Хирург кораблей

Эдуард Сероусов

Хирург кораблей

Часть Первая: Открытие

Глава 1: Вскрытие

Кровь из носа начала капать на третьем часу работы.

Ян Корсак почувствовал знакомый металлический привкус на губах и, не отрываясь от распределительного щита, прижал тыльную сторону ладони к лицу. Перчатка скафандра окрасилась тёмным. Он подождал, пока кровотечение остановится само – обычно хватало минуты-двух, – и продолжил работу.

«Антарес» умирал медленно и тихо, как умирают старые грузовозы: не в огненной вспышке катастрофы, а от тысячи мелких отказов, каждый из которых по отдельности не смертелен, но вместе они сплетаются в удавку. Энергосеть левого борта мигала, как рождественская гирлянда, система жизнеобеспечения выдавала семьдесят три процента номинала, а главный компьютер уже дважды пытался перезагрузиться, словно человек, засыпающий на ходу.

Экипаж эвакуировали шесть часов назад. Девять человек – капитан, два инженера, навигатор и пятеро грузчиков – теперь сидели на борту аварийного модуля в двадцати километрах от «Антареса» и ждали. Ждали, пока Ян Корсак – «хирург кораблей», как его называли в гильдии спасателей, – вынесет приговор.

Можно спасти? Или списать в утиль?

Ян провёл пальцами по кабельным жгутам, выходящим из щита. Изоляция местами оплавилась – следы короткого замыкания, случившегося, судя по всему, около сорока часов назад. Стандартная история: какой-то идиот из экипажа полез чинить проводку сам, не вызывая специалиста, и превратил локальную проблему в системную.

– Кто тебя так? – пробормотал Ян, обращаясь к кораблю. – Покажи мне.

Он закрыл глаза и прислушался.

Корабли разговаривали. Не словами – вибрацией, гулом, едва уловимыми перепадами давления в трубопроводах. Нужно было только научиться слушать. Ян учился этому сорок лет, с тех самых пор, как двенадцатилетним мальчишкой впервые спустился в машинное отделение рядом с отцом.

«Антарес» жаловался. Стонал на низких частотах – насосы охлаждения работали с перегрузкой. Всхлипывал – где-то травила атмосфера, совсем немного, но достаточно, чтобы компенсаторы жизнеобеспечения не справлялись. И под всем этим – глухой, неровный пульс главного реактора.

Ян открыл глаза.

– Значит, не проводка.

Он отодвинул панель распределительного щита и двинулся вглубь технического коридора. Магнитные подошвы ботинок мерно щёлкали по металлу пола – искусственная гравитация на «Антаресе» давно отключилась, экономя энергию для более важных систем. В луче нашлемного фонаря плясали пылинки, медленно дрейфующие в невесомости.

Коридор сужался. Стены здесь были покрыты конденсатом – верный признак проблем с терморегуляцией. Ян провёл пальцем по влажной поверхности и поднёс к визору: анализатор скафандра показал стандартный состав, никаких примесей. Хорошо. Значит, система охлаждения реактора ещё не течёт.

Пока не течёт.

Он добрался до гермодвери с маркировкой «Р-1» – вход в реакторный отсек. Индикатор на панели горел жёлтым: повышенный радиационный фон, но в пределах допустимого. Ян усмехнулся. «Допустимого» – любимое слово бюрократов. Для человека с его историей облучения любая доза была каплей в и без того переполненную чашу.

Впрочем, чаша и так скоро переполнится. Год, два, может, три – врачи расходились в прогнозах, сходясь в одном: процесс необратим. Лучевая болезнь, заработанная восемнадцать лет назад на «Марии Кюри», методично разрушала его тело. Препараты замедляли, но не останавливали.

Ян набрал код доступа. Гермодверь со скрежетом отъехала в сторону – направляющие нуждались в смазке, ещё один пункт в бесконечном списке отложенного обслуживания.

Реакторный отсек встретил его теплом и гулом.

Термоядерный реактор «Антареса» – модель «Сириус-4К», рабочая лошадка колониального флота – занимал центр помещения: цилиндр трёх метров в диаметре, опутанный трубопроводами, кабелями и диагностическими датчиками. Корпус светился тусклым синим – черенковское излучение просачивалось сквозь смотровые окна магнитной ловушки.

