Тридакна

Мэтр вернулся к дивану с ловкостью актёра, способного заполнять действием паузы в разговоре, и протянул влажный ледяной стакан Джулии.

– А мне – открыть тайну женского оргазма, – он улыбнулся уголком рта, как будто её удивление порадовало его. – Я, как и многие мужчины, никогда не скрывал своего любопытства, интереса, желания секса. Познав его, мне хотелось испробовать всё, испить чашу до дна! Но я быстро утолил жажду и стал испытывать смятение. Мужчины, – он сделал лёгкое движение плечом, будто бранил себя, – в сущности, примитивны, как планктон, и предсказуемы. Наши брюки топорщатся от одной мысли о сексе.

Джулия не успела подавить рефлекс и невольно скользнула взглядом ниже его живота. Мэтр заметил, но, не комментируя, продолжил:

– Женщины же – другое дело, – он снова улыбнулся. – Ваш оргазм многогранен, это не просто разрядка или биохимия, а целая вселенная. Вы способны испытывать экстаз от одного прикосновения или слова, а в следующую секунду утратить даже самое острое желание. Даже в постели с куртизанкой я навсегда обречён быть чуть в стороне от её наслаждения, наблюдателем, не причастным к главному таинству. И дело не в навыках!

Мэтр отпил глоток воды и вдруг резко поднял стакан, глядя, как пузырьки поднимаются к поверхности.

– Даже самый ловкий любовник не имеет универсального средства, ключа к женщине. Именно поэтому существует «Тридакна».

Он развернулся, осматривая зал.

– Здесь всё подчинено одной цели: создать условия, в которых женщина сможет познать собственное удовольствие так, как она того и не представляла. Без принуждения, без страха, без ограничений. Иначе говоря, мы можем взять под контроль то, что веками считалось загадкой природы, – голос его стал мягче, даже чуть задумчивым. – Создать алгоритм, программу, которая гарантированно приведёт женщину к блаженству, ну, или хотя бы к оргазму. Иногда я думаю: тот, кто первым поймёт природу женского удовольствия, станет богом.

Он усмехнулся, будто бы не веря в собственные слова, и допил воду до дна.

– Вот чем мы здесь занимаемся.

Всё это казалось невероятным, абсурдным и… неприятно завораживающим. Во всём рассказе не было ни капли похоти, ни игры в соблазнение – только голая одержимость, лишённая эротизма, но полная почти метафизического отчаяния. Джулия почувствовала, как её лицо мгновенно заливает краска.

– Но я понимаю, – продолжил мэтр, слегка наклонив голову и играя пальцами в воздухе, – вы молоды, красивы, ещё не разочарованы своими любовниками. Вы бы не оказались здесь, если бы Симона не поддалась настроению и не вручила вам своё приглашение. Вам это вряд ли интересно. Или она знает о вас что‑то такое, что делает ваш приезд сюда не случайным?..

Он держался так, словно мерил пространство между ними не сантиметрами, а плотностью внимания, и, надо признать, его хватка была железной. Хотя облик ещё не полностью утратил мальчишеские черты и глаза искрились юношеским любопытством. Скорее всего, ему было чуть больше тридцати.

– Вы меня удивили, месье… – она опять затянула паузу, давая ему возможность представиться.

– Меня зовут Ноа.

– Я поняла, вы преследуете благие цели и весьма увлечены своей идеей, вот только я не испытываю потребности в «открытиях», по крайней мере в том, что касается интимной жизни, – нарочито ровно сказала Джулия, внутренне раздражаясь на собственный голос за то, что тот звучит слишком вежливо. – Я здесь по ошибке.

Надменная улыбка, которая передалась ей от матери, сама собой отпечаталась на губах.

Мэтр не смутился – наоборот, похоже, ему эта улыбка даже понравилась. Он придвинулся ближе, и Джулия почувствовала его аромат, свежий и солёный, как морской бриз.

– Я не пробудил в вас интерес? Ведь вы уже здесь и, возможно, не имеете других планов на уик‑энд. Неужели вас не заинтриговал мой рассказ и вы не хотели бы увидеть больше? – Он извлёк из ящика стола квадратную коробочку цвета синей ночи и подошёл вплотную к коленям девушки. – Наденьте жемчужину и станьте моей гостьей.

Ноа раскрыл коробку. В ней лежало большое перламутровое зерно неправильной формы на плотной, широкой бархатной ленте.

