Внутри

Внутри

Георгий Сорокин

«До тех пор, пока вы не сделаете бессознательное – сознательным, оно будет управлять вашей жизнью, и вы назовёте это судьбой.»

– Карл Густав Юнг

«Когда человек думает, что сбежал от прошлого, оно находит его в зеркале, за его плечом.»

– Стивен Кинг

«Оставь надежду, всяк сюда входящий.»

– Данте Алигьери, «Божественная комедия»

(Но, может быть, надежда и есть то, что не даёт забыть дорогу обратно.)

© Георгий Сорокин, 2025

ISBN 978-5-0067-7184-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я увидел его впервые лет десять назад. Стоял у светофора, как будто ждал кого-то. Или что-то. В руках – чёрный пакет. Никакой на первый взгляд, как миллионы других. День за днём я проезжал мимо. Иногда останавливался у того же перехода. Он всё так же стоял – не прося ничего, не предлагая, просто был.

Иногда я пытался придумать себе объяснение: может, это привычка, может, ритуал, может, потеря, которую он так и не отпустил. Но чаще – просто забывал. Мы всегда забываем.

А потом однажды понял: я ведь тоже ношу свой пакет. Невидимый. И если он когда-нибудь упадёт – боюсь, я не смогу поднять его снова.

Эта книга – попытка. Попытка помочь ему. И себе. Помнить. Не отводить глаз.

И открыть.

– Георгий Сорокин

Глава 1

Пакет

Он снова стоит у остановки – одинокая, ни с кем не разговаривающая фигура, вписанная в серое утро. Облезлый металлический знак, когда-то ярко-жёлтый, теперь потускневший и покрытый трещинами, всё ещё висит на столбе. На нём перекошенными цифрами значится старое расписание: «Автобус №217: 8:16, 9:03, 10:28…» – список времён, будто застывших в прошлом. Этот маршрут уже давно мёртв; последний автобус №217 здесь видели ещё летом, когда раскалённый асфальт размягчался, и люди срывали медицинские маски не из протеста, а спасаясь от духоты, хватая горячий воздух ртами.

Сейчас был конец октября – промозглый день, тот самый, когда кажется, будто солнце не поднималось вовсе, а время спряталось за низкими тучами и упрямо не хочет показываться. В воздухе пахнет сыростью опавших листьев и чуть слышно – гарью: возможно, кто-то топит печь сырыми дровами в частном секторе. Холод пробирается под одежду. Но 8:16 на электронной табличке напротив всё равно мигает тёплым жёлтым цветом, как и вчера, как и месяц назад. Светофор на перекрёстке у остановки бессмысленно моргает жёлтым – никогда не меняясь ни утром, ни днём, ни ночью, словно для этого города застыла одна и та же секунда.

Он стоит – он есть «Он» – здесь не имя, а констатация. Такой же неотвратимый элемент пейзажа, как и фонарь у тротуара или ржавая урна на углу. Никто не знает его имени, да и вряд ли задумывается об этом – прохожие узнают его мельком, краем взгляда, точно такой же привычный объект на фоне, как облупившийся фасад гастронома или рыжий дворовый кот, греющийся у забора школы. Он был вчера. Он есть сегодня. Возможно, будет и завтра.

И всегда при нём этот самый чёрный пакет.

Полиэтиленовая сумка в его руке выглядит чужеродно, неправильно. Пакет не болтается свободно – он висит неподвижно, словно внутри лежит нечто тяжёлое, с собственным центром тяжести, удерживающим его вертикально. Когда он стоит, пакет словно притянут к земле невидимой силой. Когда-то один из местных попытался пошутить: мол, «А вдруг там человеческая голова?». Никто уже и не помнит, кто произнёс эти слова, но сам шутник с того дня заметно переменился: побледнел, перестал с кем-либо заговаривать, а вскоре и вовсе уехал к матери в деревню. Говорят, теперь он каждое воскресенье ставит свечку в церкви. С тех пор подобных шуток больше не было.

Чёрный пакет. Обычный на вид, но от него веет непонятной тревогой.