Ян медленно обошёл реактор, прислушиваясь. Гул был неровным – не постоянная нота, а пульсация, будто сердце с аритмией.

– Вот оно, – прошептал он.

Плазменная инжекция. Где-то в системе подачи топлива сбоил клапан, выдавая неравномерные порции дейтериево-тритиевой смеси. Реактор справлялся – пока, – но каждый такой «всхлип» создавал скачок нагрузки на магнитную ловушку. Отсюда перегрев. Отсюда нагрузка на систему охлаждения. Отсюда – каскадный отказ всего остального.

Ян опустился на колени перед панелью управления инжектором и снял крышку. Внутри – лабиринт тонких трубок, клапанов и датчиков. Он достал из набедренной сумки диагностический щуп и начал методично проверять каждый узел.

Десять минут спустя он нашёл виновника: электромагнитный клапан номер семь. Микротрещина в обмотке – настолько маленькая, что автоматическая диагностика её не замечала. Но при нагреве трещина расширялась, сопротивление менялось, и клапан начинал работать с задержкой.

– Маленький паршивец, – Ян осторожно отсоединил клапан и повертел в руках. – Сколько же крови ты попортил?

Он достал из сумки запасной клапан – стандартный комплект спасателя включал расходники для наиболее распространённых моделей реакторов – и установил на место. Руки двигались уверенно, несмотря на лёгкий тремор в пальцах. Тремор – ещё один подарок лучевой болезни – он научился компенсировать, выработав собственную технику: короткие, точные движения вместо плавных и длинных.

Щелчок фиксатора. Гул реактора изменился – выровнялся, стал глубже, спокойнее.

– Вот так, – Ян положил ладонь на тёплый корпус реактора. – Вот так. Теперь лучше, да?

Он знал, что выглядит странно – пятидесятилетний мужчина, разговаривающий с машиной. Но ему было плевать. Корабли понимали его лучше, чем люди. Они не задавали вопросов о прошлом, не требовали объяснений, не ждали эмоциональной близости. Им нужна была только его работа – а работать он умел как никто.

Обратный путь занял меньше времени. Ян двигался быстрее, зная, что главная проблема решена. Остальное – энергосеть, жизнеобеспечение, проводка – всё это было следствием. Когда сердце бьётся ровно, остальное тело приходит в норму.

Он миновал жилой отсек и на секунду задержался у открытой двери одной из кают. Внутри – типичный беспорядок эвакуации: разбросанные личные вещи, сорванное с койки одеяло, мерцающий экран личного терминала. На экране застыла фотография: женщина и двое детей, улыбающиеся в камеру на фоне куполов Новой Варшавы.

Ян отвёл взгляд и пошёл дальше.

У него тоже когда-то была такая фотография. Три раза – три разных фотографии, три разных женщины. И ещё одна – с дочерью. Он не знал, где сейчас эти снимки. Не знал, где сейчас эти женщины. Знал только, что дочь – Марта, двадцать четыре года, инженер-биолог в куполах Проксимы – не разговаривает с ним уже пять лет.

«Ты любишь свои корабли больше, чем людей», – сказала она при последней встрече.

Она была права.

Выход из «Антареса» находился в носовой части – стандартный аварийный люк, к которому был пристыкован куттер «Гиппократ». Ян прошёл через шлюз, дождался выравнивания давления и стащил шлем.

Воздух «Гиппократа» пах по-другому – чище, свежее, с лёгкой примесью озона от систем очистки. Знакомый запах. Домашний, если у него вообще был дом.

– С возвращением, Ян, – произнёс мягкий голос бортового ИИ. – Вижу, скафандр зафиксировал кровотечение из носа. Рекомендую медицинскую диагностику.

– Потом, – Ян прошёл в кабину и опустился в пилотское кресло. Не пилот – он терпеть не мог летать, – но в кресле было удобно думать. – Диагностика систем «Антареса»?

– Реактор стабилен, выход на номинал в течение двадцати минут. Энергосеть восстанавливается. Жизнеобеспечение – восемьдесят два процента и растёт. Прогноз: полная функциональность через шесть-восемь часов.

– Хорошо.

– Капитан Вестерман запрашивает статус. Желаете ответить?

Ян поморщился. Вестерман – капитан «Антареса» – был тем самым идиотом, который полез чинить проводку самостоятельно. Сорокалетний мужик с двадцатилетним стажем, который почему-то решил, что сертификат капитана даёт право лезть в системы, в которых он ничего не понимает.

