Эргодический текст

Диего доел сэндвич, скомкал упаковку.

– И что будет дальше?

– Дальше – работа. Много работы. – Варгас отвернулась от антенны. – Нам нужно понять, что именно нам отправляют. Расшифровать структуру. Выяснить, как этот код должен выполняться – если он вообще предназначен для выполнения.

– И для этого вы привлечёте специалистов.

– Уже привлекаю. – Варгас начала идти обратно к зданию. – Я связалась с несколькими университетами и исследовательскими центрами. Криптографы, специалисты по теории информации, лингвисты… Будет создана международная рабочая группа.

Диего шёл за ней.

– А я?

Варгас остановилась на пороге.

– Вы – первооткрыватель, – сказала она. – Ваше имя войдёт в историю. Но непосредственный анализ сигнала… – она покачала головой. – Простите. Это потребует специалистов совсем другого уровня. Формальная верификация программного кода. Квантовые вычисления. Нейробиология. Области, о которых вы, вероятно, даже не слышали.

Диего кивнул. Он понимал. Обнаружить сигнал – это одно. Расшифровать его – совсем другое.

– Но вы можете остаться и наблюдать, – добавила Варгас мягче. – И помогать, чем сможете. Это всё ещё ваша обсерватория.

К вечеру того же дня стало ясно, что новость просочилась.

Диего не знал точно, как это произошло – слишком много людей были вовлечены, слишком много звонков и сообщений. Но около восьми вечера его телефон начал разрываться. Незнакомые номера. Журналисты.

«Мистер Рамирес? Это CNN, мы хотели бы взять у вас интервью…»

«Диего? Это твой двоюродный брат из Буэнос-Айреса. Правда, что вы нашли инопланетян?»

«Здравствуйте, это продюсер документального фильма…»

Он выключил телефон.

В интернете творилось безумие. Хештег #TauCetaSignal вышел в мировые тренды за считанные часы. Заголовки были один другого громче: «КОНТАКТ: Учёные получили сигнал от внеземной цивилизации», «Мы не одиноки! Радиотелескоп в Чили засёк послание от инопланетян», «Конец одиночества человечества: Сигнал из системы Тау Кита подтверждён».

Были и скептические голоса, конечно. Были те, кто кричал о фейках и заговорах. Были религиозные лидеры, объявлявшие сигнал знамением конца времён. Были политики, требовавшие прозрачности и международного контроля.

Но Диего почти не следил за этим. Он был слишком измотан.

К полуночи – ровно двадцать четыре часа после обнаружения сигнала – он наконец позволил себе прилечь на диван в комнате отдыха. Не раздеваясь, не снимая ботинок. Просто упал и закрыл глаза.

Сон пришёл мгновенно – тяжёлый, без сновидений.

А когда он проснулся шесть часов спустя, мир уже был другим.

– Рамирес!

Голос Карлоса вырвал его из забытья. Диего с трудом разлепил глаза. В комнате было светло – утреннее солнце било в окно.

– Что? – пробормотал он, с трудом принимая сидячее положение.

– Новости от группы анализа. – Карлос выглядел взбудораженным – даже больше, чем прошлой ночью. – Они кое-что нашли.

Диего поднялся и пошёл за Карлосом в контрольную комнату.

Там было ещё больше людей, чем вчера. Несколько незнакомых лиц – очевидно, прибывшие за ночь специалисты. Кто-то принёс дополнительные мониторы, кто-то – серверные стойки. Воздух пах кофе и потом.

В центре комнаты, у главного терминала, стояла невысокая женщина азиатской внешности – молодая, лет двадцати пяти, с собранными в хвост чёрными волосами и огромными очками в роговой оправе. Она говорила быстро, жестикулируя:

– …структура рекурсивная, каждый блок содержит ссылки на другие блоки. Но не просто ссылки – это индексы в каком-то формате сжатия. Если мы правильно понимаем паттерн…

Она заметила Диего и осеклась.

– О. Вы – тот самый Рамирес?

– Тот самый, – подтвердил Диего. – А вы?

– Доктор Мэй Линь, Стэнфорд. Теория информации и криптоанализ. – Она протянула руку; Диего пожал. – Я прилетела три часа назад. Ещё не спала, но, честно говоря, не уверена, что смогу уснуть после такого.

