Оправа

– Что?! – Саша вскочил со стула, опрокинув его. Грохот отразился от пустых стен. – Вы что несёте? Я обычный человек, зачем мне это? Я испугался! Я семью отослал, потому что он приехал к моему дому! Он меня выследил!

– Выследил? Корс? Лично? Депутат следит за системным администратором, про которого никто знать не знает? – Решетников рассмеялся, но смех был неприятным, сухим, как кашель. – У вас мания преследования, батенька. Классическая паранойя. Сначала трупы мерещатся, потом машины под окнами. Газет, небось, перечитали, как страшно жить?

Саша стоял, тяжело дыша. Его трясло. Это было как биться головой о ватную стену. Словно тебя не слышат. Твою реальность отменяют.

Твои воспоминания – яркие, четкие, где была видна текстура пальто убийцы – превращают в галлюцинации пьяницы.

Он почувствовал, как почва уходит из-под ног. Следователь методично разбирал его уверенность по кирпичикам.

«А может, и правда? – мелькнула предательская мысль. – Может, это манекен? Может, это розыгрыш? А Корс… ну похож просто? Мало ли упитанных мужиков в пальто?»

Нет.

Глаза. Сашапомнил глаза. Тот холодный, оценивающий взгляд, когда багажник закрывался. Мертвые вещи так не смотрят. Живые, виновные люди – смотрят.

Саша медленно поднял упавший стул и поставил его на место. Движения были четкими, автоматическими. Паника внезапно сменилась глухой, тяжелой злостью.

– Вы можете смеяться, – тихо сказал он. – Можете считать меня сумасшедшим, пьяницей, шантажистом. Мне плевать. Я видел то, что видел. И он видел меня.

Решетников повернулся к нему. Лицо его вдруг потеряло иронию. Стало каменным, непроницаемым.

– Знаете, Лебедев… Если вы так настаиваете… У меня есть протокол. Я могу зарегистрировать ваше заявление. По всей форме. Со статьёй за ложный донос – триста шестая, знаете такую? До двух лет, между прочим.

– Регистрируйте.

– И, – следователь сделал паузу, подошел к столу и наклонился к Саше, дыхнув смесью колбасы и застарелого перегара, – мы обязаны будем провести очную ставку. Вы понимаете, что это?

– Понимаю. Я увижу его вживую. И тогда посмотрим, как он будет мне в глаза смотреть.

– О да. Это будет занимательное зрелище. Виктор Петрович очень… занятой человек. Но ради такого случая, думаю, он найдёт окно. Раз вы обвиняете его в таком. Мы вызовем его. Официально. И вас посадим друг напротив друга.

Решетников достал чистый лист бумаги и ручку.

– Пишите. Только помните, Александр Сергеевич. Бумага всё стерпит, а вот жизнь – нет.

Саша сел писать. Буквы прыгали, ручка дрожала, оставляя рваные следы на дешевой бумаге. Он излагал сухие факты, но чем больше он писал, тем больше чувствовал, что подписывает себе приговор. Это была не жалоба. Это было признание, что он стал мишенью.

Когда он поставил подпись и дату, Решетников забрал лист двумя пальцами, брезгливо, словно это была использованная салфетка.

– Мы свяжемся с вами, Лебедев. Проверим факты, место «происшествия». Организуем встречу. Идите домой. И советую проспаться.

– Когда очная ставка?

– Как только, так сразу. Не покидайте город. Вы теперь – важный свидетель. Или обвиняемый. Как карта ляжет.

Саша пошел к двери. На пороге он остановился. Что-то свербело внутри. Какая-то мысль, которая билась в закрытые двери сознания с той секунды, как он вошел в кабинет. Отношение следователя было не просто халатным. Оно было… подготовленным.

Саша обернулся. Решетников уже набирал номер на стационарном телефоне, глядя в спину уходящему.

– Знаете, что самое страшное в плохом зрении, гражданин следователь? – спросил Саша.

