Несущие свет

– Слухайте сюды.

Малх приобнял меня за плечи и тихонько подтолкнул, ставя перед собой лицом к классу.

– Узнаю, что ее обижаете – ноги вырву. Всем. Разбираться, кто виноват, не стану. Ясно-понятно?

Мои одноклассники несмело закивали.

– Не слышу. Ясно?

– Ясно, – раздалось нестройно со всех сторон. – Понятно.

– То-то же. Пока, Ли, до встречи.

В абсолютной тишине я дошла до своей парты.

Дверь за Молотом закрылась.

Глава 3

Идти на разлом было не страшно. То ли я устала бояться всех и вся, то ли чувствовала безотчетное доверие к единственному человеку, меня защитившему.

Сентябрь выдался теплым. Ни единая капля желтизны не пятнала зеленые листья кустов, оккупировавших склоны оврага. По-летнему приятный ветерок касался лица ласковыми ладонями, ерошил волосы, вился у голых ног. Колготки? Нет, не слышали.

Малх заметил меня первым, окликнул:

– Ли, иди сюда.

Упругие ветки легко разошлись под его сильными руками, и мы оказались на поросшей травой полянке, скрытой от чужих глаз.

– Будешь?

Он протянул мне большой пакет с чипсами и пол-литровую бутылку колы. Надо ли говорить, что ни то, ни другое я никогда не пробовала?

Хрустя золотистыми ломтиками, я во второй раз разглядывала своего спасителя, теперь уже без боязни. Он выглядел иначе. После школы Малх успел заскочить домой и переодеться. Пламенная футболка на нем осталась, зато джинсы были другими, совершенно нормальными, не норовили сползти с задницы, и трусы из-под них не торчали. Впрочем, дело было не в джинсах, не в трусах и не в футболке. Изменился сам Малх. Свирепость слетела с его лица, как маска, взгляд стал серьезным, без примеси тупой агрессии. Он по-прежнему напоминал быка, но человеческого в нем стало во стократ больше, чем животного.

– Чтобы суметь дать отпор противнику, не обязательно обладать огромной силой.

Речь Малха тоже изменилась. Сейчас он говорил как взрослый, подростковые словечки развеялись, словно шелуха под порывом ветра.

– Нужно только знать болевые точки. Они есть у каждого человека, и почти у всех находятся в одних и тех же местах. Люди вообще на редкость предсказуемы.

От удивления у меня отвисла челюсть. Так складно не выражалась даже наша учительница.

– Рот закрой, ворона влетит, – необидно пошутил Молот.

– Ты совсем другой, чем в школе, – не удержалась я от озвучивания результатов собственных наблюдений.

– Казаться тупым в большинстве случаев удобно.

– Почему ты всех бьешь? – рискнула спросить я, видя, что вопросы его не раздражают, и колотить меня за любопытство никто не собирается.

– Потому что мне нравится всех бить.

Я не нашла, что на это сказать.

– Действуй неожиданно, – продолжил Малх, – и желательно разозлись. Это поможет тебе преодолеть страх и не оставит времени на размышления. Проще всего ударить сумкой по голове, но в твоем случае это может не пройти. Сумка у тебя легкая, книжек в ней пока мало, еду с собой тебе не дают. Не огорчайся, скоро ты станешь таскать из библиотеки здоровенные тома, и дело пойдет веселее. Пока вцепляйся обидчику в волосы, вот так.

Он осторожно, не причиняя боли, коснулся моей головы.

– И с размаху бей. Если рядом парта, бей о парту, если стена – о стену. Вложи в удар весь вес тела, старайся разбить нос, это ошеломляет сильнее всего. Неспособность нормально дышать вызывает панику.

– А если ни парты, ни стены рядом нет?

– Подставь колено.

Я слушала внимательно и пыталась запомнить его слова, хотя слабо представляла, как смогу дать кому-то отпор. В исполнении Малха все было просто и понятно: возьми за волосы, шарахни о стену, разбей нос, подставь колено. Легко говорить, когда в тебе росту почти сто восемьдесят сантиметров!

Словно прочитав мои мысли, Молот отошел на шаг, щелчком открыл бутылку колы, пристроенную на траве вместе с чипсами на время учебного процесса, всунул ее мне в руки.

– Не думаю, что тебе пригодятся эти уроки. В школе мне еще четыре года учиться до девятого класса. Пока я рядом, тебя не тронут, а потом так привыкнут бояться, что близко не подойдут.

– Скажи, Малх.