– После какого?

Мэй Линь посмотрела на него с каким-то странным выражением – смесь восторга и тревоги.

– Вы ещё не знаете? – Она махнула рукой в сторону экрана. – Мы частично декодировали структуру сигнала. И… как бы это сказать… это не просто данные. Это программа. Исполняемый код.

Диего кивнул.

– Доктор Варгас вчера говорила, что это возможно.

– Нет, вы не понимаете. – Мэй Линь потёрла глаза под очками. – Мы ожидали найти… ну, что-то примитивное. Базовую математику. Простые логические операции. Что-нибудь, что можно понять и перевести. Учебник, который объясняет, как читать более сложные сообщения.

– А нашли?

– А нашли… – Она указала на экран, где светилась сложная диаграмма – какие-то блоки, соединённые стрелками. – Это схема. Частичная реконструкция структуры программы. Мы даже близко не понимаем, что она делает. Но мы можем видеть, что она… самодостаточна. Завершена. Это не учебник и не введение. Это готовый продукт.

Диего посмотрел на диаграмму. Блоки и стрелки, переплетения и петли. Это ничего ему не говорило, но он видел – даже его неискушённый глаз видел – что структура слишком сложна для «первого контакта».

– Сколько там данных? – спросил он.

– В пересчёте на привычные нам форматы… – Мэй Линь открыла другой файл, – примерно девяносто терабайт. И это только то, что мы приняли за последние сутки. Сигнал продолжает передаваться. Возможно, там ещё больше.

Девяносто терабайт. Это больше, чем вся Библиотека Конгресса в оцифрованном виде. Больше, чем человеческий геном. Больше, чем…

– Они отправили нам не открытку, – сказал Карлос откуда-то сзади. – Они отправили нам энциклопедию.

– Или операционную систему, – добавила Мэй Линь. – Или… что-то, для чего у нас ещё нет названия.

Диего почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Доктор Линь, – сказал он медленно, – а мы можем… должны ли мы это запускать? В смысле – выполнять эту программу?

Мэй Линь сняла очки и потёрла переносицу.

– Это, – сказала она, – вопрос на миллион долларов. Или на миллиард. Или на всё будущее человечества. – Она надела очки обратно. – Я задала тот же вопрос, когда увидела первые результаты анализа. Ответ: мы не знаем. Мы даже близко не знаем, что эта программа делает. Запустить её сейчас – всё равно что открыть подозрительное вложение в письме от незнакомца. Только этот незнакомец – инопланетная цивилизация, и последствия могут быть… непредсказуемыми.

– Но ведь люди захотят её запустить, – сказал Диего. – Рано или поздно.

– О, конечно захотят. – Мэй Линь невесело усмехнулась. – Любопытство – это и проклятие, и дар нашего вида. Именно поэтому мы здесь, на этой планете, смотрим на звёзды. И именно поэтому мы рано или поздно нажмём кнопку «запустить» – потому что не сможем удержаться.

– И что тогда?

Мэй Линь пожала плечами.

– Понятия не имею. Может, ничего. Может, программа откроет нам тайны вселенной. Может, уничтожит нашу цивилизацию. Может, превратит нас во что-то… другое.

Она произнесла это так буднично, словно говорила о погоде. Диего подумал, что это, наверное, защитная реакция – отстранённость как способ справиться с масштабом происходящего.

– Есть ещё кое-что, – сказала Мэй Линь тише. – Кое-что странное.

– Странное?

– В структуре программы… – Она снова повернулась к экрану, открыла какой-то график. – Мы нашли паттерны, которые похожи на… ну, это сложно объяснить без технического бэкграунда. Но если упростить: часть кода выглядит так, будто она предназначена для… адаптации.

– Адаптации к чему?

– К вычислителю. К машине, на которой её будут запускать. – Мэй Линь помолчала. – Понимаете, обычные программы жёстко привязаны к архитектуре. Код, написанный для одного типа процессора, не будет работать на другом без перекомпиляции. Но этот код… он как будто сам себя перекомпилирует. Определяет, на чём запущен, и подстраивается.

– Как вирус, – сказал Диего.

Мэй Линь посмотрела на него.

– Да, – сказала она. – Как вирус. Или как… что-то гораздо более совершенное.