Решетников замер с трубкой в руке.

– Ну? Что? Опять очки сломал?

Саша посмотрел ему прямо в глаза – водянистые, циничные глаза человека, который давно продал всё, что мог продать.

– Когда не видишь лиц, начинаешь видеть суть. Детали отвлекают. Красивый галстук, добрая улыбка – это всё мишура. Для меня мир – пятна. И вот это пятно, которое Корс, и это пятно, которое ваш кабинет… они одного цвета. Цвета гнилого мяса.

– Ты, философ хренов, шёл бы отсюда, пока я тебя в «обезьянник» не кинул за оскорбление сотрудника при исполнении, – прорычал Решетников, но в голосе проскользнула неуверенность.

– Я уйду, – Саша взялся за ручку двери. – Но передайте своему Корсу, когда будете ему звонить…

Он замолчал, формулируя то, что, казалось, пришло ему не из головы, а из какого-то древнего инстинкта выживания. Ту самую фразу, которая вспыхнула как сигнальная ракета над морем его отчаяния.

– Скажите ему: «В темноте видно лучше».

Решетников моргнул. Раз, другой. Телефонная трубка в его руке тихонько запищала короткими гудками.

– Чего? Ты угрожаешь?

– Это не угроза. Это констатация факта. Он поймёт. Он видел меня ночью. В полной темноте. И он знает, что я рассмотрел.

Саша вышел, хлопнув дверью.

Его сердце колотилось так, что казалось, ребра сейчас треснут. Ноги были ватными, спина мокрой от пота. Но впервые за эти сутки он почувствовал не только страх животного, но и злость. Холодную, рассудочную злость.

Система начала его пережевывать. Он знал это.

Они смеялись над его зрением. Они думали, что «слепого» крота легко растоптать. Они не учли одного – когда тебя лишают света, у тебя обостряются остальные чувства. Слух, чтобы слышать ложь. Нюх, чтобы чуять предательство.

Выйдя из здания РОВД, он увидел, как к парковке подъезжает полицейский «уазик». Из него вышли двое патрульных и весело смеясь о чем-то, закурили.

Мир снова был размытым и серым. Саша механически поправил галстук. У него в кармане завибрировал телефон. Странно, ведь он его оставил дома.

Нет, не свой.

Рабочий. Он по привычке сунул корпоративный пейджер, старый, как динозавр, который использовали для экстренных вызовов в серверную, в карман пиджака.

Он достал устройство. На маленьком монохромном экране мигало сообщение. Не от начальника. И не от системы мониторинга серверов. Текст был коротким:

«ДОСТУП ВРЕМЕННО ЗАБЛОКИРОВАН. ПРИЧИНА: ПОДОЗРИТЕЛНАЯ АКТИВНОСТЬ, ВОЗМОЖНАЯ ХАКЕРСКАЯ АТАКА».

В ту же секунду на личный, оставшийся дома, наверное, уже сыпались сообщения от друзей, от Миши, от коллег. Его отрезали. Мгновенно. Хирургически точно. Корс даже не стал ждать очной ставки. Он дернул за ниточку, и кукла по имени Саша Лебедев лишилась руки.

Следующей будет нога. Потом голова.

Саша стоял на ступенях полиции, сжимая бесполезный пейджер. В небе над ним висело свинцовое небо. Начинался мелкий, колючий снег.

Впереди была зима. И в этой зиме он остался совсем голым.

– В темноте видно лучше, – повторил он шепотом самому себе, как мантру. – В темноте видно лучше…

Снежинки падали на стекла очков, таяли и стекали слезами по линзам. Но он больше не вытирал их. Теперь искажение картинки было его единственным, хоть и ненадежным, убежищем. Война была объявлена, и первый выстрел пришелся не в тело, а в саму жизнь.

Глава 5. Сделка с дьяволом.