– Соедини.

Экран на панели управления мигнул, и появилось лицо Вестермана – широкое, красное, с выражением одновременно виноватым и надеющимся.

– Корсак! Ну что там? Сможете спасти мою старушку?

«Мою старушку». Ян едва сдержал желание закатить глаза. Капитаны, которые называли корабли «старушками» или «милашками», как правило, понятия не имели, как эти корабли устроены.

– Инжектор реактора, – сказал он. – Клапан номер семь. Микротрещина в обмотке.

– Клапан? – Вестерман нахмурился. – Но автодиагностика ничего не показывала…

– Автодиагностика не всё видит.

– А… проводка? Я думал, это проводка. Там было короткое…

– Короткое было следствием. Когда реактор начинает пульсировать, нагрузка на энергосеть скачет. Ваша проводка – просто предохранитель, который сработал как положено.

Вестерман помолчал, переваривая информацию.

– То есть… я зря лез её чинить?

– Вы не зря. Вы сделали хуже.

На лице капитана отразилась сложная гамма эмоций: стыд, раздражение, желание возразить и понимание, что возражать нечего.

– Когда мы сможем вернуться?

– Через шесть часов. Я перешлю протокол безопасности. И ещё… – Ян выдержал паузу. – В следующий раз, когда захотите поиграть в инженера, позвоните сначала мне. Или кому-нибудь ещё с лицензией. «Антарес» – хороший корабль. Не нужно его калечить из лучших побуждений.

Вестерман открыл рот, закрыл, снова открыл.

– Понял. Спасибо, Корсак. Счёт пришлите по стандартному каналу.

Экран погас.

Ян откинулся в кресле и закрыл глаза. Усталость накатила привычной волной – не острая, а тягучая, глубокая, поселившаяся в костях много лет назад и никуда оттуда не уходившая. Он знал, что должен поесть, поспать, пройти ту самую медицинскую диагностику, о которой напоминал ИИ. Знал – и не хотел. Хотел просто сидеть в тишине, слушая ровный гул систем «Гиппократа».

– Гипп, – он редко использовал сокращение, но сейчас почему-то захотелось, – какой следующий контракт в очереди?

– Три запроса на рассмотрении. Первый: грузовой челнок «Кассиопея», отказ навигационного модуля, сектор Дельта-7, приоритет средний. Второй: частная яхта «Аврора», механическое повреждение обшивки, сектор Альфа-3, приоритет низкий. Третий: шахтёрский бот без регистрации, потеря связи, Облако Оорта, приоритет…

ИИ замолчал.

– Что? – Ян открыл глаза.

– Приоритет не определён. Поступило уточнение от координатора Юсуф.

Лейла. Ян выпрямился в кресле. Лейла Юсуф никогда не вмешивалась в распределение контрактов лично – не её уровень. Если она решила что-то уточнить…

– Покажи.

На экране появилось сообщение: сухие строчки служебного формата, но в последней – приписка от руки: «Ян, свяжись со мной, когда закончишь с „Антаресом". Это странно».

Странно. Лейла не употребляла это слово легкомысленно. Она была координатором спасательных операций сектора «Дельта» уже двенадцать лет – одним из лучших координаторов в системе Проксимы. Её работа заключалась в том, чтобы ничего не было «странно». Чтобы каждая аварийная ситуация укладывалась в протокол, каждое спасение проходило по учебнику.

– Соедини меня с Юсуф.

– Устанавливаю связь. Задержка сигнала – одиннадцать секунд.

Ян потёр переносицу. Одиннадцать секунд – значит, Лейла сейчас на станции «Дельта-Хаб», главном координационном центре сектора. Не близко.

Экран мигнул, и появилось лицо Лейлы Юсуф: тёмные глаза под тяжёлыми веками, короткие седеющие волосы, морщины, которые она не пыталась скрыть. Пятьдесят два года – на три года старше Яна, хотя выглядела моложе. Видимо, кабинетная работа всё-таки безопаснее, чем реакторные отсеки.

– Корсак, – её голос был деловым, но с той ноткой теплоты, которую Ян научился распознавать за годы совместной работы. – «Антарес»?

– Жить будет. Инжектор реактора.

– Автодиагностика не показывала.

– Она редко показывает то, что нужно.

