Любовь среди туманов

– Если вы настаиваете, милорд… – тихо сказала она.

– Я настаиваю, – ответил он с едва заметным теплом, делая шаг рядом.

И они пошли по дорожке, медленно, почти синхронно, будто их шаги давно знали эту дорогу – ещё прежде, чем они встретились.

ГЛАВА 5. Когда тишина говорит громче слов

Сад, в который они вошли, был наполнен мягким шепотом листьев, тонким ароматом мяты и едва заметной прохладой, скрывающейся под тенью широких крон. Аня шла по дорожке чуть впереди, ведя Ардена к грядкам, хотя на самом деле она чувствовала себя так, словно каждый шаг, каждый вздох происходил под пристальным вниманием, от которого хотелось одновременно укрыться и не отводить глаз. Она не привыкла к такому ощущению: обычно её присутствие в замке оставалось незаметным, растворённым в повседневных делах, но рядом с ним возникало странное, невесомое чувство, будто мир вокруг них с каждым шагом становился тише, а границы привычной жизни – мягче.

Арден же шёл рядом спокойно, но не так отстранённо, как обычно. В его походке чувствовалась какая-то сдержанная энергия, будто он внутренне то приближался к чему-то важному, то, наоборот, опасался переступить невидимую черту. Он не говорил ничего, но именно эта тишина была для Ани почти невыносимой: она чувствовала его присутствие так ясно, будто сама природа выстраивала между ними невидимую линию, соединяющую два совершенно разных мира.

Когда они остановились у грядок, над которыми Аня не раз работала ранними утрами, он замер рядом, позволяя ей первой начать дело, ради которого она пришла. Она присела на низкую скамейку, чтобы не рвать листья на весу, и почувствовала, как его взгляд мягко скользнул по её движениям – не дерзко, не требовательно, а с тем вниманием, которое обычно дарят чему-то хрупкому, что боишься разрушить неосторожным словом.

Её руки, обычно уверенные, теперь двигались чуть медленнее, чем нужно, словно пальцы не могли забыть о том, что рядом стоит человек, к которому ей не следует испытывать ничего, кроме почтительного уважения. И всё же, когда она осторожно передала ему свежесорванный пучок мяты, он взял его так, будто этот жест для него имел больший вес, чем стоило бы ожидать.

– Вы хорошо знаете сад, – тихо произнёс Арден, словно просто произносил наблюдение, но в его голосе прозвучала нота, которой ранее не было – мягкая, почти теплая.

Аня подняла взгляд, надеясь, что он не заметит её смятения.

– Я часто здесь бываю, милорд. Сад помогает успокоить мысли, особенно когда в замке слишком шумно или слишком… тесно.

Арден задержал взгляд на её лице чуть дольше, чем позволяли правила.

– Я тоже ищу уединение здесь, – сказал он медленно, словно каждое слово требовало осторожности. – Хотя, признаюсь, мне всегда казалось, что этот сад слишком… честен для тех, кто привык жить во дворце.

Она слегка нахмурилась, не понимая, и он чуть улыбнулся – снова едва заметно, но это была настоящая улыбка, не придворная, а живая, теплая.

– Здесь невозможно скрыться от самого себя. В залах слишком много теней, слишком много ожиданий, слишком много взглядов. А здесь… – он провёл пальцами по тонкому листу мяты, и её дыхание невольно задержалось, – здесь мир будто требует честности.

Аня почувствовала, что сердце делает неровный, слишком сильный удар.

– Иногда честность бывает слишком тяжёлой, – сказала она, опуская взгляд на скамейку, чтобы скрыть выражение лица, которое не сумела бы удержать спокойным.

– Да, – тихо, почти с горечью согласился Арден, – но она и освобождает.

Пауза, возникшая между ними, оказалась настолько насыщенной, что воздух словно стал плотнее. Аня почувствовала, как он чуть приблизился, не касаясь её, но создавая вокруг себя тот тёплый ореол, от которого её кожа будто начинала дышать иначе. Она не решалась поднять глаза, но чувствовала на себе его взгляд – не требовательный, а внимательный, почти по-человечески заботливый.

– Я не должен говорить вам это, – начал он тихо, и даже птицы в кронах замолчали, будто слушая, – но вчера… в саду… я почувствовал, что вы понимаете больше, чем показываете. И сегодня утром… когда я увидел вас… – он на секунду замолчал, подбородок его чуть напрягся, словно он взвешивал каждое слово, – мне показалось, что от вашего присутствия тишина становится легче.

