сказал Касимов незнакомцу в тёмных очках и повернулся к тумбе. – Борщ с плиты не забудь снять, – это он сказал уже Наташе.

5.

23 ноября 1994 г., Можайск, салон джипа, 21:32

Тёмно-синий джип «Чероки», пахнущий новой кожей, дорогим табаком и чем-то химическим (освежителем воздуха с приторным запахом «альпийской свежести»), был капсулой, вырванной из можайской реальности. Он мягко, почти неслышно, плыл по разбитым дорогам, а его мощный двигатель издавал глухое и уверенное урчание (или скорее – рычание). За тонированными стёклами, сквозь которые ночной город превращался в размытое скопление тусклых огней и мрачных силуэтов, проплывали знакомые улицы. Вот промелькнуло здание ДК с облезлой штукатуркой, вот – тёмные витрины закрытого магазина «Одежда», за решёткой которого угадывались манекены в устаревших нарядах. Всюду – грязь, убогость, запустение, но здесь, внутри джипа, царила какая-то возвышенная и отчуждённая чистота. Дорогой джип казался совершенно лишним на этих улицах, в этом городе, среди этих людей.

Касимов сидел на заднем сиденье, чувствуя себя не в своей тарелке. Его чёрный плащ, пропахший табаком, бедностью и человеческим горем, казался инородным телом в салоне этого навороченного джипа. Он смотрел на спину водителя – человека в кожаной куртке. Тот не оборачивался, не произносил ни слова. Его руки в перчатках лежали на руле в положении «без десяти два», а его поза была расслабленной, но собранной. Зеркальные очки, казалось, были приклеены к его лицу намертво. Касимов не понимал – как он вообще хоть что-то видит на дороге? Как можно управлять автомобилем ночью, надев тёмные очки? Казалось, это и не человек вовсе, а робот-водитель, что запрограммирован на молчаливую доставку груза из пункта А в пункт Б.

В салоне, нарушая гнетущую тишину, звучала музыка: из качественных динамиков доносился надрывный голос Михаила Круга. «Кольщик». Иронично. Касимову показалось это чересчур уместным, почти нарочитым, и он усмехнулся про себя. Следователь смотрел в боковое стекло, на бегущие мимо фонари, и его мозг, измученный за день, продолжал лихорадочно работать.

Зачем? Зачем Круглый позвал его?

Первая и самая очевидная мысль – месть. Месть за то, что не уберёг его дочь. Можайск был небольшим городом, и Касимов знал, как здесь работают «понятия». Впрочем, сейчас они работали везде (причём – настолько везде, что даже там, на самом верху, кажется тоже забыли про законность, ибо и там в ходу эти самые «понятия»). Так вот, Можайск был вотчиной Касимова. Он – представитель закона, и он должен защищать жителей города от беспредела. Теоретически. А практически… Что он мог сделать? Сейчас не советские времена и милиция находится в точно таком же разваленном состоянии, как и всё в этой стране. Людей не хватает, денег нет. Даже бензина – и того нет! Чтобы на вызовы ездить – за свои кровные служебные автомобили заправляют. Много на таком ресурсе наработаешь?! Но что-то его совсем не в ту степь понесло… Это-то сейчас причём? Так, отставить думать про бензин – нужно думать про предстоящую встречу с Круглым. Может такое быть, что человек в очках везёт его на пустырь, где уже стоит заведённый экскаватор и где уже вырыта яма для него, Касимова? Конечно, может. Но нет. Слишком пафосно, слишком открыто. Круглый не был беспредельщиком – он был бизнесменом новой, кровавой формации. Ну а что он, Касимов, хотел? Какие времена – такие и бизнесмены.

Вторая мысль – давление. Попытка взять расследование под свой контроль и выудить из следователя информацию. «Отдай нам маньяка, мы разберемся по-своему, а тебе – спокойная жизнь и, возможно, какой-нибудь денежный бонус за хлопоты». Это было более вероятно. Цинично и практично – всё, как любит Круглый.

Третья мысль – информация. Может, у Круглого были свои каналы, которые уже что-то пронюхали? Гена говорил что-то про это – мол, Круглый зарядил всех и весь город на уши поднял. Может, он хочет обменяться информацией? Баш на баш, так сказать. Но что Касимов мог предложить ему взамен? Ничего, кроме доступа к протоколам. «И информации про белый ВАЗ-2102» – услужливо подсказал следователю внутренний голос, на что Касимов поморщился: он был уверен, что про белую «двойку» Круглый узнал едва ли не быстрее, чем Гена Завадский.