Кола запузырилась во рту, язык приятно защипало, и мне пришлось перевести дух прежде чем задать вопрос, назойливо вертевшийся в голове с самого утра.

– Почему ты меня защищаешь? Все знают, что ты ненавидишь мелких. Зачем ты мне помог?

Мне показалось, что он на мгновение растерялся. Конечно, показалось. Представить себе растерянного Малха не смог бы самый большой фантазер.

– Ненавижу мелких? Нет, я люблю их… По-своему…

Я поперхнулась, хотела возразить, что так любить нельзя, и – промолчала.

Дети из приютов и неблагополучных семей развиваются медленнее своих сверстников, не имеют понятия о любви и заботе, плохо адаптируются в социуме. Но в одном нам нет равных. Мы обладаем повышенной интуицией, звериным чутьем, за версту чуем опасность и умеем ее избегать. Никто меня этому не учил. Я просто знала, что не хочу и не должна продолжать говорить с Малхом на эту тему.

На мгновение мне стало страшно. За восемь лет мне не раз доводилось слышать слово «маньяк». Молот выглядел чудовищно, избивал детей, и эта его фраза про любовь…

– Ты похожа на ту, что я когда-то любил и потерял.

Малх присел на траву, достал из кармана пачку сигарет, неспешно вытащил одну, щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся.

– Тебе не нужно меня бояться, Ли. Люди часто дают клятвы и почти никогда их не исполняют. Уподобляться им ниже моего достоинства. Я буду тебя защищать. Это не клятва. Это данность. Что до остальных – никто в этом городе не стоит сочувствия и жалости.

– А мы?

Темный взгляд проникал в мысли. Казалось, Малх читает меня, как раскрытую книгу.

– А мы не нуждаемся ни в том, ни в другом, хотя сейчас ты, возможно, думаешь иначе.

«Ну и пусть. Он мне нравится. Он мне нужен. Я ему верю».

Я отхлебнула колы.

«Даже если он маньяк. Пусть».

В черных глазах промелькнула озорная смешинка. Будь я суевернее, точно бы решила, что Малх умеет читать мысли.

#

Удивительно, насколько легко оказалось болтать с почти взрослым здоровенным парнем, навевающим ужас на всю округу. Мы сидели рядом, он курил, я доедала чипсы.

– Я бы тоже на кикбоксинг пошла, да денег нет. Туда девчонок вообще берут? С какого возраста?

В нашем Богом забытом городишке с развлечениями было негусто. Отец города (и Малха заодно) распинался на школьной линейке, как много он делает для повышения культурного уровня подрастающего поколения, поминал добрым словом местный театр.

Театр у нас действительно формально был. С настоящим режиссером семидесяти лет от роду, перебравшимся в Василиефремск по причине полной невостребованности в столице, и пятью молодыми актерами, не нужными никому. Последние репетировали и хранили декорации в двух крошечных комнатках на втором этаже заброшенного складского помещения, а играть выходили на сцену местного дома культуры, куда под конвоем сгоняли школьников.

Репертуар за последние пять лет не изменился. Спектаклей было всего два: один про подвиг советского разведчика в Великую Отечественную войну, второй – режиссерский взгляд на современную молодежь с призывом отказаться от гаджетов, покаяться в многочисленных грехах и встать на путь праведности.

Я до театра еще не доросла. Дети постарше говорили одно: гадость и скукотища.

Вторым и главным развлечением Васьки были кулачные бои. На девять тысяч человек населения, включая грудных младенцев и дряхлых стариков, приходилась большая школа бокса и две студии кикбоксинга, и они не пустовали. Кто-то хотел защитить себя, кто-то – научиться нападать самому.

Я была уверена, что Молот занимался борьбой профессионально. Он вновь меня удивил.

– Понятия не имею. Я никогда там не был.

– Где же ты научился драться?

– Для того чтобы причинить человеку боль, не нужно специально учиться. Достаточно иметь хотя бы каплю воображения.

Что подразумевал под этим Малх, осталось для меня загадкой. Лишний раз задавать дурацкие вопросы и злоупотреблять его терпением я побоялась. Вдруг оно не безгранично?

– Хватит трепаться. Тебе домашку делать пора.

Молот потянулся, раскинув руки в стороны. Языки пламени на его футболке пришли в движение и будто вживую запылали сильнее.

– Бесполезно.

