Любовь среди туманов

Аня не выдержала – подняла взгляд. И увидела в его лице то, что никогда не позволяла себе даже представить: боль. Тонкую, тихую, почти неуловимую, но настоящую.

– Я не хочу быть причиной вашего страха, – произнёс он медленно, будто каждое слово было клятвой, – но я уже стал ей. Я вижу это. Я чувствую.

Она хотела возразить, сказать, что всё неправда, что она справится, что он не должен о ней думать так глубоко, но слова застряли, потому что в следующую секунду он сделал то, чего никто не мог ожидать – даже он сам.

Он поднял руку, медленно, словно спрашивая у воздуха разрешения, и остановил её прямо возле её щеки, не касаясь, но настолько близко, что тепло его пальцев ощутилось острее любого прикосновения.

– Скажи мне… – голос его стал совсем низким, почти хриплым, – я ошибаюсь? Ты действительно… боишься быть рядом со мной?

Она попыталась вдохнуть, но вдох стал судорожным, и тогда она закрыла глаза, будто так легче было быть честной.

– Я боюсь не вас, – прошептала она. – Я боюсь… того, что чувствую рядом.

Он не отдёрнул руку. Не отступил. Только выдохнул – тихо, тяжело, с таким облегчением и болью, что это стало признанием, мягче которого не бывает.

– Значит, я не один.

Она резко вздрогнула от этих слов – будто он произнёс не просто мысль, а истину, которую оба боялись даже подумать. Он понимал, что переступает черту – ту самую, которую их мир не прощает никогда. И всё же он стоял здесь, рядом, не делая ни шага назад, словно тень долгa растворилась, уступив место тому, что наконец обрело имя.

Аня открыла глаза – медленно, осторожно – и увидела, что он смотрит на неё не как лорд на служанку, не как наследник на человека без имени.

Он смотрел на неё как мужчина, который впервые в жизни понимает, что сердце – не его собственность.

И этот взгляд был настолько нежным, что почти обжигал.

– Арден… – прошептала она впервые без титула, так тихо, что это мог бы быть сон.

И он закрыл глаза на одно короткое мгновение, будто услышал нечто невероятно важное, что больше никто никогда не скажет ему подобным тоном.

Но дальше он не сделал ни шага, ни движения. Он удержал себя на грани – на той тонкой границе, где прикосновение стало бы преступлением, но слово превращалось в дыхание.

– Я должен уйти, – сказал он наконец, почти не своим голосом, – иначе… я не уйду вовсе.

Он медленно отступил, словно каждое движение причиняло боль, и, задержав взгляд на ней в последний раз, повернулся и шагнул в тень коридора.

Аня осталась одна – но ощущение его близости было настолько явным, что казалось: он всё ещё рядом, только стоит достаточно далеко, чтобы удержать мир от разрушения.

ГЛАВА 14. Когда стены замка начинают слушать

С каждым днём жизнь в замке становилась всё напряжённее, словно воздух наполнялся электричеством, которое не давало ни людям, ни каменным стенам расслабиться, даже если внешне всё выглядело так же, как и всегда. Гости ходили по залам, улыбались, кивали друг другу, обсуждали дальние земли и выгодные союзы; слуги спешили по своим делам, стараясь быть невидимыми, не замечать того, что происходит рядом, но всё равно ощущали: что-то в доме меняется, и это «что-то» имеет отношение к наследнику.

Аня чувствовала напряжение тоньше всех – возможно, потому что она была не участником этих перемен, а их невольным центром. Она двигалась осторожнее, чем обычно, внимательнее следила за каждым словом, которое произносила, за каждым взглядом, который бросала, за каждым шагом, который делала по каменным плитам. Её жизнь, прежде спокойная и неприметная, теперь напоминала хрупкую тропу, которая пролегает между двумя обрывами: достаточно было одного неверного шага – и всё могло закончиться.

Но истинный страх пришёл не от её собственных догадок, а от того мгновения, когда она случайно оказалась свидетелем разговора, который никогда не предназначался для её ушей.

Она несла свёрнутые полотенца в стороннюю комнату у старой галереи – ту, что редко использовали и где обычно стояли ящики со свечами и лекарственными травами. Она вошла тихо, как всегда, и уже собиралась поставить корзину на пол, когда сквозь щель в полуоткрытой двери услышала два голоса.