Касимов сжал руки в кулаки. Он вспомнил рукописи. Эти вычурные, больные тексты. Маньяк-писатель. Мог ли Круглый, с его примитивной, но жестокой логикой, понять мотивы такого человека? Это вряд ли. Для него это был просто психопат, которого нужно найти и уничтожить, как таракана. Просто его близкий человек – его дочь – был убит с особой жестокостью, и виновный должен понести за это ответственность по законам джунглей, а не по законам государства. «Каким законам и какого государства? – снова пискнул внутренний голос. – Ты где здесь государство увидел, следователь? А про законы и вовсе забудь – нет в этой стране такого слова». Касимов снова поморщился: на это ему было нечего возразить внутреннему голосу.

Джип плавно свернул с центральной улицы, проехал мимо тёмного сквера с покосившимися скамейками и потухшим фонарём, и мягко покатился к окраине. Касимов почувствовал лёгкое напряжение в теле. Он не знал, что его ждёт, и эта неизвестность была хуже любой конкретной угрозы. Он был следователем, человеком системы (пусть и насквозь прогнившей), а сейчас его везли на разборку к человеку, который эту систему презирал (и даже ненавидел) и жил по своим правилам. Правилам, где не было статей уголовного кодекса, судебных приговоров и апелляций. Там был только личный приговор. И он, Касимов, сейчас ехал на эту встречу либо в качестве судьи, либо в качестве свидетеля. А может, и в качестве очередной жертвы в этом бесконечном цикле насилия, который захлестнул этот город и эту страну.

Касимов снова посмотрел на водителя. Тот всё так же молчал. Музыка сменилась – теперь играло что-то меланхоличное, но тоже в стиле шансона. Касимов отвернулся к стеклу. Там была ночь. А ещё там было безумие. И ему, Касимову, сейчас предстояло встретиться с одним из его главных воплощений в этом городе.

6.

23 ноября, 1994 г., Можайск, кафе «Сказка», 22:07

Джип плавно остановился у тротуара, залитого жёлтым светом одинокого уличного фонаря. Человек в очках молча вышел, обошёл машину и открыл дверь Касимову. Тот вышел на холодный ночной воздух, снова ощущая на себе безразличный взгляд сквозь затемнённые стёкла очков.

Кафе «Сказка» было одноэтажным, приземистым зданием из силикатного кирпича, с большой, но потускневшей от времени и непогоды вывеской. За решётчатыми ставнями окон горел тусклый, красноватый свет, больше похожий на аварийное освещение, чем на гостеприимный огонёк.

Человек в очках всё так же молча толкнул тяжёлую дверь, обитую потрескавшимся дерматином, и пропустил Касимова вперёд. Тот переступил порог – и его обволокло густой, насыщенной атмосферой заведения.

Воздух был спёртым, плотным, пропитанным запахом старого растительного масла, жареного лука, стойкого табачного дыма и чего-то кисловатого. Зал был погружён в полумрак. Основной источник света – тусклая люстра в виде колеса телеги с мутными плафонами – горел лишь наполовину. Почти все столики, покрытые липкой клеёнкой в красно-белую клетку, были пусты. Стулья аккуратно стояли на столешницах ножками вверх, словно заведение закрыто. Где-то на заднем плане, из-за стойки бара, доносились приглушенные звуки телевизора – кто-то смотрел запись боёв без правил.

В самом центре зала, в пятне слабого света от бра на стене, стоял один-единственный стол. И за ним, за этим столом, спиной к стене, лицом ко входу, сидел Борис Круглов. Круглый. Хозяин Можайска. Он был один. Перед ним на столе стояла пол-литровая кружка с тёмным пивом, рядом лежали пачка сигарет «Мальборо» и тяжёлая зажигалка «Зиппо». Сам Круглый казался монолитом, грузной и неподвижной глыбой в человеческом обличии. На нём был тёмный, дорогого покроя спортивный костюм «Монтана», под которым угадывалась тренированная фигура. Лицо – широкое, с мясистым носом и мощной челюстью – было непроницаемо. Глаза, маленькие и глубоко посаженные, смотрели на Касимова без выражения, оценивающе. На его крепких пальцах не было наколок, однако на правой руке виднелся массивный и явно дорогой перстень-печатка.

Человек в очках молча удалился в темноту, к бару, оставив их одних.

Круглый медленно, с некоторой театральностью, указал рукой на стул напротив себя.

– Садись, следователь. Не стой как на пахоте.

Голос у него был низкий, с хрипотцой, слегка осевший от алкоголя и сигарет. В нём не было ни злобы, ни угрозы. Лишь холодная уверенность (или скорее – самоуверенность).