Я горько вздохнула. Волшебство солнечного дня закончилось. Я знала, что дома меня ждет сотня неотложных дел, а на просьбу объяснить материал мать, как всегда, отмахнется: «Я тебя в школу отвела? Отвела. Чего тебе еще надо? Пусть там и учат!»

– Почему бесполезно?

– Потому что я тупая.

– Не примазывайся к чужой славе.

Малх рассмеялся низким, похожим на грозовой раскат, смехом.

– Чего?

– Ничего! Это я тупой, а ты очень даже умная.

– Вовсе не умная. Я читать не умею.

– Как так?

– Вот так!

Буквы я выучила за несколько дней, но складывать их в слова не получалось. Дети надо мной смеялись, учительница в очередной раз закатывала глаза, поминая мою «полную педагогическую запущенность». Подойти и попросить ее о помощи я не решалась, опасаясь нарваться на крик. Так и сидела за последней партой, вздрагивала, услышав свое имя, лепетала что-то бессмысленное и получала в ответ новую порцию хохота от одноклассников.

– Будем учиться.

Малх без спроса открыл мою школьную сумку, достал букварь, пристроил его на коленях, жестом поманил меня к себе.

– Знаешь, что такое паровозик?

– Знаю.

– Теперь смотри внимательно. Это какая буква?

– О.

– А эта?

– Эм.

– Представь себе паровозик. Он едет от первой буквы ко второй. Тяни «о» и поехали. О-о-о-о…

Я представила большой красный паровоз с золотой полосой по боку. Из трубы валил синий дым, скрипели рельсы, перестукивались колеса. Поезд вез драгоценную букву «о» до ближайшей станции. Вперед, ближе, еще немного…

– Приехали. Что получилось?

– Ом, – прочитала я.

– Бинго!

Еще около часа мы «возили» буквы одну за другой. Что-то щелкнуло в моей голове, и раз за разом слоги складывались легче.

Перед тем как уйти, Молот вытащил из кармана бутылочку шампуня, восхитительный запах которого ощущался даже через закрытую крышку, и словно невзначай, протянул мне.

– У тебя великолепные волосы, Ли. Воды в Волге много.

Такой смеси стыда и благодарности я никогда не испытывала. Пока, покраснев как рак, я попыталась выдавить «спасибо», мой новоявленный телохранитель уже исчез.

Глава 4

Странные сны стали сниться мне вскоре после знакомства с Малхом. Они не были страшными, скорее приятными, и отчего-то оставляли наутро необъяснимое чувство потери.

Мне снился ангел.

Он соткался из воздуха. В одно мгновение тело его стало непрозрачным и плотным, словно человеческое.

Его бледное лицо с идеально правильными, мраморно-неживыми чертами казалось знакомым. Я помнила, хотя не могла помнить, его улыбку, гнев и легкий смех, изгиб красиво очерченных губ и тонкую морщинку на лбу. Теперь от былых эмоций не осталось ни следа, лицо застыло непроницаемой маской.

Черные глаза того же цвета, что и у Молота, мерцали из-под длинных темных ресниц.

Белоснежные длинные волосы потоком лунного света струились по плечам.

Перья широких угольно-черных крыльев на кончиках отливали серебром.

Его нельзя было назвать изящным и хрупким. Напротив, мощная фигура ангела источала силу, а контуры мышц на обнаженной груди и руках можно было прочертить кончиком пальца.

Он был в моих снах, но не со мной. Это вызывало странную тоску. Говорил он редко и всегда обращался к невидимым собеседникам с необычными именами.

«Над ангелами, сброшенными с Небес, довлеет проклятие, Молох. Я рад, что тебя это не коснулось. Дети не отвечают за родителей».

«Фантазия Отца безгранична, Асмодей. Для каждого из нас Он выбрал свою, персональную кару. Я обречен испытывать те же чувства, что и люди, в стократной мере. Подразумевалось, что это будет боль, холод, жар, отчаяние, голод, страх. Отец забыл, что помимо страдания на Земле существуют радость, счастье и плотские удовольствия».

«За что Он поступил так со мной? Я был равен Ему. Никто не любит конкурентов».

«Что я сделал? Ничего, кроме того, что вызывал слишком сильную любовь у всего сущего».

«Ты спрашиваешь, Бельфегор, можно ли наказывать за любовь? Да. За любовь Отец наказывает строже всего».

Столько тоски было в словах ангела, что его хотелось утешить. Я знала, что могу развеять его печаль, нужно сделать лишь один шаг навстречу. Я устремлялась к нему и – просыпалась.

#

– Лилька, поехали, прокатимся!

