Две Жизни

Филин Пернатович

Две Жизни

Открыв глаза, девушка перевернулась на спину, разметав по подушке рыжую копну волос и уставившись в потолок. Отбитое в ночи плечо сильно ныло, заставляя вспомнить о собственной неловкости и неуклюжести. Собравшись с силами, она потянулась за смартфоном, который уже добрую пару минут надрывался будильником. Плечевой сустав со щелчком встал на место, заставив её сморщиться от резкой боли.

В воцарившейся тишине девушка глубоко вздохнула, садясь на край кровати, и, не обращаясь ни к кому конкретно, полголоса сказала, словно подытоживая известные лишь ей одной мысли:

– Что бы там ни было, разбираться с этим я буду завтра. Сейчас надо собираться на работу.

Тяжело поднявшись и потянувшись, она прошла по мягкому ковру и осторожно приоткрыла дверь. Мама ещё спала, и девушка старалась не разбудить её ни хлопком двери, ни скрипом старого паркета, что устилал путь до ванной комнаты.

Закрывшись в окружении старого кафеля и плитки, девушка хмуро осмотрела своё отражение. Рядом с лямкой сотни раз застиранной и растянутой майки красовался свежий синяк, буквально растёкшийся от плеча до ключицы.

За дальнейшей утренней гигиеной в её голове пронеслись картины того, как матушка, всплёскивая руками, причитает о непутёвой дочке, и как укоризненно смотрит на неё Семён Владимирович, выслушивая причины произошедшего. И всё это – лишь из-за дурацкого синяка, который, хоть и выглядит ужасно, но, как и все прочие, сойдёт за пару-тройку дней.

Если приглядеться внимательнее, на теле девушки можно было заметить множество уже старых и иногда практически не различимых следов от ссадин, порезов и ожогов. В основном они находились на конечностях, но самые большие и видимые – те, что вряд ли когда-нибудь покинут её, – красовались на правом боку в виде тонкой длинной полосы шрама и чуть выше груди – идеально круглая ямка шириной с пятирублёвую монету, с сеточкой старого ожога вокруг. Почти за каждым из них скрывалась захватывающая история, но даже если таковая вызывала у девушки улыбку, она всё равно никогда бы не рассказала её в приличном обществе.

Сделав завтрак на скорую руку в виде нескольких бутербродов и чашки чая, девушка вчиталась в записку, оставленную ей с вечера на кухонном столе. Почерк на жёлтом квадратике бумаги был аккуратный, хотя видно было, что писался трясущейся, ослабевшей за годы рукой:

«Настён, будешь уходить – забери мусор. Пакет в прихожей».

Ритм жизни девушки нельзя было назвать неторопливым. С графиком 3/2 и сменами по 9–12 часов она то рано ложилась спать и рано вставала, то спала до обеда в выходные дни. А матушка, страдая бессонницей и находясь в предпенсионном возрасте, в основном работала из дома, от чего их графики сильно не совпадали. В результате такой вид коммуникации был для их семьи абсолютно нормальным делом.