К концу второго дня прибыли ещё специалисты – из Европы, Японии, России, Китая. Маленькая обсерватория в чилийской пустыне превращалась в международный научный центр. Были установлены дополнительные спутниковые тарелки для связи, привезено серверное оборудование. Вокруг здания появилась охрана – не чилийская полиция, а какие-то люди в штатском, говорившие на нескольких языках и не отвечавшие на вопросы.

Диего наблюдал за этим с возрастающим ощущением отчуждения. Он всё ещё был здесь – его имя числилось в списке первооткрывателей, ему разрешали присутствовать на брифингах. Но реальная работа – анализ, расшифровка, принятие решений – происходила без него. Он был свидетелем, не участником.

На третий день он сидел на террасе, глядя на антенну, когда к нему подошла доктор Варгас.

– Как вы? – спросила она.

– Честно? – Диего потёр лицо. – Не знаю. Это всё… слишком много.

Варгас кивнула.

– Я понимаю. – Она села рядом. – Знаете, я всю жизнь готовилась к этому моменту. Теоретически. Читала статьи, обсуждала сценарии, участвовала в симуляциях. Но реальность… реальность всегда другая.

– Вы жалеете, что это произошло?

Варгас задумалась.

– Нет, – сказала она наконец. – Не жалею. Это величайшее открытие в истории науки. Может быть, в истории человечества. Но я… я беспокоюсь.

– О чём?

– О том, что мы сделаем дальше. – Варгас смотрела на антенну. – Мы получили послание от другой цивилизации. Послание, которое содержит программу – сложную, непонятную, возможно опасную. И рано или поздно кто-нибудь её запустит.

– Разве это не… неизбежно?

– Может быть. Но вопрос – когда. И как. И с какими предосторожностями. – Варгас повернулась к нему. – Принято решение о создании международной рабочей группы. Официально – под эгидой ООН. На практике – это будет сложная структура с участием всех крупных держав.

– И они решат, что делать с программой?

– Они решат, как её изучать. Где. Кто будет участвовать. Какие меры безопасности применять. – Варгас помолчала. – Запуск – если он вообще состоится – будет не здесь и не скоро.

Диего кивнул. Это имело смысл. Открытая обсерватория в пустыне – не место для экспериментов с потенциально опасным инопланетным кодом.

– А что будет со мной? – спросил он.

– С вами? – Варгас слегка улыбнулась. – Вы можете вернуться к своей работе. Ночные смены, рутинные наблюдения. Или…

– Или?

– Или вы можете подать заявку на участие в рабочей группе. Вам потребуется дополнительная квалификация – курсы, сертификаты. Но с вашим именем в списке первооткрывателей у вас хорошие шансы.

Диего подумал об этом. Вернуться к прежней жизни – к ночным сменам, к холодному кофе, к бесконечному ожиданию? После того, как он увидел это?

Нет. Это было бы невозможно.

– Я подам заявку, – сказал он.

Варгас кивнула, словно ожидала этого ответа.

– Хорошо. Я дам вам контакты.

Она встала и пошла обратно в здание. На пороге остановилась.

– Рамирес.

– Да?

– Что бы ни случилось дальше… помните, что вы видели это первым. Вы – первый человек, который увидел доказательство того, что мы не одиноки. Это больше, чем слава. Это… – она поискала слово, – ответственность.

Она ушла. Диего остался сидеть на террасе, глядя на антенну.

Сигнал продолжал приходить. Блок за блоком, 47 секунд за 47 секунд. Программа из другого мира, ждущая, когда её запустят.

Что она делает? Что произойдёт, когда её активируют? Откроет ли она двери к знаниям галактических цивилизаций? Или уничтожит их – тихо, незаметно, как вирус, проникающий в клетку?

Диего не знал. Никто не знал.

Но он чувствовал – с той же интуитивной уверенностью, с которой заметил странность в сигнале той первой ночью, – что ответ изменит всё. Изменит человечество. Изменит саму концепцию того, что значит быть человеком.

И он хотел быть там, когда это произойдёт.

На четвёртый день, когда Диего уже начал привыкать к новому ритму жизни – брифинги утром, работа над документацией днём, бессонница ночью – пришла новость, которая всё изменила.

Мэй Линь ворвалась в комнату отдыха, где Диего пытался съесть обед.