Он сжимает пластиковые ручки так крепко, что костяшки пальцев побелели, a кончики самих пальцев посинели то ли от холода, то ли от напряжения. Руки прижаты к животу, пакет повис между ними, и он держит его одновременно судорожно и бережно, будто это и спасательный круг, и кандалы на запястьях.

Он смотрит вдаль пустым взглядом, чуть наклонившись вперёд. Весь его облик напряжён – точно он пытается разглядеть что-то на границе видимости, нечто такое, чего больше никто не видит. Порой он делает осторожный, по-детски неуверенный шаг вперёд, едва заметно подаваясь навстречу кому-то или чему-то невидимому, но тут же замирает, не решаясь идти дальше. Затем медленно возвращается обратно на ту же самую плитку тротуара, словно перед ним проложена невидимая черта, переступать которую он не имеет права. Вокруг шумит обычная городская утренняя жизнь – проезжают машины, кто-то разговаривает по телефону, под ногами шуршат листья, – но для него всё это фон, неважный и отдалённый.

– …ну и где ты? – еле слышно шепчет он, и в тишине собственного разума этот шёпот звучит громче крика. Потрескавшиеся губы едва шевелятся, выпуская застывшие слова. Голоса почти не слышно – он будто идёт не от горла, a из глубины черепа, глухо, задавленно, словно говорит человек, заживо погребённый под бетонными плитами.

Никто не отвечает. Прохожие проходят мимо, не обращая внимания на его бормотание. Наверное, они уже привыкли к нему – к мужчине с пакетом, что стоит тут с утра до вечера. Они не знают и знать не хотят, кто он и что потерял. Как не думают о фонаре у дороги или об автобусной остановке. Он для них просто существует – был вчера, есть сегодня…

…и, кажется, будет всегда, неотъемлемой частью этого места.

Сегодня в магазине напротив акция на майонез. В глаза ему бросается огромный потрёпанный плакат над входом супермаркета: «3 по цене 2!». Красный цвет баннера режет взгляд на фоне серого дня, и почему-то эта надпись вдруг кажется важной… хотя он и сам не знает, почему.

Мужчина машинально поднимает глаза на плакат. В груди неожиданно что-то ёкает, будто замёрзшее сердце дрогнуло. На долю секунды дрожь пробегает по его пальцам. Он вцепляется в ручки пакета ещё крепче, тонкий пластик жалобно шуршит. Вспышка воспоминания едва не ослепляет: на миг ему чудится, будто багровое полотно рекламы моргает и меняется на другую надпись… но нет – всё то же «3 по цене 2». Сердце тяжело бухает в груди, как камень внутри стиральной машины. Он быстро моргает ещё и ещё, отгоняя наваждение.

Что это сейчас было? Майонез? Причём здесь вообще этот чёртов майонез… Нет, дело, конечно, не в нём. Но нечто – образ, чувство – уже просачивается в сознание, точно вода через трещину. В глубине памяти шуршит целлофан, где-то звучит тоненький детский голосок. Перед внутренним взором промелькнуло запотевшее стекло маршрутки, по которому ползут дождевые капли, и на миг явственно пахнуло ванилью вперемешку с гарью.

Он моргает.

И вдруг ему кажется – в пакете что-то шевельнулось.

Мужчина резко дёргает пакет на себя, точно боясь, что оттуда сейчас выползет что-то живое. Несколько прохожих оборачиваются на этот судорожный взмах; где-то сбоку подросток с интересом поднимает телефон и начинает снимать.

Он снова замирает. Пакет спокойно висит, как и прежде.

– Ты обещала… – вырывается у него глухим хрипом.

В этот момент кто-то мягко касается его плеча.

Он вздрагивает и резко оборачивается.

Позади пусто.

Только воробей недовольно вспархивает в сторону. И – всё.

Но теперь он чувствует: что-то в городе изменилось.

Незаметно. Неуловимо.

Словно запах в комнате, откуда только что вышли.

*

Он знал, что нельзя смотреть в витрину дважды. Нельзя – потому что каждый взгляд приносил боль. Но каждый день, проходя мимо, он всё равно останавливался и смотрел.