Кабинет старшего следователя Решетникова пах так, словно в нем кто-то умер, а потом попытался скрыть это, раскурив пачку дешевых сигарет «Прима». Запах въедался в обои, в пожелтевший пластик жалюзи, в саму душу сидящего здесь человека.

Саша сидел на привинченном к полу табурете уже сорок минут. Его спина затекла, но больше спины болели глаза. Без очков, разбитых

накануне, мир снова превратился в акварель, нарисованную дрожащей рукой двоечника. Лампы дневного света гудели над головой, вспыхивая и угасая с ритмичностью пытки китайской каплей.

– Так-так-так… – Решетников вошел в кабинет, держа в руках бумажный стаканчик с кофе, от которого разило чем-то спиртовым. – Значит, говорите, номер машины вы не запомнили?

– Я же написал в объяснительной, – голос Саши звучал глухо, будто через слой ваты. Он потер переносицу. – Грязно было. Номера заляпаны. Но марка – «Гелендваген». Чёрный. Матовый.

Следователь тяжело опустился в скрипучее кресло, которое застонало под его весом. Он бросил папку с делом Саши на стол. Шлеп. Звук был влажным, неприятным.

– Александр Сергеевич, – Решетников отхлебнул кофе, поморщился и посмотрел на Сашу поверх своего стола. Для Саши лицо следователя было просто пятном с блестящими глазками-бусинками. – Вы понимаете, что такое «Гелендваген»? В нашем городе их штук триста. А черных – двести девяносто. Это не улика. Это статистика.

– Я видел лицо! – Саша подался вперед. – Я видел Виктора Петровича Корса. На плакатах его рожа на каждом углу. Я не мог ошибиться! И девушку… её руку…

– Руку, – Решетников вздохнул, открывая ящик стола и доставая оттуда пачку салфеток. Он вытер жир с губ. – Александр Сергеевич, а скажите честно… Вы вчера только пиво пили? Может, что-то еще?

Покурили? Грибочков, может, маринованных неудачно поели?

– Вы издеваетесь? – Сашу начало трясти. От злости, от бессилия, от унизительности ситуации.

– Я работаю. Отрабатываю версии. Смотрите: темно. Вы пьяны – сами признали в протоколе про бар. Вы подслеповаты – про очки ваши мы тоже записали. Вы находитесь в безлюдном месте, где нормальные люди по ночам не гуляют. И там вы видите уважаемого человека, депутата, мецената, который… что делает? Грузит манекен? Труп?

Мешок картошки?

– Это была женщина! У неё были светлые волосы! И кровь! Решетников вдруг перестал жевать губу и наклонился вперед. Атмосфера в кабинете неуловимо изменилась. Из тягучей и ленивой она стала холодной и острой, как лезвие скальпеля.

– А вы знаете, Александр, что такое «параэйдолия»? – тихо спросил следователь. – Это когда мозгу не хватает информации, и он дорисовывает образы. Вы видели тени. Игру света. А ваш воспаленный мозг, накачанный пивом и стрессом на работе – я навел справки, у вас там аврал, – подсунул вам знакомое лицо с билборда. Потому что мозгу так проще.

Дверь кабинета открылась без стука. Саша вздрогнул и обернулся.

В проеме стоял человек.

Даже без очков Саша понял, что это не полицейский. Слишком идеально сидел на нём костюм. Слишком уверенной была осанка. А запах… Вместе с этим человеком в прокуренный кабинет ворвался аромат дорогого парфюма – сандал, кожа и холодная сталь.

Это был не адвокат. Это был сам Корс.

Саша замер. Воздух застрял в горле колючим комом.

Корс шагнул внутрь, словно хозяин, который зашел проверить, как работает прислуга. Решетников тут же вскочил, одергивая мятый пиджак. Весь его цинизм слетел, как шелуха, уступив место собачьей преданности.

– Виктор Петрович, – засуетился следователь. – Мы как раз заканчиваем. Гражданин Лебедев тут… фантазирует.

Корс не посмотрел на мента. Он смотрел на Сашу. В упор.