Голос первого был глубоким, твёрдым, привычно властным, но с примесью усталости, которую люди слышат в голосе тех, кто слишком много взваливает на себя. Это был граф Рейвуд.

Второй – сдержанный, ровный, но в этой ровности сквозило что-то похожее на скрытое раздражение. Арден.

Аня замерла. Она знала, что должна уйти, немедленно, но слова, которые прозвучали следующими, лишили её способности двигаться.

– Ты стал рассеянным, Арден, – произнёс граф недовольно, и в его голосе проскользнула та тяжёлая тень, от которой даже камни замка будто вздрагивали. – Я вижу это каждый день. На совете ты отвечаешь спустя мгновение, которого раньше тебе не требовалось. На приёме ты позволил себе отойти раньше времени. И Эвелина заметила, что ты… слишком быстро отворачиваешься, когда кто-то смотрит на тебя.

Арден молчал. Но его молчание было таким насыщенным, что Аня почувствовала, как по коже пробежал холодок.

– Я надеюсь, – продолжил граф, – что причина твоего поведения не связана с кем-то, с кем тебе не подобает связывать своё имя.

Аня не дышала. Казалось, что стены стали вдруг ближе, а воздух – тяжелее, как перед бурей.

Арден ответил негромко, но слова его были натянуты, как струна:

– Вы ошибаетесь, отец.

– Я редко ошибаюсь, – отчеканил граф с холодной уверенностью. – И если ты думаешь, что я не вижу, как некоторые из служанок смотрят на тебя, то ты слеп. Большинство этих девиц надеются лишь поймать взгляд наследника, чтобы потом заявить о детях или о покровительстве.

Аня ощущала, как что-то внутри неё сжалось. Она знала, что он говорит не о ней лично – но слышать подобное всё равно было страшно.

Арден ответил почти бесстрастно:

– Я достаточно хорошо знаю людей, чтобы отличать корысть от честности.

Граф фыркнул. Это был звук человека, который не верит в такие вещи.

– Честность? В служанке? В девушке, которая каждый день видит тебя в доминирующем положении? – Он замолчал лишь на секунду, но пауза эта была долгой и тяжелой. – Если я увижу хоть намёк на то, что ты отдаёшь своё время или свои мысли кому-то, кто не может быть рядом с тобой по праву рождения, я сделаю всё, чтобы это прекратилось немедленно. Ты наследник. И твой брак – дело государства.

Аня почувствовала, как сердце её провалилось куда-то глубоко. Она никогда не слышала голоса графа таким жестоким. Такое ощущение, что он говорил не о человеке, будущей жене или судьбе сына – он говорил о политическом символе, о должности, о товаре, который нельзя испортить.

Арден ответил тихо, но в его голосе звучало что-то, чего Аня никогда раньше не слышала: глухая, почти яростная внутренняя борьба.

– Я не ребенок, отец. Я понимаю свою роль.

– Тогда веди себя так, будто понимаешь, – резко бросил граф. – И держись подальше от тех, кто может разрушить твою судьбу.

Разговор закончился резким шагом графа – тяжёлым, уверенным, будто он был доволен тем, что сказал последнее слово.

Когда шаги удалились, Аня услышала движение – Арден опёрся рукой о стол, будто хотел убрать из себя последние слова отца, выкинуть их, стряхнуть с души. Но голос его, когда он наконец заговорил – тихий, едва слышный – пронзил её сильнее, чем гнев графа.

– Иногда я ненавижу этот дом.

Он сказал это так тихо, словно боялся признаться даже стенам.

Аня вдруг осознала, что стоит, прижавшись к стене, лишь рукой закрывая рот, чтобы звук её дыхания не выдал её присутствие. Она понимала, что ей нужно уйти, но ноги будто приросли к полу. Её сердце стучало слишком громко, и она боялась, что он услышит это сквозь стены.

Она осторожно, почти бесшумно отступила и покинула галерею, чувствуя, как внутри неё переплетаются страх, жалость и то тёплое, болезненное чувство, которое теперь невозможно было называть иначе, кроме как влюблённостью.

Но вместе с этим пришло ещё одно – новое, тяжёлое, пугающее ощущение: они не просто идут по тонкой грани.