– Рамирес! – Её глаза горели. – Мы нашли кое-что. Вам нужно это увидеть.

Диего отставил поднос и пошёл за ней.

В главной контрольной комнате собралась толпа – все приезжие специалисты, плюс несколько человек, которых Диего не узнавал. На центральном экране светилась сложная диаграмма – ещё более запутанная, чем та, которую он видел раньше.

– Мы прорвались к метаданным, – объявила Мэй Линь, протискиваясь к терминалу. – Заголовок программы. Там есть что-то вроде… описания.

– Описания?

– Не совсем описания, но… – Мэй Линь вывела на экран серию символов. – Это не наш язык, очевидно. Но структура – информативная. Мы использовали методы, похожие на те, что применяются для расшифровки мёртвых языков.

– И что там?

– Два элемента, которые нам удалось интерпретировать. – Мэй Линь указала на первую группу символов. – Это – что-то вроде названия. Или идентификатора. Мы не можем его перевести буквально, но семантическое поле… – она замялась, – оно связано с понятиями «полнота», «цикл», «охват всего».

– Эргодичность, – сказал кто-то из толпы. Пожилой человек с седой бородой – Диего видел его на брифингах, но не знал имени.

– Что? – переспросила Мэй Линь.

– Эргодичность, – повторил человек. – Математическое понятие. Система называется эргодической, если со временем она проходит через все возможные состояния. – Он подошёл ближе к экрану. – Я занимаюсь теорией динамических систем. Эти символы… если ваша интерпретация верна… они могут описывать эргодический процесс.

Повисла пауза.

– Значит, программа… проходит через все состояния? – медленно произнёс Диего. – Что это значит?

– Понятия не имею, – признался математик. – Но это интересно.

– А второй элемент? – спросил кто-то.

Мэй Линь переключила экран.

– Вот это сложнее. Это не название, а скорее… – она нахмурилась, – инструкция? Требование? Что-то вроде спецификации.

На экране появилась другая группа символов.

– Мы потратили два дня, пытаясь это расшифровать, – продолжала Мэй Линь. – И вот наша лучшая гипотеза: это описание необходимой вычислительной среды. Минимальные требования для запуска программы.

– Какие требования?

– Если мы правильно интерпретируем… – Мэй Линь глубоко вздохнула, – программа требует квантового компьютера. С определённой архитектурой и определённым количеством кубитов.

В комнате стало тихо.

– Квантового компьютера, – повторил Диего. – Они знали, что у нас есть квантовые компьютеры?

– Они знали, что мы их разработаем, – поправила Мэй Линь. – Сигнал шёл к нам двенадцать лет. Когда он был отправлен, в 2037 году, квантовые компьютеры уже существовали. Может быть, они наблюдали за нами. Или просто рассчитали – любая цивилизация, способная принять и расшифровать их сигнал, достигнет определённого технологического уровня.

– Или это универсальный формат, – добавил математик. – Квантовые вычисления – не наше изобретение. Это свойство физики. Любая достаточно развитая цивилизация их откроет.

Диего снова почувствовал тот холодок, что пробежал по спине, когда Мэй Линь впервые упомянула об адаптивности кода.

– Вы сказали, что программа адаптируется к вычислителю, – сказал он. – А что если… – он замялся, не зная, как сформулировать мысль, – что если она адаптируется не только к компьютерам?

Мэй Линь посмотрела на него.

– Что вы имеете в виду?

– Мозг, – сказал Диего. – Человеческий мозг – это тоже вычислительная система. Нейроны, синапсы, электрические сигналы. Что если программа может… работать на нём?

Тишина.

– Это… – начала Мэй Линь, но осеклась.

– Это следующий уровень спекуляций, – сказал математик. – Мы даже не знаем, может ли программа работать на наших квантовых компьютерах. Говорить о мозгах…

– И всё же, – перебил его кто-то из толпы. Диего обернулся: говорила женщина средних лет с короткой стрижкой, одетая в деловой костюм. Не учёный – скорее, одна из тех «людей в штатском», которые появились вокруг обсерватории. – Это законный вопрос. Если программа действительно адаптивна… нам нужно рассматривать все возможные платформы для её запуска.