Лейла чуть качнула головой – то ли согласие, то ли привычное смирение с его манерой общения.

– У меня для тебя кое-что интересное.

– Шахтёрский бот в Облаке?

– Не совсем шахтёрский. И, возможно, не бот.

Ян подождал продолжения. Лейла любила выдерживать паузы – проверяла собеседника на терпение. Он этот тест проваливал редко.

– Три дня назад наши дальние сенсоры засекли аномалию на внешней границе Облака Оорта, – наконец продолжила она. – Сначала списали на помехи – там радиационный фон выше нормы, отражённые сигналы от ледяных тел. Но потом аномалия начала передавать.

– Передавать что?

– Сигнал бедствия.

– Стандартный?

– В том-то и дело, – Лейла наклонилась ближе к камере, голос понизился. – Нестандартный. Мы прогнали его через все известные протоколы – ничего. Ни один формат связи, зарегистрированный в системе, не соответствует.

Ян нахмурился. Проксима была молодой колонией – четыре поколения, меньше полутора столетий истории. Но за это время успели разработать и стандартизировать несколько десятков аварийных протоколов для разных типов кораблей и ситуаций. Если сигнал не соответствует ни одному…

– Земной?

– Первое, что проверили. Нет. Даже близко.

– Ошибка?

– Возможно. Но посмотри сам.

Экран разделился. В правой части осталось лицо Лейлы, в левой появился спектральный анализ сигнала: волнообразная линия с необычными пиками и провалами.

Ян смотрел на неё, и что-то внутри – то самое чутьё, которое помогало находить неисправности там, где автоматика бессильна, – шевельнулось.

– Это… – он замолчал, подбирая слова.

– Что?

– Не знаю. Но это не помехи.

Сигнал был слишком упорядоченным для случайного шума. Слишком… осмысленным. Как будто кто-то пытался что-то сказать на языке, которого не существовало в базах данных.

– Мы отправили автоматический зонд двенадцать часов назад, – продолжила Лейла. – Первичные визуальные данные пришли час назад.

– И?

– Смотри.

Левая часть экрана сменилась. Теперь там было изображение – зернистое, снятое на пределе разрешения, искажённое расстоянием и радиацией, но всё равно достаточно чёткое, чтобы увидеть главное.

Объект.

Ян подался вперёд, инстинктивно щурясь, словно это могло улучшить качество картинки.

Объект был большим – двести метров в длину, если верить масштабной сетке. Размером с приличный транспортник. Но форма…

Форма была неправильной.

Корабли – все корабли, которые Ян видел за сорок лет работы, – строились по определённой логике. Модульность, функциональность, экономия массы. Двигатели в корме, жилые отсеки в центре, грузовые – где удобно. Симметрия, пусть не идеальная, но очевидная. Швы, стыки, следы сборки.

У этого объекта ничего подобного не было.

Он выглядел… органично. Словно не был собран, а вырос. Плавные изгибы вместо углов, асимметрия, которая казалась намеренной, а не случайной. Никаких видимых двигателей – ни дюз, ни ионных решёток. Никаких антенн, люков, иллюминаторов.

– Что это за хрень? – вырвалось у Яна.

– Вопрос, ради которого я тебе звоню.

– Астероид?

– С такой формой? И передающий сигнал бедствия?

– Может, кто-то внутри? Шахтёры иногда долбят…

– Ян, – голос Лейлы стал жёстче, – я отправила предварительные данные в аналитический отдел. Они прогнали материал объекта через спектрометрию. Это не камень. Это металл. Сплавы, которых нет в наших базах данных. Никогда не были.

Ян медленно выдохнул.

– Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать. Я констатирую факты. Объект неизвестного происхождения, из неизвестных материалов, передающий сигнал на неизвестной частоте. Он дрейфует на границе нашей системы. И он определённо не природный.

Тишина.

Ян смотрел на изображение, и в голове звенела пустота. За сорок лет работы он видел многое. Разбитые корабли и целые. Тела и выживших. Катастрофы, аварии, чудеса инженерии и провалы дилетантов. Но это…

– Почему я? – спросил он наконец.

– Потому что это может быть корабль, – ответила Лейла. – А если это корабль, то он, очевидно, повреждён. Сигнал бедствия, отсутствие движения, дрейф… классические признаки аварии. И если там кто-то есть – кто-то или что-то, – им может понадобиться помощь.