Белая «Шкода» под визг покрышек тормозит рядом. Никогда не понимала провинциального шика агрессивной езды. Счастливцы, владеющие личным транспортом, стараются переплюнуть друг друга крутизной поворотов, словно целью задались убиться самим или сократить и без того малое население Васьки.

– Ехай, куда ехал.

Мне восемнадцать лет, я лучшая ученица школы, собираюсь подавать документы в вуз и, разумеется, знаю, что в русском языке слова «ехай» нет, но, честное слово, этот хозяин жизни недостоин грамотности.

Адам клеится ко мне уже год. Я не рассказывала об этом Молоту, опасаясь, что он его прибьет, а убивать самого богатого в городе после или наравне с мэром человека чревато печальными последствиями. Как же он мне надоел! Бесконечное «Лилька», словно собачья кличка. С нелегкой руки Малха меня давно так никто не называет, кроме матери. Ей закон не писан. Запойные алкоголики имеют весьма поверхностное представление о законах цивилизованного общества.

Единственное процветающее предприятие нашего города – мебельная фабрика. Адам является ее владельцем. Его работники колесят по России в поисках редких пород древесины и делают из нее поистине красивые вещи. Горожанам такая роскошь не по карману, полюбоваться изысканными изголовьями кроватей, столами и креслами мы можем только в музее. Богатство не про нас, мы не для него придуманы. Благодаря таинственным связям Адам имеет рынок сбыта в Москве и Казани и зарабатывает баснословные деньги.

Он недурен собой. Высокий, широкоплечий тридцатилетний мужчина с вьющимися каштановыми волосами, волевым подбородком, карими, чуть навыкате, глазами и твердым взглядом человека, который знает, чего хочет от жизни. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы он поумерил свою спесь. Бывает так: человек еще ничего не сказал, а ты уже понимаешь, что окружающие для него – быдло и плебс. Адам может купить этот город целиком. Рядом с фабрикой он построил роскошный дом с гордо белеющими рамами дорогих стеклопакетов, спутниковой антенной на крыше и кованым высоким забором, прутья которого венчают острия пик. Любая девчонка была бы счастлива с ним прокатиться и не только, лишь бы прикоснуться к красивой жизни, однако привязался он отчего-то ко мне.

– Лилька, поехали!

– Отвали.

У Адама три младших брата-близнеца, Семен, Серафим и Савва. В свои двадцать четыре года они уже сделали неплохую карьеру. Им принадлежат популярные в народе студии кикбоксинга и школа бокса. Три цепных пса, не отличимые друг от друга, накачанные, с короткими ежиками светлых волос, в одинаковых спортивных костюмах. Близнецов в городе боятся и стараются обходить стороной. По совместительству они подрабатывают охранниками на фабрике и делают свою работу хорошо. При всеобщей зависти к чужим деньгам на предприятии никогда не случалось ни краж, ни поджогов.

– Лилька! Я к матери твоей вечером зайду.

– Зачем?

– Жениться на тебе хочу. Свататься буду.

Господи, какое счастье, что мне уже восемнадцать. Осталось продержаться два месяца, сдать экзамены и как можно быстрее уехать. Деньги на первое время благодаря Малху у меня есть, дальше выбью общежитие, стану учиться, подыщу подработку и никогда больше не вернусь в этот Богом проклятый город. Друзья не задержатся здесь надолго, что им тут делать? Устроимся, найдем друг друга и будем общаться, как прежде.

– Не трать время, я скоро уеду.

– Поступать, что ли? – презрительно улыбается Адам.

Меня тошнит от его гадких улыбочек и от него самого тоже тошнит.

– Дура ты, Лилька. Баба замужем должна быть. За—мужем, понимаешь? Дом обихаживать, детей рожать, благоверного почитать.

– Зачем же тебе дура понадобилась? – не выдерживаю я. – Нашел бы умную. Вон их сколько по улицам ходит, одна умнее другой. Накормят, напоят и спать уложат.

– Не в уме бабье счастье, – гнет свое Адам. – Молодая ты еще, ветер в голове. На кой тебе поступление? За мной как за каменной стеной будешь, не то, что сейчас – голая и босая. Сыновей заведем, они дело продолжат. Глядишь, вторую фабрику откроем.

«В каменном мешке, а не за каменной стеной будет та, что за тебя выйдет, – думаю я про себя. – Тебе не жена нужна, а служанка и инкубатор».

Молча отворачиваюсь, иду прочь, не тратя времени на перепалку.