На противоположной стороне улицы грязное оконное стекло старого, еще с советской эпохи гастронома отражало кусочек его мира. В этом стекле была тонкая трещина – издалека её почти не различить, тонюсенькая, словно царапина. Но стоило только ему поймать глазами эту трещинку, как что-то дёргалось у него внутри. Каждый раз – укол, будто под кожей у сердца невидимое лезвие приподнималось и тут же опускалось обратно. Это ощущение было мгновенным, но таким резким, что дыхание перехватывало. И сегодня это случилось особенно сильно.

Он застыл перед пыльной заляпанной витриной, не мигая уставившись на эту едва заметную царапину на стекле. За грязным окном тускло вырисовывались блики пасмурного неба и редкие прохожие. Ему казалось, будто трещина на стекле шевелится, расползается, как живая. Под ребрами уже пополз холодок – знакомый, но каждый раз неожиданный. В глубине груди встрепенулось то самое лезвие воспоминания, готовое прорвать плоть изнутри. Он закрыл глаза, пытаясь прогнать наваждение, но от этого стало только хуже: трещина отпечаталась на веках огненным следом. Он почувствовал, как внутри начинает подниматься тошнота.

Больше не в силах это выносить, он отвёл взгляд. Его рука дрожала, сжимая пакет, и только теперь он понял, что пальцы совершенно занемели. Он почти не шевелил ими, наверное, уже час. А может быть, всего пять минут. Или всю неделю – он уже не был уверен. Время потеряло для него чёткие границы.

Когда-то же он ходил как все люди. Когда-то, вероятно, возвращался домой с работы. Да, когда-то у него, возможно, была даже работа и коллеги – но всё это словно из другой жизни, из зазеркалья. Теперь же вся его вселенная сузилась до нескольких точек на карте: «Киоск – Остановка – Витрина – Ступенька у подъезда – и снова Остановка». Он двигается этим маршрутом по кругу, как загнанный зверь по клетке, как муха, нашедшая внутри банки удобное местечко на стенке и решившая, что так безопаснее. Днём он обязательно проходит мимо киоска с кофе, затем идёт к остановке, потом к магазину с той злополучной витриной, далее бредёт к своему подъезду, где некоторое время сидит на облупившейся бетонной ступеньке, уставившись куда-то в землю – а потом его будто магнитом тянет обратно к остановке. И так по новой, бесконечно. Цикл замыкается и повторяется, день за днём, без конца.

За все эти месяцы – а может, годы – он уже не помнит ни одного сновидения. Ночь для него проходит в пустоте, без образов и лиц. Зато он помнит запах. Один особый запах, который преследует его наяву.

Он приходит внезапно. Стоит отвлечься, как ноздри сами собой ловят призрак аромата – пыльного, слегка горьковатого. Запах старого пыльного ковра, протёртого до ниток. Запах детских носков, неделями валяющихся под кроватью. Запах дешёвой пластмассы от растоптанной игрушки. И почему-то ещё – запах гари, резкий, как сгоревшая проводка или тлеющий уголёк.

У него кружится голова. Мир начинает покачиваться. Его мутит, но он вдыхает этот наваждающий запах до глубины лёгких, как наркоман вдыхает свой дурман. Сердце болезненно сжимается…

– Маша… – чужое имя срывается с его губ прежде, чем он осознаёт это. Такое короткое, простое слово – но оно вырывается из глубины горла, обжигая.

Он открывает глаза, поражённый собственным голосом. Он даже не понимает сразу, откуда взялось это имя. Просто возникло, просочилось сквозь глухую стену забвения – как капля крови проступает сквозь плотный бинт. Его губы шевельнулись сами собой, выпустив наружу то, что он так долго держал внутри себя.

Маша.

Он застывает, потрясённый внезапной болью, с которой прозвучало это имя. Внутри него что-то надломилось – тихо, но ощутимо. Он смотрит прямо перед собой, но уже не видит ни витрины, ни улицы. Только пустота и холод вокруг. Ему кажется, будто разом перестали звучать все городские шумы. Только биение сердца гулко отдаётся в ушах. Он судорожно втягивает воздух и медленно опускает взгляд на чёрный пакет в своих посиневших пальцах, словно ищет в нём ответа.

Но пакет молчит.