Джулия встала, переведя взгляд с ожерелья в самую глубину его глаз, и тихо, но настойчиво произнесла:

– Я хочу уехать.

***

«Подтвердить оплату».

Палец скользнул по экрану так же машинально, как и был сделан выбор в пользу суши – еды, которую она никогда раньше не заказывала. Джулия бросила чемодан на край кровати и распахнула окно. Раскалённый воздух Парижа ударил в лицо, наполнил комнату густым маслянистым маревом. Пока девушка ждала доставку, она снова и снова прокручивала в голове этот абсурдный визит. Теперь, в какофонии мегаполиса, всё казалось сном, миражом над горячими песками пустыни.

Джулия несколько раз набрала номер Симоны, но абонент был недоступен, в чате – серые галочки. Девушка злилась на подругу не меньше, чем на себя, ведь именно Симона навязала ей эту поездку. Не сводя глаз с телефона, девушка стала жадно поглощать суши, в мыслях проходя по всей цепочке событий ещё раз: от долгой дороги ранним утром до сцены в кабинете мэтра Ноа, когда он держал в руках коробку с жемчужным украшением.

Последние мгновения запомнились особенно чётко: как он склонил голову в ожидании ответа, как задержал дыхание… и как она робко, по-детски убежала. И это проявление собственной слабости возмущало больше всего, ведь Джулия всегда была смелой, умела спорить… А сегодня её обескуражила не столько вызывающая эпатажность деятельности «Тридакны», сколько взгляд мэтра.

Нужно было что‑то делать или хотя бы услышать знакомый голос. Джулия встряхнулась и отыскала в телефонных контактах номер Лориса.

– Привет! – на другом конце провода шум стоял такой, будто Лорис находился прямо на проезжей части. – Как отдыхается?

Джулия попыталась добавить в голос как можно больше лёгкости:

– Я уже вернулась. Зря я послушала Симону и поехала в эту глушь. Ты, кстати, не знаешь, как её найти? Не могу дозвониться.

В ответ – длинная пауза. После чего он хрипло и сбивчиво произнёс:

– Симона покончила с собой этой ночью. Я… я ещё не до конца понял, ты первая, кому я об этом говорю. Короче, утопилась в ванне, утром нашли… Труп уже увезли… – он осёкся, будто не верил собственным словам.

Комната вокруг наполнилась липкой серой пустотой, как если бы весь воздух вдруг всосал в себя телефон.

Лорис будто спохватился:

– Алло! Ты в порядке?

– Да, я слушаю, – и Джулия снова замолчала.

– Я только что встречался с её помощниками, которые организовывают похороны… Если ты уже в городе, давай увидимся, и я всё расскажу. – Лорис назвал адрес отеля и повесил трубку.

Джулия положила ладонь на грудь, чтобы унять дрожь. В памяти всплывала всякая чушь: как Симона учила её выбирать белое вино, как посоветовала своего мастера по волосам – «Нет лучше Антуана», – как совсем недавно они прогуливались по набережной Сены. И, как всегда при горькой новости, возникло ощущение вины, что не позвонила вчера, не спросила, не поддержала.

Джулия торопливо приняла душ, надела простое чёрное платье на тонких бретелях, волосы даже не сушила, оставив кудри влажными. И вышла на улицу в рой томящихся в вечернем зное пешеходов. Сизый сумеречный свет размывал облик прохожих, подрисовывая им черты Симоны: её походка, такой же острый срез волос, линии скуластого лица, манера сутулить плечи.

Париж умел растворять одиночество в толпе, но сейчас город выбрасывал на путь двойников и призраков. Джулия пересекала мост и невольно замедлила шаги, глядя, как по реке плывут бензиновые пятна и хлопья тополиного пуха. Она вспомнила, как Симона ещё при первом знакомстве поразила её способностью говорить одновременно насмешливо и исповедально.

Им никогда не удавалось нормально пообщаться, хотя обе понимали друг друга с полуслова: женщины, чьи жизненные траектории не имели ничего общего, внезапно сближались в коротких вспышках настоящей солидарности. Симона была вдвое старше Джулии, но возраст выдавали лишь даты её громких разводов в светской хронике. Красивая и влиятельная женщина, которая не пропускала ни одного богемного мероприятия и меняла юных поклонников чаще, чем предметы гардероба. Но ни разу за всё это время Джулия не видела Симону по‑настоящему счастливой. Даже когда та танцевала под свои нелепые плейлисты, забиралась на стол и демонстративно смеялась, в уголках её губ таилась едва заметная складка горечи.