– Мы не собираемся запускать инопланетный код на человеческих мозгах, – отрезала Мэй Линь.

– Конечно нет. – Женщина слегка улыбнулась. – Сейчас – нет. Но через год? Через пять лет? Когда мы поймём, что программа делает, и когда найдутся добровольцы?

Никто не ответил.

Диего смотрел на экран, на эти чужие символы, на диаграмму структуры программы. Он думал о парадоксе Ферми – о молчании космоса, которое казалось таким пугающим ещё несколько дней назад.

Теперь он понимал: молчание было лучше. Молчание было безопасным.

Это – что бы это ни было – меняло всё.

Решение было принято на пятый день.

Программу назвали «Эргод» – сокращение от «эргодический», в честь интерпретации её названия. Для анализа и возможного запуска создавалась международная рабочая группа под кодовым названием «Проект Контакт».

Основной исследовательский центр размещался в России – в закрытом научном городке под Новосибирском, где находился один из самых мощных квантовых компьютеров мира. Туда должны были съехаться специалисты со всего мира: криптографы, программисты, математики, нейробиологи, философы.

Диего подал заявку на участие, как и обещал.

Ответ пришёл через два дня: его включили в расширенный список. Не в основную группу – для этого ему не хватало квалификации, – но в команду поддержки. Наблюдатель, консультант, историограф проекта.

Этого было достаточно. Он будет там.

В последний вечер перед отъездом он снова вышел на террасу. Солнце садилось за холмы, окрашивая небо в оттенки оранжевого и пурпурного. Антенна – огромная белая чаша – отбрасывала длинную тень на каменистую землю.

Диего думал о том, как начиналась эта неделя. Холодный кофе. Скука ночной смены. Мысли о парадоксе Ферми.

Он хотел знать, есть ли кто-то ещё во вселенной.

Теперь он знал.

И часть его – та часть, которая привыкла к молчанию, к безопасному одиночеству человечества – почти жалела об этом.

Но другая часть – та, которая заставила его стать астрономом, которая не давала ему спать по ночам, глядя на звёзды – эта часть дрожала от нетерпения.

Что-то начиналось. Что-то огромное, непредсказуемое, возможно опасное.

И он хотел видеть, чем это закончится.

Сигнал продолжал приходить из глубин космоса, ритмичный и неумолимый. Программа из другого мира, терпеливо ожидающая, когда её запустят.

Ждущая, когда её исполнят.

Глава 2: Формальная верификация

Москва, Сколковский институт науки и технологий

24 марта 2049 года, 06:17

Телефон зазвонил в то мгновение, когда Марина Северцева наконец начала засыпать.

Она лежала в темноте своей квартиры, глядя в потолок, и считала вдохи – старый приём, которому её научил психотерапевт много лет назад. Раз-два-три – вдох. Раз-два-три-четыре – выдох. Мысли должны были раствориться в ритме дыхания, но вместо этого они продолжали кружиться, как мошкара вокруг лампы: недописанная статья о верификации распределённых систем, завтрашняя лекция для аспирантов, письмо от редактора журнала с просьбой переработать рецензию…

Раз-два-три. Вдох.

Телефон взорвался мелодией – резкой, требовательной, – и Марина дёрнулась так, будто её ударило током. Рука метнулась к тумбочке, нашарила очки, потом телефон.

Номер на экране был незнакомым. Московский код, но дальше – какая-то странная комбинация, которую она не могла идентифицировать.

– Да? – Её голос прозвучал хрипло, сонно.

– Марина Александровна Северцева?

Мужской голос. Официальный. Тот особенный тон, который бывает у людей, привыкших, что их слушают.

– Да, это я. Кто говорит?

– Меня зовут Андрей Петрович Соколов. Я представляю Координационный центр по делам особой важности при Правительстве Российской Федерации. – Пауза. – Простите за ранний звонок, но дело не терпит отлагательств.

Марина села в кровати, включила лампу на тумбочке. Свет резанул по глазам.

– Координационный центр? – переспросила она. – Я не понимаю, какое отношение…

– Вы специалист по формальной верификации программного обеспечения, – перебил голос. – Профессор Сколтеха. Автор монографии «Методы доказательства корректности квантовых алгоритмов». Консультант «Росатома» по проекту квантовой криптографии.

– Это публичная информация.