Эта грань начала трескаться

ГЛАВА 15. Ночь, в которой слова становятся судьбой

Ночь опустилась на замок не быстро – скорее медленно, вязко, словно тёмное покрывало тянулось по коридорам, осторожно обволакивая стены, лестницы, двери, будто проверяя, кто ещё бодрствует, кто прячется от дневного света и от собственных мыслей, кто не позволяет себе заснуть из-за беспокойства, которое не уменьшается даже тишиной.

Аня, вернувшись в свою крошечную комнату под самой крышей, долго сидела на краю узкой деревянной кровати, сжав ладони между коленей. Комната была такой тесной, что шагов пяти хватило бы, чтобы пройти её насквозь, но сейчас она казалась огромной – слишком тихой, слишком пустой, слишком неподвижной, чтобы сердце могло успокоиться.

Слова графа Рейвуда не уходили из головы, повторяясь снова и снова – словно эхо, которое не рассеивается, а, наоборот, усиливается в каждой новой тишине.

…держись подальше от тех, кто может разрушить твою судьбу.

…я сделаю всё, чтобы это прекратилось.

…ты рассеян, Арден. Слишком рассеян.

Каждое слово било по ней, как удар, хотя адресованы они были не ей. Она боялась даже представить, что будет, если кто-то поймёт, насколько всё серьёзно. И ещё больше – что будет, если Арден сам не откажется от того, что чувствует.

Она закрыла лицо руками, пытаясь хоть на минуту отключиться от этих мыслей, но тишина только усиливала их. И когда она наконец услышала за дверью тихий, едва различимый звук, похожий на осторожный шаг, сердце её вздрогнуло так резко, будто кто-то с силой дернул за тонкую струну.

Она не сразу поднялась – слишком боялась поверить, что звук этот не показался. Но шаг повторился – мягкий, осторожный, несущая тень движения.

Она подошла к двери и замерла, не касаясь её, словно само присутствие за ней было ощутимым, реальным.

И когда она тихо приоткрыла дверь, увидела его.

Арден стоял в узком коридоре, где маленькое окно под потолком пропускало немного лунного света. Этого света хватало лишь для того, чтобы оттенить линии его лица – усталого, решительного, тревожного. На нём не было парадной одежды; только простая сорочка и тёмная жилетка, не застёгнутая до конца. Он выглядел как человек, который долго шёл внутрь себя, прежде чем решился сделать шаг наружу.

Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга – Аня, ошеломлённая, и Арден, явно потерявший способность к формальностям.

Тишина была такой хрупкой, что любое слово могло разбить её, как стеклянный сосуд.

– Простите, что пришёл… – начал он, но голос его звучал иначе, чем когда-либо: тише, глубже, почти неровно. – Я не собирался тревожить вас в такой час. Но я должен был поговорить с вами. Должен… предупредить.

Аня отошла на полшага назад, открывая дверь чуть шире – не приглашая, но и не прогоняя. Он не вошёл, лишь приблизился настолько, чтобы их голоса не могли услышать случайные ночные служанки.

– О чём? – тихо спросила она, чувствуя, как в груди медленно поднимается волна тревоги и чего-то ещё – тёплого, нежелательного, но неизбежного.

Он провёл рукой по волосам, будто этот жест позволил ему на секунду удержать себя от резких слов.

– Я говорил с отцом, – произнёс он медленно, будто каждое слово было тяжёлым камнем. – Он… слишком многое заметил. Слишком многое понял. И он считает, что я отвлекаюсь. Что кто-то… в замке влияет на меня.

Аня почувствовала, как сердце болезненно сжалось, словно внутренний мир её потемнел на миг.

– Он говорил… обо мне? – голос её едва слышно дрогнул.

Арден покачал головой.

– Отец не знает вашего имени. Но я уверен: он будет искать. Он не любит неопределённости. Если он заметит что-то лишнее… если увидит, как я смотрю на вас… – Арден замолчал, сжав губы так, будто хотел удержать что-то внутри, что давно рвалось наружу. – Он не остановится. Он может… отправить вас прочь. Или хуже.

Она едва не выронила дыхание.

– Почему вы пришли? – спросила она, хотя вопрос этот был глупым; она знала ответ ещё до того, как он раскрыл рот.

Арден поднял на неё взгляд – тот самый, от которого стены переставали существовать, мир – успокаиваться, а сердце – слушаться разума.

– Потому что я не позволю, чтобы с вами что-то случилось из-за меня, – произнёс он с такой тихой силой, что её пальцы сами сжались в кулаки. – Я не позволю никому причинить вам вред. Никому.