Судачили, что именно богатые мужья и тусовки сделали её такой равнодушной и легкомысленной, но, как теперь оказалось, – глубоко несчастной и одинокой.

***

Лорис заканчивал разговор по телефону, когда Джулия нашла его в бархатном полумраке отельного лобби. Не глядя, он поднял ладонь, чтобы дать понять: «Ещё минуту», – и тут же поспешно оборвал разговор.

– Привет, – выдохнул он, демонстративно пряча мобильник в карман и сразу подаваясь вперёд, чтобы оказаться ближе.

Он последовательно излагал все известные ему подробности и детали траурных мероприятий. Но глаза стыдливо и беспокойно бегали, не находя, на чём сосредоточиться. Лорис перебирал взглядом драпировку за барной стойкой, лампу, собственные ботинки, но всё же соскальзывал краем глаза на линию груди под тонким шёлком платья Джулии.

– Всё произошло так быстро, – пробормотал он, наконец найдя убежище в собственных руках, которыми стал теребить угол салфетки. – Я не спал, потом мне позвонили. Я сразу подумал: бред, Симона бы не… Ну, ты понимаешь, да?

Он говорил сбиваясь, временами глотая слова, словно не мог поверить, что сам их произносит. Джулия вспомнила, как Лорис однажды объяснил ей, что «шок всегда обостряет биологические повадки». Поэтому она словно невзначай спросила:

– Когда к нам присоединится Наташа?

Лорис неловко переменил положение ног, обнажая лодыжку из‑под брючины, и как‑то стыдливо сказал:

– Она решила уехать за город на выходные, – и добавил, поджав губы: – В её положении такая жара переносится тяжело.

Джулия пыталась говорить ровно и сдержанно, чтобы не выдать чувства облегчения и даже торжества от того, что встреча пройдёт наедине.

– Давай что‑нибудь выпьем. Я не голодна, а вот от коктейля не откажусь.

Он послушно кивнул и даже благодарно улыбнулся, будто слова Джулии были для него сигналом, что можно снова стать собой – балагуром, а не ритуальным агентом.

Джулия заказала себе что‑то прозрачное с лимоном и, на всякий случай, двойным льдом; Лорис выбрал классический «Негрони».

Потягивая напитки, они повторяли известные обоим истории, язвили над общими знакомыми. Разговор крутился вокруг очевидных фактов и банальностей. Но под поверхностью легкомысленной болтовни скользил напряжённый подтекст.

Джулия слишком хорошо знала своего приятеля, чтобы не заметить, что он каждый раз чуть дольше задерживает взгляд на её обнажённом плече, что его пальцы нервно теребят угол дивана, что он иногда, будто случайно, касается её запястья, подавая бокал.

Лорис так явно боролся с собой, пытаясь скрыть очевидное влечение, что это вызывало в Джулии почти физическое удовольствие. Она начала вести себя чуть вызывающе, немного преувеличенно: громче смеялась, чаще касалась волос, манерно крутила льдинки по дну стакана. И с любопытством отмечала, как быстро Лорис реагирует на эти сигналы.

Все их предыдущие встречи были наполнены лишь дружескими объятиями, лишёнными двусмысленности. Но сегодня она по‑новому посмотрела на его вихрастые волосы, массивную челюсть и медовые глаза, и ей захотелось не соблюдать приличий, не переводить всё в шутку, а, наоборот, спровоцировать, соблазнить скованного костюмом и браком приятеля.

Несколько официантов неподалёку стали протирать столы и шумно задвигать стулья.

– Как думаешь, – спросила Джулия, щурясь, будто скрывала козырь в рукаве, – нам не сделают замечание за то, что мы так сидим?

Она специально подчеркнула слово «мы», и Лорис уловил, о чём речь: в зале никого, кроме персонала, не осталось, их голоса в тишине звучали уже нескромно. Он усмехнулся, не сразу подобрав слова, и сказал:

– Думаю, если мы сейчас же не допьём, нас выпроводят. Но у меня отличный номер, можно продолжить там…

Она кивнула, будто всё было уже решено.

***

Оказавшись на пороге комнаты, Лорис в один глоток осушил бокал и с хищной быстротой, не дав времени на раздумья, впился в губы Джулии. Та почувствовала, как её захлестывает волна чужого животного желания, в котором не осталось ничего от прежнего ироничного, запретного флирта, от прежнего Лориса, которого она знала и даже тепло любила все пять студенческих лет. Теперь он был только жадным телом, отвязным и неуклюжим одновременно, и с первой же секунды их краткой борьбы у двери стало ясно: всё пойдёт не так, как она себе представляла.