Его лицо было спокойным. Никакой агрессии. Никакой злости. Только легкая, едва уловимая усталость человека, которому приходится отвлекаться от важных дел, чтобы раздавить таракана.

– Зачем же так грубо, майор? – голос Корса был глубоким, бархатным. – Человек проявил бдительность. Гражданскую позицию. Это похвально.

Онподошел ближе. Саша инстинктивно вжался в табурет, ожидая удара. Но Корс просто протянул руку и взял со стола листок с показаниями Саши.

– «Убитая блондинка», «Кровь на бампере», «Угрожающий взгляд», – прочитал он вслух, слегка улыбаясь уголками губ. – Целый голливудский сценарий, Александр. У вас талант. Не пробовали писать книги?

– Я видел то, что видел, – прохрипел Саша. Но голос предательски дрогнул. В присутствии этого человека уверенность таяла, как лед в кипятке.

– Разумеется. Вы верите своим глазам. – Корс положил листок обратно. – Проблема в том, что глаза – ненадежный инструмент. Особенно, если оптика… подводит.

Корс сделал жест рукой, словно смахивая невидимую пылинку с лацкана Сашиного пиджака. Саша отшатнулся.

– Виктор Петрович, оформить его? – спросил Решетников, уже готовый писать протокол задержания. – Клевета, 128-я статья. Или 306-я, ложный донос. Посидит пару суток в «обезьяннике», протрезвеет, глядишь и вспомнит, что это была собака.

– Ну что вы, – мягко возразил Корс. – Александр Сергеевич – ценный специалист. Айтишник, если не ошибаюсь? Сервера, базы данных… Умный труд. Зачем же в камеру? Нам нужно просто… поговорить.

Прояснить недопонимание.

Он повернулся к Саше и улыбнулся. Улыбка была безупречной. Акульей.

– Здесь душно, Александр. Пахнет безысходностью. Не возражаете, если мы продолжим беседу в более приятном месте? У меня машина внизу. Пообедаем. Мой счет.

Это был не вопрос. Это был приказ, завернутый в подарочную бумагу. Саша посмотрел на Решетникова. Тот отвел взгляд, делая вид, что очень занят сортировкой папок. Помощи ждать было неоткуда. Он был в отделении полиции, в центре города, среди сотен людей, и при этом был абсолютно беззащитен.

– Я никуда с вами не поеду, – выдавил Саша.

– Всего лишь через дорогу, – успокоил Корс. – Ресторан «Сенат». Лучшие стейки в городе. Мы просто поговорим. Я настаиваю. Отказ я восприму как личную обиду. А я, Александр, очень злопамятный человек.

Ресторан «Сенат» встретил их звенящей тишиной и прохладой. Здесь пахло деньгами. Накрахмаленные скатерти, тяжелые бархатные портьеры, официанты, двигающиеся бесшумно, как тени.

Корса провели в отдельный кабинет – небольшую комнату с камином (разумеется, искусственным, но выглядевшим дороже настоящего) и массивным дубовым столом.

Саша сел на край кожаного кресла, готовый в любую секунду сорваться и бежать. Но куда бежать? На входе стояли два шкафа из охраны Корса.

Корс вальяжно расположился напротив. Он даже не снял пальто – того самого, кашемирового, текстуру которого Саша рассматривал вчера в своих чудесных очках.

– Виски? – предложил Корс.

– Я не пью с… с подозреваемыми. Корс рассмеялся. Искренне, громко.

– Подозреваемыми! Боже, какая прелесть. Вы мне нравитесь, Саша. В вас есть стержень. Гнилой немного, хрупкий, но стержень.

Официант поставил перед ними два широких бокала с янтарной жидкостью и исчез, прикрыв за собой дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел.

Корс покрутил бокал в руке, любуясь игрой света в напитке.

– Давайте сразу к делу. Я занятой человек. Вы, я полагаю, тоже. Он наклонился и поставил на стол черный кожаный кейс. Обычный, дипломат. Такие Саша видел только в фильмах про шпионов 90-х.