Слова эти были не просто обещанием. Они были шагом за грань.

И он это понял.

И она – тоже.

Аня попыталась говорить рассудительно, но голос всё равно дрожал, словно каждая буква была прикосновением.

– Милорд… вы не должны так… вмешиваться. Это опасно. Для вас. Для меня. Для всех.

Он улыбнулся – очень слабо, очень печально, но так искренне, что эта улыбка стала острее любого шёпота страха.

– Всё, что происходит сейчас, – опасно, – произнёс он тихо. – Но есть вещи, которые я не могу игнорировать больше. Есть люди, которых я не хочу терять. И, Аня… – он сделал шаг ближе, медленный, будто боялся разрушить последнее расстояние между ними, – вы… одна из таких людей.

Она почувствовала, как пламя свечи в её груди почти вспыхнуло.

Он стоял так близко, что её дыхание смешивалось с его. Ближе – нельзя. Дальше м невозможно.

– Если отец решит копать… – продолжил он, – он увидит всё. Поэтому я должен… научиться сдерживаться. Должен держаться от вас подальше. Должен быть… таким, как будто меня не тянет к вам каждую секунду.

Он говорил это спокойно, но в каждой фразе чувствовалась боль человека, который ломает себя, чтобы защитить другого.

Аня опустила глаза.

– Это правильно, – прошептала она. – Так нужно.

Он медленно кивнул. Но глаза его говорили другое.

– Так нужно, – повторил он. – Но… это будет невозможным.

Тишина между ними стала такой плотной, что казалось – если протянуть руку, можно дотронуться до неё, как до ткани.

Аня подняла взгляд – робко, но честно – и увидела, что он смотрит на неё так, как нельзя смотреть на тех, кого должен забыть. В этом взгляде было всё: и страх за неё, и собственная боль, и желание, которое он пытался скрыть за каждым словом.

Он шагнул назад – лишь на полшага, но этого хватило, чтобы мир вернулся в свои границы.

– Я не должен был приходить, – произнёс он почти шёпотом, – но… не смог иначе.

Он развернулся, сделал шаг по направлению к лестнице – и остановился, будто что-то удержало его.

– Аня… – сказал он, не оборачиваясь, но его голос был тёплым, низким, как ночь сама, – если что-то случится… если кто-то вам что-то скажет… если вы почувствуете хоть малейшую опасность… приходите ко мне. Всегда.

И ушёл.

Она стояла у двери ещё долго, не в силах ни закрыть её, ни вздохнуть по-настоящему.

Потому что в эту ночь он впервые признался не в словах, а в том, каким был его голос:

Он не сможет отпустить её.

Как бы ни хотел.

ГЛАВА 16. Улыбка, в которой прячется холод

Утро после той ночи было слишком светлым, слишком шумным и слишком стремительным, чтобы сердце Ани успело прийти в себя. Казалось, что весь замок проснулся одновременно, и каждый человек в нём двигался быстрее, чем обычно, будто тени, копившиеся последние дни, вдруг сорвались с мест и теперь стремились скрыться от дневного света.

Но как бы ни стремительно текла утренняя суета, для Ани она была лишь фоном – ярким, но совершенно незначительным по сравнению с тем тихим, тревожным эхом, что оставило в ней ночное признание Ардена.

Он не произнёс слова любви. Не произнёс ни одного обещания. Но в том, как он стоял рядом, как смотрел, как говорил её имя – было больше откровенности, чем во многих клятвах. И теперь её сердце жило в странном, болезненном состоянии: наполовину согретое теплом, которое она не смела принимать, и наполовину сжатое страхом, что всё это рухнет раньше, чем успеет стать чем-то настоящим.

Но настоящая опасность пришла не от его слов.

Она пришла в виде женщины, чей шаг был мягким, как бархат, но за этим мягким шагом стояла сила, способная менять судьбы.

Аня несла корзину с бельём через галерею, когда услышала позади тихий, но уверенный голос – слишком ровный, чтобы быть случайным, слишком спокойный, чтобы быть безобидным.

– Девушка. Подожди.

Она обернулась – и увидела леди Эвелину.

Эвелина стояла так, будто только что сошла с портрета: идеальная осанка, лёгкое, едва заметное движение запястья, тонкая улыбка, не трогающая уголков глаз. В этой улыбке было нечто тревожное – не зло, не злорадство, а настороженная внимательность, с которой кошка изучает мышь, прежде чем решить, стоит ли ей играть или нет.