Лорис целовал Джулию в шею – влажно, шумно, с каким‑то остервенелым надрывом, будто заглатывал её, хватал кусками. Его руки сдавили её бёдра, и он стал неловко задирать подол платья, одновременно срывая с плеч бретели зубами. В этот момент Джулию захватило острое раздражение, будто он разрывал не только одежду, но всю атмосферу предвкушения, которую она несколько часов выстраивала в своём воображении.

И в то же время ей было смешно – настолько всё происходило абсурдно, быстро и нелепо.

Следующие несколько минут она прожила на автопилоте: лицом к стене, спиной к нему, без одежды, фиксируя его нетерпеливое рычание. Захотелось подыграть, даже помочь такому громкому зову плоти, но внутренний голос вдруг начал комментировать происходящее с предельной язвительностью. Вот Лорис, тяжело сопя, вытаскивает из кармана презерватив, не замечая, как дрожит рука. Вот его правая ладонь, давно мечтая об этом касании, скользит по бедру Джулии – но вместо трепета в ней лишь липкая влага и суета.

Потом Лорис утыкается губами в её шею, оставляя после себя приторный запах сладкого вермута, и на секунду Джулию пронзает боль. Но не та, что будоражит и разжигает, а тупая, будничная – как если бы она случайно ударилась об угол кровати.

Она ожидала, что этот момент будет другим: завораживающим, томным, затяжным. И отчаянно пыталась ощутить что‑то помимо цепенеющей пустоты. Но находила только нарастающее неприятие к телесным звукам, к вонзающемуся ритму, к запаху, к самому факту, что она здесь, что это всё происходит. Ей хотелось вырваться, одеться и убежать, но она почему‑то осталась – из жалости, из любопытства, из мазохистского интереса, как далеко может завести эта пустота.

Лорис двигался быстро, рвано, как будто спешил выбежать из себя. И, похоже, не замечал её отчуждения. Наоборот, его страсть с каждой минутой нарастала: он грубо тискал её грудь, с остервенением кусал мочку уха, повторял её имя… Всё тише, всё бессмысленнее, пока оно не превратилось в невнятный шёпот.

Джулия лежала на мятых простынях, впитывая кожей их остаточную влагу, чувствуя себя по‑настоящему опустошённой и униженной. Тело болело, но не от удовольствия, а как после глупой драки, в которой она даже не пыталась победить. Перевернувшись на бок, она уставилась на стену, красную от свечения рекламного щита за окном, и долго не могла заснуть. Ловила шум, пыталась мысленно повернуть часы вспять и исправить все ошибки этого дня.

3

Джулия проснулась на рассвете внезапно, будто её вытолкнуло из сна – то ли от сухого холодного воздуха из кондиционера, то ли от раскатистого храпа Лориса. Остекленевшими глазами она уставилась на его лицо рядом: толстокожую щёку, расплющенную на подушке, опухшие красные губы, подёргивающиеся при дыхании.

Её воротило от этого зрелища, но Джулия, не отворачиваясь, долго разглядывала спящего. В утреннем свете её подозрения подтвердились: этот человек стал для неё чужим. Черты, взгляды и прикосновения, которые совсем недавно казались ей эталоном мужской привлекательности и уверенности, были лишь обострённой фантазией. Она даже пожалела, что в комнате так светло. Сейчас Джулия видела в Лорисе лишь недостатки: узкий обезьяний лоб, одутловатость… Бывший мачо стал обрастать жирком сразу после женитьбы.

«Жена! Чёрт! У него есть жена! Я же не такая… Не та, что спит с чужими мужьями. Чёрт!» – Джулия зажмурилась, испытывая отвращение и досаду. Единственным решением было исчезнуть. Она рывком встала с постели, быстро оделась и тихонько вышла из комнаты, убедившись, что не оставила ничего, что выдаст его измену.

На улице её встретил утренний Париж – абсолютно безлюдный и будто нарочно опустошённый, чтобы дать ей время и пространство прийти в себя. Джулия шла по широким улицам, ослеплённая первыми бликами солнца на витринах, но не ощущала ни прохлады, ни влажности. Всё внутри неё затянулось мутной пеленой, которая не пропускала ни одного чувства наружу. Ей было мучительно одиноко, но куда страшнее было то, что это одиночество вдруг показалось необратимым.