*

Он вскрикивает – резко, надсадно, так, будто из груди вырвался звериный вой. Этот крик разрезает утренний город, и на миг всё вокруг замирает. Несколько прохожих в испуге оборачиваются к нему. Воцаряется звенящая тишина – короткая, как пауза после выстрела.

Мужчина ошеломлён собственным голосом. Он опускает взгляд вниз, пытаясь понять, что произошло. Пакет? Чёрный пакет по-прежнему в его руках. Он всё ещё сжимает ручки так сильно, что побелели пальцы. Он не падал на землю, не разжимал пальцы. Он не развязывал узел и не заглядывал внутрь. Ему померещилось… что же? Чей-то крошечный ботинок? Или это только удар крови в висках? Он лихорадочно оглядывается по сторонам в поисках подтверждения тому ужасу, который вспыхнул в его уме, но вокруг всё было как прежде.

Остановка.

Майонез по акции.

Мигающий жёлтый свет.

8:16.

Всё так же, как минуту назад.

Он судорожно выдыхает, чувствуя, как сердце гулко колотится о рёбра. Что-то не так. Он это кожей чувствует – в воздухе словно проскочил разряд тока. Взгляд его цепляется за огромный рекламный баннер на магазине напротив, тот самый, с акцией на майонез. Только что там были знакомые красные буквы «3 по цене 2», но теперь… Он моргает, не веря глазам: на белом фоне плаката появились другие слова, сложившиеся в отчётливую фразу: «НЕ ОСТАВЛЯЙ ЕЁ ТАМ.»

Непрошеный холод проходит по его спине. Он впивается взглядом в эти три слова, написанные тем же шрифтом, той же краской, что и старая реклама. Не оставляй её там. Её – кого? Где там? Пульс нестерпимо гудит в ушах. Он судорожно сглатывает пересохшим ртом, снова моргает – и видит на плакате прежнюю надпись про майонез.

«3 по цене 2» – как и раньше.

Его сердце теперь уже громко и глухо бьётся внутри груди, словно тяжёлый молот в пустой бочке. Он делает неуверенный шаг вперёд, как ребёнок, только начинающий ходить, потом второй, беспокойно озираясь. Мир вокруг него будто дрожит – или это дрожат его собственные ноги?

И вдруг он замечает: все люди вокруг застыли на месте.

Не то чтобы просто остановились – они окоченели, словно кадр фильма поставили на паузу. Девушка с чашкой кофе на тротуаре застыла с приподнятым к губам стаканчиком; кофе не проливается, хотя она в движении. Пожилой мужчина замер в шаге, навсегда не опустив ногу на землю. Ребёнок с вытянутой рукой завис на полпути к мячику, который закатился под лавку. Даже пёс на дороге повис в воздухе, всеми четырьмя лапами не касаясь земли. Всё остановилось.

Кроме него. И… светофора.

Жёлтый сигнал по-прежнему слепо мигает, бесстрастно отсчитывая невидимое время. Раз, другой, третий – яркий всполох на углу его зрения, как безмолвный метроном в беззвучном мире.

У него перехватывает дыхание. В панике оборачивается назад, туда, где только что никого не было.

На противоположной стороне дороги, чуть поодаль от остановки, стоит маленькая фигурка. Силуэт ребёнка в тёмном худи, капюшон надвинут на лицо, поэтому черт не разобрать. Небольшой рост, худощавое телосложение – возможно, девочка. Руки опущены вдоль тела. В левой руке ребёнок держит чёрный пакет, точно такой же, как у него.

Мужчина забывает вдохнуть. Он смотрит на незнакомого ребёнка, а тот – прямо на него, через пустую обездвиженную улицу. Хотя он и не видит под капюшоном глаз, но чувствует их взгляд всем своим существом. Это длится одно нестерпимо страшное мгновение – или, может, целую вечность.

Потом раздаётся резкий щелчок – словно кто-то спустил затвор.

Мир приходит в движение.

Девушка с кофе делает глоток и идёт дальше, мужчина ставит ногу на землю и продолжает шаг, ребёнок радостно достаёт свой мяч из-под лавки, пёс приземляется и чихает от пыли. Повсюду снова слышны шаги, разговоры, шорох шин по дороге. Жизнь продолжается, будто ничего и не случилось.