Аня подняла на него глаза, не в силах больше скрываться. В его взгляде не было ни тени насмешки, ни попытки увлечь её необдуманными словами. Там была искренность – та, которую она не ожидала увидеть в человеке его положения. Эта искренность не была ни признанием, ни обещанием, но она была куда опаснее: она была началом доверия, которое не должно было зарождаться между ними.

– Милорд… вам не стоит… – начала она, но он мягким движением головы остановил её.

– Я знаю, – произнёс он спокойно. – И именно поэтому говорю вам только то, что не нарушает границ. Я не прошу вас отвечать взаимностью, не прошу понимать больше, чем следовало бы. Но, Аня… – его голос стал чуть ниже, теплее, – я просто хочу, чтобы вы знали, что вы для меня не случайное лицо.

Он произнёс это так, будто сам удивлялся своей смелости.

Слова, сказанные без давления, без притворства, прозвучали для неё так, словно этот сад услышал нечто важное, что нельзя было произносить в замке. Она почувствовала, как в груди возникло непривычное чувство: одновременно лёгкое и тревожное, будто где-то на границе сердца расцвёл первый робкий цветок, который ещё можно было растоптать, но гораздо труднее – забыть.

– Я… благодарна вам за ваши слова, милорд, – сказала она негромко, так, словно боялась разрушить этот хрупкий момент своим голосом. – Но вы должны помнить, что я всего лишь…

– Нет, – мягко, но уверенно прервал он. – Не говорите так. Каждый человек – не «всего лишь». Вы не обязаны напоминать себе о своём месте так строго.

Это было слишком откровенно. Слишком честно. И в то же время – так бережно, что Аня не могла представить, как можно ответить иначе, кроме как тихой, почти невесомой улыбкой, которая пробежала по её губам, прежде чем она успела её скрыть.

Арден заметил. Он посмотрел на эту улыбку так, будто она была редкой драгоценностью, которую ему доверили всего на мгновение.

– Если бы мир был устроен иначе, – произнёс он чуть слышно, – многое было бы проще.

Эти слова повисли в воздухе, наполненные грустью и чем-то почти нежным. Он не сказал более ни слова, словно понимал, что дальше идти нельзя – ни в словах, ни в чувствах. Он лишь помог ей собрать пучки мяты, не позволяя ей нести тяжелую корзину одной, и проводил обратно до террасы, сохраняя между ними ту длину шага, которая была не слишком близкой, но и не отдалённой. Как будто они оба знали: однажды расстояние это сократится само.

ГЛАВА 6. Тень, бросившая первый вызов

Утро, наступившее после их прогулки по саду, было удивительно спокойным, словно сам замок, обычно полон шумов, решил замедлить дыхание, позволяя Ане на мгновение поверить, что мир вокруг неё остаётся прежним, неизменным, устойчивым. Она выполняла работу как всегда – проверяла корзины, помогала кухарке, следила за порядком в кладовой, – но каждая мелочь, каждое движение казались окрашенными тонкой тенью предчувствия. Что-то в воздухе изменилось: будто бы грозовое облако, которое ещё не появилось на горизонте, уже отзывалось в сердце слабой дрожью, которую нельзя было объяснить разумом.

Слухи о приезде леди Эвелины Ферстен, его будущей невесты, ходили по замку давно, но теперь они стали более настойчивыми, почти осязаемыми, как шаги, доносящиеся отдалённо, но приближающиеся с каждым днём. Никто не говорил об этом вслух при Ане, но она видела взгляды других служанок, полные непрошеного интереса, и чувствовала, как внутри неё всё невольно сжимается, будто она сама стала частью какой-то игры, которую никогда не просила начать.

Но самым тяжёлым было то, что она боялась собственных ожиданий – тех тихих, робких, которые никуда нельзя спрятать. Она боялась, что если увидит леди Эвелину, то вся иллюзия хрупкой близости, возникшая между ней и Арденом, рассыплется мгновенно, как пыль от прикосновения. И всё же жизнь не спрашивала её согласия.