Раньше с этим чувством она умело справлялась: тусовки с Симоной, новые знакомства или флирт с Лорисом – город подкидывал ей возможности, словно игральные кости. Но теперь всё, что казалось неотъемлемой частью её жизни, изжило себя, умерло. Джулия осталась наедине с собой в вязкой тишине, которая долго ещё липла к горлу, когда она пыталась произнести хотя бы слово.

Дома она просто легла на диван и долго смотрела в потолок, где тени от штор напоминали неспешные волны океана. Мысли не хотели оформляться в слова, и она позволила себе роскошь не думать ни о Симоне, ни о Лорисе, ни о том, что будет дальше.

Проспав первую половину дня, Джулия очнулась и нащупала в комьях одеяла телефон. На экране всплыли пропущенные вызовы от Лориса и ещё пара от других знакомых. Среди них был звонок от их общей однокурсницы Оливии – раньше они много тусовались вместе, встречались на кофе посплетничать.

Джулия нажала на вызов. Оливия хихикала и что‑то жевала, но, услышав голос подруги, заговорила серьёзно:

– Ты же знаешь о случившемся? – она выплюнула фразу, будто ситуация была очередным поводом для сплетни и нервного перекуса.

– Да, к несчастью, – голос Джулии звучал с хрипотцой, будто она всю ночь кричала или рыдала на ветру, хотя ни того, ни другого не происходило.

– Какой кошмар, – Оливия стала подбирать подходящую интонацию. – Сейчас мне кажется, что мы не замечали очевидного!

– Почему ты так говоришь? – Джулия и правда недоумевала, к чему ведёт подруга.

– Ну ты сама подумай: все эти бесконечные вечеринки, случайные связи… – Оливия заговорила медленнее и тише, чем обычно, словно пряча от лишних ушей сенсацию. – В пятницу она как будто прощалась со всеми, закатив этот праздник без повода.

И продолжила хрустеть в трубку.

Джулия попыталась восстановить в памяти ту самую вечеринку: слепящий свет люстры, слишком громкую музыку, Симону, крутящуюся среди незнакомцев, и свой собственный бокал с шампанским. Действительно, в ту ночь Симона выглядела иначе: праздничней, чем обычно, но отстранённо – как призрак самой себя.

– Я не думала об этом. Наверное, я плохо её знала.

– Её мало кто знал настоящую. Всё‑таки представь, сколько всего произошло в её жизни ещё до нашего рождения. Говорят, у неё даже есть дочь, но она живёт с отцом в Китае. Проблем с деньгами у Симоны не было – она ведь раздавала круглые суммы каким‑то стартапам. Значит, покончила с собой не из‑за страха перед кредиторами.

Оливия могла продолжать свои рассуждения ещё долго, но Джулия прервала её:

– Ты идёшь сегодня на похороны?

– Да, в два. Тебе прислать адрес?

– У меня есть. Увидимся там. Пока.

Джулия медленно опустила телефон на стол и некоторое время разглядывала чёрный прямоугольник экрана, как будто ожидала, что из него вот‑вот вырастет что‑то, способное заполнить зияющую пустоту внутри.

К обеду набухшее небо разразилось грозой и устлало город плотными рядами ливня. Мокрые листья беспомощно хлопали по подоконнику, вторя пульсации головной боли Джулии.

Девушка никак не могла заставить себя встать, сходить в душ, переодеться. Телефон вибрировал с завидной регулярностью, экран мигал пропущенными вызовами, но она машинально гасила каждый новый сигнал, даже не проверяя, кто звонит.

Пока ехала в такси, ей набрал Лорис, потом мама, потом Оливия, а затем и вовсе череда посторонних людей – силуэтов, которые размывали дождевые ручьи вместе со светом фар и красных полос стоп‑сигналов.

Приехав в траурный зал в нужное время, но столкнувшись со стеной тяжёлых капель дождя, Джулия замешкалась с зонтом на пороге. В этот момент её под локоть подхватил Лорис. Потащил в сторону и, согнувшись, чтобы говорить прямо на ухо, зачастил:

– Может, ты скажешь, почему не отвечала на звонки, убежала, не попрощавшись? Я не знаю твоего адреса, пытался тебя найти, обзвонил всех наших!

Его голос был одновременно жалобным и злым, на лице – возмущение и обида.

– Лорис, тебя могут услышать, – в глазах Джулии сначала промелькнуло недоумение, потом усталость, а под конец – что‑то близкое к презрению. – Сейчас не место и не время обсуждать это, да и не стоит.