– Или это ловушка.

– Может быть.

– Или артефакт, которому миллион лет.

– Может быть.

– Или галлюцинация от плохо откалиброванных сенсоров.

– Мы проверили калибровку. Трижды.

Ян откинулся в кресле, потирая подбородок. Щетина кололась – он не брился уже три дня, с момента вызова на «Антарес».

– Сколько до объекта?

– Для «Гиппократа» – около четырёх суток на максимальной тяге. Плюс-минус несколько часов в зависимости от траектории уклонения от крупных тел в Облаке.

Четыре дня туда. Четыре дня обратно. Плюс время на месте. Десять, может, двенадцать дней – если всё пройдёт гладко. А в Облаке Оорта редко что-то идёт гладко.

– Экипаж?

– Стандартная команда спасательного куттера. Пилот, медик, техник. Я уже отправила запросы – найду тебе людей к завтрашнему утру.

Ян поморщился. Он предпочитал работать один, но правила гильдии были непреклонны: дальние миссии требовали полного экипажа. Слишком много всего могло пойти не так, чтобы рисковать.

– Кто пилот?

– Пока не решила. Есть кандидаты.

– Наташа Орлова?

Лейла приподняла бровь.

– Орлова занята на контракте в секторе Гамма.

– Освободи её.

– Ян…

– Она летала со мной раньше. Знает мои методы. Не паникует. Это… – он снова посмотрел на изображение объекта, – это не та миссия, где мне нужен новичок за штурвалом.

Лейла помолчала. Ян видел, как она взвешивает варианты – политические, логистические, личные. Координатор не могла просто отдать приказ; слишком много интересов приходилось учитывать.

– Я попробую, – сказала она наконец. – Но не обещаю.

– Спасибо.

Ещё одна пауза. На этот раз Лейла первой нарушила молчание:

– Ян, тебе обязательно лететь самому?

Он знал, что она имеет в виду. Не спрашивала про компетентность – в этом сомнений не было. Спрашивала про здоровье. Про облучение. Про то, сколько ему осталось и стоит ли тратить это время на миссию, которая может оказаться чем угодно – от пустышки до… до чего-то, к чему человечество не готово.

– Обязательно, – ответил он.

– Почему?

Ян посмотрел на экран – на это странное, невозможное изображение. На объект, который не вписывался ни в какие категории. На силуэт, который словно шептал ему что-то на языке, которого он не знал, но почему-то хотел выучить.

– Потому что оно зовёт, – сказал он тихо. – Потому что оно одиноко и ему больно. И потому что…

Он не закончил.

– Потому что ты не можешь не откликнуться, – закончила за него Лейла. Не вопрос – констатация.

– Да.

Лейла вздохнула. Ян знал этот вздох – его слышали все три его бывших жены, когда понимали, что спорить бесполезно.

– Контракт я оформлю к утру. Ставка – двойная за риск, плюс бонус за дальность. Детали по экипажу пришлю, как только утрясу.

– Хорошо.

– И, Ян… – она наклонилась к камере, голос стал тише, интимнее. – Осторожнее. Это не похоже ни на что известное. Вообще ни на что. Я… у меня нехорошее предчувствие.

Лейла редко говорила о предчувствиях. Она была прагматиком до мозга костей – цифры, факты, протоколы. Если что-то её беспокоило на уровне интуиции…

– Учту, – сказал Ян.

Экран погас.

Ян сидел в тишине, глядя на тёмную панель. «Гиппократ» мерно гудел вокруг него – привычный, надёжный, понятный. Куттер класса «Медик-IV», спасательное судно, на котором Ян провёл больше времени, чем в любом доме или квартире. Двадцать семь метров длины, восемь метров ширины, экипаж до пяти человек, автономность – до шести недель. Не красавец, но работяга. Надёжный.

– Гипп.

– Слушаю, Ян.

– Выведи на экран всё, что у нас есть по объекту. Изображения, спектрограммы, запись сигнала. Всё.

– Выполняю.

Экран снова ожил, теперь заполненный данными. Ян подтянул к себе виртуальную клавиатуру и начал работать.

Изображение было зернистым, но детали всё-таки просматривались. Ян увеличил фрагмент – «нос» объекта, если такое слово вообще применимо. Плавные линии, никаких резких переходов. Поверхность казалась… текстурированной? Не гладкой, но и не грубой. Что-то среднее.