Ближе к полудню двери парадного холла распахнулись, и запах далёких дорог, богато вышитых тканей и свежей дорожной пыли наполнил воздух. Аня, стоявшая в глубине коридора с корзиной полотенец, услышала голоса ещё прежде, чем увидела их. Слуги потянулись ближе, желая разглядеть важную гостью, но стараясь сделать это так, чтобы их любопытство не выглядело нескромным.

Леди Эвелина вошла с достоинством, которого трудно было бы ожидать от девушки столь юного вида. Её платье цвета лунного жемчуга мягко колыхалось при каждом шаге, а в тёмных волосах сверкали камни, отчего она казалась словно сама часть придворного блеска, созданная для того, чтобы украшать залы, приёмы и чужие судьбы. Но главное – это взгляд. Спокойный, уверенный, чуть задумчивый, как у человека, привыкшего оценивать окружающий мир с изяществом, достойным её рода.

Арден встретил её в центре холла. В его движениях не было ни тени неловкости, однако Аня, наблюдавшая издалека, почувствовала, что он не играет роль влюблённого жениха. Он был уважителен, честен, учтив – но его взгляд оставался ясным и ровным, без той мягкой теплоты, которой он коснулся её в саду.

– Леди Эвелина, – произнёс он ровным, глубоким голосом, слегка поклонившись. – Рад видеть вас в добром здравии. Дорога из поместья была спокойной?

– Благодарю, милорд, – ответила она с лёгкой улыбкой, которая не касалась уголков глаз, как будто её спокойствие было таким же тщательно вышитым, как её платье. – Дорога была долгой, но погода благоприятствовала, а ваши люди встретили нас так, будто мы возвращаемся домой, хотя я здесь впервые.

Аня заметила, что, говоря это, леди Эвелина бросила беглый взгляд на окружающих – не высокомерный, скорее привычный для человека, который знает своё положение в мире. И этот взгляд, скользнувший по ряду слуг, вдруг остановился на Ане. Лишь на миг, недостаточно долго, чтобы можно было назвать это интересом, но достаточно, чтобы Аня почувствовала лёгкое, почти ледяное прикосновение судьбы. Это не была ревность – ревность требует знаний, наблюдений, подозрений; это был инстинкт хищной осторожности, который иногда возникает у людей, чьи жизни от рождения учат замечать малейшие тени рядом с теми, кто должен принадлежать им.

Она не знала, почему взгляд леди задержался именно на ней, но почувствовала, что этот миг был значимым – не из-за её титула или власти, а из-за чего-то, что нельзя объяснить словами: женщины иногда видят то, что другие ещё не осознали. Аня опустила глаза мгновенно, но ощущение, что её заметили, не исчезло – оно проникло глубже, оставив слабый, тревожный след.

Арден, между тем, продолжал говорить с невестой, и Аня видела, как он предлагает ей руку, ведёт её по коридору, как принято по этикету. Но в его жестах не было той эмоциональной наполненности, которая бывает у людей, давно ждущих друг друга. Он был внимателен, но не тронут; учтив, но не очарован. И всё же, когда его взгляд случайно скользнул в сторону, он на одно сердце биения задержался – там, где стояла она.

Не дольше. Не глубже. Но Аня это почувствовала – как слабый отблеск света на воде, который никто другой не замечает.

Этого малого момента хватило, чтобы её сердце сжалось так, как будто оно попыталось защититься от собственной глупости.

Она поспешно опустила голову, сделала шаг назад и растворилась в толпе слуг, стараясь быть тише тени. Но уйти полностью ей не удалось: когда она прошла мимо колонны, спрятавшись за холодный камень, она услышала негромкий, почти задумчивый голос леди Эвелины:

– У вас здесь очень… преданные служанки, милорд. Я бы хотела познакомиться с теми, кто будет рядом во время приёма.

Слова эти прозвучали мягко, но под ними чувствовалась тонкая, едва заметная нота – не угрозы, но любопытства, настороженного, как легкое движение клинка в ножнах.

Арден ответил спокойно, не придавая значения её фразе, но Аня уже понимала: леди Эвелина увидела что-то, чего не должна была увидеть. Возможно, лишь едва заметную тень волнения в глазах наследника, возможно – мягкость, слишком нехарактерную для холодных стен замка.

И впервые Аня ощутила, что невидимая нить, связывающая их с Арденом, начала натягиваться не только изнутри, но и снаружи.

И там, где есть тень внимания, рано или поздно появится свет ревности.