– Лилька, чтоб вечером дома была!

Адам мне никто, но уже пытается навязать свою волю. Привык к беспрекословному подчинению работников и братьев. Насколько я знаю, с их отцом что-то случилось, и теперь Адам в семье за старшего – он главный кормилец. Кто ему посмеет слово поперек сказать?

Мать Адама не работает, занимается хозяйством. Ее младшая сестра, голосистая бабища, как это принято говорить, «весомых достоинств», продает билеты на автовокзале. Как шутят местные, обратный путь заложен в стоимость, чтобы, не дай Бог, никто из Васьки не сбежал.

Некоторые люди умеют слышать только себя и считают, что за деньги можно купить абсолютно всё. Радует то, что мы живем не в дремучем Средневековье, и заставить меня выйти за Адама замуж никто не в силах. Ей-богу, лучше повеситься, чем терпеть такое счастье рядом с собой. Никаких стеклопакетов и спутниковых антенн не захочется.

Смартфоном, однако, обзавестись в мегаполисе будет нужно. В Василиефремске я легко без него обходилась, в крошечном городе до любого дома можно добежать в считанные минуты и передать информацию лично. Мобильного интернета, конечно, не хватало. Расстраиваться по этому поводу смысла не было – мать всё равно не стала бы за него платить. Я довольствовалась школьной библиотекой и планшетами друзей. В будущем придется полагаться только на себя. Что ж, свобода по сравнению с жизнью в Ваське и тем более жизнью в Ваське с Адамом – величайшее счастье, даже если на первых порах придется туго.

Интересно, удастся ли мне когда-нибудь встретить порядочного и надежного мужчину, который полюбит меня, и которого полюблю я? Такие существуют на свете, я узнала это на примере друзей, но отношения с друзьями не могут быть романтическими, они мне как братья, а Бельчонок периодически называет меня мамочкой.

Как хочется создать нормальную семью. Родить детей, а не «завести» – они не комнатные собачки, чтобы их заводить, и не для того, чтобы они продолжали чье-то дело – пусть просто будут счастливы в этом мире.

Вот бы мой ангел существовал на самом деле. Хотя, если вдуматься, пока он принес мне только неприятности.

#

Восьмилетний ребенок не может в одночасье обрести стальные доспехи недоверия и отстраненности, надежно защищающие его от мира. Любой маленький человек, даже самый нелюбимый, тянется к окружающим в надежде найти поддержку, тепло и понимание.

Ночные видения не давали мне покоя. Желание понять сущность ангела превратилось в навязчивую идею. Идти с вопросами к матери было бесполезно, она никогда не была религиозной, если только речь шла не о постах, и Библию не читала. Спрашивать Малха тоже не казалось хорошей идеей. При всей своей неимоверной силище и не по-детски высоком росте он оставался пятиклассником, несведущим в вопросах религии. Не говоря уже о том, что эта тема сама по себе его раздражала, и о служителях церкви, водящих дружбу с его отцом, он отзывался крайне негативно. Книжки про ангелов в школьной библиотеке вряд ли имелись, задать библиотекарше вопрос об их наличии я стеснялась.

Покопавшись в памяти, я вспомнила, что в нашем приюте служили три монахини, и одна из них, сестра Марфа, относилась к детям с большей теплотой, чем прочие. Божий человек не станет высмеивать ребенка за вопрос, тогда я еще в это верила, поэтому в один прекрасный день после школы решилась ее навестить.

Приютские гуляли во дворе. По-прежнему худые, в старенькой не по размеру одежонке, норовящие отобрать друг у друга единственную игрушку – Чебурашку с оторванным ухом. Сестра Марфа сидела тут же на низенькой скамеечке и наблюдала за воспитанниками, не вмешиваясь в их игры. При виде меня она улыбнулась.

– Рада тебя видеть, дитя. Слава Господу, ты обрела семью.

Меня подмывало рассказать, какой на самом деле была моя семья, если таковой ее можно было назвать, но расстраивать монахиню не хотелось. Она ничего не могла с этим поделать, да и не стала бы, ей хватало забот с сиротами.

– Здравствуйте, сестра Марфа. Можно вас спросить?

– Спрашивай, дитя.

По мере того как я рассказывала про ангела, лицо ее приобретало все более мрачное выражение.

– Ты утверждаешь, что крылья его черные?

– Черные, – я не чувствовала подвоха. – На концах серебряные, будто когда-то они были белыми.

– Что он говорил тебе?