Он переключился на спектрограмму. Сплавы: железо, никель, титан – обычный набор. Но соотношения… Соотношения были неправильными. И ещё что-то – пики, которые программа пометила как «неидентифицированные». Элементы, которых не должно было быть. Или соединения, которые не могли существовать при известных условиях.

– Гипп, есть теории?

– Недостаточно данных для формирования гипотез. Однако могу отметить несколько аномалий.

– Давай.

– Первое: объект не вращается. Тела такого размера в открытом космосе обычно обладают вращением – либо изначальным, либо приобретённым в результате столкновений. Этот объект стабилен по всем трём осям, что предполагает либо активную систему стабилизации, либо очень точную начальную траекторию.

– Системы стабилизации мы не видим.

– Верно. Второе: температура поверхности. По данным инфракрасного сенсора зонда, объект примерно на семнадцать градусов теплее окружающего пространства.

– Семнадцать градусов? – Ян нахмурился. – Это… это означает внутренний источник тепла.

– Именно. Небольшой, но стабильный. Недостаточный для термоядерного реактора, но вполне соответствующий радиоизотопному генератору или… биологическому метаболизму.

– Биологическому?

– Я лишь перечисляю возможные источники, Ян.

Биологический. Ян повторил это слово про себя. Биологический источник тепла означал живое существо. Живое существо внутри объекта. Или… живой объект?

Он потряс головой, отгоняя мысль. Слишком рано для таких выводов. Слишком мало данных.

– Третье? – спросил он.

– Третье: сигнал бедствия. Я провёл дополнительный анализ структуры сигнала. Он не случаен. В нём есть повторяющиеся элементы, что указывает на намеренную модуляцию. Но кодировка… – ИИ выдержал паузу, почти человеческую. – Кодировка не соответствует ни одной известной системе связи. Ни человеческой. Ни любой другой, зарегистрированной в базах данных Земли и Проксимы.

– Ты хочешь сказать…

– Я не делаю выводов, Ян. Я констатирую: либо это сигнал, созданный с использованием технологии, неизвестной человечеству, либо… мы имеем дело с нечеловеческим разумом.

Тишина.

За иллюминатором куттера мерцали звёзды – холодные, равнодушные, вечные. Проксима Центавра – красный карлик, тусклый по сравнению с Солнцем, – светила где-то за левым бортом, окрашивая облака космической пыли в багровые тона. Обычный пейзаж. Знакомый.

И где-то там, на границе этого знакомого мира, дрейфовал объект, который не вписывался ни в какие рамки.

– Гипп, – сказал Ян, – включи запись сигнала. Через внешние динамики.

– Это может быть неприятно для слуха. Частоты выходят за пределы комфортного диапазона.

– Включи.

Щелчок – и кабину заполнил звук.

Ян ожидал чего-то резкого, скрежещущего – аварийные сигналы обычно такими и были, созданными для того, чтобы привлечь внимание любой ценой. Но это…

Это было похоже на пение.

Низкое, гудящее, с переливами частот, которые ускользали от слуха, но ощущались где-то глубже – в груди, в костях. Не мелодия в человеческом понимании, но и не хаос. Что-то среднее. Что-то, что казалось почти… живым.

Ян закрыл глаза и слушал.

Сигнал менялся – волнами, циклами, повторениями. Он не понимал смысла – если смысл вообще был, – но чувствовал что-то. Ощущение, которое сложно было описать словами.

Одиночество.

Боль.

Призыв.

Звук оборвался так же внезапно, как начался. Ян открыл глаза.

– Это был полный цикл записи, – сообщил Гипп. – Повторить?

– Нет. Пока нет.

Ян сидел неподвижно, пытаясь понять, что только что произошло. Сорок лет он работал с машинами. Сорок лет учился слушать их, понимать, чувствовать. Он знал, как звучит умирающий реактор, как стонет обшивка под давлением, как всхлипывает система жизнеобеспечения перед отказом. Но это…

Это было другое.

Это было живое.

Он встал, прошёлся по тесной кабине. Три шага от стены до стены – не разгуляешься. Остановился у иллюминатора, глядя в темноту.

Где-то там, в четырёх днях пути, что-то ждало. Что-то, что звало на помощь голосом, которого человечество никогда не слышало. Что-то, что было одиноко и которому было больно.