ГЛАВА 7. Улыбки, в которых прячутся лезвия

В замке не бывает настоящей тишины: даже когда гости отдыхают в покоях, когда слуги заняты тихими делами, когда факелы едва потрескивают в настенных держателях, в воздухе всё равно остаётся тонкая вибрация, словно стены, пережившие десятки поколений, хранят в себе слишком много голосов, чтобы забыть их полностью. Аня, проходя по широкому коридору с тазом отстиранных полотенец, чувствовала эту вибрацию сегодня особенно отчётливо – будто в замке появилось что-то новое, ещё не до конца оформленное, но уже способное менять атмосферу, наполняя её тревожной, напряжённой тенью.

Она знала, что причиной этого стала леди Эвелина – не потому, что та проявила себя чем-то дурным или высокомерным, а потому что её присутствие было наполнено слишком явной силой, мягкой, но уверенной, свойственной людям, с детства воспитанным понимать, что мир принадлежит им по праву рождения. Эвелина не делала резких жестов, не говорила громко, не смотрела сверху вниз – наоборот, в её манерах чувствовалась безупречная сдержанность, та, что куда опаснее любой резкой вспышки.

Аня старалась держаться подальше, понимая, что сегодня взгляд леди может упасть на кого угодно, и если выпадет ей, последствия могут быть непредсказуемы. Но избежать судьбы ей не удалось.

Когда она сворачивала к длинной галерее, ведущей к каморке для белья, дверь небольшого будуара распахнулась, и оттуда вышла леди Эвелина. Резко сворачивать было поздно: Аня уже оказалась в поле её зрения, и ей оставалось лишь опустить голову в вежливом реверансе, стараясь не выдать ни смущения, ни тревоги.

– Вы, должно быть, одна из служанок, – произнесла леди ровным, почти ласковым голосом, и эти слова, будучи совершенно очевидными, прозвучали почему-то так, будто имелись в виду ещё сотни непроизнесённых вопросов.

Аня аккуратно присела в реверансе глубже.

– Да, миледи. Я отвечаю за бельё и работу с травами на кухне.

Леди Эвелина подошла ближе, и Аня заметила, насколько точно подобран каждый элемент её наряда: от тончайшего жемчужного воротника до едва заметной вышивки на рукавах. Но её красота была не нарядной – она была собранной, аккуратной, как у человека, который не случайно стоит рядом с наследником одного из сильнейших родов королевства.

– Прекрасно, – произнесла она медленно, будто примеряя каждое слово. – Я хотела познакомиться с теми, кто будет находиться рядом во время подготовок. Надеюсь, в этом доме служат люди… внимательные.

Её глаза задержались на лице Ани чуть дольше, чем должны были, и в этом взгляде не было прямой неприязни, но и скольжения поверх не было – напротив, он был слишком изучающим, будто Эвелина искала то, что не должна была увидеть, но подозревала.

Аня почувствовала, как внутри поднимается нерешительная дрожь, но удержала голос ровным:

– Я стараюсь выполнять свою работу наилучшим образом, миледи.

Уголки губ Эвелины дрогнули в вежливой улыбке, но эта улыбка была слишком тонкой, чтобы успокоить.

– Я заметила. Особенно вашу… сосредоточенность сегодня утром. Вы, кажется, проходили по галерее, когда я прибыла? На вас был корзинный платок.

Она произнесла это буднично, но в подлинности слов слышался холодный подтекст: она специально запомнила её. Не лицо – образ. Присутствие. Тень. И это Аня уже не могла игнорировать.

– Да, миледи, – ответила она с лёгким наклоном головы. – Я должна была передать полотенца на кухню, поэтому спешила и, быть может, оказалась не вовремя.

– Совсем не вовремя? – мягко переспросила Эвелина, и эта мягкость была похожа на бархат, скрывающий острие кинжала. – Мне показалось, что вы не только спешили, но и… наблюдали. Хотя, возможно, я ошиблась – я всегда ценю честность, но порой она вызывает у людей… смущение.

Аня ощутила, как сердце болезненно сжимается внутри груди. Она понимала, что не может признаться в чём-либо, что могло бы быть истолковано неправильно, но и отрицание не должно звучать слишком поспешно.

– Простите, миледи, я не смотрела. Я лишь шла по делу, и если вы заметили меня – это случайность, ничего более.