– Мне – ничего. Он обращался к какому-то Асмодею и еще к кому-то, я не запомнила имен. Рассказывал, что Отец покарал его за любовь. Разве у ангелов есть отец, сестра Марфа? Кто он? Бог?

– Убоялась ли ты пришедшего в твой сон?

– Почему я должна была убояться? – искренне удивилась я. – Он хороший, только грустный очень. Мне хотелось его утешить.

– Ох, дитя!

Монахиня всплеснула руками.

– Великий грех на тебе, ибо, как известно, дьявол не может войти в душу, для него закрытую!

– Дьявол?

Мне стало страшно.

– По-вашему, я видела дьявола?

Сестра Марфа, больше меня не слушая, заговорила громко и торопливо:

– Приди и упади на колени в храме Божием, обратись к батюшке, моли его принять твою исповедь и покайся в грехах своих! Скажи матери, чтобы пошла с тобой, ибо такая скорбь, как дети на службе Сатаны, дается родителям за грехи их. Смири гордыню в сердце своем. Лишь смирение способно очистить душу, одержимую Люцифером.

«Надо валить отсюда, – поняла я. – Кажется, она чокнулась. Какая гордыня? В чем я должна каяться? При чем тут одержимость?»

Ноги несли меня прочь от приюта. За спиной долго еще слышались причитания сестры Марфы.

#

Сделав уроки под присмотром Малха и перекусив принесенными им бутербродами с запеченной курочкой, я возвращалась домой. Уже издалека стало ясно, что дома что-то не так. Мать орала на всю улицу, визжала и ругалась. Входная дверь с грохотом распахнулась, на крыльцо вылетела сестра Марфа, изрядно помятая и взъерошенная, вслед ей полетела пустая бутылка из-под водки.

– Лилька, быстро сюда!

Я не успела увернуться. Мать схватила меня за волосы, заволокла в комнату, бросила на пол. Так сильно она меня еще не била. В ход шло всё: руки, ноги, деревянная скалка. Я и не знала, что у нас она есть. Силы были не равны. Мне оставалось только сжаться в комочек и закрыть руками лицо, пытаясь спасти нос и глаза. Боль в разных частях тела не ощущалась, оно стало единым сгустком боли, и я молилась лишь о том, чтобы поскорее потерять сознание. Тьма, как назло, не спешила мне на помощь. Почему-то вспомнился крик одноклассника: «Капец тебе, Лилька!»

Наконец мать устала. Отшвырнула скалку в сторону. Наклонилась надо мной.

– Еще раз услышу, что ты ходила к святошам – прибью.

В маленьком городе слухи разносятся быстро. То ли сестра Марфа обмолвилась кому-то о моих «бесовских» видениях, то ли соседи подслушали их с матерью разговор. Так или иначе, взрослые, доселе общавшиеся со мной с выражениями брезгливой жалости на лицах, стали обходить меня стороной.

«Вонючкой» меня больше не называли. Дети усвоили урок Молота, да и я сама с маниакальным упорством мылась в Волге в любую погоду, стирала одежду и всегда выглядела опрятно. Одноклассники не смели меня дразнить. Взрослым ничто не мешало шептаться за моей спиной: «Одержимая. Ведьма».

Глава 5

– Тебе какой пирожок, Ли, с мясой али с повидлой?

Соседи по столу отодвинулись на возможно дальнее расстояние. Даже это меня не порадовало, хотя при других обстоятельствах их страх доставил бы мне удовольствие. Тело ломило, горечь подступала к горлу, мозг после ударов скалкой затянуло серым дымом. От вида еды тошнило. Я не подняла на Молота глаз, лишь молча покачала головой.

Казалось, я ни на минуту не заснула прошлой ночью после избиения, но сны мне снились, значит, я все-таки спала.

#

С ночного зимнего неба падали звезды, стремительные, вспыхивающие в предсмертной агонии холодными белыми искрами. Средь них одна, золотая, светилась особенно ярко. Ее сияющий шлейф манил за собой, и я не противилась этому зову. Во сне за моей спиной развернулись крылья, такие же черные, как у ангела, которого сестра Марфа назвала Люцифером, только меньше, легче, изящнее. Первые взмахи дались с трудом. Я то ли забыла, то ли не знала, каково это – летать. Снежный ветер помог, подхватил меня, хоть и не слишком бережно, и понес в нужном направлении. Золотая звезда стремилась к земле со скоростью света. Понять, куда она упадет, было для меня важнее собственной жизни.