Аня сделала лёгкий поклон, стараясь держать голос ровным:

– Доброе утро, миледи.

Эвелина подошла ближе – не быстро, но так, словно шаги её заранее просчитаны, выверены и несут в себе небрежность человека, уверенного в своём превосходстве.

– Доброе, – ответила она мягко. – Я хотела поговорить с тобой… с глазу на глаз.

Аня почувствовала, как внутри неё всё напряглось, будто тонкая струна, натянутая до предела. Она понимала: такой разговор не может быть случайным. И ещё – что отказаться от него невозможно.

Эвелина посмотрела на неё внимательно, задержав взгляд чуть дольше, чем прилично, словно пытаясь прочесть строки, которые Аня отчаянно пыталась скрыть.

– Ты… Аня, верно? – спросила она всё тем же гладким тоном. – Тихая, аккуратная, старательная. Я слышала о тебе только хорошее.

Это был комплимент. Формально.

Но в интонации звучало так, будто каждое слово – камень, который леди аккуратно укладывает на весы, намереваясь что-то измерить.

Аня кивнула:

– Спасибо, миледи. Я лишь стараюсь выполнять свою работу.

– Верю, – мягко произнесла Эвелина. – Но иногда человек может – сам того не замечая – оказаться ближе к тем, к кому… не следует приближаться.

Аня почувствовала, как по спине пробежала холодная дрожь, хотя воздух в галерее был тёплый.

– Простите… я не понимаю, – сказала она тихо, хотя понимала слишком хорошо.

Эвелина сделала шаг ближе.

Лишь один.

Но именно этот шаг стал границей.

– Вчера… я заметила, что ты часто оказываешься рядом с моим женихом, – произнесла она так спокойно, будто говорила о выборе ткани. – Слишком часто, чтобы это можно было назвать случайностью.

Аня резко вдохнула – не от вины, а от того, что слова эти ударили слишком метко. Не потому, что они были правдой… а потому, что теперь их можно было назвать подозрением.

– Миледи… я никогда не забываю, кто он и кто я. Я не… – но голос её дрогнул, и это дрожание не укрылось от взгляда Эвелины.

Та слегка наклонила голову, будто прислушиваясь к внутреннему эху этих слов.

– Я вовсе не виню тебя, – сказала она тихо, – что ты боишься. Страх – естественен. Особенно перед теми, кто выше тебя в этом мире.

Аня стиснула пальцы на корзине, чтобы удержать себя от резкого вдоха.

– Но пойми… – продолжила Эвелина мягче, чем было нужно, – иногда страхи возникают не только у слабых, но и у сильных. И когда сильный человек чего-то боится, он может действовать… жёстче, чем намеревался.

Аня почувствовала холод, который не имел отношения к ветру.

Эвелина продолжила, уже глядя прямо ей в глаза:

– Я – женщина терпеливая. Я знаю цену долгу. Я не ревную без причины. Но если увижу, что кто-то пытается… нарушить то, что давно решено… я сделаю всё, чтобы защитить своё будущее.

Эти слова были сказаны почти ласково – но от них стекло в душе Ани потрескалось.

– Я не хочу причинить тебе вред, девочка, – добавила Эвелина, и в голосе её послышалась тень искренности; не доброты, но честности. – Поэтому предупреждаю заранее – не становись причиной чьей-то слабости. Особенно если эта слабость – человек, которому позволено слишком многое.

Она произнесла это так спокойно, будто подводила итог уроку этикета.

Потом она мягко улыбнулась – улыбкой женщины, не терпящей соперниц.

– Благодарю за беседу. Можешь идти.

Аня стояла ещё секунду – не в силах двинуться. Потом поклонилась, как положено, и пошла прочь, чувствуя, что ноги стали слишком лёгкими, будто она шла по краю обрыва и каждый шаг мог быть последним.

Только свернув в другую галерею, она позволила себе опереться о холодный камень стены.

Слова Эвелины всё ещё висели в воздухе.

Это был не приказ.

Не угроза.

Это было предупреждение.

И оно означало только одно:

Эвелина не просто заметила. Она начала действовать.

И теперь вся жизнь Ани зависела от одного – сможет ли Арден защитить не только её сердце, но и её судьбу.