Леди Эвелина слегка склонила голову, глядя ей прямо в глаза, и на миг показалось, что между ними повисла прозрачная ниточка, натянутая до предела – настолько тонкая, что могла оборваться от любого неверного слова.

– Разумеется, случайность, – произнесла она, наконец, чуть отступив. – Я рада, что в доме вашего господина работают люди, которые знают своё место и понимают, что не всё, что они видят, следует принимать близко к сердцу.

Эти слова не были оскорблением. Не были угрозой. Они были чем-то куда опаснее: предупреждением, которое можно перевести так, как подсказывает внутренний страх.

Аня вновь опустила голову, будто принимая это. Но внутри неё поднялась волна тревоги – не из-за слов, а из-за того, что на мгновение ей показалось: леди Эвелина увидела то, чего не должен был замечать никто, – то, что Аня сама ещё не решалась признать.

Когда Эвелина прошла мимо, её шлейф мягко коснулся воздуха, оставив за собой лёгкий запах белого жасмина, который ещё долго ощущался в дыхании. Аня не сразу смогла сделать шаг: её ноги словно приросли к каменному полу, а руки, крепко сжимавшие таз с полотенцами, слегка дрожали.

И в эту дрожь добавилась мысль, которую она не хотела принимать, но уже не могла отвергнуть:

Если леди Эвелина почувствовала что-то сейчас – в самом начале своего пребывания, – то что будет, когда она увидит Ардена и Аню рядом?

Слишком близко, чтобы это можно было объяснить случайностью.

ГЛАВА 8. Там, где слова становятся прикосновениями

Работа на кухне после разговора с леди Эвелиной шла у Ани словно сквозь плотный туман: она слышала голоса, видела движения людей, чувствовала под пальцами ткани, корзины и посуду, но всё это казалось каким-то отдалённым, как будто она стала наблюдателем собственной жизни, а не её участницей. Каждый раз, когда она закрывала глаза, перед ней снова вставало лицо Эвелины, её внимательный, слишком изучающий взгляд, та мягкая, но колючая улыбка, в которой таилось больше предупреждений, чем слов, и даже тон, в котором прозвучала фраза: некоторые вещи не стоит принимать близко к сердцу.

Но Аня чувствовала, что приняла. И принять – это ещё полбеды; хуже было осознавать, что это приняла не только она.

Когда кухня затихла, а большинство слуг разошлись выполнять свои вечерние обязанности, Аня взяла таз с мокрым полотном и направилась к наружному двору, чтобы развесить его на каменной сушилке. Там было прохладнее, ветер пах дальними полями, и это обещало ей хоть какое-то облегчение, которое она не могла найти внутри дома.

Она не заметила, как шаги по галерее ускорились. Не заметила, что кто-то прошёл за ней через арочный проход. И только когда вышла во двор, поставила таз на низкий каменный парапет и глубоко вдохнула, пытаясь выдохнуть тревогу, она услышала ровный, глубокий голос, который знал бы среди тысячи.

– Аня.

Его имя не нужно было произносить – голос принадлежал только одному человеку. Но всё же сердце болезненно сжалось, будто хотело предупреждать её: не оборачивайся. Не смотри. Не принимай то, что он принесёт – потому что это будет слишком важно, слишком дорого, слишком опасно.

Она медленно повернулась.

Арден стоял на фоне высокого каменного столба, освещённого мягким светом заката, который расчерчивал его силуэт золотыми штрихами. Он выглядел спокойным, собранным, но в его глазах было то особое напряжение, которое он едва ли позволял видеть кому-либо ещё. Тень внутренних сомнений, тяжесть нереализованных слов, усталость человека, который сегодня слышал гораздо больше приказов, чем хотелось бы.

Он подошёл ближе – не спеша, но и не давая ей времени уйти.

– Что-то случилось? – спросил он так тихо, что слова его почти растворились в ветерке, который пробегал по двору. – Сегодня утром я видел вас в коридоре, и вы были… другой. Сейчас – тоже.

Аня быстро опустила взгляд, чувствуя, что прямой ответ может оказаться слишком честным. Но честность в присутствии Ардена почему-то всегда вырывалась наружу, даже когда она пыталась удержать её внутри.

– Всё хорошо, милорд, – сказала она, стараясь говорить ровно. – Просто… дела, усталость. Ничего такого.

Он смотрел на неё молча, и тишина между ними становилась густой, почти ощутимой. Внутри этой тишины Аня чувствовала, как он не верит ей, но не потому, что она плохо солгала, а потому, что ему было важно знать правду.