– Вчера вечером, Александр, произошло досадное недоразумение. Мои сотрудники… скажем так, проводили утилизацию биологических отходов. У одного моего партнера сдохла собака. Дог. Огромная тварь. Жалко было, конечно. Вот мы и решили вывезти ее по-тихому, чтобы не пугать детей. А вы… – он сделал неопределенный жест рукой, – оказались не в том месте, не в то время. И с очень плохим зрением.

Саша смотрел на него во все глаза. Ложь была настолько наглой, что восхищала своей монументальностью.

– Собака? – переспросил Саша. – В браслете с фианитами? В белой блузке?

– У богатых свои причуды, – не моргнув глазом, ответил Корс. – Кто-то одевает собак. Кто-то хоронит их в лесу.

Корс щелкнул замками кейса. Крышка поднялась. Саша невольно заглянул внутрь.

Деньги.

Плотные пачки пятитысячных купюр. Аккуратные, перехваченные банковскими лентами. Их было много. Очень много. Саша, привыкший считать зарплату от аванса до аванса, никогда не видел столько наличных вживую. Это были не просто бумажки. Это была квартира без ипотеки. Это была новая машина вместо ржавеющего «Форда». Это было образование для детей в Англии.

Это была Свобода. Или цена его души.

– Здесь десять миллионов, – скучающим тоном произнес Корс. – Это, можно сказать, грант. На улучшение жилищных условий. На поправку здоровья… Вам бы зрение вылечить, Александр. Сейчас лазерная коррекция творит чудеса. Сделаете операцию – и перестанете видеть то, чего нет.

Саша сглотнул. Во рту пересохло так, что язык прилип к небу. Десять миллионов. Он мог бы прямо сейчас встать, взять этот кейс, поехать домой, забрать Веру, детей… Уехать к морю. Забыть этот серый ноябрь, эту грязь, эту слякоть. Забыть тот хруст в багажнике.

Кто была та девушка? Он её не знал. Она уже мертва. Ей не помочь. А его семье деньги помогут. Разве это не логично? Разве не разумно?

– Зачем? – спросил Саша шепотом. – Если это была собака, зачем вы платите?

Корс отпил виски. Глаза его над бокалом стали жесткими, как два куска антрацита.

– Я плачу не за молчание о собаке. Я плачу за комфорт. Я не люблю шум, Александр. Не люблю, когда мое имя треплют сумасшедшие в коридорах полиции. Шумиха вредит бизнесу. Падение акций «Монолита» на один пункт обойдется мне дороже, чем содержимое этого чемоданчика. Так что считайте это… инвестицией в тишину.

Он пододвинул кейс к Саше.

– Берите. Это щедрое предложение. Единственное предложение. Завтра его не будет.

Саша смотрел на пачки денег. Красные бумажки казались ему похожими на куски сырого мяса. На те пятна крови, что он видел на блузке.

В темноте подвалов его памяти вспыхнула картинка: тонкая женская рука с браслетом, которую безвольно заталкивают в багажник.

Если он возьмет эти деньги, он сам станет тем, кто закрыл крышку. Он станет соучастником.

Рука сама потянулась к кейсу. Дрожащие пальцы коснулись кожи дипломата. Она была теплой, живой на ощупь.

– Просто возьми и уходи, – мягко сказал Корс. – Уезжай из города. Неделю отдохни где-нибудь в Турции. Остынь. А когда вернешься… ты поймешь, что ничего не было. Был просто сон. Дурной сон.

Саша поднял глаза. Прямо в них – спокойные, уверенные, сытые глаза убийцы, который привык покупать людей как одноразовые платки.

Корс даже не сомневался. Для него Саша уже продался. Вопрос был лишь в том, будет ли он торговаться.