А на том месте, где только что стоял маленький силуэт в худи, никого нет. Ребёнок исчез так же внезапно, как и появился.

Мужчина почувствовал, как ноги сами подгибаются. Он опускается на колени прямо на тротуар. Дыхание сбито, глаза расширены от ужаса. Горло пересохло; во рту застряли – пыль и паника. Он отчаянно хочет что-то сказать, позвать, но не может выдавить ни звука.

Мимо идут люди. Они бросают на него косые взгляды, кто-то усмехается, но никто не останавливается. Для них он – всё тот же городской сумасшедший, часть пейзажа. Никто не заметил ни замершего времени, ни ребёнка с пакетом. Будто ничего и не было.

Глава 2

Сомнение

Он идёт к своему дому, но с каждым шагом словно забывает, зачем идёт. Перед глазами плывут видения. В окне первого этажа мелькает занавеска с рисунком уточек – и он вдруг отчётливо помнит, что уже видел её раньше. Но когда? Не сегодня. Не вчера. Где-то очень давно…

Он делает шаг – и вспоминает цвет цветочного горшка на том подоконнике. Синий, с белой трещиной сбоку. Он не мог этого видеть раньше, он не должен этого помнить – но помнит.

Мужчина останавливается. Мозг будто спотыкается, не успевая за происходящим. Что происходит?

Он садится на лавочку у подъезда. Спина прямая, руки сжаты, чёрный пакет лежит на коленях. Он вытаскивает телефон – проверить хоть что-то реальное. На экране нет ни звонков, ни сообщений. Ни фотографий. Даже история браузера пуста.

Он включает камеру, переворачивает на себя и замирает:

Экран показывает не совсем его. Точнее его, но лицо на экране… другое. Не испуганное и пустое, как сейчас, а с выражением решимости. Экранный двойник смотрит прямо ему в глаза – и будто знает, что делать.

Мужчина моргает – и видение исчезает. В отражении теперь обычный он: потерянный, с тусклым взглядом.

Он тяжело выдыхает и судорожно запихивает телефон обратно в карман.

Руки у него трясутся.

«Ты не должен был помнить про горшок» – раздаётся внезапно внутренний голос. Он чужой – звучит мягко, как взрослый, обманывающий ребёнка ради его же блага.

Мужчина подскакивает и оглядывается. Сердце колотится. Кто это сказал?.. Но вокруг никого, лишь прохожие обходят стороной странного человека.

Он почти бежит обратно к остановке, пытаясь лихорадочно найти подтверждения, что все эти наваждения – лишь игра воображения, перегрев, вирус, что угодно.

Подбегает к той самой витрине магазина – и видит, как буквы на плакате снова меняются прямо у него на глазах.

«ТЫ УЖЕ ЗДЕСЬ БЫЛ.»

Он моргает, трёт глаза. Смотрит снова – на плакате снова обычное «3 по цене 2». Всё как обычно. Машет головой: привиделось. Но внутри уже поднимается липкий холодок.

Он возвращается домой. Если это вообще можно назвать домом.

Но что-то внутри уже не согласно.

Ты не можешь жить как раньше.

Ты уже что-то вспомнил.

*

Подъезд встречает его щелчком лампы, запахом кошачьей мочи и вечной влажностью, проступающей даже в сухую погоду. Он толкает тяжёлую дверь плечом и выходит на своё крыльцо.

На скамейке у подъезда – старуха, закутанная в поношенный пуховик. Платок на её голове повязан так туго, будто уже давно прирос. Выцветшие, водянистые глаза сразу впиваются в него – не осуждающе, не приветливо, а словно узнают. Будто она его знает. И всегда знала.

Он молча проходит мимо, стараясь не встречаться взглядом.

– Ты чего, опять с пакетом? – вдруг говорит она хрипловато, но достаточно громко, чтобы он услышал.

Он замирает.

Медленно поворачивает голову.

Старуха смотрит прямо на него. Без страха. Без улыбки. Будто проверяет.

– Я… – голос неожиданно сипит, не слушается. – Я просто…

– Ага, – отмахивается она, не дослушивая. – А то я смотрю, ты всё ходишь. Ходишь. Как заведённый.