– Я видел, как леди Эвелина разговаривала с вами, – произнёс он наконец. – Или, точнее… как она смотрела на вас.

Аня вздрогнула. Он действительно заметил это?

Она ожидала чего угодно: дистанции, сдержанности, холодного равнодушия – но не того, что он видел больше, чем казалось.

Арден сделал шаг ближе, его голос стал ниже и мягче, будто каждый звук рождался не разумом, а сердцем:

– Она сказала вам что-то резкое?

– Нет, милорд, – ответила Аня слишком быстро, и это мгновение выдало её с головой. – Она была… вежлива.

Арден медленно, задумчиво выдохнул, как будто попытался удержать себя от вспышки эмоций, которые он не имел права показывать.

– Вежливость может быть острее клинка, – сказал он, и его голос стал почти нежным. – Особенно когда она исходит от того, кто привык скрывать мысли за улыбками.

Аня почувствовала, как внутри что-то болезненно дрогнуло. Он понимал. Он слишком много понимал.

Она хотела что-то сказать, но слова застряли на губах, потому что Арден, сделав ещё один короткий шаг, оказался рядом настолько близко, что расстояние между ними стало опасно малым. Он не касался её, не думал о том, чтобы коснуться – и всё же воздух между их руками дрожал, словно от невидимого тепла.

– Аня, – произнёс он очень тихо, так, будто это признание он доверяет только ей и саду вокруг, – я хочу, чтобы вы знали: вы не сделали ничего неправильного. И ваше присутствие… – он замолчал, словно борясь с тем, что хотел сказать, – оно не может быть поводом для чьей-то ревности.

Она подняла глаза. И увидела в его взгляде то, чего боялась – слишком ясную, слишком открытую заботу, которая была неслучайной.

И он тоже понял, что сказал слишком много.

Понял – и не отвернулся.

– Я не должен говорить вам такие вещи, – продолжил он глухо, будто слова рвались сквозь внутренний запрет. – Но когда я вижу, что вы боитесь… или что вас задели… мне становится сложнее молчать.

Аня не могла дышать. Не от страхa – от того, что его слова стали мягче, глубже, приближеннее, чем когда-либо прежде.

– Милорд… – прошептала она, и голос её сорвался, потому что она не знала, как теперь прятаться от собственных чувств.

Он сделал последний шаг, тот, что уже нельзя было объяснить просто учтивостью. Они не касались друг друга, но расстояние между ними стало таким малым, что Аня чувствовала тепло его дыхания на щеке.

– Если вы когда-нибудь почувствуете, что кто-то в этом доме заставляет вас тревожиться… или что вам трудно, – сказал он медленно, будто каждое слово было обещанием, которое он не имел права давать, – я хочу, чтобы вы знали: я рядом.

Эти слова были слишком откровенными.

Слишком личными.

Слишком похожими на прикосновение, которое он не позволил себе совершить.

Арден отступил на полшага, будто возвращая себе контроль, но его взгляд оставался тем же – глубоким, тёплым и тревожно честным.

– Вы понимаете меня, Аня? – спросил он тихо.

Она смогла лишь кивнуть.

Потому что слова, если бы она произнесла их вслух, могли бы разрушить всё.

ГЛАВА 9. Между долгом и тем, что невозможно назвать

Вечер в замке опустился медленно, будто туман, настойчиво проникающий в каждый уголок длинных коридоров. Факелы были уже зажжены, мягкий свет их теплел на каменных стенах, но Арден всё ещё сидел в небольшом кабинете, куда редко заходили даже приближённые. Этот кабинет когда-то принадлежал его дяде, мастеру-советнику, и потому никто из слуг не осмеливался беспокоить наследника здесь: место считалось слишком личным, почти священным, чтобы вторгаться в него без разрешения.

Он сидел за старым столом, раскрыв несколько бумаг, связанных с пересмотром земельных границ, но мысли его по-прежнему ускользали от дел. Он пытался заставить себя сосредоточиться на цифрах, на картах, на обязанностях, которые сегодня напомнил ему отец – с той суровой настойчивостью, которой граф Рейвуд никогда не стеснялся. Но строки перед глазами расплывались, цифры теряли смысл, а карты превращались в размазанные очертания, словно его разум отказывался подчиняться привычной дисциплине.