И от этого уверенного спокойствия внутри Саши вдруг лопнула какая- то струна. Страх никуда не делся, нет. Но к нему примешалась тошнота. Острая, физическая тошнота от собственного отражения в зрачках этого чудовища.

– Я могу… подумать? – спросил Саша, убирая руку.

Корс слегка нахмурился. Едва заметно. Тень неудовольствия пробежала по его лицу.

– Думать – вредно, Александр. От мыслей портится зрение. Но хорошо. Я даю вам время до вечера. Мой человек будет ждать вас у вашего подъезда в 20:00. Либо вы выходите к нему с паспортом и готовностью ехать в аэропорт, – он постучал пальцем по кейсу, – либо вы остаетесь здесь. Со своими принципами. И своей подслеповатой правдой.

Корс захлопнул крышку кейса.

– И помните, Александр. Я сегодня добрый. Я предлагаю зонт перед дождем. Но если вы откажетесь от зонта… не жалуйтесь потом, что промокли до костей.

Он встал, бросив на стол пятитысячную купюру за нетронутый виски.

– До вечера. Корс вышел.

Саша остался один в тихом кабинете. Кейс остался стоять на столе, как черная дыра, всасывающая свет. Десять миллионов причин предать себя.

Он схватил со стола свой стакан, опрокинул в себя обжигающий виски и закашлялся. Глаза защипало. Но не от алкоголя.

Мир вокруг все еще был мутным, размытым пятном. Но одно Саша теперь видел предельно четко: красную черту, которую он должен переступить. Или назад, в безопасную слепоту, купленную за кровавые деньги. Или вперед, в темноту, где его ждет смерть, но где, возможно, он впервые в жизни увидит себя настоящего.

Глава 6. Карта бита

Кейс лежал на дубовом столе, раскрытый, как пасть сытого хищника. Пачки купюр, стянутые розоватыми банковскими лентами, в теплом свете бра казались неестественными. Это была не бумага. Это была спрессованная чужая жизнь, время, здоровье, совесть.

В глазах Саши, лишенных четкой оптики, края пачек расплывались, и красные купюры сливались в одно сплошное кровавое месиво.

Казалось, стоит дотронуться – и пальцы станут липкими. Десять миллионов.

Он представил, как приходит домой и высыпает эту гору на кухонный стол. Как плачет Вера – сначала от испуга, потом от облегчения.

Как они покупают билеты на первый рейс в теплые края. Как Даня впервые видит океан.

Никто не узнает. Девушка мертва. Её не вернуть. Профессор говорил:

«В этой стране прав тот, у кого больше прав». Корс – это закон. Зачем бороться с законом?

Саша протянул руку. Кончики пальцев зависли в миллиметре от денег. От них исходил едва уловимый запах типографской краски и человеческого пота. Запах страха.

Если он возьмёт это, то купит себе глаза. Операцию. Линзы.

Но сможет ли он закрыть эти новые, зоркие глаза, когда будет ложиться спать рядом с женой? Не увидит ли он на своих руках в свете ночника те же синяки, что были на шее мертвой девушки?

– К чёрту, – выдохнул он.

Словно очнувшись от гипноза, он резко захлопнул крышку. Щелчок замков в пустом кабинете прозвучал громче выстрела.

Он не стал забирать купюру, оставленную Корсом за виски. Он не прикоснулся к бокалу.

Саша встал. Ноги были ватными, но спина почему-то выпрямилась сама собой. Он направился к двери, чувствуя, как спиной ощущает тяжесть оставленного на столе «выкупа».

В коридоре его встретили два охранника. Они даже не посмотрели на его лицо – скользнули взглядом по рукам.

Руки были пустыми.

На лицах «шкафов» на секунду проступило искреннее, детское недоумение. Они привыкли, что из этой комнаты люди выходят либо с кейсом и потной лысиной, либо не выходят вовсе, покидая заведение через служебный ход в черных пакетах.

Саша прошёлмимо них, толкнул тяжелую дверь и вышел в промозглый ноябрьский вечер.