Он не успевает придумать ответ. Молчание затягивается. Старуха вдруг продолжает, глядя на чёрный пакет у него в руках:

– Я ведь тебе говорила: ты так и сгниёшь, если не откроешь. Воняет же.

Он опускает взгляд на пакет. Запах? Он не чувствует никакого запаха. Нос, словно память, заложен наглухо.

– Простите… – растерянно бормочет он.

– Да не мне извиняйся, – бабка отмахивается сухой ладонью. – Девочке-то твоей скажи.

Он цепенеет, точно холодным ветром обдуло.

– …девочке?.. – еле слышно выдыхает он, глядя на старуху во все глаза.

Старуха щурится, морщит лоб и вдруг отводит взгляд:

– Да ты не обращай, – бормочет она, будто смутившись. – Наверное, с кем-то другим тебя путаю. Или со сном… или с сериалом. Мне уж всякое мерещится, старой-то.

Он стоит как вкопанный.

Старуха замолкает. Некоторое время слышен только шум ветра да капли, звонко падающие с водостока.

Наконец она добавляет, уже тише:

– А в 8:16 ты опять стоял. Как всегда. Всё ждёшь… Но не ту ты дверь выбрал.

Он резко поворачивается всем телом:

– Что вы сказали? – сердце колотится так, словно сейчас выпрыгнет.

Но старуха уже не смотрит на него. Роется в своей потрёпанной сумке, находит мятую карамельку, разворачивает шуршащий фантик. Губы её шевелятся беззвучно:

– Не ту дверь выбрал…

В ужасе пятится назад. Сердце стучит в ушах от грохота: не ту дверь…

Мужчина отворачивается и почти бегом направляется в свой подъезд. Колени предательски подгибаются.

Он уже стоит у своей двери. Квартира №52. Ключи непослушно дрожат в руке. Но он не решается их вставить. Вместо этого достаёт телефон из кармана. Открывает «Галерею».

Пусто.

Ну, почти. Непонятно зачем сделанные скриншоты погоды, белый экран, случайное фото обуви – всё, как у всех. И ни одного селфи. Ни одной фотографии с кем-либо. Открывает «Контакты».

Фамилии. Номера. Половина – вообще без имён. Там есть «Сергей Газ», «Стоматология», «Дима (долг)», «Наталья (хз кто)».

Он смотрит на эти имена и чувствует позорное одиночество. Как будто все связи в его жизни – временные, условные, словно неживые.

Он гуглит:

«Как узнать, были ли у тебя дети?»

Никакого сигнала. Пустая страница.

Он вспоминает старый ящик. Металлический, со скобой. У него был когда-то фотоальбом. Слева от кухни. Под раковиной. Рядом с трубой. Он не помнит, что там. Но помнит, что должен искать. Он почти слышит – как будто шуршание страниц. Смех. Детский. Он почти чувствует вес головы у себя на плече.

Почти.

Глубоко вдыхая он вставляет ключ в замок. Дверь открывается слишком легко.

Глава 3

Дом

Он заходит в квартиру. Первое, что встречает его – тишина. Не обычная вечерняя тишина пустого дома, нет. Эта тишина глухая, вязкая, будто сам дом насторожился и слушает.

Он медленно разувается в тесном коридоре. Его ботинки словно чужие, как будто он никогда в них не ходил. Узкий коридор с засаленными облупившимися обоями в выцветшие ромбики – когда-то он сам выбирал этот рисунок… кажется. Ромбики должны были быть светло-зелёные, или они были синие? Он уже не уверен.

Заглядывает на кухню.

Плита на месте. Стол, табурет. Всё – как должно быть, и в то же время – всё не то. Как будто он смотрит на декорации собственной памяти. Слишком чисто. Слишком мёртво. Ни соринки, ни звука – кухня будто застыла во времени.

Он открывает холодильник. Пусто. Только старая банка с солёными огурцами под покровом плесени. Он берёт эту банку, и вдруг видит на её крышке наклеенный детский рисунок – нарисованное фломастером сердечко и неровные буквы: «папе». Он мгновенно выпускает банку из рук. Та тяжело плюхается на пол, но не разбивается – лишь катится к стене.