Касимов молча подошёл и сел. Стул тихо скрипнул. Следователь чувствовал себя скованно. Его худощавый, несколько угловатый силуэт контрастировал с мощной фигурой сидящего напротив мужчины. Всем своим видом Круглый демонстрировал, что хозяин здесь он и только он. Касимов мог быть хоть триста тысяч раз следователем милиции, сотрудником правоохранительных органов, представителем закона и прочее, но здесь, вне клетки официоза, он был никем, а Круглый был всем. И Касимов это хорошо понимал.

Круглый взял свою кружку, сделал большой глоток, поставил обратно. На его губах осталась пивная пена. Прищурившись, он пытливо посмотрел на следователя.

– Красиво дочку мою уделали, – произнёс он без предисловий (и произнёс это не как вопрос, а как констатацию очевидного факта). – Говорят, маньяк ваш, писака ебанутый.

Касимов молчал. Он не знал, что ему нужно говорить. Соболезновать? Советовать держаться? Клясться, что он во что бы то ни стало найдёт и покарает убийцу? Всё это глупо. Круглому были не нужны эти пустые, ничего незначащие слова.

– Мне этот урод нужен, понимаешь? – продолжал Круглый. – Живой и здоровый. Сидящий передо мной на стуле, вот как ты сейчас. И ты мне его найдёшь. А потом… потом мне отдашь. И я с ним сам поговорю. Потолкую по-мужски, так сказать. Свой суд устрою, только без этой вашей ерунды, без адвокатов, без прокуроров. И свой приговор вынесу.

Касимов явственно услышал, как на последней фразе в голосе Круглого появились стальные нотки. Круглый замолчал, вопросительно глядя на следователя – мол, скажи что-то, дай ответ.

Касимов откашлялся.

– Борис Михайлович… При всём уважении, я следователь. Я не могу вот так…

Лицо Круглого покраснело.

– Можешь! – с нажимом произнёс авторитет. – Всё ты можешь, если захочешь, капитан. Вы, менты, всё можете, когда очень надо. А сейчас именно тот случай, когда очень надо.

Касимов устало вздохнул и ничего не сказал.

– Знаю я вас, – презрительно произнёс Круглый. – Ты его найдёшь, а потом врачи признают его невменяемым и в психушечку отправят. Он там пару лет посидит на казённых харчах, и его либо на волю выпустят, где он и дальше людей резать будет, либо… либо его братва там, в дурке, завалит по-тихому. А мне это неинтересно, понимаешь? Я хочу посмотреть ему в глаза, чтобы он понял, за что он умирает такой страшной смертушкой. Чтобы он меня просил, умолял оставить его в живых. И чтобы я ему отказал.

Касимов смотрел на него, и в душе следователя поднималась знакомая, усталая волна протеста. Это было против всех его принципов, против всех правил, против присяги, против всего, что хоть как-то держало его на плаву в этом море дерьма.

– А мне это зачем? – внезапно спросил Касимов, и сам удивился своему вопросу.

Его вопрос прозвучал так вальяжно, словно за ним кто-то стоял. Кто-то, кто мог одёрнуть Круглого, не дать ему размазать следователя как таракана. Но за Касимовым никого не было, за ним никто не стоял (не считать же, в самом деле, систему МВД чем-то, что может испугать Круглого?), и это было самое удивительное в этой ситуации.

Круглый слегка изменился в лице, но в ту же секунду вновь взял себя в руки. Было заметно, что авторитет удивлён не меньше самого Касимова такой дерзостью следователя. Ухмыльнувшись, Круглый медленно потянулся к пачке «Мальборо». Достал одну сигарету, щёлкнул «Зиппо». Пламя на мгновение осветило его лицо.

– А ты не так прост, как кажешься на первый взгляд, Константин Егорыч! – усмехнулся авторитет. – Уважаю, – ухмылка резко исчезла с его лица, и он продолжил уже серьёзно: – Три года назад твоя жена пропала. Уехала на дачу и не вернулась. Пропала без вести. Сейчас многие пропадают, времена такие… Но всё же жёны следователей не каждый день исчезают.

Сердце Касимова замерло. В глазах потемнело. Он почувствовал, как кровь отливает от лица.

– Что ты… вы знаете? – каким-то сдавленным, не своим голосом спросил Касимов.

– Ты думал, она сама ушла? С любовником сбежала? Или наткнулась на извращенца какого-нибудь… Благо, сейчас такого говна хоть жопой жуй.

Круглый замолк, затягиваясь сигаретой.