Путь домой был похож на лихорадку. Он не взял такси, хотя в кармане было пусто, кроме мелочи на проезд. Он шёл пешком до метро, специально выбирая темные переулки, чтобы холодный ветер выдул из головы остатки страха.

Но страх не уходил. Он переплавлялся в другое чувство – в гнетущее ожидание удара.

Он знал: такие подарки, как выбор, Корс делает только один раз. Дома было тихо. Вера с детьми еще не вернулась от родителей, и эта пустота квартиры, раньше казавшаяся уютной, теперь звенела напряжением.

Саша не стал включать свет. Он прошел в спальню, не разуваясь, и подошел к окну. Отогнул край плотной шторы.

Внизу, у подъезда, в круге желтого света от фонаря, стоял черный автомобиль.

Ровно 19:55.

Человек Корса был пунктуален, как палач.

Саша прислонился лбом к холодному стеклу. Машина внизу была просто темным, геометрически правильным пятном, поглощавшим свет.

Она ждала.

Саша представил, как открывается дверь подъезда. Как он спускается, садится на заднее сиденье, где пахнет кожей, и его везут в новую жизнь.

Часы на стене громко тикали.

Тик-так. Пятьдесят восемь минут. Тик-так. Пятьдесят девять.

Дверь подъезда не открылась.

20:00.

Секундная стрелка пересекла рубеж.

Черный автомобиль внизу мигнул фарами. Раз.

Потом медленно, словно ленивое животное, отъехал от бордюра и растворился в темноте двора.

– Вот и всё, – прошептал Саша.

Вместо облегчения на плечи навалилась свинцовая плита. Он только что отказался от зонта. И, как обещал Корс, небо тут же разверзлось.

Он пошёл на кухню, достал бутылку водки, спрятанную за крупами «на чёрный день», налил полстакана и выпил залпом, даже не поморщившись. Тепло разлилось по желудку, но холод внутри не отступил. Он знал, что эта ночь – последняя спокойная ночь в его жизни.

Утро началось не с пения птиц и не с кофе. Оно началось с эсэмэски.

Короткая вибрация телефона на тумбочке заставила его вздрогнуть.

«Операция отклонена. Карта заблокирована. Банк „Империал“». Саша протер глаза, нашарил очки. Это было уведомление о попытке списания абонентской платы за подписку на музыку.

Странно. Там должны быть деньги. Зарплата пришла три дня назад. Он зашел в приложение банка.

«Доступ заблокирован. Обратитесь в отделение банка».

Сердце пропустило удар. Он открыл приложение второго банка, где лежал неприкосновенный запас – деньги, отложенные на первоначальный взнос за дачу.

«Ваши счета арестованы по решению ФССП №…» Внизу красным шрифтом светился баланс: 0.00 руб.

– Началось, – сказал он в пустоту.

Саша метнулся к ноутбуку. Платный рабочий VPN не подключался. Аккаунт в облаке, где хранились семейные фото за последние пять лет – «Учетная запись деактивирована за нарушение правил сообщества».

Корс не шутил. Он не просто пугал. Он выключал Сашу, как лампочку. Щелк – и нет человека. Финансово он уже был трупом.

Саша оделся за три минуты. Он должен был попасть на работу. Там, в его личном сейфе, лежало немного налички. Там были документы. И там, на защищенном сервере, могли остаться логи его активности, доказывающие, что он – это он, а не тот, кем его пытаются выставить.

Турникет на проходной бизнес-центра «ИнтерДата» встретил его холодным, равнодушным красным глазом.

Саша приложил пропуск. Пи-и-ик. Красный свет. Приложил еще раз.

Пи-и-ик.

– Александр Сергеевич, не старайтесь, – раздался голос сбоку. Начальник охраны, дядя Паша, с которым Саша сто раз курил на крыльце и обсуждал рыбалку, сейчас смотрел на него сквозь стекло будки, как на зачумленного. Дверь будки была заперта.