– Что это значит? – он заговорил, наоборот, громче.

– Мне кажется, мы совершили ошибку, выпили лишнего, – она не поднимала на Лориса глаз, пытаясь скрыть раздражение.

– Ошибка? Ты затеяла какую‑то игру?

Вокруг уже оборачивались, но Лорис, как заведённый, продолжал:

– Я уверен, что мы оба этого хотели, причём давно. И тебе было хорошо, не отрицай!

Джулия с трудом дышала: от запаха его одеколона мутило, к тому же он так нависал, что не оставалось ни сантиметра свободного пространства.

Лорис вцепился в переносицу:

– Я ничего не понимаю! Если это из‑за Наташи, то никаких проблем не возникнет, я всё решу, когда она родит. Буду давать ей деньги на содержание, вряд ли она ждала от замужества большего.

– Давай не будем рушить твой брак и нашу дружбу.

Джулия резко повернулась и встретилась глазами с женой Лориса. Это было так внезапно, что секунду она даже не была уверена, действительно ли видит Наташу. Но та была реальна: она стояла в толпе, пузатая и потерянная, тщетно пытаясь вникнуть в происходящее, выискивая в море лиц хоть одно знакомое. И встретилась взглядом именно с Джулией, как будто поймала в прицел.

Похороны были роскошными и людными. Те же лица, что и на светских раутах, но никого из семьи – никто не назвался близким другом. Не смогли присутствовать и бывшие мужья – конечно, по уважительным причинам. Не объявилась никакая дочь – видимо, существовавшая лишь в молве.

О покойной говорили только хорошее: чаще всего повторяли, что она всегда была в поиске любви, ссылаясь на это, дабы оправдать своё знакомство или то, почему распускали о ней сплетни.

Поминки плавно перетекли в традиционный банкет. Оливия, забыв секундную серьёзность у гроба, уже щебетала с каким‑то архитектором. Лорис смотрел на Джулию хищным взглядом исподлобья, будто подбирал момент, чтобы растерзать её своими пошлыми комплиментами.

Люди по обе стороны стола наклонялись друг к другу всё ближе; с каждым тостом их голоса становились всё громче и фривольнее. Но для Джулии наступило полное звуковое затмение. Она уже не слышала фраз, только фиксировала движения ртов, резкие выбросы пальцев, глупые смешки и пустые взгляды, которые, казалось, смотрели сквозь неё, как сквозь воду.

Она незаметно вызвала такси и выскользнула в гардероб, опасаясь, что кто‑нибудь окликнет или, хуже того, попытается её остановить и предложить «остаться, чтобы пережить это вместе». И вышла, ни с кем не попрощавшись.

– Bonsoir, madame. Rue du Rivoli? OK, trente minutes. (Добрый вечер, мадам. Улица Риволи? Окей, полчаса.)

Такси поехало, водитель включил музыку. Заиграл оркестр – что‑то из классики. С мелодией на Джулию нахлынули странные и сумбурные воспоминания о её вчерашней поездке в… Как же назывался этот центр?

Она стала обшаривать сумку, кошелёк, вывернула косметичку. На дне сверкнула блестящим краем карточка. Девушка выловила её из вороха вещей и прочитала: «Тридакна».

Что, если Симона оставила для неё своего рода послание? В памяти всплыли её последние слова, произнесённые с какой‑то лихорадочной настойчивостью: «Я не смогу поехать, уже слишком поздно что‑то менять. Надеюсь, ты не разочаруешься».

Тогда эти реплики показались Джулии очередным бессмысленным витком исповедей Симоны: много загадки, мало реального смысла. Девушка сжала карточку так, что край впился в ладонь.

Она должна выполнить последнюю волю подруги или доказать, что та ошибалась? Может, это какая‑то извращённая шутка, заключительная попытка Симоны манипулировать людьми? Или… что, если в этом действительно был какой‑то ключ к спасению, который подруга нашла слишком поздно для себя, но успела передать ей?

Джулия закрыла глаза, чувствуя, как внутри неё сталкиваются волны отчаянья и надежды.

Всю ночь Джулия боролась сама с собой, не находя себе места ни на кровати, ни в собственной голове. Она пыталась заставить себя думать о Симоне, прокручивая в подробностях их разговоры, последние встречи, даже неловкие молчания, чтобы убедиться, что её скорбь – настоящая, искренняя. Но печаль и уныние вытеснял странный азарт, который не давал уснуть.