ГЛАВА 17. Правда, которая рвётся наружу

Аня знала, что внешне всё выглядит так же, как и прежде: та же работа, та же подчинённая скромность, те же прохладные стены замка, из которых будто никогда не исчезали тени, отражающие чужие судьбы. Но внутри неё всё изменилось.

После разговора с леди Эвелиной она старалась двигаться тише, чем обычно, будто сама стала частью тех теней, которые должны оставаться незамеченными. Она избегала людных коридоров, старалась не проходить рядом с залами, где могли быть Арден или граф, и каждый раз, приближаясь к саду, будто слышала невидимый голос внутри себя, говорящий: не смей… не сейчас… это опасно.

Но, как это часто бывает, чем больше человек пытается исчезнуть, тем заметнее становится его отсутствующая тень.

Арден заметил её сразу.

Не потому, что она пыталась скрыться – а потому, что её отсутствие рядом вдруг стало невыносимо ярким, словно из музыки исчезла одна нота, настолько важная, что тишина начинала звенеть.

Он видел, как она не поднимает глаза. Как она обходит места, где он может появиться. Как её жесты стали неестественно аккуратными – жестами человека, которого держит не просто страх, а чужая воля, наложившая на неё невидимые рамки.

И когда он понял, что изменения не случайны, что за ними стоит кто-то другой – не судьба, не случайность, не она сама – его терпение, обычно крепкое, как камень, вдруг дало трещину.

Поздним вечером, когда Аня несла кувшин с водой из кухни в дальнюю комнату, её шаги остановились – перед ней стоял он.

Он стоял в узком коридоре, освещённом лишь тремя свечами, по одной с каждой стороны и одна ближе к потолку. Тени от этих свечей лежали неровно, словно пытались скрыть напряжение, что висело в воздухе. Но его невозможно было скрыть: оно чувствовалось в каждом движении, в каждом вдохе, в каждом взгляде Ардена, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на неё так, как смотрит человек, не желающий больше выслушивать отговорки.

Он не произнёс ни слова.

Но Аня почувствовала всё.

Его взгляд остановил её сильнее, чем мог бы остановить приказ графа.

– Милорд… – начала она тихо, – я спешу, и если вы позволите…

– Нет, – перебил он спокойно, но так твёрдо, что Аня вздрогнула. – Ты никуда не пойдёшь, пока не скажешь мне правду.

Она опустила глаза, будто таким образом могла уйти от его взгляда. Но его голос был сильнее.

– Что сказала тебе Эвелина?

Имя прозвучало неожиданно – твёрдо, ясно, почти сдерживаемо. Но внутри этого тона скрывалась ярость. Не горячая, а ледяная, та, что приходит к людям, которые слишком долго подавляли собственные чувства и теперь не могут больше молчать.

– Ничего, – шепнула Аня, но голос её сорвался, выдавая ложь прежде, чем она успела выговорить слово до конца.

Арден шагнул к ней – ближе, чем позволяли любые приличия. И Аня почувствовала, как воздух между ними стал теплее, как тени вокруг застыли, будто боялись шевельнуться.

– Я прошу тебя только об одном, – сказал он тихо, и эта тихость была опаснее крика. – О правде. Ты думаешь, я не увижу, когда ты лжёшь? Ты думаешь, я не замечу, что ты боишься? Ты думаешь, что смогу оставить это без ответа?

Она закрыла глаза, пытаясь удержать дыхание ровным.

– Я… боюсь не вас, – прошептала она, и голос её был похож на трещину в тонком стекле. – Я боюсь за вас. За себя. За… всё это.

Она хотела остановиться, но слово это прозвучало слишком громко в её собственной голове, слишком определённо, слишком полно смысла – и она почувствовала, что краснеет, что теряет способность владеть собой.

Арден смотрел на неё пристально, как будто хотел понять, какие именно чувства скрываются за этим «всё».

– Она угрожала тебе? – спросил он вдруг, низким, почти хриплым голосом.

Аня резко подняла голову.

– Нет! Она… она просто… предупредила. Мягко. Очень мягко. Но… – она сглотнула, – но я поняла.

– Что именно? – голос его стал опасно ровным.

Аня сделала вдох – медленный, дрожащий. Ей хотелось уйти. Хотелось избежать этих слов. Хотелось, чтобы он не смотрел на неё так близко, так честно, так болезненно красиво.