– Разумеется. – Голос стал чуть мягче. – Марина Александровна, через сорок минут за вами приедет машина. Вас доставят в аэропорт Внуково, откуда специальным рейсом вы вылетите в Новосибирск. Там вас встретят и отвезут в закрытый исследовательский центр.

– Что? – Марина потёрла глаза. – Подождите. Я никуда не…

– Это не просьба, – сказал голос ровно. – Это государственная необходимость. Вы нужны для работы над проектом чрезвычайной важности. Все остальные вопросы – оплата, условия, сроки – будут обсуждаться на месте.

– Но мои лекции…

– Ваше отсутствие уже согласовано с руководством института. Возьмите вещи на неделю. Ноутбук и личные записи – на ваше усмотрение, но имейте в виду, что всё будет проверено службой безопасности.

Марина молчала, пытаясь собраться с мыслями. Сорок минут. Это даже не оставляло времени на то, чтобы выпить кофе и подумать.

– Что за проект? – спросила она наконец. – Хотя бы в общих чертах?

Пауза на том конце линии.

– Вы следите за новостями? – спросил голос.

– Я… – Марина осеклась. Последние несколько дней она была погружена в работу над статьёй и почти не выходила из дома. – Нет. Не особенно.

– Значит, вы узнаете всё на месте. – В голосе появилась нотка, которую Марина не сразу идентифицировала. Потом поняла: это было что-то похожее на сдержанное возбуждение. – Поверьте, Марина Александровна. Это стоит того, чтобы прервать любые планы.

Связь оборвалась.

Марина сидела на кровати, глядя на погасший экран телефона. За окном начинало светать – серое московское утро, облака низкие, обещающие дождь. Обычное мартовское утро.

Кроме того, что оно больше не было обычным.

Она встала, пошла в ванную, включила воду. В зеркале отразилось её лицо: тёмные волосы с ранней сединой, которую она не считала нужным закрашивать; круги под глазами от хронического недосыпа; тонкие морщинки в уголках губ. Тридцать восемь лет. Не старость, но уже и не молодость. Тот возраст, когда начинаешь понимать, что половина жизни – позади, и задаёшься вопросом, на что ушла эта половина.

На работу, подумала она. На науку. На доказательства теорем и верификацию алгоритмов. На бесконечные часы перед экраном компьютера, на конференции в городах, названия которых сливались в памяти.

И на Алексея, конечно. Но это было давно.

Она умылась холодной водой, промокнула лицо полотенцем. Потом пошла собирать вещи.

Чёрный седан с тонированными стёклами ждал у подъезда ровно через сорок минут – она засекла время. Водитель, молчаливый мужчина в костюме, взял её чемодан и открыл заднюю дверь. Марина села, и машина тронулась, влившись в поток раннего утреннего трафика.

Она смотрела в окно, на мелькающие улицы, и думала о том, когда последний раз покидала Москву. Конференция в Санкт-Петербурге, полгода назад? Или тот семинар в Казани? Она не помнила. Дни сливались друг с другом, неразличимые и серые, как эти облака за окном.

Пять лет.

Пять лет с тех пор, как они с Алексеем развелись. Пять лет одиночества, которое она упорно называла «сосредоточенностью на работе». Пять лет, за которые её квартира превратилась в склад книг и распечаток, а холодильник – в пустое пространство с бутылкой минералки и засохшим сыром.

Она не жалела о разводе. По крайней мере, говорила себе, что не жалеет. Они с Алексеем были слишком похожи: оба учёные, оба одержимые своей работой, оба неспособные на компромиссы, которых требует совместная жизнь. Они любили друг друга – наверное, всё ещё любили, если это слово вообще что-то значило, – но любви оказалось недостаточно. Нужно было что-то ещё: терпение, гибкость, готовность уступать. Ничего из этого у них не было.

Расстались они тихо, почти буднично. Без скандалов, без битой посуды. Просто однажды Алексей сказал: «Мы делаем друг друга несчастными», и она не нашла, что возразить. Он переехал в Петербург, в какой-то исследовательский институт, занимающийся нейробиологией. Они перезванивались изредка – на дни рождения, на Новый год. Вежливые, бессодержательные разговоры людей, которые когда-то знали друг друга до последней клеточки, а теперь стали почти чужими.