– Что вы знаете? – повторил Касимов с отчаянием.

– Я знаю, что с ней случилось, – Круглый выпустил струйку дыма, не сводя с Касимова своих свинцовых глаз. – Я знаю, что с ней произошло. Знаю, где она сейчас. Найди мне этого писаку-урода – и ты получишь всю информацию. Имя, место, обстоятельства, всё. Ты узнаешь правду. Ту самую, которую ты ищешь каждую ночь, глядя в потолок.

Тишина в зале стала абсолютной. Даже телевизор за барной стойкой будто выключили. Касимов сидел, не двигаясь, ощущая, как под ним рушится хлипкий мостик его профессиональной этики, его чести, всего того, что он считал правильным и разумным. По ту сторону пропасти стояла она – Правда. Та самая Правда, что съедала его изнутри все эти годы. Правда, которая не давала ему спать. Правда о Лиде. О том, куда она исчезла в тот солнечный день, так и не дойдя до их дачного домика.

Следователь смотрел на неподвижное лицо Круглого и видел в нём не криминального авторитета. Он видел в Круглом самого дьявола, предлагающего ему, Касимову, заключить сделку. И самое ужасное было в том, что дьявол этот предлагал единственное, что имело для Касимова настоящую ценность.

– Я… Мне нужно подумать, – тихо произнёс Касимов, поднимаясь. Ноги были ватными и едва держали его.

– Думай, – удивлённо буркнул Круглый, глядя на тлеющую сигарету. – Только долго не тяни. Мои ребята тоже ищут. Найдут этого урода без тебя – останешься ни с чем. Вернее, останешься один на один со своими догадками. Навечно.

Авторитет оторвал взгляд от сигареты и насмешливо посмотрел на следователя:

– Извиняй, Константин Егорыч, но я благотворительностью не занимаюсь.

Касимов молча кивнул и, не говоря больше ни слова, развернулся и побрёл к выходу. Его шаги гулко отдавались в пустом зале.

– Эй, следователь! – донеслось вдогонку Касимову. – Погоди! Тебя отвезут домой!

Касимов, не реагируя на окрик Круглого, молча толкнул дверь и вышел в холодную ночь.

7.

24 ноября 1994 г., Можайск, ОВД, 09:15

Утро не принесло облегчения. Оно приползло серой, промозглой мутью за окном, без солнца и даже без намёка на тепло. В прокуренном кабинете Касимова пахло сыростью, табаком и чем-то ещё – едва уловимым, кисловатым запахом, который, казалось, въелся в дерево пола после вчерашнего инцидента. Сам Касимов, сидевший за столом, казался его продолжением, пропитанным дымом и усталостью. Перед ним лежал чистый лист бумаги для протокола и раскрытая записная книжка. В пепельнице дымился очередной окурок «Примы».

Дверь открылась, и в кабинет вошел Гена Завадский. Он был в своей привычной курточке и потёртых джинсах, но сегодня его обычная весёлость куда-то испарилась и лицо его было серьёзным (даже озабоченным). Следом за ним, нерешительно переступив порог, вошёл молодой человек. Этим человеком был Алик Грачёв, выпускник химфака МГУ и по совместительству парень Алисы Кругловой. Алик выглядел не по-можайски – аккуратная стрижка, джинсы модного тёмно-синего оттенка (не дешёвая китайская подделка, а какие-то импортные – «фирма́», не хухры-мухры), чистая клетчатая рубашка и добротное пальто (тоже явно не из дешёвых). Его лицо было бледным, а глаза красными, будто он не спал всю ночь. Однако от профессионального взгляда Касимова не укрылся тот факт, что в этой бледности была какая-то неестественная, отрепетированная скорбь.

Алик нервно оглядел кабинет – сто лет немытое окно, бюстик Дзержинского, календарь с девушкой в бикини. Алик поморщился, а затем его взгляд скользнул по Касимову. Во взгляде парня читалось нескрываемое опасение.

«Чего это он нервничает? – подумалось Касимову. – Боится чего-то? Или кого-то? Меня?».

– Присаживайся, – буркнул Касимов, едва заметным кивком головы указывая на стул, стоящий по другую сторону его рабочего стола.

Алик, помявшись, опустился на стул напротив, сложив руки на коленях. Гена молча пристроился на деревянном стульчике в углу, закинув ногу на ногу, и принялся изучать свои ботинки с таким усердием, словно он видел их впервые в жизни.

– Имя, фамилия, отчество, дата рождения, – монотонно начал Касимов, зажигая новую сигарету от старого окурка.